Литература

Хозяйка встретила меня на вокзале, дала ключ и адрес. Она сказала, что за комнату я должен платить в течении последней недели месяца тысячу гривен. Такая типичная жадная толстая стерва, из тех, которые долго сидят на одном месте и благодаря этому что-то имеют. Сдают комнаты таким проходимцам как я, например. Еще она сказала мне, что много молодых людей пытаются попасть в город. В городе зарплаты хорошие и, если человек с мозгами, то он наверняка найдёт себе хорошую работу и обустроится в городе. А там, глядишь, сказала она, и на квартиру собственную насобирать можно. И познакомиться с приличной девушкой из города, семью завести в конце-то концов. Не понимаю, зачем она это всё мне говорила?

На перроне. Слякоть. С неба валит холодный пронизывающий до сердца дождь, как маленькие игольчатые сосульки, под ногами - каша из грязи, снега, бычков и собачьего дерьма. Я ехал в поезде двое суток и очень устал. Стоял на перроне и слушал басни этой тупой бабы. Не понимаю, зачем она мне всё это рассказывала, я имею ввиду, своё виденье жизни мне рассказывала. Видит меня впервые, ей ли не всё равно, что я там за человек. Пекарь или сапожник? Может убийца? Но она гнула своё:

- Особенно если человек непьющий... ты же не пьёшь?

- Нет, - соврал я.

- Смотри, у нас там люди приличные живут. И шума не любят. Жаловаться любят и в милицию звонить. Ты же не хулиган? - доверчиво допытывалась она.

Стоит и курит. Такая толстая, кажется, глаза у неё прямо из щёк растут. А щёки все в родинках уродливых. Вкуса у неё нет: одета в высокие блестящие сапоги и какую-то куртку с пёстрым искусственным мехом.

Я молча взял ключ и пошёл. На вокзале толпились люди. Одни ждали поезда, другие - только приехавшие осматривались по сторонам, куда это нас занесло? Похожи на спящих котят, которых разбудило землетрясение. Не могут понять, что происходит, осторожно по земле ступают. Несут с собой сумки. И постоянно проверяют замочки на сумках и оглядываются по сторонам, не крадётся ли кто сзади, чтоб обокрасть их или просто вред нанести. Человек ждёт боли, вреда и насильственной смерти. Ну кто, скажите, будет ждать любви на вокзале? Охранники курят по углам. Пьяницы бухают в буфете. Стоят за высокими столами. Под столами у них клетчатые сумки. Лица небритые.

На столе - бутылка водки и нехитрая закуска с запивоном. Ждут ли они поезда? Или каждый день сюда приходят ради тепла и выпивки?

Пока я добрался - весь промок. И сумка моя промокла. Хотя в сумке ничего и нет, так пустяки: свитер, рубашка, книги и пару консервов тунца, свинины и паштет. Консервы всегда с собой беру - консервы гарантия того, что ты не будешь шататься голодным, даже если останешься вообще без денег. Даже если тебя обворуют или убьют. Консервы никто не забирает. Консервы - как билет до дома, как паспорт, как очки близорукого.

Дом, в котором моя комната - чётырёхэтажная коммуналка, там на первом этаже - кафе-бар задрыпаный, называется "У Миши". Я зашёл внутрь. Никого нет. Ни одного посетителя. Время - обед. Дождь не прекращается. Официантка за баром кроссворд разгадывает. Перед тем как прийти на новое место, в новую комнату, на новую работу или же к зубодёру, я всегда люблю отсидеться где-то часика полтора. Перевести дыхание и собраться с мыслями. Остудить пыл. Это меня всегда успокаивает.

Я слышал, что адмирал Нельсон перед боем залазил в гроб и там лежал немного. Чтоб отдохнуть.

Наверно, тоже самое и со мной. Столы в кафе-баре "У Миши" липкие и грязные, со вчера не убранные.

Возможно, их вообще ни разу не вытирали. На стенах кое-где грибок зелёный проступает. Там пару биллиардных столов - бархат зелёный на столах потертый и залитый пивом. Воняет табаком и хлоркой. Я попросил пива и официантка, отложив кроссворд, нехотя, лениво принесла мне бокал тёплого, кислого пива. Я выпил половину и дал ей десятку. Она сказала: еще пять нужно. Я дал еще пять.

Поднялся по лестничной клетке на третий этаж. Один ключ от главной двери в коридор, другой - от комнаты.

