СКАЗКА ПРО ЖЕНЩИНУ-ПАУКА

(Упырь Лихой)

... не надо, ну пожалуйста, не надо, не звони мне больше!

- Не могу. Хочу - и буду звонить. Буду рассказывать истории, которые тебе не интересны. И ты не остановишь меня!

И никто не остановит. Никто сегодня снова вспомнил про исполненную тонкого очарования японскую сказку, которую Акутагава Рюноскэ забыл преобразовать в новеллу, за что ему отдельное спасибо. Числа этак пятого января никто не хотел рассказать её по телефону никому, но никого не было дома, поэтому никто не решил написать ее на бумаге митиноку, никто не просидел над ней до шести утра, никто не узнал, что она написана. Никто не хотел походить на маньяка из малобюджетного триллера, никто не решил стать оборотнем из доброй японской сказки.

Ты не видишь моего лица.

Хочешь, я расскажу тебе историю?

Хочешь, я расскажу тебе историю?

Хочешь, я расскажу тебе историю?

- Не хочу!

Так вот, когда-то, давным-давно, в благословенной стране богов Японии некий странствующий торговец совершал восхождение на гору. В темноте.

Почему он совершал восхождение? Он этого не хотел, он просто заблудился в горах. Так получилось, что его сбила с тропинки снежная буря. Он забрался так высоко, что позади остались высокие корабельные сосны, и даже маленькие корявые деревца, растущие в скудной почве, уже не попадались на склонах. Камни, облепленные мокрым снегом, качались у него под ногами, гравий и мелкий песок не были заметны под снегом, зато не слишком удобные для восхождения гэта сьезжали вниз, когда песок начинал осыпаться под ногами. Он уже забыл, сколько раз падал, искровеняя ладони об острые серые камешки. Ножи глухо брякались об стенки его полупустого плетеного короба. Ножи были всякие - от совсем дешевых и простых до инкрустированных жемчугом, яшмой или нефритом. Ножи на любой вкус, для кого угодно; некоторые из них не стыдно взять и жене высокородного самурая, для самообороны или там чтобы пустить себе кровь, дабы ни один враг, ворвавшийся в северные покои, не увидел нежной прелести ее лица. Как будто мертвая жена самурая менее желанна и прекрасна... Как посмотреть! Ведь на нее можно будет смотреть сколько угодно.

Торговец ножами несколько минут лежал на песке, перемешанном со снегом. Ему не хотелось поднимать голову, чтобы глаза снова залепило хлопьями снега. Холод и сырость постепенно проникали сквозь его теплое серое одеяние на вате. Этак и ревматизм можно подхватить. В конце концов, он умрет точно не от ревматизма, можно еще полежать и представить себе госпожу северных покоев. Её дом окружили вассалы рода Минамото по приказу сёгуна Минамото-но Ёритомо (так ведь вполне могло случиться?). Утонченная госпожа северных покоев сосредоточенно подносит лезвие к ухоженной шейке, потом убирает нож, чтобы сперва вынуть драгоценные шпильки из тяжелых блестящих волос, снова подносит нож к сонной артерии. Её тонкие белые пальчики греют жемчужины рукоятки. Скоро и жемчужины, и пальцы, и белый ворот ее косодэ станут... Он умрет здесь как собака, и это не будет красиво. Его пушистые черные волосы покрылись мелкими льдинками, жалко, что шляпа упала в пропасть. Он бы и сам туда свалился, когда переходил по скользкому подвесному мосту, но короб с ножами перевесил, заставив его упасть на спину и славно проехаться сидя до середины обледенелого моста, тормозя подошвами гэта. Жалко бросать короб. Ни один уважающий себя купец не бросит товар. Он должен жить ради своих престарелых родителей, добраться до Эдо. Он не должен умереть на середине подъёма по этой проклятой горе, имени которой он не знает. Ему всего-навсего двадцать один год, это так мало! Ни один из мудрых даосов не прожил менее ста лет. Он хотел в совершенстве изучить боевое искусство Тай-бо, но не хватило времени, потому что надо было зарабатывать деньги. И на Книгу Перемен, И-Цзин, тоже не хватило времени. И на многое еще не хватило времени, на упражнение в каллиграфии и игру на флейте, на переписку любимых стихотворений, на...Интересно, кем он будет в следующей реинкарнации. Самураем? Женщиной? Лисицей? Только бы не стать деревом или камнем, это было бы ужасно! Конечно, самураем быть лучше, хотя как знать, сотни ронинов, лишившихся господина, грабят купцов на большой дороге, отбирают запасы у крестьян. Шатаются немытые, не выбривают углом волосы на лбу по последней моде, а просто завязывают их в пучок и становятся страшными и косматыми, как отощавшие медведи после спячки. И одежда у них грязная, и, наверное, блохастые они, как собаки. Но все-таки самураем быть намного почетнее.

