Кати больше нет

(Упырь Лихой)


опубликовано на neo-lit.com


 

 

 

— Девушка, вы можете выключить это говно?

Официантка закатывает глаза:

— Это не мы решаем.

Утка барабанит ногтем по столешнице:

— Вы понимаете, что это мешает людям общаться? Думаете, если врубить погромче, клиенты начнут больше жрать?

— Я ничего не думаю. — отвечает официантка. — Будете что-то заказывать?

 

Ваня копается в тарелке с бесплатным арахисом. Лущит и тянет в рот. Он уже выдул свое пиво, на чистом листе бумаги расплывается мокрый кружок. В моем бокале опадает пена. Честно говоря, мне вообще не нравится пиво, я бы лучше взял текилы, но не хочу, чтобы Ваня считал меня снобом.

Передо мной тоже лежит чистый лист. Я поставил на него пепельницу. От окна тянет холодом, струи воздуха из кондиционера слегка приподнимают края бумаги.

Официантка разворачивается и уходит, Утка с презрением смотрит ей в спину. Она так ничего и не заказала.

— Кхм, это я тебе взял.

Утка торопливо пьет, над губой — белые пивные усы. Я познакомился с ней в ОГИ полгода назад, но никак не могу запомнить ее имя. У нее короткие ноги и длинный скучный нос.

 

— Ты поставил на бумагу пиво?! — спрашивает Утка.

Ваня торопливо убирает бокал.

— На этой бумаге вы будете рисовать женщину вашей мечты, — объясняет Утка. — Это психологический тест на совместимость, который поможет вам найти спутницу жизни.

Ваня кивает и начинает обкусывать кутикулы на среднем пальце.

— Не грызи ногти, — говорю я.

— Если человек грызет ногти, он не уверен в себе, — подхватывает Утка.

У Вани длинные кривоватые пальцы с белой коростой на суставах, как будто на них растет плесень. То ли грибок, то ли нейродермит. Меня тошнит, когда он слюнявит свои грабли.

Утка рыгает пивным духом и роется в своей матерчатой торбе, приговаривая:

— Где этот чертов пенал?

Высыпает на столешницу целую гору карандашей, ручек и фломастеров. Они в чем-то липком и перемешаны с табачной крошкой, Утка часто стреляет сигареты про запас и прячет куда попало — то в косметичку, то в клетчатый мягкий пенал, то в кармашек для мобильника.

— Выбирайте, — она пододвигает все это богатство к Ване.

Он берет не глядя желтый карандаш со следами зубов и резинкой на конце. Я вытираю салфеткой гелевую ручку.

— Рисуйте, — командует Утка. — Только будьте предельно честны с самим собой. Этот тест не терпит вранья.

— А если я не умею? — спрашивает Ваня.

— Это не важно, — раздраженным тоном отвечает Утка. — Я здесь для того, чтобы тебя учить.

— Хорошо, — Ваня подметает бумагу нестриженой гривой. Лопатки выпирают под тонким джемпером. Он и так плохо видит, а тут почти темно.

 

Утка смотрит на Ваню так, будто он — крошка булки на воде. Не будь меня, она давно бы склевала эту крошку.

— Не буду вам мешать, — Утка удаляется в сторону туалета.

— Ты понимаешь, что значит «простая девушка»? — злится Ваня. — Я просил девку без заебов. Если она страшная, это еще не значит «простая».

— Все нормальные уже заняты.

Я подзываю официантку и беру еще три бокала.

 

Утки долго нет. Ваня предполагает, что она ищет планктон в сортирных водах или просто решила понырять.

— Пей, — говорю я. — Заткнись и пей.

Когда Ваня расправляется с пивом, я достаю из-под полы флягу с «лошадкой» и наливаю ему на донышко. Отпиваю сам и калякаю что-то на бумаге. Утка должна понимать, насколько это бестактно — заставлять актуального художника рисовать.

— Ну что? — Утка трогает мои плечи мокрыми руками.

— Ну… Я тебе взял еще пива.

 

Утка пьет. Ее щеки раскраснелись, в глазах появился масляный блеск. Ей хватило бы и первого бокала. Она жестикулирует сигаретой и роняет пепел на столешницу, неровно намазанную акриловым лаком.

— Возьмем рисунок Ивана, — говорит она. — Иван, где у твоей женщины голова?

— Она не влезла, — оправдывается Ваня. — Я же сказал, я не умею рисовать. Вон, Илья умеет.

— Илья, может, и умеет, — фыркает Утка. — Но не хочет! Понимаешь, он не знает, как выглядит женщина его мечты, потому что никакой мечты у него нет. Где тут женщина? Нет женщины. Он сам-то может сказать, что здесь нарисовано?

Я пожимаю плечами.

— Но Илья, конечно, профессионал, — заискивает Утка. — Он и не должен ничего объяснять. Я, конечно, не специалист по живописи, а это всего лишь тест… Заметьте, Илья выбрал ручку, это говорит об уверенности в себе. Илья сильный человек, но у него нет цели в жизни. А Иван выбрал карандаш. Серый, бесцветный карандаш. Иван, это у тебя не рисунок. Это диагноз. Твоя женщина безлика, у нее нет индивидуальности.

Ваня еле заметно кивает.

— Пока вы не измените свое безлично-потребительское отношение к людям, вы не научитесь строить отношения! Женщина — не вещь и не товар! — заключает Утка.

 

Официантка в третий раз приносит пиво.

— Вы представляете этих людей?! — почти кричит Утка. — Они просыпаются, идут на работу, сидят там от звонка до звонка, безликой серой массой спускаются в метро и едут домой! И так каждый день кроме выходных! У них нет лиц! Нет индивидуальности! Илья! Ты помнишь Катю?