В комнате - сыро и холодно. На подоконнике вода, с окна просачивается дождь. На стене, над кроватью висит маленький ковёр с бахромой, на ковре - девочка, олени, лес и домик со сруба. Девочка кормит оленей. И поит их. Я кинул сумку и завалился в кровать. Прямо в мокрой одежде.

Обувь снял. Раздеваться сил не было.

Проснулся поздно ночью. Темень. Только фонарь за окном светит бледный и кое-как комнату освещает. Дождь всё льёт. Одежда на мне во время сна высохла. Штаны немного мокрые внизу и грязью заляпанные.

На кухне сидели он и она. Они шептались и пили вино из железных кружек. У них был сыр и что-то еще напоминающее шнурки коричневого цвета. Так я и познакомился с ними. Они показались мне необычными людьми со странностями, коих раньше мне не доводилось встречать. Я говорю "странные" и задумываюсь. Ведь я тоже странный.

Пришло время рассказать немного о себе.

Я родился в селе, там и вырос. Чем занимался в детстве и юношестве? Пас коров, коз, помогал матери варить сыры. Собирал помидоры и копал батат. По пятницам ходил в клуб слушать, как один мужик калека без ног играл на гитаре песни Высоцкого и Цоя. Все плакали. Из жалости к нему. Что он такой хороший. Так хорошо поёт, и играет, и ног не имеет. А он этим и пользовался. На жалость давил. Коварный тип. Целыми днями бухал самогон сельской и ел досыта, спал до обеда и баб, говорят, имел, калека, а по пятницам давал концерты.

Люди плакали и деньги ему сыпали. Пьяные мужики, трактористы последнее ему отдавали, чтоб повыть под гитару подольше. Со школьных лет я встречался с Машей. Маша - маленького роста, волосы русые, грудь пышная, сама она не толстая, а как говорят, в теле баба. Она хохочет - и на Южном Хуторе смех слышно. Бойкая девочка - еще с малого возраста она затащила меня в гараж и там посвятила во всякие тайны. Отец мне говорит: ты с армии придёшь, она швейное училище закончит и поженитесь.

К дому пристройку сделаем, будете жить вместе, что тебе еще надо? - Ничего не надо, - говорю.

Как-то раз я возвращался вечером с поля. Зной ужасный, целый день с бабами помидоры собирал. Ни тебе кустика, ни тебе деревца, укрыться негде. Солнце всё выпаливает - трава горит, люди с солнечными ударами падают в городе. Я тоже еле ногами двигаю. Иду себе и предвкушаю, как растянусь в гамаке между двух груш и пивка холодного выпью. Никто мне слова кривого не скажет. Мать и отец знают: их сын целый день с пяти утра трудился в поле. Он может отдохнуть. Вот если бы я не трудился, батя подошёл бы с лопатой или с граблями. Нарочно взял бы что-то в руку, чтоб показать, вот он, мол, работает, а я нахлебник, тут валяюсь, прохлаждаюсь. Он сказал бы:

- А что работать не надо? - и так холодно скажет. Он это умеет. Скажет многозначительно, повернётся и пойдёт. А ты себя виноватым чувствуешь. Спиногрызом и кровопийцей. Я по совести люблю: если поработал хорошо - отдыхай себе, пожалуйста. Если не работал - иди прямо сейчас работать.

Вот прохожу я площадь сельскую, захожу в гастроном, беру четыре пива в стекле. Иду по дороге. Тут яблони вдоль дороги растут - в тени идти хорошо. К вечеру жара немного спала. Смотрю - Маша несёт в руках кулёк. Обеими руками кулёк держит. Думаю: куда идёт? Может меня проведать? Прячусь за яблонями и слежу за ней. Улыбаюсь. Малой соседский подбегает, спрашивает чего это я по кустам прыгаю и не хочу ли с ним поиграть. Я говорю, потом поиграем и дальше слежу за Машей.

Как вдруг заходит она с кульком в калитку калеки, того самого, что в клубе на гитаре Цоя поёт и Высоцкого. Думаю, ничего себе поворотный пункт какой. Думаю, ничего себе Шекспир начинается.

Хотел перелезть через забор и посмотреть в окно. Но у калеки собака Дик, овчарка ебанутая, всех без разбору кусает и детей и стариков, сельчанам штаны портит.

