Ты меня не слышишь

(Цедербаум)

1)

Мама позвонила и сказала, что дядя Вова ест.

Еще мама сказала, что вчера заходила к Ефросинье, у нее новые корова, кирзовые сапоги и грыжа. Про погоду в Тунисе рассказала. Про помидоры.

Я рассказал, что у меня все хорошо. Бухаю вот. Завтра сарай возьмусь чинить.

Поговорили.

Мама как-то всегда умудрялась запихнуть в десятиминутный разговор и банку с вареньем, и философию Канта, и традиции китайского Ушу, и проблемы британских гомосексуалистов... Просто она всю жизнь работала в сельской библиотеке, а недавно им подвели Интернет.

— Дядя Володя сутками жрёт. Скоро жиром обрастёт, неухоженным станет. Один же совсем.

— А Таня? — я пододвинул к себе газету и начал рисовать схему двигателя комбайна.

— Таня?.. Так она ж утопилась.

— Я не знал… А Вера?

— Вера?.. Так она ж попала в «друрку».

— А Оля?

— Оля?.. Так она ж лопнула!

— Лопнула?!. Жуть-то какая! Ладно, я съезжу к Володе. Научу его правильно питаться. По системе Малахова.

Я посмотрел на газетку. Вместо схемы двигателя комбайна у меня получилась корова. И забирающийся на неё сзади комбайнёр.

2)

У осени нет начала.

Так я подумал, глядя в окно на драного соседского кота, гоняющего моих курей. Подумал и удивился, что за бред лезет в голову по утрам!

Я купил у Михалыча фуфайку и радуюсь.

По улице бредёт одинокий козёл и машет бородой.

Я передумал отключать телефон, заварил полный чайник чаю. Он у меня алюминиевый (чайник, конечно, а не чай). Трофейный.

Письмо моё звучало там:

«Здраствуй Володя! Я скора при еду. Жди. Твой Наум».

Краткость – сестра деревьев. Чем меньше их пустят на бумагу для всяких вонючих графоманов – тем лучше.

У дяди Володи не было ушей, поэтому он ничерта не слышал. Впрочем, это не помешало ему оттрахать полдеревни.

Один раз я видел дядю Володю голым. Утром. Я с реки возвращался и вдруг увидел, что он стоит возле крыльца совершенно без штанов. Вначале я думал, что мне показалось, но потом, приглядевшись, всё же с ужасом и отвращением понял: у него два члена!

Пройти мимо я испугался, поэтому закрылся в бане и не выходил оттуда весь день. Мне было, о чём подумать.

Об «этом самом» я думал и теперь. А потом пошёл на вокзал и купил билет на автобус до Питера. Пешком по такой грязюке топать негоже.

3)

В Питер я приехал со своим алюминиевым чайником. И с пачкой чая со слоном.

Но я оказался не готов к такому повороту. Долго долбился в дверь, жал на неработающий звонок, поссал в подъезде – и по-новой. Дома явно никого не было. Но ведь Володя — человек обязательный, знал, что я приеду, так куда же тогда подевался? Можно было бы предположить, что он напился и уснул мертвецки, или накурился конопли, или дрочит в сортире. Но звонил и стучал я настойчиво, раз за разом с завидным упорством поднимаясь на пятый этаж, а потом спускаясь вниз к подъезду, чтобы покурить.

Соседка по площадке, всклокоченная пожилая женщина в полураспахнутом халатике, открыла свою дверь сразу.

— А-а-а! — обрадовалась старушка. — Так ты — племянник Володьки! Заходи-заходи, милок, я тебя кофеём с плюшками напою!

— Нет, спасибо. А вы не знаете, где дядя?

— Да кто ж его знает — шальной человек — ходит, где хочет. Мерзавец, конечно, но… — и её глаза игриво блеснули.

— Ясно…

— Вот и ты… — продолжила бабуля, — стало быть, родня его. Одни гены, одно строение телес… У тебя их сколько?

Я вспомнил случай, после которого решил навсегда отказаться от половой любви. Её звали Лена. Мы договорились с ней сходить после школы за самогоном. Потом отправились на речку. Потом — в кусты. Через десять секунд она выскочила оттуда с диким смехом.

На следующий день всё девочки в школе хихикали за моею спиной. А Лена беспрестанно им о чём-то говорила и показывала мизинчик.

