Анжелика

(kerzach)

опубликовано на neo-lit.com

Как часто плачем – вы и я –

Над жалкой жизнью своей!

О, если б знали вы, друзья,

Холод и мрак грядущих дней!

…

Будьте ж довольны жизнью своей,

Тише воды, ниже травы!

О, если б знали, дети, вы,

Холод и мрак грядущий дней!

А. Блок («Голос из хора»)

1910-1914

Эту пленку я нашел в начале марта прошлого года. Мы тогда долго колесили на машине, о чем-то ругаясь. Пару раз даже чуть не вмазались во встречный поток. Потом меня тормознули за превышение скорости, содрав дополнительный штраф за грубое обращение к сотруднику дорожной инспекции.

Я громко хлопнул дверью и выжал до конца педаль газа. Буря прошла, но отдаленный гул злости продолжал разбиваться волнами об мое скалистое сердце. Мы ехали молча около получаса, не зная куда. Ты сконцентрировалась на зеркале бокового вида, я тупо сжимал пальцами руль, а посередине гипнотически мелькала белая полоска автотрассы, как символ непробиваемого метафизического барьера, который вырос между нашими телами за последние несколько часов.

Помню, как осторожно, исподлобья окинул тебя неуверенным взглядом. Шатеновые локоны живописно спадали на хрупкие плечи. Покрытое тенью печали ангельское личико склонилось чуть вниз. Подрагивающие реснички и пелена изумрудной влаги невысохших слез на темно-синих глазах… Я смотрел на тебя, и сердце сжималось от жалости. Родинка на тонкой шее манила как далекая недосягаемая звездочка. Мне мучительно хотелось поцеловать тебя, но что-то удерживало, и я только сильнее сдавливал руль, покусывал губы.

- Давай свернем…

Твой тихий голос, словно кристальная холодная капелька, по нервным окончаниям проник в знойную пустыню моей души и растекся по раскаленному песку прозрачным озером безмятежности.

Солнце игриво пряталось за верхушками зеленых елей, оно слепило ярким светом глаза, затем пропадало, чтобы неожиданно появится снова; мы углублялись в лес по извилистой дороге, запорошенной белым снегом.

Помню, резко остановил машину, и тут наши глаза… встретились.

- Котенок, прости меня, - только и смог прошептать я.

Мы сплелись друг с другом, словно ветви деревьев, растущие рядом. Мои губы жадно ласкали твою шею, а ты игралась пальчиками в моих волосах, тихо повторяя: «Ну что ты… милый… все хорошо…».

Наше счастье снова было собрано из осколков, оно ярко искрилось в ручьях весеннего солнца, и следы клея были почти незаметны, оно было кристально прозрачным, таким искренним…

Мои ладони забрались под твой теплый свитер и жадно лакомились твоим телом.

- Все хорошо…, - глубоко вздохнув, повторяешь ты.

- Правда?

Испытующе смотрю в глаза.

- Правда.

Губы сливаются в долгом страстном поцелуе. Я укоряю себя. Ну разумеется… Ты порезалась… Копаясь в осколках… Ты просто не подаешь виду… Но боль… Обида… Осталась… Ты ведь не скажешь, а я… Никогда так больше не делай, ублюдок; никогда…

Мои ладони наталкиваются на упругость молодых грудей, бархатные сосочки трутся между пальцами, и я забываю обо всем на свете кроме нее… Нас накрывает волной счастья, ты сладко постанываешь, нам хорошо вместе… Мы занимаемся любовью в машине где-то в глубине зимнего леса. А вывод из очередной нашей ссоры, к сожалению, так и не сделан…

Снег приятно хрустел под ногами. Накинув пальто, ты вышла из машины, присела на багажник рядом со мной. Диск солнца, багряно-красный, клонился к закату, лаская лес увядающими лучами вечернего света.

- Красиво, правда, - прошептал я, стараясь не нарушать тишины.

Вместо ответа я ощутил воздушную легкость твоей головы на моем плече.

Потом я обнял тебя. Мы закружились и, рассеявшись, упали в снег. Это было так здорово. Полной грудью я вобрал в себя свежий мартовский воздух, окинул весенний пейзаж окрыленным взглядом. Розовая глазурь, разлитая в голубом небосводе втягивалась в воронку моих зрачков вместе с темными верхушками деревьев; а белая полоса пролетевшего самолета, словно божественная спираль, ждала пересечения с горизонтом; и тут я замер…

- Что такое, милый?

Мое внимание привлек разбитый фотоаппарат, черным пятном выглядывающий из сугроба под елью. Я подошел к нему, взял в руки. Поток холодного ветра ударил в лицо. Забытый кем-то черный кодаковский фотоаппарат. «Мыльница». Какой судьбой ты оказался здесь? Кто были твои хозяева раньше? – спрашивал я, вглядываясь в свое отражение в крошечном объективе.

Затем мой палец случайно задел рычажок сбоку, и фотоаппарат зажужжал. Началась перемотка. Я присел на корточки и приложил машинку к сердцу. Глаза задумчиво скользили по расплывчатым очертаниям деревьев; белый снежный творог смешивался с темнеющим небом, начинало немного тошнить.

Помню, как яркая вспышка ударила мне в лицо. Я видел желатиновый кусочек лета. Набережную Петербурга. Детей, взявшихся за руки. И это было до такой степени гармонично… Казалось, ничто, ни порыв ветра, ни вульгарный выкрик человеческой сутолоки не сможет разрушить галлюцинацию.