Он поднял голову и прислушался. Тихий, невероятно тоскливый вой шел откуда-то снизу. Спина и плечи покрылись холодным потом, во рту пересохло, и он облизнул потрескавшиеся губы. «Я должен продолжать восхождение» - сказал торговец ножами, вставая на колени и отряхивая песок, превратившийся в слякоть от подтаявшего снега. Он умрет, но достигнув вершины, как мудрецы древнего Китая. Опять же, не хочется быть растерзанным лисицами-оборотнями, хитрющими кицунэ, которым такая погода нипочем - они ведь могут превратиться во что угодно, скажем, в камень, котел или колесо, и не почувствуют холода. Да.

Вряд ли даосские мудрецы достигали вершины на четвереньках. Об этом история Китая умалчивает. Но наш торговец ножами, а звали его, кстати, господин Суда, именно таким способом продолжал восхождение. Стоило ему подняться на несколько сяку, как он сьезжал обратно по песчаной осыпи, загребая руками снег. Собственно, он уже не поднимался на гору, а просто барахтался в грязном снегу. Он полежал ещё полчаса. Ему даже приснилось, что он дома, греется у котацу, а рядом мать заваривает дорогой сорт китайского чая в честь того, что Суда-младший удачно распродал весь товар. И мать говорит, что ему с Ёшиэ пора уже начать жить вместе, ей не терпится понянчить красивых внуков. Да. Ёще несколько таких удачных походов, и он вполне сможет торговать дома, в Эдо, и будет опорой отцу с матерью.

Он переворачивается во сне на бок, плетеный короб снова перевешивает, и ножи брякаются на левую сторону. «Где я?» - он снова на полпути к вершине проклятой горы.

- Будь все проклято! - Слезы стынут на ветру, он бежит вверх, балансируя руками, и песок буквально застывает от такой наглости. Он не падает, он бежит наверх, не чувствуя, что под ногами сыпучий песок и скользкие шатающиеся камни. Он даже не спотыкается о мертвые стебли глициний, что в теплое время буйно цветут на склонах безымянной горы.

Такое чувство, будто его здесь нет, он просто видит все это со стороны, не чувствуя холода и боли, как будто он летит над склоном горы в темноте, как огромная серая бабочка. Как хочется увидеть себя бабочкой на летнем лугу! Сидеть себе на каком-нибудь маке и греться на солнышке. Как великий Чжуан-Цзы...То-есть, как Чжуан-Цзы во сне.

Вверху пляшет какой-то остроконечный камень. Ах, да, это же я сам подпрыгиваю, а камень стоит на месте! Он бежит к этому камню, чернеющему на вершине. Камешки летят у него из-под ног и скрываются где-то далеко внизу, во тьме и холоде. Ему-то уже не холодно. Что значат несколько мгновений на холодной тропе в сравнении с вечностью? Он снова падает лицом в снег.

- Вы действительно хотели бы родиться самураем, господин Суда? - Спрашивает его низкий, бархатного тембра, обволакивающий женский голос. Суда лежит на полу лицом вниз и видит краем глаза растрепанный уголок цыновки из тростника и кончик широкого шелкового рукава цвета «вишня».

- Не смотрите на меня, господин Суда, сначала я принесу церемониальный занавес. Мужчине неприлично смотреть на лицо молодой девушки. Извините, что сперва не прислала к вам одну из моих дам, но, по правде говоря, у меня их не осталось.

- О каком занавесе вы говорите, благородная госпожа, ведь это очень древний обычай, если верить книгам. Нет ничего зазорного в том, что даже самая знатная хозяйка дома покажет гостю своё лицо.

- Как хотите, господин Суда.