— Так что, сынок, зайдёшь? — не отставала разрумянившаяся старушка.

— Нет, пойду я, пожалуй.

— А если подумать?

И она одним движением распахнула халатик.

Очень некрасиво.

4)

В общем, я пошел гулять. Точно решил — гулять, а вечером вернуться. Володя ну просто деться никуда не мог. А значит, и не делся.

Петербург шумел по-русски. Пьяные гопники орали что-то про «Кафку». Прыщавые панки наигрывали Цоя и других бурятских исполнителей. Философы-алкоголики и сетевые литераторы стягивались на церемонию вручения премии «Деюбт».

На лавке рядом сидела девочка в гольфах. Я еще подумал, сентябрь, а она, дура, в короткой юбке, с голыми ногами, гольфы эти дурацкие. Некрасиво, конечно, пялиться на незнакомых людей, но на эту девочку-поблядушку пялиться очень хотелось: на покрытые синяками коленки, на волосы, которые пушились между коленей, на всю эту махорку, которую она старательно засыпала в газетку — я очень хорошо ее рассмотрел. А потом она подошла знакомиться. То есть предложила потрахаться.

— Нет, спасибо, — ответил я.

— А чо? — она схаркнула под ноги.

— Я праведник и асексуал.

— Дрочишь что ли?!

— Ну, типа того.

Она почесала жопу.

— А меня Сусанина зовут. Я деревенская. Приехала сюда срубить бабла. А питерские мужики все как назло… тоже асексуалы.

Мне ужасно захотелось поссать. Я сказал «удачи» и побежал в подъезд.

5)

Заночевать я решил на вокзале. Но Питерские менты выгнали меня прочь. Поэтому пошёл в парк на лавочку. Но там был сраный колотун. И я вернулся к дому Володи. Подолбился немного в дверь, пробормотал «мудак вонючий!» и вылез во двор.

Девочка вышла гулять с мопсом уже во пятый раз. «Чем же они его кормят?» – подумалось мне. Я окликнул девочку:

— У меня тут дядя живет, дядя Володя. Я приехал к нему, мы договаривались, а никого нету. Представь.

— Я знаю. Его все в округе знают, хи-хи. Он над нами живет. Что-то случилось у него?

— Не знаю. Мы договаривались, а никто не открывает. Я целый день жду, захожу — ноль. Вообще не знаю, что думать.

Девочка задумалась.

— Так ты его родственник, значит?.. Одни гены, одни телеса… Айда к нам ночевать!

6)

На пороге в нос ударил зловонный букет из табачного дыма, перегара и говна. Квартира оказалась самым настоящим вертепом. В первой комнате вповалку лежали бомжи, во второй – урки резались в «дурака». В третьей обитали коты.

— Ну что встал, как неродной, проходи.

Мама Насти — статная породистая женщина. В бигудях и в халате с драконами. Под глазами – синяки. Ни то от водки, ни то от кулаков. Жёлтые зубы обнажены в приветливом оскале.

— Настасья, ты пойди разбери там постель, полотеничко дай юноше, а я щас водочки достану. «Столичную» будешь?

— Буду.

— А ты?..

— Наум.

— Наум, будешь пастограм за знакомство?

— Буду.

— Меня зовут Роза Эммануиловна Розенталь. Ты зови меня «тётя Роза». Я вдова известного учёного. Не стесняйся, бери помидоры.

Тётя Роза вынула из-под халата пачку «Беломора» и, чиркнув спичкой, затянулась.

— Настик — хорошая девочка. Она вечно нам в дом щенков, котят таскала, всех этих бедных и больных, теперь вот на бомжей перешла, — Анна Афанасьевна махнула в сторону комнаты, откуда раздавался дружный храп.

— Это очень праведные поступки, — сказал я. — Вы извините, что так вышло, просто я приехал, а Володи нет. Я переживаю, вдруг случилось что, соседи не в курсе, не знают, а вдруг случилось.

— М-м-м… Володя, — мечтательно проговорила тётя Роза.

— Золотой мужик, — авторитетно заявила подошедшая Настасья.

Настя разобрала мне в своей комнате. Сама, видимо, ушла спать к котам. Я лежал на «гостевых» дырявых простынях и долго не мог заснуть. Чувствовал себя нелепейше, устал как колхозник после покоса.

Ближе к полуночи в комнату прокралась тётя Роза. «Ну, посмотрим, что там у тебя есть», — шепнула она, забираясь под одеяло. Я вздохнул.

