Молоковоз в аду

(Иоанна фон Ингельхайм)

В. Ф., с благодарностью за предоставленные материалы и многолетнюю просветительскую деятельность.

.

Никто бы не поверил, что Женька Вышеславцев – подающий надежды молодой режиссёр, умеющий отличать Сари Габор от Греты Гарбо и рыбный нож от фруктового, - родился в такой дыре. То есть, некоторые верили – те, кто родился в вышеупомянутой дыре и с детства знал Женьку с не лучшей стороны. А вообще-то, Женька так же мало сочетался со своей родиной, как рыбный нож и буханка непропечённого, с советской копеечной монетой или гвоздём внутри, хлеба из сельпо.

Что поделаешь, родину не выбирают.

Лица из околотворческих кругов, впервые услышавшие о Женьке перед пьянкой, говорят, представляли себе современный вариант Шукшина. У меня довольно смутное представление о том, что это такое. Наверно, это самородок, вышедший в люди из народа, говорящий одновременно на «о» и с «г» фрикативным, пользующийся ещё советской электробритвой и самой старой моделью сотового телефона. В кармане у самородка должна лежать книга Шукшина, а за спиной развеваться черносотенский флаг с надписью: «Землю – крестьянам!» Но вместо этого кроманьонца из Чёрной Сотни, в глубине души предпочитающего плуг банальной видеокамере, московские интеллектуалы видели своё отражение. Правда, немного мутное. Кое-кто из них после общения с Женькой начинал ощущать себя меньшим интеллектуалом. Разумеется, начинались распускаться, как цветы зла, сплетни, выдуманные из зависти. Как же иначе? Понаехало сволочей всяких. Гады заумные иногородние. Узнав новую сплетню о себе, Женька шёл бить морду; так прошёл почти весь первый курс во ВГИКе – уже третьем по счёту вузе, в котором он учился. Как он туда попал? Это было чудо Господне. Пройти туда без блата и денег мало кому удаётся. Поэтому Женька, православный христианин, в глубине души был благодарен Иисусу Христу и каждое воскресенье мысленно ставил ему большую витую свечку.

Но сегодня Женька был страшно зол на Господа Бога нашего. Всё началось с манерного соседа Васи, автора нечитабельных артхаусных сценариев.

Достойные юноши давно уже объявили друг другу бойкот и обменивались только вопросами: «Когда ты вернёшься?» и «Помой за собой посуду». После пьянки в клубе «Проект ОГИ» Женька вернулся в общежитие к шести утра и вырубился прямо в одежде. Через пару часов его разбудил жалобный голос Васи:

- Если бы ты знал, как это тяжело – жить с гомофобом. Иногда мне снится, что он меня убил. Он мне все нервы истрепал. Создаёт совершенно невыносимую, нерабочую обстановку. И ещё врёт, что у него пропали деньги, которые якобы украл Андрей. Наверняка сам их пропил.

- Это следствие воспитания, - важно отвечала Васе очередная пида. – Я вчера его паспорт глянул, когда он вышел поссать. Повезло человеку с местом прописки. Было бы удивительно, если бы он проявлял терпимость.

- Я как верующий человек стараюсь к этому спокойно относиться. Вчера я снова убедился, что Христос нам необходим. Надо людей прощать. Он же не виноват, что он подонок. Может, это его карма.

Женька открыл глаза и попытался сформулировать, что его больше потрясло: обвинение во лжи, приведённый молодой человек – мажор с белыми волосами, смазанными гелем, или Васин коктейль из кармы и Христа, но смог сказать в ответ на эти лицемерные разглагольствования лишь одно:

- Христос запрещает содомию, ёбаные воры.

Пида начала материться, угрожать и получила пустой бутылкой по голове. Вася побежал за вахтёршей, та позвонила коменданту, и уже к полудню Женьке было предложено освободить общежитие на две недели в связи с грубым нарушением правил проживания.

Хорошо, что у матери скоро день рождения, думал выселенный. Есть повод приехать. Правду можно не разглашать.

Да и что хорошего Женька мог услышать от своего отца, директора школы, в ответ на правду? То, что он сам виноват, надо было не тащиться в Москву, а становиться учителем, как отец, и сидеть дома, где нет пидарасов, и всё это на о ч е н ь повышенных тонах.

Отец не гордился достижениями сына, искренне считая их полной хуйнёй, и не интересовался авторским кино, предпочитая боевики и советские комедии. Женька считал своим долгом когда-нибудь снять такое кино, которое абсолютно не понравится его отцу и, более того, заставит его выкинуть телевизор в окно, как это однажды сделал приходской священник отец Александр после просмотра фильма, в оформлении декораций которого отец Александр когда-то участвовал. Но вот в титрах фамилии будущего настоятеля не оказалось. Это была месть известного режиссёра, который узнал от третьих лиц, что за спиной декоратор обзывает его мудаком, бабником и пьяницей. Как Иисус Христос, будущий настоятель пострадал за правду.