Мальчики, да девочки… Свечечки да вербочки… Понесли домой…

Они начали мутировать сами. Холодные воды Невы вышли из берегов, заполняя набережную и весь пейзаж, словно аквариум. Дети бежали, спотыкались, падали, вставали снова; остервенелые потоки воды накрывали их с головой и несли по течению. Дети кричали; трепетно, словно крылышками, размахивали ручками, захлебывались и шли на дно; а вода все прибывала, она давила на глазные яблоки…

Яркая белая вспышка уничтожила изображение.

Когда очертания предметов стали проявляться вновь, я увидел шпили домов, торчащие из воды. На них мучились распятые люди. Мерзкие крылатые твари, размахивая скользкими змеиными хвостами парили в темно-синем предгрозовом небе. Они жадно склевывали плоть распятых. Люди не кричали. Только вертели головой, а из глаз у них вытекала черная смола вместо слез.

Я повернул голову налево. Взгляд скользил по израненной в мясо руке, зацепился за ржавый окровавленный гвоздь, торчащий из ладони, повисел пару секунд на шляпке и упал вниз, вместе с вылезшим наружу червяком.

Зрение расфокуссировалось, структурировавшись в мелкие разноцветные квадратики. Сознание было пластмассовым кубиком, цветовые комбинации которого задавали внешнее настроение.

Я отрешенно смотрел вниз на кучку червей, которые извивались в лужице багряной крови. Сердце раскачивалось на паутинках вен, ломая тараном стенки полой груди; хрустели ребра. Глазные яблоки покрывались мелкими трещинками.

На плечо мне села хвостатая тварь. Оторвала кусок мяса, принялась жадно есть. Вторая птица выклевала мне глаза, а челюсти третьего существа извлекали из вспоротого живота узлы зелено-голубых кишок.

Язык агонизирующим слизняком выполз из раковины ротовой полости, облизал потрескавшиеся губы. Хлынувший с небес кислотный дождь ненавязчиво разъедал тело.

Я тихо плакал… На поверхность воды один за другим всплывали трупики детей. Нежная улыбка застыла на их губах, а глазки устремились вверх… Раскат грома расколол небеса на две половины, из образовавшейся трещины струился столп божественного света.

Пересиливая боль в глазах, я смотрел, задрав голову к небу, как ангелочки играли, складывая из разноцветных шариков молекулы психотропных веществ. Мне было так тепло на душе… Потом я понял, что небосвод – это крылья гигантской бабочки махаона, на спине которой сидели божественные существа.

Мощный порыв ветра ударил в лицо. Бабочка взмахнула крыльями, небосвод исказился и исчез, открыв взору магическую россыпь звезд. Накинув на головы капюшоны по спирали Млечного Пути одиноко брели четыре монаха в поисках Просветления. Я, улыбаясь, смотрел на них, чувствуя, как внутри меня ярким пламенем разгорается уголек сердца.

В этот момент из воды высунулась уродливая молекула псилоцибина метров пятнадцать в высоту. Раскрыв пасть, она неистово заревела, а затем скользкие щупальца впились мне в шею, я упал в снег…

Задыхаясь, я распластался на снегу, бесконтрольное тело содрогалось в конвульсиях.

- Милый, что с тобой? Милый? – доносился до котловин мозга ее встревоженный голос.

Щелкнул фотоаппарат. Перемотка закончилась.

Я открыл глаза. Звезды… Все те же звезды…

«Только монахов здесь нет», - подумал я про себя и, пересиливая головокружение, поднялся на ноги.

- Может, ты объяснишь, наконец, что случилось?

Виновато пожимаю плечами.

- Сам не пойму… Мне вдруг стало плохо и все…

- Тебе нужно к врачу!

- Возможно…

Я убрал вынутую из фотоаппарата пленку в карман пальто.

Я рано проснулся на следующий день и, не позавтракав, двинулся в сторону ближайшего центра проявки-печати фотографий. Свежий мартовский воздух благодатно действовал на мои легкие, я глотал его полной грудью, наблюдая, как просыпается город.

Помню карие глаза симпатичной девушки, устремленные на меня. Я передал пленку в ее нежные руки. Глянцевые. 10 на 15. Завтра после двенадцати.

Я взял зеленый квиток, открыл дверь, вышел на улицу. Я еще не знал, что сегодня мы поругаемся с тобой и на этот раз разойдемся навсегда. У тебя есть другой. И он тоже где-то здесь. В этом чертовом городе. Он старше, солиднее и обеспеченней.

Не знал, что разобью ему нос в кровь. И даже не мог предположить, что пьяный в дым, возвращаясь из ночной забегаловки, буду избит толпой футбольных фанатов. Я не знал пока что всего этого. И мне было хорошо идти одному по тротуару, задумчиво глядя под ноги, не замечая мелькающих рядом машин. Просто идти навстречу ветру, погрузится в мягкую паутину мыслей и думать о пленке…

В метро увидел дегенерата. Сгорбившись, он увлеченно читал детскую брошюрку «Зачарованные», перелистывая странички крючковатыми пальцами. Встретившись со мной взглядом, он испуганно подернул плечами и сделал вид, что с предельным интересом углубился в чтение, дотрагиваясь кончиком носа до книги. Мне было жалко его.

Я перевел взгляд на свое отражение в двери. Разбитая губа. Сломанный нос. Смачный фонарь под глазом. Двусмысленная надпись «не прислоняться» на поцарапанном стекле была как раз кстати.

Перед глазами мелькала серая поверхность мясистых проводов. Казалось, что это длинные щупальца мутировавшего спрута обвиваются вокруг вагона, готовые в любой момент проникнуть внутрь и разорвать на куски пассажиров…

Но тоннель резко обрывается. Мы спасены. Зрачки разрезает электрический свет. Мои пальцы машинально сжимают пакет с проявленными фотографиями. Я выхожу на платформу и в полной прострации бреду в сторону эскалатора.