— Катю? Конечно.

— Кати больше нет! Она живет с этим ебаным эмвэдэшником! Она перестала общаться с друзьями! Сидит дома и ждет, пока придет эта сука, и готовит ему еду. Ты помнишь, она писала стихи? Эмвэдэшник сказал, что это хуйня, и Катя больше не пишет стихов! У нее теперь грудь третьего размера и ноль мозгов! Она стала совершенно другим человеком! Она полностью зависит от этого мужика, а он ее просто использует. Кати больше нет, Илья! Кати больше нет! — Утка встает, тяжелый табурет грохается на кафельный пол.

По пути к туалету она задевает соседний столик и чуть не налетает на официантку.

— Счет, пожалуйста, — говорю я.

— Кто такая Катя? — зевает Иван.

Мне известно, кто такая Катя. Это Барашек, подруга Утки. Прическа у Барашка похожа на шевелюру А. С. Пушкина. Раньше они ходили вдвоем на какие-то поэтические фестивали, Утка — в греческом хитоне из простыни (сбоку были видны сиськи), а Барашек — во фраке. Я всегда советовал Кате попринимать гормонов и отрастить бакенбарды, чтобы усилить сходство с классиком.

Катя шепелявила и читала с большим выражением. Когда лирическому герою становилось душно в прямом или переносном смысле, Катя хватала концы своего шарфика, будто собиралась удавиться. Если герой вопрошал, где же кружка, Катя наливала ему вина из пустой пластиковой бутылки. Я специально снимал это действо на камеру и вешал ролики в интернет. Катя не обижалась, потому что не въезжала. А утиные сиськи очень даже ничего, у Кати-то не было никаких.

— А эту как зовут? — спрашивает Ваня.

Я пытаюсь вспомнить имя Утки, это совершенно необходимо, чтобы продолжить вечер. Нельзя же каждую фразу начинать со слова «слушай».

— Ну так что, будем смотреть перформанс? — спрашиваю я, когда возвращается Утка.

— Илья, ты это говоришь прямо как Трушевский! — кричит Утка на все кафе.

Семейная пара за соседним столиком наблюдает, как она цепляется за спинку дивана, чтобы не упасть.

— А кто это такой? — отвечаю я.

 

 

Такси подъезжает прямо к дверям кафе, мы выводим Утку, она проваливается в сугроб и взмахивает шарфиком. Ваня ныряет в салон, следом я запихиваю Утку.

— Куда вы меня везете? — кричит она. — Вы хотите меня трахнуть?

— Заткнись! — не выдерживает Ваня.

Не знаю, понимает ли Утка, она всегда глохнет от алкоголя.

Ваня теребит мое плечо:

— Илья, мне обязательно ехать с вами?

— Да. Ты должен.

— Вы хотите меня трахнуть? — переспрашивает Утка.

Я перегибаюсь через спинку сиденья и ору ей в ухо:

— Мечтаем! Только об этом и думаем!

 

Утка натыкается в передней на мой евразийский шедевр — свиное копыто, пришитое к зеленому флагу. Мусульмане — последние в этом городе, кого можно хоть как-то эпатировать, если, конечно, они додумаются зайти в галерею. Копыто уже сильно воняет. Я хотел еще прирезать белую овцу, но решил этого не делать, слишком грязно и негде ее хранить.

По длинному коридору мышью пробегает мой сосед. Он дико косится на Утку и шмыгает в ванную.

— Не занимай надолго, — предупреждаю я.

Ваня снова грызет ногти.

— Прекращай! — ору я. — Раздевайся!

— Что, прямо здесь?

— Выполняй, а то я сам тебя раздену!

Утка хихикает, присев на антикварный столик. Рассохшееся дерево скрипит, ножки шатаются.

Ваня все-таки расстегнул ширинку, оттуда на два сантиметра торчит его естество.

— Ты! Кончай ржать! — Я за шкирку стаскиваю девку на пол. — Возьми его в рот, сука! Возьми его в рот!

Утка не сразу понимает, чего от нее хотят. Я сам разжимаю ее челюсти и двигаю ее головой, пока не слышу кашель.

— Выходи из ванной, мудак, — я пинаю пяткой дверь. — Ее сейчас стошнит!

— Господи, избавь меня от этого! — бормочет Ваня.

— Лучше так, чем никогда, — я похлопываю его между лопаток.

Утка украдкой блюет в ботинки соседа. Сам виноват, надо было слушать меня.

— Илья, мне не нравится твое поведение! — Утка машинально вытирает рот рукавом. — Мне кажется, ты меня просто используешь.

— Он мой друг, — объясняю я. — Ему надо помочь. Он не умеет снимать телок.

— Тёлок?! Ты так называешь женщин?

— Она права, это отвратительно, — подпевает Ваня. — Женщин надо уважать.

Утка пытается открыть дверь, ей это удается с четвертой попытки. Она кубарем вылетает на площадку и кричит:

— Ты гондон! Я на тебя напишу заявление!

— Валяй, — разрешаю я. — Знаешь, что я нарисовал там, в кафе? Пизду!

Через пять минут она звонит в дверь, извиняется и выражает надежду, что этот маленький инцидент не испортит наших отношений.

Я вручаю ей триста рублей на такси.

 

Ночью Ваня просыпается, чтобы отлить и попить воды.

— А где эта? — спрашивает он. — Где девка с дурацким рисунком?

— Кати больше нет, — объясняю я. — Это иррационально как кот Шрёдингера, как стихотворение Тургенева или вещь в себе. Катя вроде бы и есть, но на самом деле ее больше нет.


Copyright © Упырь Лихой, 15.01.11