Стал ждать. Сел на камень в кустах и жду. Пиво пить начал. Пиво холодное и вкусное. На жаре в поле я мало пил, может литр воды. Выпил всё пиво. Ничего не ел, поэтому пиво мне в голову сразу вставило. Наконец через часа два Маша выходит, какая-то умиротворённая и уставшая. Я подбегаю к ней и кричу:

- Ага! Попалась, блядина! Попалась, сука такая! Ага!

И как дам ей пощёчину по лицу её бесстыдному. Она сразу реветь начала. Волосы ей на лицо упали, спутались. Ревёт - со рта слюни текут. Жалко стало. Всхлипывает.

- Дурак ты пьяный, - говорит. Если я даже бутылку пива выпью, она меня пьяным обзывает. - Гриша с кресла упал в саду и матери позвонил, чтоб я пришла его поднять. Дурак ты, ой дурак...

Она разворачивается и убегает.

Сигарету в зубы засунул, стою и понять не могу. Чему тут верить? Если даже он и упал то, что она делала два часа там? Зачем я бил её, дуру несчастную?

Каждый день начал следить за ней, она каждый день к тому калеке ходит. И подолгу задерживается. Иногда поздно вечером к нему ходит. Со мной не разговаривает. Её подружки говорят: обиду на тебя держит за то, что ударил. Потом и люди в селе стали шептаться. Один раз напился и пришёл пьяный в клуб. Калека песни поёт. Мужики наваленные подвывают.

Я к калеке подошёл, гитару вырвал и в морду грифом ему тыкнул легонько. С носа у того кровь потекла. Мужики злые подбежали и оттащили меня. В живот надавали. А на утро еще и пристыдили.

Сказали, не хорошо над калекой издеваться.

Спустя месяц я к нему пьяный домой пришёл. На Машу рукой махнул. Шлюха такая. Стою у калеки во дворе, шатаюсь от выпитого. Собака огромная вокруг меня бегает, но подойти и укусить не решается.

Я внутрь зашёл. Калека лежит на кровати. Храпит. У кровати бутылки пластмассовые валяются мочой наполненные.

Душу его. Он не просыпается. Душу изо всех сил. Только перед смертью, кажется, он глаза открыл и на меня посмотрел. Взгляд как у затравленного животного. Животного понимающего: вот он финал. Выволок его за ноги в сад. В малину. Собака возле бегает и гавкает. В малине я его и прикопал.

На следующий день в восемь утра автобус приехал на площадь сельскую призывников забирать. Я еще пьяный, не протрезвел как следует. Офицер отметил меня в списке и я залез внутрь. Сел возле наголо остриженного паренька. Глаза у паренька грустные-грустные.

- Всё равно побреют, - говорит. Ему мать платком машет и слёзы вытирает.

Спустя два года этот же автобус вывез нас из густого леса где-то за Гусятином. В Гусятине мы зашли с дембелями в столовую. Там взяли водки и много еды. Опьянели после первой бутылки. Дембеля начали рассказывать, как они теперь заживут, и какое же это гавно – армия, и сколько времени они там потеряли впустую. Но несмотря ни на что, армия из всех мужиков делает, признавались они. Они обнимались и плакали. Рассказывали про баб, которые их ждут. Врали они всё - вышли из армии, но жизнь будут впустую проводить. Что они могут придумать? Ну дом построить? Ну детей наделать? А дальше что? Чем забить пустоту-то? Я не понимал их веселья.

Мне стало скучно с ними. Выйдя из столовой, я неровным шагом пошёл искать вокзал, автобус, поезд, электричку... что угодно.

На кухне сидели он и она. Они шептались и пили вино из железных кружек. У них был сыр и что-то еще напоминающее шнурки коричневого цвета. Так я и познакомился с ними. Они показались мне странными людьми. Она высокая и худая. Ноги непропорционально длинные по сравнению с туловищем, а голова маленькая на короткой шее. Глаза тоже малюсенькие, две блестящие пуговички, как у мышки. Под глазами - чёрные круги. По впалым щекам можно сказать, что её организм очень истощён то ли от наркоты, то ли от чего другого. После случившегося, я ни в чём не уверен.

Он называл её Оксана. Как её звали на самом деле, до сих пор не знаю.

Он тоже высокий и худой. Движения его ног и рук - неуверенные и ленивые. Казалось, он движется как в кино, при замедленной съёмке. Он волосатый. Волосы закрывают его лицо. Из тёмных волос торчит длинный острый нос. Она называла его Куст.