«Раз… два… три…».

— Спокойной ночи, козёл! — отрезала женщина, не найдя ничего интересного.

7)

На следующее утро, забрав чайник и скоммуниздив алюминиевую ложечку, я поднялся на этаж выше. Подергал холодную дверную ручку и оставил в зазоре записку: «Валодя, дурень, я при ехал а тебя нету. Чо случилась? Папробую зад и ржатся ещё на день. Завтрева падайду. Наум».

И расписался зачем-то. Хоть и не умел.

Обращаться мне, по большому счету, было и не к кому. Поэтому я пошёл в гастроном, купил буханку хлеба и сел в парке на лавочку. Начал чаи гонять.

План появился стремительно беспардонно, материализовался, как плесень на старых, забытых под кроватью носках.

У меня был конверт, который мамина подружка просила передать одному прапорщику в Питере. Толстое письмо, скупо подписанное, тщательно запечатанное. Я руку на отсечение дам, что прапорщик, уже немолодой, и эта доярка (еще молодая) были если не любовниками, то как минимум целовались за гаражами. Может, она давала ему заглянуть под юбку и даже потрогать руками.

Когда я зашел к прапорщику в казарму, мои мысли подтвердились. Маленький, рыжий и похожий на гоблина Иванов И. И. наверняка когда-то затискал Фросю где-то в районе сеновала и теперь с удовольствием ездит в Лысьву в командировки. Сейчас же он тискал похожего на девушку «духа».

— Ну да. Положеньице. — сказал Иванов. — За передачу спасибо большое. Фросье Валерьевне привет и благодарность, поцелуете за меня в губы, хе-хе-хе. Могу вам помочь чем-то? Не стесняйтесь.

— Мне ночевать негде.

— Вечером жду по этому адресу. Переночуешь у меня. Кстати, у тебя нет полтины? Завтра отдам.

От удивления я пёрнул в три дырки.

8)

Минус день.

Минус час.

Я пришел в назначенное время с чайником и селёдкой. Селёдку купил как-то сам для себя неожиданно, поддавшись сиюминутному порыву нежности.

На пороге перекрестился и долго матерился, расшнуровывая ботинки. Тимур, старший сын прапорщика, поздоровался, сказал, что ужинать не будет, и закрылся в комнате вместе с интернетом, anal.ru и переходным возрастом. Маша, младшая дочь, радостно спросила, «люблю ли я лошадей и водил ли когда-нибудь трактор, ходил ли на медведя с вилами, и не боялся ли, а то медведь злой, если не выпимши, и особенно когда осень».

Я почесал в затылке и ответил «да».

Вежливая красивая жена Иванова И. И. поклонилась, усадила меня за стол и угостила настоящим лососёвым балыком, назвав его почему-то ни то «уши», ни то «суша».

— Очень вкусно, Ленок, — Иванов И. И. рассматривал, как его улыбка отражается в кастрюле с борщом.

— Постелю вам в ближней комнате, — вежливая красивая жена вглядывалась в меня глазами Мисимы перед тем, как тот совершил харакири. — Мы всегда рады помочь, правда, дорогой, особенно незнакомым мужикам из Лысьвы, вы ведь из Лысьвы, я по запаху учуяла.

— Это точно!

Вдруг прапорщик горячо предложил:

— Наум, а ты не видел ведь, как мосты разводят? Не видел же? Поедем, покажу!

Иванов И. И. вел «девятку» легко, быстро, увлеченно. Но приехали мы почему-то не к набережной, а в казино.

А я, если признаться, казино совершенно не запомнил. Я так устал, что заснул прямо за рулеткой, после второй «кровавой Мери», почти сразу же. Мне снился маленький прапорщик и то, как он «накидывается» в одного, а потом выбирает самого здорового мужика, дагестанца, и плюёт ему в рожу. Как мы улёпётываем на «девятке» от трёх джипов, Иванов хохочет, а потом загородная роща, где он, стоит, согнувшись, в свете фар и блюёт на дорогу.

Человек «Так надо», который не предал Родину.

Спасибо, ага.

9)

Утром я уже был на Новочеркасском. По дороге купил кефира и бубликов. Кефир хлебал прямо из пачки, а бублики ломал в ладони и по-детски запихивал, совершенно не стесняясь, прохожим в сумки, карманы и за шиворот.

