Фантазии в манере Кало

(Urban Child)

опубликовано на neo-lit.com

Небоскребы рушатся на мой живот. Обезьяна ползет по тонкой веревочке, острова поднимаются со дна и опускаются вновь. Я лежу в ванной. Из-под большого пальца моей левой ноги тонкой струйкой течет кровь. Я не знаю, как давно она течет, мне не больно. Кровь того же цвета, что и ногти на моих ногах… Отверстие для стока кровоточит тоже. Тоже организм. Как и я. Трубочки, трубки, трубы… Внутри носится вода. Или кровь? Обезьяна может сорваться и утонуть в желтой воде, затянутой пеной. Я не хочу. Мне жалко себя и обезьяну. Люблю ли я Мексику? Отражается ли она там, в хрустале? Нет. В моем хрустале мертвая птица и повешенная женщина. Чужие лица проплывают в пене… Обезьяна срывается с веревки, завязанной на моем колене. Я кричу…

Я стою на обрыве. Ветер треплет пылью мои длинные черные волосы. Тело мое ранит платье из колючей проволоки. Это подвенечное платье. У меня сегодня свадьба. Но как впиваются ржавые колючки в мою кожу… Мой позвоночник заменили разбитой колонной. Со сломов падают камешки и гулко перестукиваются, когда я двигаюсь. Я стою на обрыве и слезы сами текут по моему лицу.

Моего жениха еще нет, только ветер, обещавший повенчать нас, носится вокруг меня, задирая расшитую черепами нижнюю юбку. Беги, возлюбленный. Мой дом сгорел, моя обезьяна сорвалась с веревки и утонула, сквозь меня прорастают корни дерев, беги, возлюбленный… Мой ребенок вышел кусками, одна половина моего лица своя, другая – чужая. Зачем я тебе такая? Но я слышу твои тяжелые шаги…

Я сижу на небе и держу себя, сидящую напротив, за руку. Одно сердце на двоих. Я взяла ножницы и отрезала нас от остальных. Кровавые ниточки больше не пульсируют, они причудливым узором раскидались на моем платье, из нескольких продолжает течь кровь. Я люблю только тебя, говорю я той, что сидит напротив. Она улыбается и целует меня в губы. Я протягиваю ее руки и кладу их на наше сердце. Мое сердце бьется в моих руках.

Мой мужчина спит на моих коленях. Мой олененок спит у моих ног. Мои обезьянки и попугаи не осмеливаются меня потревожить, ибо сейчас я богиня, одним своим дыханием я могу изменить суть этого мира. Великая мать Природа обнимает меня своими шершавыми руками. Это моя мать… Во лбу моего мужчины открывается третий глаз. В руках его горит первобытный огонь. Все снова в первый раз. Первые кактусы тянутся аккуратными столбиками к солнцу и луне. Они вместе на небе, поэтому под половиной видимого небосвода день, под другой – ночь. И вот еще чьи-то огромные руки обнимают природу, обнимающую меня, обнимающую своего мужчину, обнимающего огонь…

Волосы сыплются черным дождем на ковер. Ножницы клацают. Это так похоже на самоубийство… Я беру в руки еще одну прядь и плачу. Оказывается, резать волосы – очень больно, больнее, чем обманутое доверие, больнее, чем разбитая колонна, чем платье из колючей проволоки. Я уже не плачу, я кричу, захлебываюсь криком, меня колотит, бросает то в жар, то в холод, но я продолжаю стричь волосы. Они сыплются черным дождем на ковер. Этот странный мутный город не слышит моих криков, погребенных ножницами… Поэтому я кричу от боли, вою от горя, слезы мои все изошли, остался только умопомрачительный крик…

Мне не нужны зеркала – мои комнаты уставлены автопортретами. Я закрываю глаза и вижу себя.