- Будешь с нами играть? - спросила Оксана. Я выглянул в окно. Дождь и тьма. Где-то залаяла собака.

- Во что?

- Мы играем в приличного мертвеца...

- Я не играю в игры, - говорю. Закурил, оглядываюсь в поисках пепельницы.

Оксана достала пепельницу из-под раковины.

- Ты новый жилец? - спросил Куст. - В воскресенье мы собираем деньги, по сто гривен с каждого и даём бабе Люсе на еду. Она готовит нам завтрак и ужин. Ты в доле?

- А что готовит? - спрашиваю. Оксана мне вина налила. Я сделал глоток - вино густое и оседает в глотке. Я тогда подумал, что это штапель. И вставляет не слабо. Сижу на табурете. Одной рукой за табурет держусь. Голова закружилась. Выпил всего-то два стакана.

- Готовит гречку, каши разные, супы варит и жаркое. К жаркому мясо из живности всякой.

- Какой живности?

- На вот, попробуй, - суёт мне тарелку со шнурками коричневыми.

Я один взял, пожевал. Хрустящий на вкус, как чипсы, только мясной.

- Что это? - спрашиваю.

- Секреты от бабы Люси. Она не рассказывает.

Мы допили их вино. Оксана принесла бутылку коньяка. Точнее пол бутылки коньяка. Они играли в приличного мертвеца, а я слушал. Например, он называет имя мёртвого человека и они обсуждают, был он приличным или не был. Мертвец должен быть известной личностью или же общий знакомый. Листик делится на две части. В первой колонке приличные мертвецы, во второй - кто попало. Выигрывает тот, кто назовёт больше приличных мертвецов. Они спорят и ругаются. Больше всего спорили про Элвиса Пресли и Масляченко. Среди ночи я так напился, что сидеть за столом не мог.

И весь их спор и всё что вокруг происходит, показалось мне сном, невероятным кошмаром. На тарелке закончились коричневые шнурки и Оксана пошла к бабе Люсе набрать еще. На секунду мне показалось, что у Оксаны хвост. Длинный толстый зеленый хвост. Тогда я списал это на пьянку…

- А что, баба Люся не спит? - спрашиваю.

- Она никогда не спит.

- Чего?

- У неё бессонница.

Встал из-за стола и пошёл по коридору. Блевать хочу. Парашу не могу найти. Пробую открыть двери наугад. Только одна подчинилась. Там люди в комнате храпят и темно. Храп и кислый перегар.

Воздух спёртый - ужас. Газами горчичными воняет. Я прямо в комнате и начал стругать. Стругаю - из глотки волосня лезет. Длинная волосня. Я пытаюсь её руками вынуть. А она лезет и лезет. Дышать тяжело.

Ужас. Откуда она взялась? Что я ебанулся совсем? Где-то волос нажрался?! Тут свет в комнате включился. Смотрю: мужик в семейных трусах стоит. С пузом. Огромный. И женщина его. За ним прячется. Мальчик их проснулся - годиков четырёх и плакать начал.

- Какого хера? - мужик спрашивает. Я волоснёй рыгаю у них посреди комнаты. Прямо на ковёр. С волоснёй кусочки непереваренной еды выходят. Под стенкой - книжки детские, кубики, приставка игровая. Обои с жёлтыми и салатовыми цветочками. Пытаюсь зрением за что-то уцепиться и сдержать рвоту. Тяну волосню руками изо рта. Густые волосы за что-то видно зацепились в желудке. Мужик меня за ухо поднял с пола и смотрит испуганно.

- Что это за хуйня с тебя лезет, я спрашиваю?

Я хочу ответить, но из-за волос мычу как идиот.

- Какого хуя, блядь?

Жена его плачет и за руку держит. Сдерживает его, чтоб он меня не ударил.

- Валик, - говорит, - Валюша, не ругайся при ребёнке!

И плачет. Я обеими руками за волосню схватился и выдернул всё разом. Сразу почувствовал, как в животе свободно стало. Держу в руках волосы и на мужика смотрю. Показываю ему, мол, не виноват я и сам не понимаю, что за херня происходит. Он ухо мне крутит и к двери ведёт.

- А ну пошёл нахуй отсюда!

Закрыл дверь на замок. Я в тёмном коридоре стою с волоснёй длинной. Сантиметров тридцать наверно. Слышно как жена его причитает за дверью и мальчик ноет:

- Папа, папа, он нарыгал на мою приставку!

