2012. Два рассказа (конкурс)

(Мик)

опубликовано на neo-lit.com

Эректус 2012

Римейк рассказа Совлетны: http://neo-lit.ru/index.php?r1=0&r2=0&td=19823

Говорят, что врачи похожи на грязных белых птиц в своих халатах. А я - не врач, я массажист. Окончил медицинское училище. Мечтаю стать хрящевым хирургом, читаю дома книги по специальности. Вот после практики в нашей областной больнице буду поступать в университет, и обязательно поступлю! А когда закончу, Бог даст, буду работать в любимой больнице.

Практика моя проходит в отделении эректологии. Я возвращаю мужиков к нормальной половой жизни, массируя им простаты. Излечиваются обычно девять из десяти, и я очень горжусь тем, что мои тонкие, но такие сильные пальцы способствуют этому. Но что же происходит с оставшимся одним процентом несчастных, спросите вы.

Ответ прост: тем больным, чья песенка-эрексенка спета, предлагают пересадить железу от самца шимпанзе. Операция дорогостоящая. Даже если ты наскребёшь нужную сумму, придётся дожидаться, пока твоего донора привезут из Сухумского клонопитомника.

А пока остаётся только терпеть. Тех бедняг из того рокового процента, что не могут наскрести денег на донора-обезьяну, я навещаю в палате лишний раз. Массаж простаты им, конечно, уже не поможет, но и здоровья тоже не убавит. Наоборот, взбодрит на время.

- Ты не понимаешь, как я страдаю!

Я поднял глаза и увидел через застеклённую стену немолодого уже, но достаточно крепкого мужчину, державшего за рукав своего лечащего врача. Голоса доносились через открытую нараспашку дверь. В отделении эректологии не было принято закрывать стеклянные двери и занавешивать прозрачные стены. Те, к кому возвращалась, благодаря нашей комплексной терапии, мужская сила, любили демонстрировать свои набухшие члены персоналу и посетителям больницы, подобно тому, как римские легионеры горделиво вздымали в небо позолоченные жезлы.

Врач пытался отцепить от грязноватого рукава халата сильные пальцы импотента, но тот не отпускал. Свободной рукой несчастный спустил полосатые пижамные штаны, и теперь тряс перед терапевтом своими морщинистыми гениталиями цвета лежалой кураги.

- Тебе, молодому трахальщику, не понять, каково это, дрочить безжизненную плоть, - кричал старик, - ты не можешь вот так меня бросить!

- Ваша страховка не покрывает операции по пересадке желёз шимпанзе, - пытался объяснить больному запыхавшийся врач. Теперь он особенно напоминал помятую грязную птицу в своём видавшем виды халате. Мужчина отпустил рукав и сел голым задом на кровать, закрыв лицо своими жилистыми ладонями. Его безжизненная плоть покоилась между бёдер нелепым комком. Доктор поспешно покинул палату, а я вошёл, держа в руках медицинскую карту.

«Куров Самсон Игоревич. 58 лет. Полная импотенция» - прочёл я на обложке медицинской карты. А ведь здоровый ещё мужик…

- Чего тебе надо, молокосос? - мужик угрюмо смотрел на меня из-под густых бровей цвета соли с перцем.

- Здравствуйте, Самсон Игоревич. Как вы себя чувствуете?

- Как я себя чувствую? У меня хрен не стоит уже полгода, вот как! А я бывало, ведро с водой на спор вешал, и он не гнулся.

Куров закашлялся, из глаз потекли слёзы.

- Да я посмотрю, вы настоящим силачом были!

- Пошёл в жопу, - устало сказал несчастный, и, приподняв волосатый зад, натянул свои пижамные штаны. Потом снова зыркнул на меня из-под своих кустистых бровей:

- А ты какой врач? Хрящевой хирург?

- Да я вообще-то и не врач пока. Массажист я. Простаты массирую.

- А…тогда давай, работай! - Куров снова спустил штаны и лёг поперёк животом на кровать, а я привычным жестом распаковал свежие перчатки из тончайшей резины с ароматной прополисной смазкой.

Шёл 2012 год…

2012. СЛОМАННАЯ СТРЕЛА

Та памятная зима была не самой холодной в моей жизни, но самой пасмурной и длинной. Первый снег выпал в конце октября, а растаял в далеком апреле наступившего года. Каждое утро ровно в 8 утра я отводил ребенка в детский сад, и шел на свое тайное свидание. Место встречи было неизменным - платформа монорельсового поезда, станция «Гипермаркет «Остров».

Она уже стояла там, в ожидании рейса на 8.25. Она не носила шапку, просто набрасывала на голову капюшон своего короткого пальто. Мы с ней никогда не здоровались и не прощались. Я подходил, и мы стояли рядом, пока не подъезжал поезд. Я провожал ее к дверям вагона, слегка поддерживая под локоть. Состав трогался, и я видел, как за стеклом дверей блестят под капюшоном голубые льдинки ее глаз. После чего я шел на работу, благо, моя контора располагалась на соседней улице. Приходил раньше всех, и полчаса бесцельно слонялся по офису. Потом бросался к телефону, и набирал ее служебный номер. Она снимала трубку, и на мой тривиальный вопрос «как дела?» отвечала «нормально», если в помещении, кроме нее, больше никого не было. Если она говорила «так себе», я вешал трубку. Значит, в этот момент к ней заходил кто-нибудь из сотрудников ее фирмы. Когда я слышал от неё слово «нормально», я читал ей стихи. Иногда свои, иногда кого-нибудь из малоизвестных русских поэтов, Александра Аленского, например, или Алексея Сомова. Стихи она никогда не комментировала, просто слушала. Потом говорила «звони» или «увидимся», и это было сигналом окончания нашего телефонного общения.

Однажды, в конце февраля, когда я в очередной раз провожал ее к дверям вагона, она вдруг повернулась, и шепнув: «одну станцию», буквально втащила меня в салон. Мы протиснулись вглубь, и остановились в проходе между кресел. Она откинула свой капюшон. Когда поезд взбирался на мост через Волхов, нас порядочно тряхнуло, и толпа, навалившись со стороны локомотива, прижала девушку ко мне. Я увидел тревожный блеск голубых глаз, меня обожгло ее дыхание, когда она губами коснулись моей щеки. Наше случайное объятие длилось всего одно мгновение, вагон выровнялся, пассажиры укрепили равновесие. Но именно в момент соприкосновения мое сердце пронзила нечеловеческая боль. Я думаю, это была та самая стрела любви, понятие которой муссировалось веками. Ни до, ни после, я не испытывал ничего подобного. Это было самое любовное, самое сексуальное, самое чувственное объятие в моей жизни. Я вышел на станции за мостом, легонько пожав ее холодную руку, затянутую красной кожаной перчаткой.

Вечером того же дня мне пришлось срочно уехать. Вернулся я только через полгода. Промозглым октябрьским утром 2012 года я дождался поезда, шедшего по тому самому маршруту, только садился я на другой станции. Она вошла, как всегда, на «Острове», и стала рядом, держась за поручень, не снимая капюшона своего легкого пальто. Я стоял в двух шагах от нее, стоял, неузнанный. Моё тело стало вдруг негибким и грузным, ноги ватными, и только глубоко в сердце ныл тупой болью наконечник сломанной стрелы.