Твоя радужная улыбка в пластмассовой рамке, распечатанные тексты карандаши, пустые пивные банки, томик Блока, разбитая мышка, диски – одним махом руки скидываю все со стола на пол. Включаю лампу. С небольшим запозданием по царапанной деревянной поверхности растекается искусственный дневной свет. Я кладу пакет с фотографиями перед собой. «12» - пестреют гелевые чернила на белой бумаге. Всего двенадцать штук.

Что-то удерживает меня посмотреть их сразу… Черт, да я еще и не разделся! Скидываю пальто, иду в ванну. Вода; холодная, ржавая, стекает мне на руки. Невольно опять встречаю своего двойника в зеркале. Расширенные кляксы зрачков испуганно поблескивают в сумраке. Хорошо, я не включил свет – ловлю себя на этой мысли, вытирая руки об полотенце.

Захожу обратно в комнату. Пакет с фотографиями лежит на столе. Осторожными шагами подхожу ближе. Телом вдруг завладевает беспричинная дрожь. Да успокойся ты, подонок! Тишина. Вот так… замечательно!

Мои пальцы, не согласуясь с мозгом, рвут пакет и высыпают на стол фотографии. 10 х 15. Глянцевые. Черно-белые фотографии. Я сглотнул слюну и принялся внимательно рассматривать их.

Время с жадным чавканьем сжирало пространство. Тиканье часов проникало в ушные раковины. Белое пятно на потолке. Черная точка. [ Кадр #1 ] Вишневый сосок на холмике упругой молодой груди. [ Кадр #2 ] На тонкой шее висит крестик. [ Кадр #3 ] Хрупкие плечи залиты белым. [ Кадр #4 ] Загадочный исполненный тайной и мистичностью манящий треугольник паха. [ Кадр #5 ] Тонкие пальчики, лежащие на изящных бедрах. И ноги. [ Кадр #6 ] Белоснежные стройные ноги у темной стены.

Других цветов нет. Только черный и белый. Прямоугольник изображения простреливается лучиками зимнего солнца, создавая на сетчатке усталых глаз галлюцинацию объемной картинки; [ Кадр #7 ] темные червяки венок забавно копошились на белом покрывале глазного яблока.

Анжелике нравилось отражение своего обнаженного тела. Оно наполняло внутреннюю сущность зеркала новым законченным смыслом. Это была дорога, неровный витиеватый путь к своему сердцу; [ Кадр #8 ] зрачки расширялись, [ Кадр #9 ] уголки губ вздрагивали в еле заметной улыбке, а [ Кадр #10 ] отражение тела в зеркале принимало форму закручивающейся спирали; бесконечный тоннель, уходящий в бескрайние глубины микрокосма.

В такие моменты голова начинала кружиться, душой завладевал страх перед щемящей пропастью неизведанности. Холодное дыхание пустоты покрывало грудную полость инеем. Сердце переставало биться.

Анжелика дотронулась кончиками пальцев до гладкой поверхности зеркала. Изображение дрогнуло, словно рябь на воде и, поколебавшись, приняло перманентную форму женской груди, залитой ярким солнечным светом.

Сатана, приди за мной! Сатана, возьми меня!

Левый глаз прогрыз в щеке Анжелики дыру. На грудь девушки потекли тонкие струйки крови. Красное. Красный цвет контрастно выделялся на фоне черно-белого отражения.

Левый глаз пожирал лицо Анжелики. Хруст дробящейся кости черепной коробки звонким эхом рикошетил по стенам комнаты, отпугивая дезорганизованные сгустки мрака, разбросанные аморфной массой в искристом воздухе.

В дверь позвонили второй раз. [ Кадр #11 ] Обезглавленная Анжела принялась копаться с замком, в то время как ненасытное глазное яблоко острыми зубами кромсало правое плечо. Черный прямоугольник двери сжался в тонкую линию, открыв перспективу вида лестничной площадки.

На пороге стоял Синий Дельфин, луч солнца, выползающий из незашторенного окна в комнате Анжелики, белой диагональю прорезал его худое мученическое лицо. Тишину нарушил лязг челюстей. С шеи и левого плеча девушки по телу вниз стекали тонкие струйки крови.

Резким движением Анжела схватила прожорливое глазное яблоко и, словно фонарик, направила его на фигуру Синего Дельфина. Изображение появилось в негативе. Черты лица Синего Дельфина было довольно сложно разобрать, но по ярко-зеленому угольку, трепетно мерцавшему внутри оксотетраэдра головы, Анжела предположила, что он улыбается.

- Привет, - тихо произнес Синий Дельфин. Слова его нежной паутиной легли на барабанные перепонки; на сетчатке отобразился ювелирный узор.

- Что же ты стоишь, заходи, - обнаженная Анжелика пропустила гостя в квартиру.

- Что у тебя с головой? – спросил Синий Дельфин.

Анжелике нравился его голос. Белой терпкой влагой он разливался в ее груди.

- Лицо съел мой левый глаз, - прошептала девушка, застенчиво водя тонкими пальчиками по жилкам глазного яблока.

- Резервная копия должна была остаться в зеркале.

Синий Дельфин подошел к загадочному прямоугольнику.

На фоне черной стены в воздухе неподвижно парила голова Анжелики. [ Кадр #12 ] Стриженные под ноль волосы, нос с горбинкой черные губы, ресницы, смазанные разводы туши, от чего казалось, что прозрачные аквамариновые глаза смотрели откуда-то из глубины. Глаза наркоманки.