Я по коридору быстренько с волоснёй в руках прошёл. Нашёл свою дверь и заперся. Кинув волосы на пол, рухнул без памяти на кровать и крепко заснул.

Рано утром в дверь кулаком затарабанили. Тарабанили минут пять. Потом я услышал, как ключ залазит в замочную скважину. Дверь открывается. Там мужик незнакомый стоит в кепке и лакированной кожаной куртке. Лицо пошловатое и помятое, как простынь пьяного в плацкарте. Старый, уже лет шестьдесят ему.

- Я муж хозяйки, - говорит и без спросу заходит.

- Что же это значит? - спрашивает меня громко. Я глаза только открыл. Свет больно сетчатку режет, в голове - шум. Голова кружится. Не могу в себя прийти. Тела не чувствую. Лежу на кровати неподвижно.

- Пусти свинью под стол так она на стол и залезет? - мужик спрашивает.

- Какую свинью?

- А такую свинью, - говорит и по комнате прохаживается. Осматривается. Может украсть чего хочет?

Он наклоняется и подымает с пола волосы. Я гляжу на волосы и мигом вспоминаю весь пьяный бред, который вчера со мной творился.

- Я говорю, пусти свинью на стол так она и под стол залезет, - неуверенно повторяет мужик. Руки в карманы джинсов засунул и грудь колесом выпятил. Напугать меня решил что ли? Форменный пидар. – То есть я говорю: пусти свинью под стол так она и на стол...

- Какую свинью? - не выдержал я и вскочил с кровати.

Он отвернулся. Подошёл к окну. Достал длинную толстую цепь и начал её на указательном пальце крутить, как таксист брелок.

- Вы хозяйке что говорили? Что не пьёте и ведёте себя прилично…

Подходит ко мне, цепочку свою дурацкую крутит и в лицо вызывающе смотрит.

- У вас тут на кухне тоже бухают, - говорю спросоня. Обычно, я не закладываю людей. Растерялся просто.

- Кто бухает? - спрашивает.

- Оксана и Куст меня траванули вчера.

- Какие Оксана и Куст?

- И шнурки коричневые давали. Наверно я из-за них и траванулся.

- Какие шнурки? - Он цепочку крутит. Всё ближе и ближе к моему носу. Я лёгкий ветерок чувствую.

- Не знаю, как они называются… что баба Люся ваша готовит!

- Какая еще баба Люся? - спрашивает. - Пацан, я тебе тут нахер не в игры пришёл играться, хочешь жить - так и живи спокойно. Другим не мешай. А нет - пиздуй куда хочешь... хозяйке жильцы среди ночи звонят и жалуются, что ты в комнату пришёл к ним ночью и нарыгал.

Он с силой ногой по волосам на полу ударил. Волосы взлетели в воздух и попали в окно. Шмякнулись о стекло и сползли на подоконник.

- Понятно тебе, блядь? - спрашивает. Я сижу на кровати и в глаза ему смотрю. Старый потц уже.

- Я тебя спрашиваю, блядь?! - Глаза выпучил. Из пасти у него перегаром бздит. Цепочкой крутит.

вух вух вух вух. И к носу моему цепочку подносит. Цепочка по носу мне ударила больно.

- Я не хочу, чтоб моя жена среди ночи просыпалась и выслушивала от соседей...

Я не выдержал. Вскочил с кровати. Вырвал у него цепочку. Повалил на пол и обвил цепочку вокруг его шеи. Душить начал. Душу его. Он сопит и ногами дёргает. Я задушил его насмерть. Пульс проверил.

Пульса нет. Руки трусятся. Ноги трусятся. Челюсть нижняя дрожит. Запихал труп под кровать.

Волосы на подоконнике лежат. Я взял волосы в руки и вертеть начал. В комнате на стене зеркало висит. Маленькое и мутное. Напялив волосы на голову, я подошёл к зеркалу и посмотрел на себя.

Какое же старое лицо у меня стало. Морщины, тёмные круги под глазами, щёки - впалые, цвет кожи – пепельно-серый. Волосы длинные - только нос торчит. Хотел снять волосы и не смог. Они к коже пристали как на клею. Я потянул еще раз и голова заболела. Тяну волосы, пытаюсь оторвать их и не могу, подхожу к зеркалу - волосы лицо закрыли. Отбрасываю волосню с лица - а лицо такое страшное, что лучше и впрямь с волосами.