По уважительной причине отсутствия денег Женька добирался автостопом. До родной помойки оставалось километров двадцать, и эти двадцать километров было проехать труднее, чем пару сотен по трассе Москва – Петербург. Машин не было. Дорожные булыжники, перемежаемые прямоугольниками раздолбанного асфальта, были покрыты толстой коркой льда. Снег с дождём сыпался на Женькину похмельную башку. Стоял суровый апрель две тысячи второго года от Рождества Христова.

Суки вокруг, думал Женька. То, что на самом деле вокруг не было никого, кроме чёрных, обглоданных зайцами, диких яблонь и чёрных кустов, украшенных обрывками пакетов, его не волновало. Водитель грязной «ГАЗели» дал ему хлебнуть сомнительного пойла, которое Женька до сих пор зажёвывал жвачкой. Это вкус моей жизни, думал он, жизни, похожей на ад. Мои таланты не востребованы, жилплощади нет. И так уже двадцать третий год пошёл. Он вспомнил, как пять лет назад в панковской тусовке выпил на спор жидкость для мытья стёкол, и ему приснился Господь Бог. Женьке казалось, что он лежит на сплошной белой поверхности и смотрит вверх на что-то белое. Наверно, это всё-таки потолок. Под ним летает Бог в белом и щёлкает белой сакральной видеокамерой.

- А что Ты снимаешь, Господи? – спросил Женька. – Тут же ничего нет.

- Это для твоего профанного мышления тут ничего нет, сын Мой, - ответил Бог, - а для Моего сакрального всегда что-нибудь найдётся. – И стал подниматься всё выше к безмерно высокому потолку.

- Постой, Господи! – воскликнул Женька, понимая, что упускает момент. – Я Тебя давно хотел спросить, почему Ты такая сука и в мире такой бардак?!

- Я тебя сейчас засниму на камеру, супостат, - пригрозил Господь, и Женька почувствовал, что это будет похлеще пыток инквизиции. Нельзя подпускать Бога близко к профанному миру: Он там такого натворит, что обо всём пожалеете. – Вставай, вставай, охуевшая рожа!

Это был Женькин собутыльник с синим ирокезом на голове. Вовсю орал Егор Летов: «Винтовка – это праздник, всё летит в пизду!» Оказалось, что Вышеславцев вырубился в чужой квартире часов этак на восемь.

…И даже морду никому толком не набьёшь, даже если это сука, думал он. Попробуй только тронь какую-нибудь падлу в нашем справедливом мире. Проклянёшь всё, что ещё не проклял.

Сквозь мерзкую ледяную пыль вдали маячило что-то жёлтое. Это была проклятая автобусная остановка. Автобусы тут почти не ходили, но остановка была. Мэру пообещали областные деньги на строительство дороги, но, как шутили местные, бабла хватило только на автобусную будку. Дальше была деревня Космодемьяновская, прославленная восстановленной деревянной – на каменную мэру денег не дали, - церковью святых Космы и Дамиана.

Женька поискал по карманам сигареты и нашёл почему-то не свои, а Васину пачку «Данхилла». Тьфу, блядь, да. Он же прихватил её с Васиной тумбочки из мстительных соображений. А вот где его, Женькины, сигареты – неужели их спёр какой-нибудь педераст?!

Приближаясь к остановке, где он собирался спокойно – относительно спокойно – постоять и покурить, Женька разглядел сквозь белую пыль белую шапочку и серое пальто, похожее на монашескую рясу. Он мало общался с местными, но зрительная память у него была превосходная. Ёбаный пиздец, да это же Вероника, дочь отца Григория из церкви святых Космы и Дамиана!

Женька редко её видел, раза два от силы. Прошлым летом, как раз после московской абитуры, папаша заставил его снять повешение колокола на церковь двух святых. И папаша, и Женька в гробу это повешение видали, просто больше некому было: местный фотограф был слишком пьян, да и снимал он гораздо хуже, чем Женька. Поповна тоже попала в кадр, это была среднего роста девушка лет девятнадцати с пепельными волосами, обвязанными православным платочком. (Платки для попадей и их дочерей покупались в специальных церковных лавках.) Её лицо с широкими скулами и большими голубыми глазами ничего не выражало, будто все оттенки чувств с него смыли, как косметику, святой водой из-под Христова крана.

