О любви и о прочем

(Omich)


опубликовано на neo-lit.com


Они часто вместе выходили гулять, спускались под ручку по лестницам, позабыв обо всем на свете шаркали ножками по ступеням, и лишь выйдя из подъезда, неловко поправляли одежку, сторонясь прохожих, украдкой взирая друг на друга, улыбаясь, но не подавая вида, что идут вместе в парк, под способную скрыть все на свете иву. Под вьющимися ветвями, склоненными к земле, они нашли приют своей любви, прислонившись к стволу дерева они целовались, изучали, каково это быть вместе, тихонечко смеялись, нелепо ударялись зубами, когда страсть брала верх и губы смыкались в беспамятстве.

Она ходила в школу через дорогу, он ходил в ту же школу, но ходил по другой дороге, иногда, сквозь толпу школьников с ранцами наперевес, они могли разглядеть друг друга, и увидев, молча кивали, как бы соглашаясь с данной им участью - добираться до школы порознь. И в стенах школы они редко встречались друг с другом, разве что в назначенное время выходили смочить тряпки, и их руки сближались на кране, улыбки находили друг друга, и кран медленно проворачивался и звенящая струйка воды приводила их в чувство. Он быстро целовал ее, дотрагивался до талии, боязно, оборачиваясь на скрипы и шорохи, потом убегал, сжимая тряпку в руке, стараясь подавить нахлынувшее возбуждение. Однажды, зайдя в класс, он услышал над собой смех десятка мальчишек и девочек, они прятали за ладонью смешки и показывали пальцем на что-то выпирающее из его штанов, смутившись он сел за парту и молчал весь урок, не зная что ответить на издевки товарищей, не веря в свою оплошность.

А потом, когда они вновь встречались под тенью ивы, он долго рассказывал ей этот случай, они смеялись, и она щупала рукой предмет его стыда, они также беззаботно целовались, сжимая свои тела в объятиях, соревнуясь, кто больше любит, кто крепче ухватится руками за спиною. А когда сквозь ивовую листву не наблюдалось просветов, они выходили наружу, раздвигая ветви, и бежали в разные стороны, но встречались у выхода из парка и в подъезде дома, где он еще раз ловил ее за руку, страстно целовал и она входила в душную темноту. Он слушал, как закрывается дверь, как лязгает замок и ее мама кричит и бранится, теперь его очередь возвращаться домой, он вспоминал разъяренного отца, припадавшего к бутылке, когда сын его возвращался поздно, он вспоминал как тихо плачет мать, и будто не плачет совсем, но сдавливает усилием воли скрип сердца. Он подолгу стоял у двери, не решаясь войти, но очередной крик пьяного отца заставлял его очнуться и все переоценить: лучше будет, если он зайдет сейчас. Но в глубине души он был рад, ни что не могло развеять его радости, ни ссоры в семье, ни морозная погода, ни пьяный отец, ни эта душная ночь в подъезде. Через три дня ее мама уезжает в командировку и целых два дня она будет одна, она пригласила его.

И теперь, когда мама с папой спят в своей комнате, он бесшумно оделся, прошел на кухню, достал из настенного шкафа плитку шоколада и завернул ее в газетку. Он обулся в тапочки и поднялся на пятый этаж, держа в руке шоколад. Она открыла дверь, но в коридоре было темно, только ее светлые волосы падали на хрупкие плечи, и улыбка, не сходившая с лица озаряли тьму. Он спросил, почему не горит свет, она ответила, что боится соседей, те могут заподозрить, что она еще не спит, а соседка теть Галя приходила в десять часов проверить, готовится ли она ко сну. Она сказал, что поставила чайник, что убрала свисток, чтоб не беспокоить чуткую соседку, что потушила везде свет и зашторила окна, а он целовал ее, обнимал, утопал руками в ее волосах, вдыхал запах ее тела, но она говорила спасибо за шоколад, смеялась, что так поздно еще не пила чая, и сделал ли он домашнюю работу, и как смешно, что он так страстно целует ей шею, даже щекотно и холодок пробегает по телу, и все-таки ей немного боязно.