Отодвинув ящик тумбочки, я наклонился и запихнул в ящик волосню. Захлопнул ящик. Держу за ручку одной рукой и всем телом назад подаюсь - пытаюсь волосню отодрать проклятую. Аж слёзы с глаз выступили. Волосню отодрать не могу.

Пошёл на кухню. Все еще спят. За дверьми слышен храп. В какую дверь я вчера вломился?

Прихватив на кухне самый острый длинный нож, я вернулся в комнату, сел на кровать и принялся отрезать волосы. Нож волосы не берёт будто тупой нож совсем. На улице снова дождь полил. Я выглянул в окно - три ржавых мусорника, в один бомж залез и ковыряется. Слякоть, грязь и вонь испарений. Жить не хочется. Стою перед окном и плачу. Попытался снова ножом - волосня не поддаётся.

Тогда я ножом со злости и от безысходности по ладони ударил. Сразу кровь потекла. Я достал платок и перевязал ладонь. Подошёл к зеркалу, поднял одной рукой волосы вверх. Другой зажигалку держу.

Чиркнул зажигалкой и пламя к волосне поднёс. Не горят волосы и что ты будешь делать?

Сбежав по лестничной клетке, я ударил входную дверь парадного ногой и направился в кафе-Бар "У Миши". Там официантка сидела в одиночестве разгадывала кроссворды. Я подошёл к барной стойке.

Официантка - Рыжая бабёнка с высокой пышной грудью в синем фартуке. глаза на меня выпучила.

- Вам чего? - спрашивает испуганно. Губы помадой накрасила. Рот у неё - большой и развратный, создан только сами знаете для чего. И зачем её только говорить научили?!

- Дайте триста грамм самого дешёвого коньяку. - говорю. Сердце в груди бешено бьётся. Кажется, о самые рёбра ударяется.

Она налила коньяк в графин с бутылки. Опасливо смотрит на меня.

- Шестьдесят гривен, - говорит.

- хорошо-хорошо, - отвечаю, - я ейще буд-д-дуу заказывать.

Говорю и запинаюсь. Чувствую, как голова кружится и помутнение в мозгах.

- А где у вас здесь ближайшая парикмахерская?

- Тут есть салон за углом. Там моя подруга Лида работает, самый лучший мастер, спросите Лиду, она лучше всех стрижёт.

- Хорошо-хорошо, - отвечаю и коньяк наливаю. Выпил коньяк в два залпа и еще двести грамм попросил.

Выпил двести, роюсь в кармане, деньги ищу. Забыл взять денежки.

- Хорошо-хорошо, - говорю и как побегу со всех ног. Рыжая сучка. Есть много официанток, которых бы я хотел выебать. Многих я запомнил, за многими наблюдал и раздевал их в воображении.

За углом - парикмахерская, называется - "Малена".

- Кто здесь Лида? - спрашиваю. Сонные парикмахершы смотрят друг на друга, сидят в креслах, журналы читают. На улице дождь льёт. Клиентов нет.

- Лида! Лида! - кричат они.

Из подсобки выходит крупная высокая женщина в розовом фартуке.

- Садитесь туда! - и указывает на кресло в углу. Я сел. Там ножницы разные в стаканчиках. Машинки и расчёски, гели, шампуни, духи и фен. Парикмахерская дорого отделана. Плазмы висят на стенах.

- Как стричь будем? - спрашивает. Я хорошо опьянел и немного справился с волнением.

- Площадку хочу, - говорю.

Она улыбается.

- Что же вы отращивали-отращивали, а теперь под ноль? Жалеть не будете? - Она наклоняется. Волосню гладит. Изо рта у неё горохом воняет. Наверно, ела в подсобке пирожки с горохом.

- Ничего я не отращивал.

- Понятно, - отвечает и берется за дело.

Чикает ножничками. чик чик чик. Не тут-то было - волосня не поддаётся.

- Что такое... говорит. Берёт и другими чикает. чик чик чик в воздухе. К волосне подносит.

Волосня не режется. Я на себя в большое зеркало смотрю. Только нос виден из под волосни.

Волос густой, чёрный и жёсткий.

- Все ножницы тупые, - Лида говорит. - ерунда какая-то... только вчера точили... Вы извините...