Синий Дельфин заворожено стоял перед зеркалом. Казалось, что он сможет пробыть здесь целую вечность, сливаясь воедино с нежным подбородком, тонкими линиями бровей, пленительными черными губами…

- Что ты так долго? – спросила Анжелика.

Синий Дельфин вздрогнул и, выйдя из эстетического оцепенения, окунул руки в зеркало, бережно обхватил пальцами голову девушки. Гулкими шагами он подошел к Анжелике, грациозное тело которой стояло в противоположной стороне коридора. Из шеи сочилась кровь.

Синий Дельфин установил голову. Солнце скрылось за тучами, на несколько секунд помещением завладел мрак. Голова срослась с телом.

- Спасибо, - прошептала Анжелика и поцеловала Синего Дельфина в щеку. Он потупился, глаза невольно напоролись на крестик, висевший на ее окровавленной груди.

Пока Анжела смывала остатки крови, Синий Дельфин ждал ее в комнате.

ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ. САТАНА БЛИЗКО. ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ. ЧЕРНОЕ ПОЛЗЕТ. ЧЕРНОЕ ВГРЫЗАЕТСЯ. СНЕГ ВЛАДЕЕТ ТОБОЙ. ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ.

Трубы. Дома. Голубое небо. Золотистое солнце расползлось желатиновым пятном на снегу. Квадратики, прямоугольнички, штришки – затерявшиеся тени в абсурдном существовании дня. Горбатые шеи уличных фонарей, сухие ветви деревьев, отчаянно устремившиеся к небу – все очерчено деревянной рамой окна.

«Будто в аквариуме», - подумал Синий Дельфин и, выпустив наружу пузырьки воздуха, медленно провел по стеклу двумя пальцами.

Глубокий символизм оставшихся параллельных прямых накатывал снежным комом мыслей. С каждым мгновением он становился все шире, распирая черепную коробку. В пустой комнате, несмотря на полное отсутствие вещей было уютно.

Анжелика вышла из ванной. На ней была серая юбка и оранжевая маечка.

- Что ты там смотришь?

- Просто…

- Просто?

Нежные кисти ее рук обвились вокруг его шеи. С полминуты они стояли неподвижно, лаская взглядом друг друга.

УБЕЙ МЕНЯ! СУКА! УБЕЙ МЕНЯ! УБЕЙ! УБЕЙ! ПРОБЛЯДЬ! УБЕЙ!

- Анжел…, - Синий Дельфин пристально посмотрел ей в глаза. – Я не могу больше скрывать своих чувств.

- Я люблю тебя, - прошептал он и осторожно прикоснулся к ее холодным черным губам; Анжелика отстранилась от него.

- Так нельзя! Нельзя дальше, понимаешь?

- Что нельзя, Анжел?

- Продолжать встречаться!

- Но почему?

- Мы не можем быть парой! Убирайся! Убирайся к чертям, не ломай мне жизнь. Ты мне не интересен, уходи.

- Но Анжел… Ты… Я… Ты… Ты нужна мне… Анжел, солнышко…

- Я тебе больше не солнышко, убирайся!

Сердце больно билось в груди, словно заколачивало гвоздь в душу. Синий Дельфин опустил голову вниз и вышел. Анжелика громко захлопнула дверь. На лестничной площадке было слышно, как она плачет.

Синий Дельфин вышел на улицу. Налетевшая стая ворон выклевала ему глаза.

Анжелика сидела, обхватив колени, под батареей. Время суток за окном менялось в ускоренной прокрутке. Вращавшаяся с беспредельной скоростью стрелка настенных часов вылетела из циферблата, упала под ноги девушке.

БЫЛ ЛИ СМЫСЛ? И ЕСЛИ БЫЛ, ТО В ЧЕМ?

Опустошенный Синий Дельфин брел с выклеванными глазами по ледяной дороге. Он не видел своего лица, залитого кровью, не отличал дня от ночи, перед глазами стоял только образ одной девушки. Анжелики.

Сотни стальных крючков впились в сердце.

МОЖНО ДОВОЛЬНО ДОЛГО СКРЕБСТИ СТЕНКИ СТЕКЛЯННОЙ БАНКИ.

Анжелика вскрыла себе вены вылетевшей из часов металлической стрелкой. Алая кровь стекала по руке на пол, багряная лужица у ног становилась все шире. Анжелика всматривалась в свое отражение.

С каждым шагом Синий Дельфин уменьшался в размерах, пока не стал маленькой сколопендрой. Он трусливо семенил тощими ножками, кусая жвалами твердый лед.

Паразитирующие мысли разъели мозговую кору.

Окно залилось оранжевым светом. Куски разбитого стекла упали в лужицу крови. В этот момент Анжелика почувствовала. Почувствовала что она. Она распадается.

Левый глаз Анжелики стал Солнцем

Правый глаз Анжелики стал Луной

Лицо Анжелики стало водою

Язык Анжелики стал твердью посреди воды

Мозговая кора Анжелики стала землею

Волосы Анжелики стали травою

Левый сосок Анжелики – стал светом

Правый сосок Анжелики – стал тьмою.

Левая грудь Анжелики стала Раем.

Правая грудь Анжелики – Адом.

Влагалище Анжелики – стало Творцом.

Пупок – Хаосом.

Правая рука Анжелики – стала банкой

Пальцы правой руки – слизняками

Левая рука Анжелики стала летним дождем

Левая ладонь Анжелики стала весенним ветром.