Он поднимает глаза и поворачивается, опираясь на локоть. Он видит, что лежит в позе лежащего Будды напротив статуи лежащего Будды. Множество статуй Будды, поблескивая золотом, подозрительно смотрят на него из темных углов храма. Огонь в жаровне горит слабо, сырой хворост потрескивает. Тени Будд дрожат на источенных червем бревенчатых стенах храма. Изломанные силуэты напоминают дерущихся драконов. А впрочем, это ему мерещится просто от усталости, с какой это стати тень священной статуи Будды может походить на дракона? Бумага, обтягивающая оконные рамы, во многих местах порвана, обрывки бумаги бьются на ветру, снег, попавший через эти отверстия, тает на полу, покрытом потрескавшимся и местами облупившимся лаком.

Женщина сидит спиной к нему. На ней семислойное косодэ цвета «вишня», явно не подходящее по сезону, ее блестящие, невероятно густые волосы длиной более шести сяку не убраны в прическу, и пышные пряди спадают на пол. Она одета несовременно, так одевались не менее трех столетий назад. Даже церемониальный шлейф надела, не хватает только китайской накидки каригину! Ужасно немодно! Особенно ему не нравится, что ее волосы не убраны в прическу, ведь пол-то какой жуткий, и лак почти весь облез, и вообще грязноватый пол, да еще обрывки сутры и непонятно откуда взявшиеся ленты гохэй разбросаны где попало. Как будто здесь не мыли пол с тех пор, как придворные дамы расхаживали в таких длиннющих одеяниях, что не могли разобраться в собственных рукавах и шлейфах.

- Благородная госпожа совершает паломничество или изволила затвориться в этом храме на время поста?

- Ни то, ни другое, господин Суда, я просто живу здесь.

- Но куда же тогда девались монахини?

- Не монахини, а монахи, это мужской монастырь.

- Но где же тогда монахи?

- В монастыре не обязательно должны жить монахи, ведь так?

- Какой же это монастырь без монахов!

- Какая разница, господин Суда? Хотите, я сыграю вам на сямисэне?

Господин Суда очень удивился. Во-первых, на сямисэне играют только старые слепцы и девы веселья, а эта, вроде бы, девица из самых благородных, и во-вторых, что за неожиданное предложение? Вот так, запросто: «хотите, я сыграю вам на сямисэне?». Что за бестактность? Пусть он и низкого происхождения, но все же не бродячий кот, и достоин хотя бы чашки чая.

- Разумеется, прекрасная госпожа, это будет честью для меня! - Со счастливым выражением лица произнес торговец ножами, пытаясь стряхнуть хотя бы песок со своего до неузнаваемости испачканного зимнего кимоно. - Но осмелюсь прежде спросить, не могу ли я достать здесь...

- Сам посуди, откуда здесь взяться новой одежде? Уж не думаешь ли ты, что я - небесная фея, которая направо и налево раздаривает почтительным сыновьям новую одежду, чтобы вознаградить их за заботу о престарелых родителях? Мне и накормить-то тебя нечем.

- Я никогда не видел небесных фей, госпожа, но думаю, что они так же прекрасны, как вы. И так же добры и сострадательны.

- Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

О качестве её игры на сямисэне история умалчивает. Я не могу об этом судить, равно как не могу купить самоучитель по игре на сямисэне. И по-моему, звук большого сямисэна напоминает акустическую гитару с электронной примочкой, на нем современные японцы металл играют. Но у женщины, наверное, сямисэн был поменьше и звучал намного нежнее. Торговцу понравилось слушать женщину в семислойном косодэ цвета «вишня». Только одна вещь его немного обеспокоила: от женщины к нему протянулась тончайшая, сверкающая в отблесках огня жаровни паутинка. Местами она казалась серебристой и холодной, местами - золотистой и теплой. Паутинка медленно и ласково обвивалась вокруг его шеи, отчего он постепенно начал задыхаться. Суда нашарил в своем коробе нож, инкрустированный жемчугом, и перерезал паутинку. «Я просто заснул, пока дева веселья играла мне» - подумал Суда.

- Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне? - спросила женщина, по-прежнему сидящая в отдалении, спиной к нему.

- О, да, прекрасная госпожа, я с удовольствием послушаю вашу божественную игру! - Снова зазвучал сямисэн, и нежная паутинка скользнула вокруг его шеи. Он перерезал паутинку ножом.

- Ты ошибаешься, моя радость, я вовсе не дева веселья. И ты первый, кому я играю на сямисэне.

- Что вы, как я мог такое сказать?

- Правильно, ты мог только так подумать.

- Что вы, госпожа, как мог я так подумать? - Откуда она узнала, что его фамилия - Суда, что он думал о своей следующей реинкарнации? Наверное, он от усталости бредит и думает вслух. Суда робко проговорил:

- Не сыграете ли вы ещё на сямисэне? Я не ценитель, но чувствую, что лучшей игры я не слышал никогда.