- Вера? Вера, дай мне свои ножницы? - Вера от журнала отрывается. Ногой качает. Девка лет двадцати двух. Личико недовольно скривила. Губки надула. Красивое у неё лицо. Миниатюрное как у куколки.

- Ну иди, возьми.

Лида вернулась с другими ножницами. Начала стричь. Волосы не поддаются. Смотрит на меня в зеркало недоверчиво. Глаз моих не видит. Только нос острый торчит.

- Я поняла, - говорит и улыбается. - Это какой-то розыгрыш, так? Сейчас люди с камерами зайдут и мне нужно удивляться, так?

- Нет, - говорю.

В этот момент звенит дверной колокольчик. В парикмахерскую входят официанта из кафе-бара и с ней мужик квадратный. Низкого роста без шеи. Лоб узкий, глаза блестят.

- Это он? - мужик спрашивает.

- Да-да, это он, волосатый, так и знала, что не надо ему наливать! - официантка говорит.

Мужик подходит ко мне и за волосню меня хватает.

- Ты падла, не знаешь, что в жизни нужно за всё платить?! - спрашивает и в лицо мне смотрит.

- Ты кто такой? - говорю.

- Я Миша. Ты был сегодня у Миши?

- Был.

- Какого хуя не заплатил?

- Денег нет.

- Какого хуя пил тогда? - за волосню меня мотыляет, будто оторвать хочет, я бы рад был, чтоб он её оторвал.

- Лида, дай ножницы!

Лида испуганно протягивает ему ножницы. Он кромсает волосню. Ничего не может отрезать. Кромсает еще сильней и задевает кожу. мне на щёку струйка крови сползает.

- Что за херня, Лида, у вас есть ножницы наточенные?

- У нас все наточенные.

- Ладно, - он достаёт зажигалку из кармана. Откидывает железную крышечку и пытается подпалить волосы.

- Это тебе, сука, патлач ебаный, за то чтоб ты... чтоб знал как нашару гулять! - и палит волосы. Волосня не горит.

Я сижу себе в кресле и богу молюсь, чтоб волосы загорелись. А они не горят.

- Что за ёб твою мать, пацан? - спрашивает. И волосы мне с лица откидывает. Он в ужасе отходит от меня. Парикмахерши и официантка таращатся на моё лицо. Я смотрю в зеркало - на меня из зеркала смотрит череп обтянутый серой кожей. А глаза... господи глаза как у равлика-павлика на двух усиках из глазниц высунулись.

- Ебаный ты... - мужик говорит и выбегает с салона. Я закрываю волоснёй лицо и встаю с кресла. Парикмахерши испуганно пятятся от меня.

Ночью я проснулся в комнате на кровати после ужасного сна. Бывает же, что-то как приснится, хоть кино снимай. Что там кино?! В сто раз страшней и интересней. За окном дождь льёт. Одним сплошным потоком. Щщщщщщщщщщщщщщщщщщщщщ... Люблю засыпать под звуки дождя. Дотронулся до головы, волосы длинные. Думаю, когда это я успел такие длинные волосы как у патлачей отрастить, почему после армии в парикмахерскую не ходил? И вспомнить не могу. Всё таки какая простая жизнь в селе была. Коровы. Козы. Природа. Хвощ полевой. По выходным в пять утра бабы в грузовике сидят и истории про быт свой незатейливые рассказывают. Отец с матерью меня всегда дома ждут. Дома уют. Постель чистая. Наволочки хрустящие, подушки высокие и мягкие. На столе пироги с капустой и мясом.

Зимой - новый год в клубе и рождество. Да, недалёкая и скучная жизнь в селе, деревья, колодцы, жлобы в спортивных костюмах с грязными рылами, но зато там каждый человек знает себе место и перед тем как бабе сперму во влагалище впрыскивать, он не задаётся вопросами - а зачем мне дети?

Зачем жить? И как себе на хлеб зарабатывать? Нет таких вопросов у нас. Родился - будь любезен - учись коров пасти и коз, скотину не забывай кормить и умей дом построить, лесопильню собственную.

Дети - это радость, цветы жизни.

Я встал с кровати и включил свет. Подошёл к зеркалу и на патлы гляжу. На волосню свою смотрю. Из волосни нос торчит острый и бледный. Я волосню раздвинул. А там не лицо. Чёрт знает что...