Женька читал в местной газете, что Вероника учится в соседней области на регента церковного хора. Её папаша интересовал Женьку как психологический тип. С отцом Александром из села Мартыново всё было ясно – маргинал в рясе. А отец Григорий то пил по-чёрному, как, впрочем, почти все провинциальные священники, то ему это запрещал врач, и поп ударялся в религию и начинал читать проповеди, а потом печатать их в газете «Волжское подворье». И вообще, странный был дядька. Блуждающий недобрый взгляд, длинные, чуть ли не до лопаток, седые волосы, перевязанные аптекарской резинкой, нервные жесты, сменяющиеся долгой неподвижностью, - тогда настоятель походил на скульптурное изображение католического святого Франциска Ассизского, не хватало только голубей.

Отец Григорий, в отличие от отца Александра, никогда не жил в столице, не писал икон, не общался с известными режиссёрами и не гонялся на мотоцикле пьяным. Но боялись его гораздо больше. Чёрт его знает, странного батюшку, может, у него нож в рукаве или Христос за пазухой.

А эта ёбаная Вероника… Неудобно при ней как-то курить, пить (у Женьки в рюкзаке была пивная бутылка с остатками водительского пойла) и стоять на остановке. Присутствие духовенства, не похожего на весёлых батюшек с богемным прошлым вроде отца Александра, несколько напрягало Женьку, примерно как Цветаеву в присутствии монашки – окурки и обручальное кольцо. Он начинал печалиться от осознания своей греховности и вскоре уходил в запой.

- Добрый день. Узнали? – неожиданно проговорила Вероника. У неё оказалось красивое мягкое сопрано.

- Добрый день, - ответил несколько прифигевший Женька и всё же решил закурить. Поповна смотрела на него внимательно и испытующе.

- Вы автобуса на Ярославль ждёте? – продолжала она. – Так его ещё долго не будет.

Как же, на хрен. Автобуса, блядь…

- А вам батюшка одной разрешает выходить? – решил Женька слегка развлечься. Почему не подразнить поповскую дочку? – Это ж, вроде, по нашим понятиям, неприлично.

- Конечно, разрешает, - удивлённо ответила она. – И вообще, его сейчас дома нет, он в Ярославле. А я всегда одна ездила, я ведь уже скоро три года как дома не живу.

Женька встречал православных девиц, которые сочетали обезьяньи ужимки и ханжество в стиле «я не такая, как все эти шлюхи», других православных девиц, агрессивно-религиозных, а также тупых пёзд с откровенно поехавшей на почве мистики крышей. Вероника показалась ему совершенно обычной. Было странно, что она так свободно с ним разговаривает, ведь здесь любой случайный разговор мог стать поводом для многолетних сплетен и испортить человеку репутацию.

- Я интервью с вами в «Волжском подворье» читала, - сказала, как ни чём не бывало, Вероника, - очень интересно. У нас очень мало талантливых людей. Только фотография плохая.

- Фотограф – бездарь и алкаш, - сказал правду Женька.

- Да, - кивнула девушка. – Пьёт с отцом Александром. А что делать? Тоскливо здесь, поэтому самоубийств по пьяни столько. Папа недавно одного отпевал, так он на самом деле отравился нарочно, даже записку оставил, его жена моей матери сказала. Просто неудобно хоронить за оградой, как нелюдь какую. Если всех, как велели, только за оградой хоронить, то за оградой будет целое кладбище.

- А вам папа не объяснял, что нехорошо такие вещи рассказывать на улице посторонним молодым людям?

- Вы меня не шокируете подобными вопросами, - грустно ответила Вероника. – И потом, я же знаю, что вы тут редко бываете и ни с кем общаться не хотите. Кому что вы можете передать? Вашему отцу, который про попов слышать не хочет? Мне выговориться надо, я имею право.

- У вас красивые глаза, - машинально сказал Женька.

- Ага, - ответила поповна. – Как на иконе. Мне говорили. Знаете, когда я почитала то, что вы говорили, мне показалось, что вы независимый человек, привыкший добиваться своего и настолько чуждый всему этому, что вам можно многое рассказать, и вы правильно поймёте. Хотя вы и старались отвечать на вопросы вежливо, но всё равно вроде как издевались над журналистом, а он и правда дурак и сволочь.

Несчастная, подумал Женька. Ну, какие у них там мужики в чёртовом хоре? Не парни, а постное масло, просфоры ходячие. А ей всё это надоело до того, что она чуть ли не вешается на первого встречного, забыв про статус проповеднической дочки. Кстати, ничего девочка, если её одеть в умеренно готическом стиле. Что-то трансцендентное в глазах, к этому подойдёт чёрное платье и железные браслеты. Она бы пользовалась в альтернативных кругах определённым успехом.

- Я не нарочно издевался, - вежливо ответил Женька. – Просто он сам меня подсознательно спровоцировал. Ах, блин, вы же творцы, у вас особый склад мышления. Что, по-вашему, должен делать творец для развития творчества в смысле киноискусства? Я ему хотел сказать, что ничего, ничего не надо делать и не быть творцом в творчестве и, на фиг, искусстве, и в его сусальную рожу фотокамерой кинуть, потому что это был сраный чемодан какой-то, а не фотокамера.