- И я никогда не слышала более учтивых речей. Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

Суда не ответил.

Торговец ножами слышал еще по крайней мере двадцать два раза эти слова: «Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?». Двадцать два раза он перерезал паутину. С паутины исчезли золотистые отблески, одновременно с тем, как догорел огонь в жаровне. Сквозь прорванную бумагу окон в помещение храма проникли лучи луны. Говорят, лунный свет, упавший на лицо, приносит несчастье. Паутина стала холодной, как этот свет, как сталь, из которой были сделаны его ножи. Ему все труднее было перерезать ее, паутина все настойчивее обвивалась вокруг его шеи. Наконец, она грубо начала захлестывать ему горло. Торговец ножами не решался кричать от боли. Это было бы невежливо. И недостойно мужчины.

Он в очередной раз перерубил паутинку. Она лопнула, и звук был похож на звук лопнувшей струны.

- Хотите, я сыграю вам на флейте, великодушная госпожа? Осмелюсь предположить, что ваши искусные пальцы немного устали. - Его собственные пальцы, сжимавшие нож, затекли. Болели обмороженные кончики пальцев, ободранные до крови ладони нестерпимо горели. Флейту он потерял еще на прошлой неделе, наверное, забыл на постоялом дворе, а может, ее стащила служанка, когда готовила ему ванну.

- Извини, но ты видишь, что мне неоткуда достать эту флейту. Не могу же я сбегать за ней на постоялый двор. Что за странная мысль? Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

- Я не хочу, чтобы вы играли мне на сямисэне, великодушная госпожа!

- Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

- Я не хочу, чтобы вы играли мне на сямисэне!

- Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

- Пожалуйста, не надо! Ну пожалуйста, не надо меня мучить! Какой вам прок от того, что я задохнусь, слушая ваш проклятый сямисэн?

- Я вовсе не хочу, чтобы ты задохнулся. Напротив, я желаю, чтобы это продолжалось как можно дольше. Представь себе, мне нравится играть для тебя на сямисэне.

- Но мне это не нравится!

- А тебе и на гору подниматься не нравилось, зачем же ты поднимался? И вообще, мне безразлично, нравится тебе или нет. Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

- Я не хочу, чтобы ты играла мне на сямисэне. Неужели ты не можешь понять? Человек ты, в конце концов, или нет? Должна же женщина быть доброй, как ей и подобает?

- А почему женщина должна быть доброй?

- Ну, не знаю, кто же будет добрым, если не женщины? Все женщины в душе добрые. Ведь ты же спасла меня, перенесла сюда...

- С чего ты взял, что я тебя спасла?

- Ну, наверное, злой человек не стал бы меня спасать. Злой человек забрал бы все мои деньги и оставил бы меня умирать от холода.

- Почему ты так уверен в том, что я - человек?

Ему показалось, что он долго спал и вдруг проснулся. Он почувствовал знакомый холодный пот на спине, почувствовал, как волосы на голове шевелятся. Он сам один раз увидел, как на любимую кошку матери напала бродячая собака, так вот, у кошки шерсть внезапно встала дыбом. Суда вскочил, отбежал к двери, рывком отодвинул ее (она отсырела от мокрого снега, и он изо всех сил саданул по ней израненными ладонями). Снаружи было темно. Холодно. Ветрено. Пусто. Жутко. Снаружи были снег, камни и песок. И маленький ручеек стекал по склону горы. Камни вокруг родничка обледенели; Суда, осторожно опустившись на колени, подполз к родничку, разломал тоненький слой льда по краям, несколько раз зачерпнул воды, вымыл ладони, лицо, напился. От ледяной воды заломило зубы, и он почувствовал, что ещё жив. Почему ночь не кончается? Что с ним случилось? Как долго он лежал без сознания?

Потом он так же осторожно отполз ото льда, встал, повернулся и зашагал обратно в храм, несколько раз произнеся «Нама Амида буцу», хотя и не верил в байки про чистую страну будды Амиды, куда попадают все набожные японцы.

Нож, инкрустированный жемчугом, попался ему под ноги у самого порога храма. Он поднял нож и вошел. Женщина в семислойном косодэ цвета «вишня» сидела спиной к нему, и он не видел её лица.

- Хочешь, я сыграю тебе на сямисэне?