- Аааааааааа! - заорал я во всё горло, разом уразумев, что не сон то был. Не приснилась мне чепуха такая. На меня с зеркала из под волосни смотрело маленькое круглое рыльце. Два глазика как у улитки на усиках вращаются. Личико - череп один, обтянутый шелушащейся кожей. На коже прыщички мелкие с белыми головками. Я прыщики эти начал ногтями раздирать. Они лопаются. Белый гной выстреливает с зелёной слизью.

- Аааа! - кричу, что есть силы. Думаю, может снова проснусь. Проснусь у себя дома в селе, за стенкой - тихое сопение матери с отцом. Постель тёплая. Будильник на пол пятого заведен.

Встану, позавтракаю брынзой с молоком парным и пойду на уборку урожая.

В стенку, где зеркало висит, кто-то стучит.

- Ну что за хуйня, - там кричат. - Дайте же поспать. Я очень устал!

Еще раз я заорал, не от страха, а скорее, чтоб позлить того, кто в стенку стучит.

- Я сейчас милицию вызову! Ей богу милицию вызову! Вы хотите, чтоб я хозяйке позвонил, я позвоню.

Позвоню!

На кухне кто-то громко смеётся. Оттуда доносится звон стаканов. Я иду по темному коридору. В кухне горит яркий свет. Там сидит за столом Оксана, Куст и пьяная хозяйка. Хозяйка заливается хохотом и весело размахивает руками, что-то рассказывая. Её толстая жопа не помещается на табурете.

На столе у них всё то же вино, коричневые хрустящие шнурки.

- О, какие люди! - Куст говорит и мне табурет пододвигает. - Наши люди только по ночам вылазят, так?

Куст такой же как я - волосня на голове и худой острый нос торчит.

- Когда это ты успел зарасти? - хозяйка меня спрашивает и за волосы дёргает. - Смотри какой парик! А, парик же! Вот бы мне такой!

Оксана подливает хозяйке вино и тарелку со шнурками двигает. Теперь я отчётливо вижу, как из крупа Оксаны хвост свисает. Зеленый толстый хвост.

- Где пропадал? - спрашивает Оксана.

- А можно всё назад вернуть? – спрашиваю, и с глаз на усиках у меня слёзы текут. - Я на всё готов, чтоб назад вернуть...

Захлёбываюсь от плача.

Хозяйка перестаёт смеяться. Она подходит ко мне и раздвигает волосню.

- Эй пацан, а что у тебя с лицом?

В этот момент у неё звонит телефон.

- Алеу? - говорит она пьяным голосом. - Какого хуя вы мне по ночам звоните, бляди?

- Кто шумит?!

- За стенкой кричит?!

- Ну и пускай кричит себе! - она истерически смеётся в трубку. Кидает телефон в раковину и падает на колени. Кашляет и задыхается. Душит себя за горло руками.

- Не хочешь поиграть с нами в приличного мертвеца? - спрашивает Оксана.

- Ты пойми, теперь всё. Назад пути нет. - говорит Куст. - Я ведь тоже приехал такой зеленый и дурной как ты, столицу покорять...

Хозяйка начинает рыгать. Из её рта лезет чёрная густая волосня.

- Давайте я вам помогу, - говорит Оксана. Наклоняется над ней и тащит волосню из горла руками. В один раз вытащила, не то что я, когда рыгал.

- Ой, что это со мной такое? - хозяйка взяла волосню в руки и повертела её, вытрусила кусочки еды.

- А теперь вот так, - сказала Оксана и надела ей волосню на голову.

- Ты пойми, пацан, - сказал Куст, - Шватоги лучше людей, Шватоги живут по тысяче лет, Шватоги никогда ни с кем не воюют. Шватоги Шватоги брат, пацан, Шватоги могут летать на другие планеты, Шватоги могут совокупляться сами с собой и получать кайф от жизни без телека и наркоты. Как тебе, пацан? Шватоги никогда не болеют и не задумываются зачем жить дальше и как обустроить свою жизнь, у Шватоги нет тюрем, преступников и законов, каждый Шватоги свободен и волен делать всё что ему вздумается, не причиняя ближнему боли и вреда, Шватоги никогда не предают и не сомневаются, Шватоги могут жить без пищи и воды, Шватоги не нужна нефть и золото...

- Шватоги... - повторил я, присев на табурет. Оксана приобняла меня толстым тёплым хвостом и я почувствовал к ней влечение. Мне сделалось так же тепло и уютно на этой облупленной кухоньке, как и в селе, когда мы с Машей сидели под вишней на закате и целовались.