Он закурил новую сигарету.

- Вы, конечно, извините, я просто выпил с утра немного. Было очень холодно ехать автостопом. Надо было как-то согреться. И вообще, я устал и меня недавно обокрали, но я постараюсь при вас не ругаться матом.

- Ничего, можете ругаться, - спокойно сказала Вероника. – Вы, наверно, думаете, что люди типа меня все святые или сумасшедшие. А мы обычные, за редким исключением.

- Да я видел пьющих поповн, - махнул рукой Женька, - и семинаристов знаю, которые ходили по ночным клубам. Один был сын патриотического поэта, тоже пьяницы. Стихи писал про жидов, но их почему-то никто не печатал.

- А я, наверно, скоро должна буду выйти замуж, - сказала Вероника, - а мне не хочется. Не хочу за священника замуж. Мне уже плохо от всего этого… извините.

Она отвернулась и стала глядеть в белый от мельчайших, тающих на ходу снежинок, воздух.

- А вы не можете всё это бросить? – спросил Женька, понимая, что ведёт себя бестактно. – Поступить в другой институт, начать новую жизнь? Родители же вас не убьют за это. Ну, поорут и перестанут. Они же не имеют права убивать. Духовенство.

Хотя, подумал он, кто его знает, чокнутого отца Григория. Кто видел, что он вытворяет дома?

- У вас очень телегеничное лицо, - сказал он. – Честное слово. Я в этом разбираюсь. Вы бы могли в кино сниматься.

- Это мой отец мог бы сниматься, - ответила Вероника. – Ему – да, лишь бы кинотеатр устроить на пустом месте. – Она передёрнула плечами. – Холодно, кошмар.

- Пойти бы куда-нибудь согреться, - сказал Женька мечтательно, - до автобуса же полчаса ещё, да?

- Он должен был уже придти. Не пришёл. Они же старые все, еле ездят. Значит, ждать другой. Я думаю, может, домой пойти, там подождать, так там мать, я её видеть не хочу, - сказала Вероника, глядя на стену.

Стена будки была исписана идиотской чушью: «Алёна, вернись, я всё прощу! СУКА!!!», «Альбина, Наташа, Юля – дуры, суки, умрут страшной смертью», «Анджелина Джоли forever».

- Знаете, у меня вот выпить есть, - признался Женька, - я бы пошёл куда-нибудь в лес или за церковь посидеть на бревне, выпить… - Мимо промчалась грязная легковушка, - чёрт, если бы не эта девица, мог бы застопить и уже ехал бы домой. Там тоже холодно, да ещё и отец, но можно растопить печь и лечь спать.

- Здорово, - обрадовалась Вероника, - я мать в ближайшие две недели не увижу, отчитываться не придётся, почему от меня пахнет сигаретами. Можно куда угодно пойти!

Да уж, если для тебя грязная заснеженная поляна с той стороны церкви означает «куда угодно», это диагноз.

- А вы курите? – спросил Женька.

- Да, у нас некоторые девушки курят, но тайком, и на исповеди редко признаются. Пойдёмте, я знаю дорогу, которой почти никто не ходит. Нас не увидят, сейчас все дома сидят.

Толстенные брёвна, мирно гниющие под снегом, были покрыты обрывками газеты «Волжское подворье» с невнятными чёрно-белыми фотографиями мэра в пиджаке, n-ского батюшки Иоанна в рясе и отца Александра, в миру – Миронова, почему-то в строгом костюме, не вяжущемся с его нечёсаной бородой и мятежными кудрями a la Че Гевара. Кусок статьи повествовал о чём-то невнятно-местечково-высокодуховном. Дальше была линия отрыва. На другом обрывке была чудовищного качества фотография школы, где правил Женькин папаша Николай Петрович, и заголовок: «С дружбою, с книгою, с песнею!»

- Господи, - пробормотал Женька, - нет слов, как мне надоел папаша. Будь я настоящим интеллигентом, у меня бы развился Эдипов комплекс.

- А что такое настоящий интеллигент? – заинтересованно подняла брови Вероника.

Она уже успела стрельнуть у Женьки Васину сигарету и даже попросила самогона, который ей не очень понравился. Но, как выяснилось, самогон, который варила звонарь церкви обоих святых Нина Никифорова, был гораздо крепче. Нина была очень набожной пятидесятилетней вдовой, отсидевшей за мошенничество и неоднократно платившей штраф за изготовление самогона. Природа и суровый тюремный опыт наделили её незаурядной для женщины силой и проч. Поэтому она звонила так громко, что местные алкаши, прилёгшие в воскресенье отдохнуть с похмелья, просыпались и матерились, призывая на голову звонарихи Иисуса Христа, чёрта и товарища Сталина, который должен воскреснуть и ввести обратно атеизм, чтобы никакие бабы в нерабочее время не звонили в чёртовы Христовы колокола. Но самогон алкаши покупали чаще всего именно у звонарихи, и брала она дёшево. Получался замкнутый круг.