Когда с похмелья, ничего не стесняешься.

А затем я почему-то вернулся в дом дяди Володи. На пятом этаже в двери меня ждала записка, которую я открывал не то чтобы с трепетом, но с паскудным волнением: есть — нет? Сразу под моими корявыми строчками ровный женский почерк написал самые нужные и правильные на тот момент слова:

«Дорогой Вадим, перезвоните скорей, пожалуйста, по телефону (и далее шел номер телефона с размашистыми громкими семерками), я вам все расскажу. Жоржик с дырочкой».

Я сбежал на этаж ниже и бесцеремонно затарабанил в дверь Насти и ее мамы.

Тётя Роза открыла не сразу, путаясь в полах длинного, расшитого под Восток халата, но, увидев мое перемазанное счастьем лицо, только охнула и впустила, решив, что я принёс водки. Или хотя бы решил вернуть ложечку.

— Нашелся, скотина! Случилось что?

— Случилось. Мне позвонить!

— А денег на мобильник нету?.. Ладно, входи, звони.

Я схватился за трубку.

— Аллу, — произнёс томный голос.

— Здравствуйте, мне нужен Жоржик с дырочкой. Я Вадим, он просил меня перезвонить.

— Оу, бонжур, дорогой! Я, так сказать, близкий друг Володеньки, очень близкий, да. Мы с ним вместе шары гоняли, ну ты понимаешь… В общем, сейчас он в больничке, говорят, с подозрением на письку-сморкуна.

— На что, простите?

— Ну, это болезнь, в народе зовётся французский насморк... И, кажется, милый, Вадик подцепил что-то ещё. Ну, ты понимаешь, одна писька-сморкун и одна почесуха. У Володеньки всё не как у людей – у него всегда в два раза больше! За то и люблю.

И Жоржик хрипло засмеялся, а потом закашлялся.

10)

День был неприлично солнечным. Насколько солнечным, настолько и пасмурным.

Я выскочил из метро расхристанный, обдристанный и плохо соображающий.

Опомнился, что иду в больницу.

А в больницу с пустыми руками нельзя. Чайник делу не подмога.

И я купил папирос.

Куда идти, мне объяснили схематично, я проскочил ларьки, переход и вышел на финишную прямую — длинную пустынную улицу. Длинную и пустынную настолько, что хотелось похлопать её по плечу и выпить с ней.

— А у нас без халатов нельзя, — заявила здоровенная баба в регистратуре.

— Так я ж не знал!

— Ну не положено. Возьмите халат и возвращайтесь. А вообще у нас приемные часы с 5 до 8. Так что пошёл вон.

Я не уходил.

— Молодой человек. Я для кого повторяю, молодой вы человек. Халат, бахилы, в 5 — и мы вас ждем.

— Но я не могу, я приехал, я же переживаю, я, знаете, как его искал?

— Молодой человек!

И тут я ей все рассказал. И про прапорщика, и про Розу Розенталь и про чайник. Угостил папиросами.

Баба подобрела:

— А к кому ж ты, сынок, пришёл-то?

— К дяде Володи…

— О-о-о! — глаза у баба расширились. — Что ж ты сразу-то не сказал! Это ж золотой мужик! Он сейчас в хирургии, ходить не может…

— Мне говорили, что у него венерические болезни…

— Да какой там! — махнула рукой баба. — Его даже СПИД не возьмёт... Володька в шестнадцатой палате. Давай махом — туда—обратно! Пока я не передумала.

Я бежал по коридорам и вспоминал какую-то занудную историю из детства. Что-то про уколы, градусники, клизмы. Больница, черт ее дери… Черт ее дери. От слова «Ницца», конечно же.

Я зашел в палату. В углу, прямо у окна лежал мой безухий Володя, а рядом с ним на тумбочке пылилось сало.

— Хочешь сала? — спросил Володя как-то сразу. — Я его не ем, нельзя. А если не будешь, так с собой забери.

— Хорошо, — ответил я. — Заберу. Мне как раз можно.

— И ещё это… поправь мне там… А то медсестра ушла в душ, ну, мы порезвились немного, ты понимаешь…

И Володя откинул одеяло.

У меня глаза полезли на лоб. Раз… два...

Неужели и третий прорезался?!

И плюнул и пошёл домой.

Copyright © Цедербаум, 10.12.10