- Нет! - Он ударил её ножом в спину, туда, где предположительно должно было биться сердце. Было темно, поэтому косодэ на её спине просто приобрело другой оттенок, вот и всё. Он вытащил нож, кровь из раны полилась сильнее. Он почувствовал тепло крови, её сладковатый запах и соленый вкус, хотя просто смотрел, как она хлещет из раны. Ему стало дурно, и он упал, в который раз за эту ночь.

Когда он очнулся, было уже утро. Небо было пасмурным, низким, свинцового оттенка, но ветер стих и мокрый снег больше не шел. Суда порылся в своём коробе и выкопал две рисовые лепешки, флягу саке и остатки сушеных водорослей. Разумеется, он тут же все съел и выпил, и жаль, что не догадался выпить саке ночью, согрелся бы. Интересно, есть ли тут в монастыре какие-нибудь припасы? Не может быть, чтобы эта женщина питалась одним воздухом. А впрочем, и не было здесь никакой женщины. Просто он устал, давно не ел, замерз. Его голова буквально набита сказками про оборотней, которые рассказывала ему в детстве тётка, да так выразительно, что он пугался, плакал и бежал жаловаться маме. Он даже был уверен, что тетушка Митико на самом деле - лисица-оборотень и хочет его съесть. Да, тетка просто обожала рассказывать про старых лис, барсуков, котов, превращавшихся в людей, про старые деревья, которые мстят людям, про страшную птицу Нуэ, которую подстрелил над императорским дворцом в незапамятные времена самурай из рода Тайра.

И все-таки, откуда взялась паутина? Наверное, дева веселья, пользуясь его слабостью, душила его струной от сямисэна... Нет, она ни разу не приближалась к нему...

Но тут его внимание привлекла какая-то тряпка на полу. Торговец ножами поднял ее и узнал самое светлое, верхнее косодэ женщины. Чуть подальше лежало еще одно косодэ, на оттенок темнее. Следующее косодэ лежало у самой лестницы, ведущей на внутреннюю галерею храма. Он присвистнул от удивления, взял нож подлиннее (кстати, он же был самым дешевым, совсем простым) и начал подниматься на галерею, идущую вдоль трех стен храма. Четыре косодэ, каждое следующее - темнее предыдущего, лежали там. Из глубины галереи донесся тихий стон, долгий, на одной ноте, постепенно переходящий в ультразвук, от которого болели барабанные перепонки и подрагивали кончики пальцев. Он споткнулся о церемониальный шлейф - длинное мо -, который тоже был брошен на пол галереи. Рядом лежали хакама из шелка-сырца. Неужели она сняла с себя всю одежду? А главное, зачем она это сделала? Наверное, он не так опасно ранил её, если она заползла вверх по лестнице, а потом добралась до дальнего конца галереи? Куда девалась кровь? Ведь здесь повсюду должны быть лужи крови, и кровавая дорожка должна тянуться от входа до самого конца галереи. А может быть, он вообще её не ранил и увидит за ширмой в конце галереи нечто такое, что его очень приятно удивит? Ведь приличные девушки не играют незнакомым молодым людям на этом чертовом сямисэне? И он наконец-то увидит её лицо.

* * *

Как ты думаешь, кого торговец ножами нашел за ширмой в конце галереи? Ответ неверный, он не нашел там голой заколдованной принцессы, потому что это была не французская сказка. А вы уж думали, будет порно? Нет, представь себе, это был умирающий паук, до того отвратительный, что торговец добил паука дешевым длинным ножом. Сказочного.паука трудно убить, ты знаешь, что его нервная система не похожа на твою, знаешь, что бьешь не туда. Возможно, японцы несведущи в анатомии сказочных пауков, но в истории упоминается, что паук смотрел на догадливого японца большими грустными глазами, когда тот его коцал своим ножом. Но тот факт, что у психов глаза бывают большие и грустные, вовсе не означает, что они не опасны как для общества в целом, так и для отдельных личностей. И от разных там маньяков, знаете ли, нужно держаться подальше, а то не увидите больше родимый Эдо и папу с мамой. Выбери жизнь. И типа того.

Короче говоря, торговец ножами спустился с вершины горы и пошел дальше, в Эдо к родителям, утирая слезы грязным рукавом, поскольку он был возвышенной натурой и имел тягу ко всему прекрасному.

.................................................................................................................................

Хочешь, я сыграю тебе на электрухе?

Copyright © Упырь Лихой, 2003-10-28