- Отец её часто ругает, - пояснила Вероника, - и звонит она со всей силы и не вовремя, и поддатая ходит в церковь, и свечки два раза роняла, чуть не сожгла иконостас. Но потом прощает, потому что она ему носит самогон бесплатно и яйца красит в Пасху.

- Я щас точно буду ржать, - сказал Женька. – Извини! – Он чуть не пролил отраву на бревно с портретом мэра. – Так вот… кто такой интеллигент? Это придурок такой заумный, который перед всеми извиняется. И чувствует ощущение вины перед отечественным… народом. Я, в общем, верю в Бога, но не так, как следует, и знаю, что надо испытывать чувство вины, но у меня не получается. Мне иногда на всех похуй.

- Ничего, ничего, - успокаивающе проговорила Вероника. Курение ей шло, она изящно стряхивала пепел на газетное изображение школы. – Мне уже на всё наплевать. А врать я не хочу. У нас есть такая девица в семинарии, Оля Спесивцева, по первому образованию филолог, писательская дочка. Такая противная… с задницей. И волосы красит в красный цвет, хотя батюшки ругаются. Ведь краситься запрещено. Так мы с ней и другими девками однажды в Лавру поехали и там перед праздником пили водку и курили. Наутро надо было идти на исповедь. Батюшка что-то унюхал и спросил: курили вчера? Олино лицо надо было видеть. «Я?! Курила?! Я?! Пила?!!» Батюшка офигел. Не знал, что сказать в ответ на такую наглость. Так она ещё всех стравливает между собой, но при этом корчит из себя святую миротворицу. А я, наверно, честный человек. Я б её вообще убила!

- А твой отец в курсе, что тебя всё достало?

- Да он сам… - махнула Вероника изящной ручкой. – Думаешь, он верующий?

- Не знаю, - растерянно сказал Женька.

- Вот отец Александр верующий. Сам, наверно, знаешь.

- Мы с ним про Бога как-то мало говорили. Про кино больше, про это, про искусство.

- Он верит в Бога, даром что пьяница и хулиган. А мой отец в Бога раньше верил, он же из поповской семьи. Он долго не знал, что мой дедушка, то есть, его отец, всю жизнь стучал КГБ, иначе бы его посадили. Думал, что вырос в семье борцов с режимом. А после смерти деда выяснилось, что он был доносчиком, как и большинство других священников, которых не посадили и не расстреляли. Это долгая история. Ну, отец пытался смириться с этим, думал, что обязан загладить грехи деда, и по собственной воле отправился служить в глухомань. Мне старший брат рассказывал, что сначала отец служил в деревне Семидурово, где были полторы сумасшедшие бабки и полметра асфальта, а дальше – колдобины, по которым днём идти невозможно, не то что ночью. Так мой отец платил за грехи. Потом мать не выдержала и попросила митрополита его перевести в Л. Но митрополит отказался, мне совсем недавно другой брат, самый старший, ему уже тридцать два, рассказал, почему. Митрополит к матери когда-то приставал, пока она жила в монастыре на послушании. А она ему пригрозила, что донесёт в КГБ, что он ещё и к мальчикам-послушникам пристаёт и заставляет их копать огород у него на даче. Ну, и всё. Из-за этого у нашей семьи всегда были проблемы.

Митрополит, по слухам, изумился такой наглости и сказал, чтобы мать больше к нему не обращалась ни с какими просьбами, так как она давно проявляет неуважение к его сану и однажды не явилась к нему на Пасху, сославшись на пневмонию, хотя он её лично приглашал. И вот, когда отца всё-таки перевели в Л., и мы стали жить нормально, митрополит опять дал о себе знать не с лучшей стороны. Понадобился настоятель для восстановленной церкви. Могли бы отправить туда молодого попа, который всех достал в городе, и вообще, пожилому человеку – а отцу было уже за пятьдесят, - тяжело служить в таком медвежьем углу. Но митрополит из вредности послал сюда отца. С тех пор отец постепенно стал разуверяться в Боге. Мне было двенадцать лет, когда мы сюда переехали. И я всё это время наблюдала, как отец перестаёт уважать Христа, читает разные исторические исследования и даже Интернет подключил, хотя он постоянно вырубается из-за проблем с электросетью. Он мне как-то сказал: «Я и в семинарии, когда читал на греческом языке Библию, видел, сколько там всего не так переведено, но толковал эти ошибки иначе. Мол, так Богу угодно, Бог даже через неверный перевод несёт людям истинное слово, Христа. И если Он донёс крупицы такого учения, то не стоит обращать внимания не мелкие ошибки. А теперь я иначе на это смотрю. Я в Интернете прочитал, что иудеи все легенды позаимствовали у египтян и шумеров, даже про Христа всё своровали. А что толку? Мне поздно менять работу, а на квартиру денег нет. И никакой Христос денег не подаст через форточку». Дай выпить немного.