Они попили чаю, съели весь шоколад, подтаявший и растекшийся по газете, он не переставал трогать ее живот, гладкий, как ее румяные щеки, теплые груди с набухшими сосками, она шепотом рассказывала ему что-то, потом еще что-то, потом она упала головой в подушку и поняла, что он перенес ее на диван, и теперь он расстегивает рубашку, снимает штаны, без тени стыда отбрасывает в сторону трусы и она, опережая его, стягивает лосины, и позволяет снять с себя трусики. Они ворочаются на диване, утопая в поцелуях и ласках, он так сильно ее обнимает, так нежно разводит ей ноги, и она постанывает, когда он неумело входит в нее, погружается в ее волосы носом, вбирает в себя всю ее любовь. Но эти игры так отличны от тех, что они практиковали под ветвями ивы, так безумны, что не хватает воздуха, сердце сжимается и становить даже больно от того, что легкая судорога сводит ей ноги, а он ощущает себя все глубже и глубже, он чувствует отнявшиеся ноги, но продолжает и так мягко стонет, так тепло и кажется, что только он слышит это, только он способен уловить этот сладкий звук, только для них вся эта ночь, этот привкус шоколада на губах, лунный свет, пробивающийся через рисунок штор, и эти чудные объятия, волной нахлынувшее тепло и чувственный сон, окутавший их нагие тела покалывающим пледом.

Они встречались целый год и еще три месяца. Они пробовали любить друг друга под ивой, но это вряд ли могло сравниться с то первой ночью, здесь прохладно и приходиться сдерживать себя от назойливых пешеходов, вздрагивать от щебетания птиц и выбирать из трусов травинки. Но, неожиданно для них, что-то послужило разлукой, она оказалась в больнице, и ее мама не открывала ему двери и не отвечала на вопросы, она плакала. И после того, как состоялся разговор его матери с ее мамой, она плакала еще больше. И отец стал задумчив, но не бил, как раньше, только пил больше. Он даже не поверил, когда через дверь услышал, что ее больше нет, он знал, что ее мама скользит по двери и плачет, но он не верил, что ее больше нет. Разве, все могло в миг оборваться? Он ходил под иву, и долго сидел там один, но она не приходила, он рыдал, громко, шугая птиц и призывая к любопытству прохожих. Она ни разу не пришла, словно пропала, такая близкая и родная. После учебы он зашел к ее матери и та открыла дверь. Он увидел опухшее лицо, грустные глаза, кудрявые волосы, издалека напоминавшие ее волосы и ее глаза. Она держала в руках ребеночка, она сказала, что ее не спасли, что этот ребенок его, что пока, он забрал у нее дочь и подарил этого гнусного пупса! Мерзкого и негодного пупса, рыдающего по ночам, с пухлыми щечками и стеклянными синими глазенками. Он похож на тебя, сказала ее мать, такой же нос с горбинкой и волосы прямые, а не кудрявые... Она сказала, что лучше бы умер он, этот жалкий кусочек плоти, единственное что осталось от нее, маленькое тельце, укутанное в пеленку.

Потом он узнал, что ее маму забрали и теперь в квартире пусто, но скоро туда кто-то заедет. Узнал, что ребенка она скинула с пятого этажа, и ребенок разбился, что сама она хотела прыгнуть вслед за ним, но зацепившись платьем осталась висеть в оконном проеме и рыдать обливаясь слезами, пока ее не достали соседи и не привели в чувство. И тогда он понял, что ее нет, и того пупса тоже нет, хоть издали, но напоминавшего о ней, он понял, что никогда не увидит ее глаз, не прикоснется к гладкой коже, что не увидит ее улыбки, не прикоснется к ее рукам и трепетным губам. Он взобрался на крышу и твердо решил, что должен быть с нею, с ребеночком, похожим на него, что им вместе хорошо, и ни как нельзя им оставаться порознь, и как страшно смотреть вниз, но как, одиноко, и больно ощущать под ногами твердь, смотреть в обвиняющие глаза и отвечать непониманием и безучастностью, он подумал, как сложно сделать шаг, но как легко балансировать на одной ноге и закрытыми глазами податься вперед...

Утром я убирал территорию, вчера выпил за этих двоих ребятишек, сегодня так тоскливо на душе, что кошки скребут. Подметая нашел соску младенца, она лежала под скамейкой в ворохе пожухлой листвы, удивительно, как я мог ее не заметить, вымывая с асфальта кровь. Вечером пошел туда, к ним под иву, хорошенькое же местечко они облюбовали, сколько раз дежурил около него, наблюдая за ними, но зайти не решался. И на стволе их имена вырезаны ножиком. А через ветви пробиваются редкие лучи солнца и слепят, птицы щебечут, качая тоненькие прутья. И так уютно облокотится о ствол дерева и слушать эту вечную песню, беспокойную птичью трель об ушедшем лете, о теплом времени, о любви и о прочем, что еще бывает.


Copyright © Omich, 23.01.06