Мизинец Анжелики – стал Анжеликой

Безымянный палец – Синим Дельфином

Средний палец – Метадоном

Указательный палец Анжелики – стал Гашишем

Большой палец – Шизом

Ядерный гриб таинственно стоял в клубах радиоактивной пыли посреди опустошенного города, мясистая ножка его уходила высоко в ядовито-зеленое небо, где в фиолетовых облаках скапливались готовые вот-вот пролиться на мертвую землю кислотные дожди.

Из дневников Синего Дельфина

Зима… Время притупленности чувств, суицида и белой прострации.

- Здравствуй, тюбик, - прошептала Анжелика. – Почему ты молчишь? Ты не хочешь со мной разговаривать? Тюбик отрицательно покачал колпачком из стороны в сторону.

- А в чем тогда дело?

Тюбик не отвечал.

Анжелика улыбнулась собственной недогадливости и отвернула пальцами колпачок. Выдох облегчения вырвался наружу белой пастой.

- Гашиш, скажи честно, ты с ней спал? – спросил Синий Дельфин

- С кем?

- С Анжелой.

- Нет.

Установилось свинцовое молчание. Темная и синяя фигуры сидели на лавке, сконцентрировавшись на белизне снега. Собаки лаяли чуть вдалеке…

Из дневников Синего Дельфина

Лучи погибающего январского солнца направят твой дух прямиком к Богу, а черви в Земле будут грызть мое убогое тело…

- Я курил о тебе, - произнес Гашиш.

В туманном воздухе комнаты его слова звучали правдоподобно.

Пластилин. Этот пластилиновый мир. Анжелика оторвала от Синего Дельфина кусочек щеки. Подержав в руках, быстро скатала шарик.

Гашиш открыл книгу. Буквы испуганно разбежались в стороны, как насекомые. Поплевав на когтистые пальцы, Гашиш перевернул несколько страниц. Пожелтевшие от времени они тревожно шелестели в сумраке хижины. Пламя свечи нервно подергивалось. Поглаживая черную бородку, Гашиш начал читать.

Снежинки затейливо летали в воздухе. Маленькие, свободные и независимые. Заламывая пальцы, Шиз отрешенно сидел на корточках на водосточной трубе. Где-то вдалеке играли продижи. Музыка звучала все тише и тише, агонизирующие децибелы звука сухими листьями ложились на барабанные перепонки. Жизнь уходила безвозвратно. Все что осталось – пачка черно-белых скомканных фотографий и железобетонная стена впереди. Холод. О чем шумишь ты, северный ветер? Что тревожит тебя?

Шиз поежился. В серых глазах отразилась черная стая ворон, летевших над городом. Жизнь потеряла свой первоначальный смысл. В бетонных коробках домов, железной дороге, мельтешащей суете людей угадывалось что-то предельно-фальшивое. Наигранное. Ненастоящее.

- Здравствуй, Шиз, - спрятав руки в карманы черного пальто, прошипел Метадон. Вместо головы на толстых шеях у него извивались две змеи.

- Что тебе нужно?

- Я хотел поговорить.

Бледный диск солнца выглянул из-за туч, окропив серую и бессмысленную поверхность асфальта желатиновыми пятнами. Шиз сплюнул на землю.

- Говори.

- Я могу выполнить любое твое желание, Шиз, - сказал Метадон.

Тот лишь уныло улыбнулся в ответ.

- Но у меня нет никаких желаний. Мне все безразлично.

- Не лги, Шиз.

Глаза их встретились.

- Хорошо… Я хочу написать книгу.

- Я исполню твое желание, но при условии, что ты сделаешь для меня небольшую услугу.

- Какую еще услугу, Метадон?

- Убей Анжелику.

Тишина. Завывание холодного ветра.

- Кто такая Анжелика?

- Анжелика – это Вселенная, - ответил Метадон.

- Где я найду Анжелику? – спросил Шиз.

Вместо ответа Метадон вынул из кармана пальто белый квадрат, вытянул его руками в прямоугольник.

Шиз почувствовал, что глаза его слезятся. Он протянул руку к лицу и обомлел, увидев вместо нее гигантскую когтистую лапу. Он был черепахой. Планетарные духи кружили рядом, злобно скалились и шипели в иступленной злобе: «Найди ее, Шиз! Найди ее!».

Шиз посмотрел себе под ноги и увидел там панцирь. Длинный хобот уходил вниз. По соседству с ним стояли еще два слона. Планетарные духи сжались до размеров маленьких мошек и назойливо пищали: «Найди ее, найди!».

Голова закружилась. Шиз заревел и ударил массивными лапами по панцирю. В этот момент глаза засыпало землей. Удушающая темнота колпаком накрыла сознание.

Шиз был сушей. Тут и там, сновали червями в его теле планетарные духи и, вгрызаясь в сознание, повторяли они: «Найди Анжелику! Найди!».

Шиз почувствовал острую боль в области сердца, после чего ребра начали удлиняться, разрывая грудь, они вылезали лесными массивами на поверхность.

Пожелтевшим заскорузлым осенним листочком отрешенно висел Шиз на ветке. Шиз видел. Шиз понимал. Шиз чувствовал. Он затаился в ожидании жертвы, черным клопом отделился от высохшего листа и, перебирая тонкими лапками, ждал жертву. В этот момент планетарные духи порывом ветра подхватили его маленькое тельце, понесли по лесу. В глазах все замелькало, Шиз пронзительно закричал. Острые жвалы невольно вонзились в нежную женскую. Плоть.

Анжелика вздрогнула, провела пальцами по шее.

- Что-то случилось? – спросил Синий Дельфин.

Девушка часто заморгала.

- Нет, нет… Все нормально. Продолжай покопать.

Синий Дельфин поднял с земли лопату. Анжелика присела на поваленную березу. Задумчиво шумел осенний лес. Черенок лопаты ударился о камни.