Женька машинально протянул ей бутылку, почти пустую, и мрачно подумал: Интернет у них, потомков стукачей. А у моих стариков даже радио почти не работает. Хорошо быть попом.

- Всё бывает, - хмуро сказал он и добавил: - Сочувствую.

- Ты не завидуй, что у нас Интернет и горячая вода в доме. За это платить надо. Мать ругается, что отец по ночам сидит и читает, а потом в церковь идёт осоловелый. Ещё у нас никто не причащается чаще, чем раз в три недели, так что Преждеосвященную отец не служит. Как-то паломники приехали – он их не пустил ни в церковь, ни домой. Мать им сказала: «Батюшка болен», - как же, болен, пил водку у компьютера.

Однажды корреспондент из области приехал делать с ним интервью, и отец с похмелья нагородил такой ерунды, что как будто отец Александр всё это говорил, честное слово. Я за него потом всё переписывала.

- Отец Григорий по-прежнему в Интернете про Христа читает? – хмуро полюбопытствовал Женька. – Про новые теологические открытия?

- Если бы! То к Кураеву на форум заходит под извращенческим псевдонимом и подписью «буддист». То на литературные сайты залезает. На одном сайте есть пенсионер, который публикует стихи против Христа в религиозной рубрике. Отец постоянно его читает, и если я в два часа ночи слышу, что он смеётся на весь дом, значит, точно туда зашёл. А потом мне пересказывает, когда мать уходит. Мы же с ним выпиваем иногда, хотя мать очень сильно ругается.

***

В ночь пасхальную Христосы

Ползают по стенке,

Красят яйца и ложатся

Спать попеременке.

Никуда от них, голубчик,

И тебе не деться.

Даже и от одного

Трудно отвертеться.

***

Есть у креста кривая креатура.

На ней красно-коричневый изгиб.

И псевдохристианская культура.

И жёлто-красный крестный перегиб.

***

Сияло солнце на болоте.

Дыра зияла в потолке.

На небе обосрался кто-то.

И кто-то утонул в реке.

***

Христу поджопников я вздумал надавать

за всё, что он творил - зараза.

А он в евангельскую спрятался кровать,

И из неё не вылезал ни разу.

А то, бывает, отец выпьет и давай петь, отстукивая ритм ножом по столу:

Не смотрите на Христа,

Жалкого, распятого,

Когда время на часах

Половина пятого.

А смотрите на Христа,

Жалкого такого,

Когда время на часах

Будет полшестого.

И ещё меня жизни учит. «Ника, - говорит он, - ты сначала это училище богоугодное закончи, а потом иди на все четыре стороны. Какая-то дипломная подготовка у тебя будет. Но если ты сейчас бросишь обитель света и добра, это будет позор нашей семьи и прихода». Вот так я и живу.

- Я бы сдох, - признался Женька после паузы. – Мне мои дурацкие проблемы сейчас такой фигнёй показались!

- А что случилось? – сочувственно спросила Вероника.

- Да сосед выживает из комнаты, педераст. И друзей своих водит, педерастов. И денег нету.

- Ой, так это везде! У нас тоже мужеложцев полно. Да и я сама не буду врать, что никогда не спала с девушками.

- Пиздец, - подвёл итог Женька. – Мне, чес-слово, стало стыдно за свои проблемы. Перед Богом. И Христом. Я, в сущности, свободный человек…

- А ты подумай, правда ли ты свободен, - насмешливо предложила Вероника. – Мне отец говорил, что так даже лучше. В деревне у него авторитет какой-никакой, и людей меньше видишь, а в большом городе, в тесноте и духоте, среди сытых ублюдков, было бы ещё хуже.

- Так говорят те, кто не смог пробиться в большом городе.

- Ну и пусть. Зато ему не приходится круглые сутки лебезить перед митрополитом и чёрным духовенством, которое он презирает. Он у себя дома говорит, что хочет, а в церковь идёт просто как на работу, он не пытается заставить себя верить и даже не врёт, просто свечки зажигает и читает по молитвеннику, как бухгалтер читает тетрадь с дебетом и кредитом. А некоторые могут быть свободны, но им что-то мешает, хотя вроде бы в Москве живут, и…

- Я понял, - перебил Женька. – Но я свободен потому, что у меня внутренняя вера в Христа, и мне не надо ни врать, что верю, ни соблюдать обряды и табу, чтобы ощутить себя верующим или кого-то наебать.

