Полуразбитое зеркало на стене церкви

(Иоанна фон Ингельхайм)

опубликовано на neo-lit.com

Храм напоминал серый Казанский собор. Иногда – ухудшенный Кёльнский: его очертания менялись, как настроение Господа. Некоторые в упор не видели зеркало, а некоторые думали: если я буду смотреть, я не успею сказать, - и спешили на молитву; были и те, кто полагал ужасным грехом рассматривание собственного лица, особенно вблизи святой постройки, как будто вглядываться в себя всегда означает «любоваться».

Анемичная барышня с расширенными зрачками сказала, что настоятель вынес это зеркало из туалета. Священный дурак, то ли сам настоятель, то ли гость, увидел вместо отражения сатану и врезал ему крестом между глаз. Никто, кроме сатаны, там давно уже не отражался, но теперь, когда зеркало расколото на три неравных куска, прихожане могут узреть прекрасное: будучи разделённым натрое, сатана превращается в Христа, единого в трёх лицах. Не верю, что это действительно так, иначе зеркало уже давно открутили бы и унесли, не обращая внимания на сигнализацию. Пастырь мог установить скрытую видеокамеру и проверять народ: кто остановится посмотреться, тот подвержен греху тщеславия, а кто пройдёт мимо, демонстрируя презрение к нарциссизму, - тот гордыне.

Пастырь, конечно, не стал бы сообщать грешникам, которых знал в лицо, о своих наблюдениях. Было бы глупо заявить исповедующемуся: я видел запись с твоей довольной рожей, менеджер из соседней фирмы Иван Петров, и подвергаю тебя епитимии, - но тайное знание о свойствах Ивана Петрова наполняло бы его гордостью. Настоятель ходил бы с такой же довольной рожей: ему это было дозволено.

Люди, однако, редко подходили к стене, словно боялись смотреть в эти осколки. Люди охотнее тянулись бы к целостному. Вряд ли вдоль разломанной стены плача выстроилась бы такая же очередь, как сейчас.

Я приблизился. Зеркало не склеили – его фрагменты привинтили на примерно сантиметровом расстоянии друг от друга. Я попытался увидеть сатану, но внутри не было ничего, кроме трёх моих колеблющихся отражений. Ничто не едино, сказал внутренний голос, сколько ни собирай части в одно целое, ни прижимай их друг к другу, стараясь сузить между ними границы, поэтому служители сегодня отказались от лжи и границы эти подчеркнули. Ни одно из трёх твоих лиц не равно одному твоему лицу. Это и есть символ нового учения. Мимо прошли двое парней, первый сказал: «Опять художники что-то замутили, опять кого-то засудят». «Интересно, сколько они заплатили, чтобы им разрешили это присобачить, - спросил второй, - и какой смысл так напрягаться, если хочешь остаться неузнанным?»

«Анонимность приближает человека к Богу, - произнесла девушка с расширенными зрачками, которая смотрела в айпод. Она была чем-то расстроена. Может, ей не хватало на дозу. – Ведь Бог запретил называть имя своё». Вокруг стен, которые постепенно чернели, клубился серый туман.

«Это жрец запретил, - ответил я, - наверно, потому, что имя к тому моменту не успел придумать: люди – слабые существа, ограниченные во времени, им отказывает фантазия, они хотят спать. В конце концов, жрецы забросили в библейский суп кусочек правды: Бог поругаем не бывает, - каждый может понять из этой фразы, что поругаем не бывает тот, у кого нет имени, кого, в сущности, нет». «Какие у меня расширенные зрачки, - сказала девушка, перемещая взгляд с айпода на зеркало, - всё, надо слезать с этой…» Она осеклась и стала крутить головой по сторонам – нет ли тут ментов.