- Слушай... Кажется… Кажется я нашел.

Анжелика вскочила с места, извлекла из ямы небольшой деревянный ящик. Перочинным ножом Синий Дельфин сорвал крышку. Напряженная минута молчания повисла в воздухе. На дне ящика лежали буквы. Анжелика зачерпнула рукой горстку крючковатых символов. Распрямила ладонь.

- Что это? – спросил Синий Дельфин.

- Это Буквы, - ответила Анжелика. – Мертвые Буквы.

Вобрав сырой воздух в легкие, она выдохнула. Буквы разлетелись в разные стороны, как мотыльки и, покружившись в воздухе, сформировались в текст. Лопата выпала из рук Синего Дельфина.

- Пойдем, - прошептала Анжелика, протягивая ему руку. – Новый Мир ждет.

Еле заметный бугорок виднелся на ее шее.

Металлические иглы проходят сквозь тело. Они рвут мясо. Металлические. Проходят. Сквозь. Тело. Ведьма откусила шею летучей мыши. Струйки крови полились на стол.

- Смотри внимательно, - прохрипела старуха.

Гашиш открыл глаза. С голубого неба свешивались металлические цепи. Гашиш присел на корточки и осторожно попробовал землю на вкус. Земля горчила.

Метадон подбежал сзади, нанес резкий удар по затылку. Гашиш вскрикнул от неожиданности. Пространство покачнулось.

- Уходи, откуда пришел! – металлическим голосом посоветовал Метадон.

- Я хочу попробовать вкус свободы, - ответил Гашиш.

Метадон ударил копытом в лицо. Гашиш достал револьвер и, обхватив ствол губами, выстрелил себе в рот. Метадон упал.

- Ты победил, Гашиш, - Метадон вспорол себе живот. Вместе с узлами зелено-голубых кишок на землю упал Кусочек Свободы.

Гашиш поднял маленький белый пушистый комок. Кусочек Свободы дрожал. У него не было глаз, рук, ушных раковин, но тем не менее он чувствовал. Гашиш оторопело стоял, не зная, как поступить. Тоска давила на грудь. Жалость сковывала тело. Револьвер выпал из свободной руки. Губы Гашиша дрогнули. Он вытянул руку с Кусочком Свободы высоко-высоко. К самому небу. Степной ветер играл с его белым пушком. Гашиш плакал. Из белого Кусочка Свободы выползал черный Змей Анархии. Тварь обвилась вокруг руки и щекотала ядовитым языком шею, жгучий яд стекал по спине.

- Так вот она… Свобода…, - подумал Гашиш.

Выглянувший из-за свинцовых облаков прожектор, эмитирующий солнце, осветил ярким лучом территорию концлагеря. Глубокое разочарование билось в груди, мысли роились, словно навозные мухи, Гашиш хотел сказать что-то, но Змей Анархии откусил ему голову.

Синий Дельфин сжал череп. Зачем я здесь? Для чего? Он провел рукой по лицу. Обхватил колени. Его знобило. Синий Дельфин сидел на полу без одежды. Жить дальше не было никакого смысла. Совершенно. Полностью. Синий Дельфин откусил себе все пальцы и выложил из них свастику на полу. Эта маленькая холодная комната, пожалуй, была самой правдивой и наглядной моделью Вселенной. Угнетающий сумрак одиночества прорезал свет окна надежды. Синий Дельфин встал на ноги. Разбил табуреткой окно. И прыгнул наружу. Он был рыбой. Он был моллюском. Он был морем. Он был акулой. Он был крабом. Он был змеей. Он был крысой. Ни в одной из форм Синий Дельфин не задерживался долго. Его кидало из одного тела в другое, но ни где не находил он пристанище своему мятежному духу. Июль. Август. Апрель. Март.

Синий Дельфин остановился и завис в воздухе. Небо озарила грозовая вспышка. Из темного облака выплыл черный крест.

- Кто ты? – срываясь на крик спросил Синий Дельфин.

- Я – Шиз, - улыбнувшись, ответил Черный Крест.

- Уйдите! Оставьте меня! – застонал Синий Дельфин.

Шиз растворился в воздухе. Синий Дельфин полетел вниз.

- А вот здесь у нас содержится очень странная пациентка. Голубчук Анжелика. Редкая форма шизофрении; разговаривает сама с собой. Обрывочные несвязанные между собой диалоги с участием разных ущербных личностей (упоминаются такие прозвища как, «Синий Дельфин», «Гашиш», «Метадон», «Шиз» и другие). Ну да что говорить, сейчас все сами увидите.

Группа врачей остановилось перед металлической дверью, санитар щелкнул замком. Возглас удивления и страха вырвался у комиссии: бледная стриженная под ноль девушка неподвижно висела в воздухе на черном шнурке.

Из дневников Синего Дельфина

О чем болит твоя грудь, Анжелика? О чем стонет сердце? Чего ищешь ты? Одинокая волчица, ступающая босыми ступнями по холодным камням циничного мира. Дай мне руку, Анжела. Мы пойдем вместе. Ты только держи меня крепко, хорошо? Ледяные ветры будут ласкать наши тела, раскаленная лава сжигать ноги. Но мы будем идти навстречу Луне. Сожми мою ладонь, Анжелика. Не обращай внимания на них, милая. Они забросают нас камнями, заплюют, они расчетверят нас, распнут, но они не смогут убить нашу духовную сущность… Наши души будут продолжать свой нелегкий путь, Анжелика. Мы будем терпеть, солнышко. Я знаю, мы сможем. Вдохни воздух полной грудью. Чувствуешь? Пахнет весной, милая. Весной. Мы сможем, мой ангел. Только верь мне и не отпускай руку. Наш прах золотистой пыльцой осядет на каменистой поверхности холодного неморгающего зрачка Луны. Из него вырастет поле красных маков. И они будут купаться в лучах восходящего солнца. Однажды заботливая рука соберет их семена, чтобы пропустить через вену и познать все то, что пережили мы с тобой, Анжелика. Но этот момент наступит нескоро.