- Ты хочешь сказать, что всё можешь, поскольку для тебя не существует запретов? А в действительности не можешь даже домой нормально доехать. Ну, и почему тогда «свободно верующие» свободнее воцерковлённых?

Женька разозлился. Девочке явно нельзя было давать пить. И вообще не надо было с ней контактировать. Дурак он. И день сегодня дурацкий.

- Здесь же транспорт ходит раз в сто лет. Я виноват в этом, да? Неужели не ясно, что это уже не под мою ответственность?

- По-настоящему свободный человек всегда найдёт выход, его воля определяет и формирует правильные поступки.

- Это где ты таких фраз набралась?

- А ты думаешь, я идиотка? – спросила Вероника тем же псевдосмиренным, явно заученным в семинарии тоном.

- Ты хочешь сказать, что это я – идиот, ты сначала льстишь, вызываешь на откровенность, а потом издеваешься над людьми!

- Обычно высшие силы присылают людей, которые так с тобой разговаривают, не просто так. Один буддист про это подробно писал, я забыла, кто. Значит, надо в себе что-то радикально менять.

- Хорошо, я пошёл, - Женька решительно поднялся с бревна. – Удачи тебе. Очень сочувствую.

- Я тоже пойду, скоро автобус, - кротко ответила Вероника, взглянув на экран мобильного телефона.

Сука, подумал Женька.

Они молча дошли до остановки. Снег перестал идти. Грязно-серый, он лежал на земле, как проклятие Агасфера, по мнению русских националистов, лежит на евреях.

- Я доеду, на чём хочу, - вдруг сказал Женька с нажимом.

- Да? – поповна задумчиво жевала позаимствованную у него жвачку с мятой без сахара.

- Я доеду, на чём хочу и куда угодно, - уточнил Женька. Он чувствовал, что дошёл до точки. Настроение было отвратительное, мрачно-оптимистическое.

- Хорошо, - сказала Вероника и в упор посмотрела на него. – Поезжай. Может, ещё увидимся. Заходи в семинарию. Адрес в Интернете есть.

Может, ещё поступить, бля, в эту семинарию, думал Женька, плетясь по грязной дороге. Чудесное предложение. Он бы, пожалуй, стал попом типа отца Александра.

- Ёбаный Христос, - неожиданно для себя проговорил Женька, - ну, какого же хуя ты всех так заебал, блядь.

Ободранная "Лада" с кавказцем за рулём пронеслась мимо и скрылась за поворотом. Стало тихо. Женька устало осмотрелся и на краю тротуара, недалеко от старой кривобокой бани, заметил пустой молоковоз. Нехорошая мысль закралась Женьке в голову. Он подбежал к молоковозу и в мгновение, как принято выражаться, ока, запрыгнул туда и завёл мотор.

Внутри машина была грязной, на соседнем сиденье валялись промасленные тряпки и свёртки, на полу – канистра с водой. Над рулем были косо прилеплены миниатюрные фотокарточки голых баб и иконка с Иисусом Христом. Мотор исправно работал.

Ментам тут на всё по фиг, это Женька точно знал. А на то, что прав у него не было ни на упомянутый молоковоз, ни вообще, было плевать и ему, и, наверное, ментам. Можно доехать почти до дома, на опушке оставить этот гроб на колёсах, километр пройти пешком – пока там хозяин нагонит… И вообще, нехер транспорт без присмотра оставлять. В Москве бы за такое давно оштрафовали. Угонять машины – грех? Да пошли вы все!

Он ощущал мрачную радость от своего поступка, хотя и понимал, что с точки зрения житейской мудрости и уголовного кодекса ведёт себя неадекватно. Творческий человек просто обязан иногда что-то такое делать, чтобы чувствовать себя свободным. Вот и отец Григорий – наверняка в душе творческий человек. Женька был благодарен отцу Григорию. И ему казалось – хотя головой он понимал, что это не так, - что гадов на земном шаре стало немного меньше.

А что водительских прав нет – плевать. Главное, что он умеет водить. Дед научил, ещё в школе. Умение рулить своей судьбой – это главное, и неважно, что нет «прав» считаться свободным, то есть – бумаг с печатью, денег, блата и прочего дерьма.

Из-под колёс молоковоза летела обледеневшая галька и битый кирпич. Промелькнула деревня, похожая на сильно растянутую в длину помойку. Потом другая. Указатель на детский оздоровительный лагерь имени Ленина. Плакат «Берегите лес». Жидкая рощица, оставшаяся от леса, не могла скрыть таящейся в её глубине помойки. И т. д.

