Лёня

(Хтонический Отец)

У тёти Лёни не хватало двух пальцев на левой руке. Странное полумужское имя – Леонида – как будто бы зло подшутило над ней: тётя Лёня долго служила в армии, там ей и оторвало пальцы разорвавшейся прежде времени гранатой.

Тётя Лёня любила выпить – сидела одна за столом на кухне и пересказывала сама себе последние новости. Потемневшую рюмку подхватывала со стола трёхпалой рукой, начисто игнорируя целую, – тётя Лёня не любила правую за здоровый вид и считала её во всём виноватой. Тётя Лёня была левшой.

Мы же в такие пьяные минуты сидели под дверью кухни, стараясь дышать как можно тише, и с нетерпением ждали, когда тётя Лёня объявит главную новость дня. Главная новость каждый раз была разная, только смысл всегда один – опять все умерли, на этот раз, например, от тифа. Если все умерли, то нам пора – мы хватали друг дружку за одежду и бежали из дома на улицу, подальше из нашего двора, за овощной магазин, за больницу, – прятаться на задворках морга, сюда она точно не дойдёт, заблудится.

Тётя Лёня, когда напивалась, не против была кого-нибудь из нас почти убить. Она и так не особо налегала на ласку, измученная тёмным прошлым и недостающими пальцами, а добравшись до кондиции лупила нас чем попало – даже табуретом, на котором перед этим сидела. Став постарше, мы стали и немного умнее – не ждали уже главной новости, а сразу шли на улицу, если Лёня долго не выходила из кухни.

Самые окрепшие из нас понимали всё, едва заслышав первый воздушный ещё стук стекла по столу – это бутылка становилась на стол, а рюмку тётя Лёня, перед тем как поставить рядом с бутылкой, пару минут вертела в трёх пальцах, проглядывая на свет. Бояться было чего даже самым взрослым из нас – Лёня весила все сто двадцать и ростом своим задевала притолоку.

На улице мы, конечно, хвастались сломанными пальцами и ушами, только повторять никому не хотелось, для почёту хватит и этих переломов и шрамов. Понятное дело, мы никому не признавались, кто это нас так, – сочиняли себе случайные бои со взрослыми мужиками, у которых мы якобы попросили закурить, а они отказались. Но потом силы у тёти Лёни кончились.

В первый раз она просто упала на пол, с грохотом опрокинув табурет и расквасив себе нос и губы. Мы не стали её бить, потому что нельзя бить единственного родителя, пусть и косвенного. У нас, кроме Лёни, никого не было тогда, и своего существования без неё мы просто не представляли. А ещё она умела смеяться очень по-женски, чего от неё не ожидал никто, только мы знали этот её секрет. Смеялась она так редко, но именно за этот смех мы её и любили, поскольку смеялась она нам – такая у неё случалась иногда ласка в нашу сторону.

Лёня стала падать всё чаще, однажды сломала себе руку и после этого пила уже в постели, вцепившись в рюмку непременно левой, пусть даже и загипсованной рукой, громко ругая правую. Потом Лёня вообще перестала вставать.

Мы носили ей бутылку, подсовывали почти пустые щи, которые приноровились к тому времени готовить сами, а Лёня лежала молча и только шевелила последними пальцами левой руки – правая двигаться перестала и, похоже, ушла из жизни.

Перед самой смертью тёти Лёни мы отважились и вымыли с мылом её большое тело – соседи начали жаловаться на запах и угрожали участковым: похороните, мол, того, кто у вас умер, будьте людьми. Мы елозили сырой тряпкой по белому телу, а Лёня едва слышно рыдала от стыда, прикрывая глаза искалеченной рукой.

Когда она умерла, кровать под ней провалилась.

Денег на гроб у нас не было, мы закатали Лёню в старый ковёр и ночью выволокли в лес, где и прикопали. Участковому сказали, что тётка уехала в родной город и не вернулась, на что тот только кивнул головой и вышел, так и не прихватив ничего по пути – нечего было, никакого антиквариата, кроме раздавленной кровати.

Потемневшая тёткина рюмка, которую мы прятали, через девять дней треснула пополам. Ну что ж, пришлось выбросить.

Copyright © Хтонический Отец, 06.10.11