Белая линия. Потолок. Тусклое сияние прожектора.

Синий Дельфин лежал на кровати, положив руки за голову. Глаза Анжелики скользили по потолку. Свет гас. Включался снова. Комната меркла. А потом линия на потолке возникала вновь. Анжелика смотрела на нее. Перед ней плыли негативы отдельных моментов истории. Инквизиция. Сожжение Москвы. Блокадный Ленинград. Хиросима. Пытки в концлагерях. Развал СССР. Черная таблетка истории катилась по этой прямой линии. Откуда и к чему?

Синий Дельфин улыбался. Грудь Анжелики трепетно вздымалась, по щекам текли слезы.

- Мальчики, да девочки. Свечечки, да вербочки…, - ломким голосом произнес Синий Дельфин.

- Понесли домой…, - откликнулась Анжелика.

Синий Дельфин повернул голову. Анжела лежала на кровати рядом с ним…

Во время оргазма ее глаза снова впились в черную линию на потолке. Она треснула. Белая штукатурка сыпалась на спину Синего Дельфина. Из щели к Анжелике тянулись сотни детских пальчиков. Анжелика улыбалась сквозь слезы, шепотом повторяя стихотворение Блока. Детские ручки обхватили ее воздушное и начали поднимать к потолку.

Синий Дельфин упал на кровать маленькой таблеткой со значком : - ) на шершавой поверхности. Девушка исчезала , срасталась трещина на потолке. Темнота. Заблудший февральский ветер стучится в стекло.

Одинокий Синий Дельфин лежал на кровати, упиваясь своей крохотной амфетаминовой сущностью. За окном вспыхнули прожекторы, осветив фотографию Анжелы на потолке. Ее теплый взгляд был устремлен на Синего Дельфина, зажигая в сердце пламя неудержимой любви. Любви к жизни.

Из дневников Синего Дельфина

… Просто я представлял себе сейчас, что я – маленькая психостимулирующая таблетка. Синий Дельфин. Я лежу на столе, крохотный и абсурдный в своей наркотической природе, а ты… Ты поглаживаешь мою шершавую поверхность подушечками нежных пальцев… И вот я уже у тебя на язычке… Круглое тело мое тает, пожар пылает в душе. И буквы. Буквы твоего желанного имени перед глазами. Я меняю форму. Я одна из этих букв… И пускай ты никогда не любила меня. Пускай я был не нужен тебе. Спасибо за те минуты блаженства, которые ты подарила моей душе. Да святится Имя Твое вовеки веков. Анжелика.

Она стала моей новой девушкой. Я воссоздал ее образ по тем двенадцати фотографиям и сохранил в своем сердце. Я разговаривал с Анжелой каждый день. Она отвечала мне задумчивым молчанием и осторожно ласкала мои волосы порывами весеннего ветра, проникающего через окно.

Я потерял счет времени. Дни напролет ходил, заламывая пальцы, по замкнутому прямоугольнику пола, растворяясь во фрагментах ее тела, и все ждал, когда она придет. Из семян, найденных мной в пакете с фотографиями, я приготовил смесь, которую периодически вводил себе внутривенным путем.

Мои руки стонали от боли, а губы изнывали от жажды. Я засыпал, скрючившись на полу, и просыпался от дикой боли, пронизывающей тело насквозь. Пару раз ко мне приходил Гашиш. Мы беседовали с ним, сидя на подоконнике. Он рассказывал мне много замечательных вещей: про нити смерти, идущие из живота, про тональ и нагваль, про глаза Анжелики… Потом Гашиш заканчивался, и мой страх возвращался, не покидая меня целую ночь. А на утро я просыпался в обличии Синего Дельфина или Шиза. Один раз даже был Метадоном. Моя голова раздвоилась на двух шипящих змей, от испуга я разбил зеркало и бегал кругами по комнате, царапая стены.

Время шло, Анжелика так и не появлялась. Семена из пакета закончились. Я стал волноваться. А вдруг она вообще не придет? Я перестал есть и пить. Сидел у батареи, обхватив колени руками, и кусал до крови губы.

Другие дни я не выдерживал, превращался в чудовище, громко кричал, разрывая себе лицо, а потом сквозь слезы выводил ее имя на стенах собственной кровью…

Анжелика

Символ начала и конца. Вдох и выдох. Жизнь и смерть.

Тогда я понял, что все существование – было вспышкой света. Вселенная – крохотной искоркой. А светом, изначальным Божественным светом - была Анжелика. Ее радужный спектр, распадаясь на яркие лучи в призме наркотиков, создавал новый мир, где свое пристанище находил и Синий Дельфин, и Гашиш и Метадон. Они проживали долгую насыщенную жизнь во временном микро-отрезке. Они умирали, чтобы родится снова.