Женька обогнал забрызганные грязным мокрым снегом «Жигули» и выехал на большую дорогу, распевая:

Не смотрите на Христа,

Жалкого, распятого,

Когда время на часах

Половина пятого.

А смотрите на Христа,

Жалкого такого,

Когда время на часах

Будет полшестого.

Христос над рулём укоризненно смотрел на него, словно предупреждая о грозящей трагедии, а вульгарно-алый, словно обивка диванов в публичном доме, фон вокруг его головы напоминал Женьке ещё и о геенне огненной.

Где он непременно должен был, по мнению любого порядочного христианина, оказаться.

Молодой режиссёр с трудом вырулил на опушку – колёса вязли в ледяной каше, - и остановил молоковоз напротив бесхозного сарая. В таком месте прокладывать дороги и строить сараи могут только извращенцы, но от этой области можно ждать чего угодно. Здесь, как принято выражаться, всё не так, не там, не для тех и неизвестно кем управляется.

Затем он вытащил из рюкзака блокнот, выдрал листок и быстро написал: «Мужик! Твой молоковоз был похищён чертями, а теперь возвращён на место ангелами из ада. Впредь будь осторожнее!!! Аминь».

Присобачив клеевым карандашом послание к рулю, Женька выскочил из кабины и побежал на другую сторону дороги. Со стороны посёлка не доносилось ни звука. Навстречу ему кто-то шёл. Среднего роста, коренастый, в сером пуховике и кепке… «Йоб-баный в рот!» - вполголоса выругался Женька и пошёл медленнее, ибо встреча была воистину неотвратима. Чёрная кожаная кепка папаши с меховой подкладкой. А теперь, крупным планом, лицо папаши, взгляд перемещается в сторону молоковоза, дальнозоркий папаша прищуривается, мысленно совмещает два образа – выскочившего из молоковоза человека и сына, идущего ему навстречу. Камера наезжает, папаша очень зол.

Он зол, подумал Женька. А я свободен.

Первое отрицательное впечатление от встречи с папашей почти исчезло, он широко улыбнулся и сказал:

- Привет, батя. А мне тут за бутылку молоковоз одолжили, чтоб я скорей доехал. Замечательные тут люди. А мать ещё пишет: живём, как в аду.

- Пошли, - процедил сквозь зубы Николай Петрович. – Поговорим…

- Это поп, отец Григорий, попросил мужика мне тачку одолжить, - нахально продолжал Женька. – Мы с ним очень душевно пообщались.

- По ханжам всяким таскаешься, христианин чёртов, - злобно пробормотал не врубившийся в ситуацию Николай Петрович. – Деньги все продолбал, вот и явился, разгильдяй.

- Ты, батя, никогда не понимал моих духовных устремлений, - сказал Женька. – И вообще, я разочаровался в Христе и теперь в целом склоняюсь к буддизму.

- Что?.. – очнулся директор школы, найдя наконец в кармане ключи от дома.

- Я говорю: буддизм – более целостная и гармоничная мировоззренческая система.

- Вот деньги серьёзные заработаешь – тогда и трепли мне про систему, - посоветовал Николай Петрович, не попадая ключом в замочную скважину. – И чего Люба пишет, что живёт в аду? Она с таким мужем живёт, которому памятник надо при жизни ставить! И какой здесь, на хрен, ад? Все так живут! Одному тебе, раздолбай, не живётся нормально!

ПРИЛОЖЕНИЕ

Из газеты «Которосльная набережная», № 33/ 200* года.

Олег Трубокуров, «Мистика верхневолжья»:

«В нашем краю всегда творилось нечто мистическое. Недавно районный батюшка отец Иоанн (Перехватов) рассказал мне странную историю об одном из прихожан церкви святых Космы и Дамиана, где трудится его коллега, бывший офицер запаса и потомственный протоиерей отец Григорий (Вознесенский). Водитель Сергей Дудкин отвёз молоко с фермы и возвращался обратно. По дороге он зашёл в деревню В. – навестить знакомого. Когда через десять минут вышел на дорогу, молоковоза не было. На следующий день грузовик был обнаружен на опушке леса возле посёлка А. местной продавщицей Мариной Подлатаенко. В кабине оказалась записка: «Молоковоз был в аду». Продавщица рассказала очевидцам события, что накануне ей снились черти и колокольный звон, а ещё раньше она была в церкви святых Космы и Дамиана, где выслушала проповедь отца Григория (Вознесенского) об искушении бесами и чудесами. Была это чья-то шутка, или и вправду наши волжские места обладают древней хтонической энергией, способствующей разрушению и упадку?»

2007.

[Использованы цитаты из стихотворений сетевого автора, пишущего под псевдонимами Серафим Святый Штатный, Саваоф Христос Гитлер, Заблокированы за Христа и т. д.]

Copyright © Иоанна фон Ингельхайм, 05.03.10