Про Мишу

(А. Гаше)

опубликовано на neo-lit.com

В этом опустошенном мире,

где невозможность знания доказана,

где небытие выглядит единственной действительностью,

а беспросветное отчаяние – единственно оправданной позицией,

он пробует отыскать ариаднину нить,

ведущую к божественным тайнам…

[А. Камю, “Миф о Сизифе”]

…бедный маленький мудак.

[И. Уэлш, “Квартет Сексуального Бедствия”]

Мой друг Миша с юных лет считал себя настоящим панком. Что ж, следует упомянуть его вечно хмурый вид, длинные нечёсаные волосы, дешёвую косуху и гады, которые он носил, пока правая или левая подошва не отказывалась следовать за хозяином. Так же стоят внимания множество фанерных акустических гитар, разбитых им без всякого заметного со стороны повода; подарив ему последнюю из них, одноклассники на подростковых попойках бдительно ловили ту рюмку, после которой следует отнимать у Миши инструмент. Такая ситуация тяготила начинающего музыканта, - в Мишином представлении его разрушительные действия гармонично продолжали эстетический жест, начатый сразу после первой с песен ГО, но оценить такое сложное высказывание мог только он сам и только в пьяном угаре. Утром, найдя в прихожей отломанный гриф с пучком струн, разом превратившихся в убогую проволоку, Миша называл себя худшими известными ему словами и призывал проклятья на свою похмельную голову.

Теперь я знаю, теперь, когда французские постструктуралисты убедительно обозначили основную проблему творчества как невозможность выхода за пределы тотальности языка, я могу понять и поощрить его порыв. Да и Миша теперь тоже знает это всё, но лицо его в том воспоминании по-прежнему хмуро, и даже прочитай мы Дерриду на семь лет раньше, вряд ли нашли бы слова, чтобы… Хрен с ними со всеми, какое отношение могут иметь эти зажравшиеся дрочилы к юности Миши, всегда считавшего себя настоящим панком?

Миша, если никто не кормил его специально, всегда ел только лапшу по два пятьдесят, один раз в день. Он говорил: “Я должен, я просто обязан чувствовать себя голодным”.

Миша пил только пиво “Специальное” по десять рублей за бутылку, и я знал, что каждая жёлтая пробочка отправляется в большую картонную коробку, стоявшую у него под тахтой. Их накопилось там никак не меньше двух тысяч, и в минуту сомнения это монолитное изобилие, должно быть, поддерживало его на выбранном пути.

Миша говорил: “Я хочу подорвать фундамент официоза истеблишмента”. Я отвечал ему: “Миша, контркультура – такая же часть культуры, как и всё остальное”. “Давайте будем жить вперёд”, говорил на это Миша и подливал дешёвой водки, хотя стоило бы дать мне по роже. Может, тогда никто из нас ещё не знал, что смысл твоих слов варьируется в зависимости от того, бьёшь ты за них по роже или нет. Хотя мне приятнее думать, что как раз тогда-то мы понимали про слова и их смысл гораздо больше, чем сейчас.

Миша разбил своей головой огромное стекло витрины универмага, попал в милицию и был вынужден искать и добывать огромные по тем раскладам деньги. Он никогда не гордился этим, и на следующее утро лицо его было стократ более хмурым, чем обычно.

***

Я встретил Мишу недавно, и он рассказал мне, в числе прочего, что устроился на работу. Он громит назначенные под капремонт и перепланировку офисы в центре города и получает за это деньги, которые по-прежнему тратит на пиво “Специальное”.

“Один удар кувалды стоит десяти тысяч слов” – так теперь говорит Миша, но лицо его всё также хранит безрадостное выражение.