Ее имя вспыхивало красной буквой «А» и со скоростью света заканчивалось ей же. АнжеликА

Взорвавшееся пространство расширялось, а затем снова сжималось до крохотной точки ее зрачка. Глупые люди протяжно говорили «жи-и-изнь», писали об этом толстые книги, анализировали, не замечая, что весь мир вокруг них был фотоаппаратной вспышкой. Вот ты в роддоме, тут тебе три годика, играешь в песочнице на даче. Здесь ты со своим лучшим другом Ромкой на велосипедах; тревожное лицо перед первым сентября; тут прищурился от солнца, когда был с родителями на море; это фотография с выпускного; твой институт; любимая собака; вот целый архив раздолбайских цифровых фоток с общажных попоек. Фотография твоей девушки… Жизнь уходит куда-то, а от тебя ничего не остается кроме этих абсурдных фотоснимков, которые накапливаются под тобой, словно куча опавших сухих листьев под стволом голого дерева.

Анжелика – это свет,

Анжелика – это Вселенная,

Анжелика – это моя любовь,

- царапал я на стене, вытирая слезы, и засыпал в судорогах с тайной надеждой о том, что завтрашний день будет лучше, что она придет. И мы будем вместе, обретем, наконец, наше долгожданное счастье… Новый день врывался в мою комнату вместе с утренним светом. Но Анжелики по-прежнему не было…

Послесловие

Деревянная табуретка в центре комнаты отбрасывала длинную тень. Я встал на нее босыми ступнями, выпрямился в полный рост. Рой крохотных пылинок поблескивал в потоке солнечных лучей, утренней свежестью пронизывающий сумрак замкнутого пространства квартиры. Четыре стены. Потолок. Фотографии Анжелики. Я осторожно продел голову в петлю, сглотнул слюну и посмотрел под ноги. Черная тесемка крестика спадала на светло-серую грудь. Худые ребра, впалый живот; сужающиеся водосточные трубы ступней завершались квадратом табуретки. По вискам текли капельки холодного пота, я жадно глотал затхлый воздух.

Мир вдруг представился как маленький хрустальный шарик. Прозрачный, чистый и до боли абсурдный. Мир, где друзья рано или поздно предают друг друга, родители, сами того не замечая, убивают своих детей. Мир, где ты всего лишь шурупчик блядской рыночной экономики, твоя жизнь – товар, а любовь – лишь повод заняться физическим совокуплением на один вечер и забыть потом друг о друге. Мир, где первая любовь неизбежно становится трагической, где одни убивают, воруют и грабят, а другие, в страхе забившись по норам квартир разъедают свои тела спиртом, приговаривая с умной морщинистой рожей «Это жизнь, сынок». Мир, где Бог – лишь часть-социальной-политики-государства-по-возрождению-моральных-устоев-гражданского-общества… Черствое пространство железо-бетонного равнодушия, хладнокровно разрушающее на фундаменте все задуманные тобой мечты и надежды. Мир, где все идеалы и слова – лживы, а выжить помогает только защитная корка цинизма…

Дрожащие глаза устремились вверх, туда, где вертикаль веревки, идущая от моей шеи, вонзалась в потолок. Я склонил голову чуть набок, вглядываясь в фотографию теплых глаз Анжелы.

«Ты все придумал! Этой девушки никогда не было!» - назидательно повторял внутренний голос. Но пересохшие губы прошептали:

- Прости, милая… Так и не дождался тебя…

Тут я заметил, что фотография озарена солнечным зайчиком. От неожиданности, оступился; табуретка с грохотом рухнула на пол.

Веревка затянулась вокруг моей шеи, я висел в воздухе, тщетно пытаясь найти опору под ногами. Солнечное пятнышко, подергиваясь, скользило по потолку. Оно пробежало по стене, освещая фотографии тела Анжелики, и замерло на столе. Спину прорезала холодная дрожь: из пакета выглядывала 13-я фотография. Глянцевая, черно-белая фотография формата 10 на 15… На ней был изображен суицидник, висевший на потолке. Глупо и нелепо. Я смотрел на себя со стороны, и слезы текли по щекам.

- Анжел… прости… прости меня, милая…

В глазах начинало темнеть, комната плыла перед глазами. Воздуха не хватало. Но до последнего стука сердца я видел солнечное пятнышко на столе. Оно сузилось до размеров маленькой точки. Последний лучик жизни в моем сознании… Погас…

…

И ярко вспыхнул снова! Моя грудь разорвалась на куски, забрызгав потолок кровью. Бесформенный, размытый, я тревожно скользил по стенам, полу, принимая форму предметов по которым двигался. Усталый, я остановился, наконец, передохнуть на столе… и тут увидел тебя. Мы были двумя солнечными зайчиками, капельками света, бегущими по земле.

- Анжела! – радостно воскликнул я.

А ты лукаво смотрела на меня и улыбалась. Потом мы долго носились по комнате, ты убегала, а я пытался тебя догнать. Прошмыгнув через дверную щелку, мы долго целовались, освещая темный подъезд алым сиянием страсти. Затем мы побежали стремглав вниз по ступенькам на улицу. Голубое небо кружилось над головой, белые облака, птицы, пробуждающиеся деревья… Переполнявшая радость разрывала мое крохотное световое тельце до размеров Солнца, частичкой которого мы были с тобой. Я хотел громко-громко кричать, но у меня не было языка, и поэтому, для того чтобы разрядиться, мы бегали с Анжелой по таящему снегу, слепили морщинистые лица прохожих, обнимались, сливаясь в один большой круг света, дразнили котят.

Нам было так хорошо вместе скользить по асфальту, отражаться в журчащих ручьях, наши чувства не знали границ, мы мчались на перегонки с ветром по стенам высотных домов, поднимаясь к самому к небу, и с улыбкой наблюдали за глупой людской суетой.

Там, наверху, мы признались друг другу в любви и крепко обнялись. А потом наступил вечер.

Газеты тогда, кажется, писали о феноменальном случае: длинной радуге якобы возникшей над Москвой в марте месяце. Но все это, разумеется, были лишь слухи.