Драный мачо

(Упырь Лихой)

Это случилось в тот паскудный день, когда я уронил самую красивую девушку в группе. На практическом по педагогике мы проводили этот убогий тренинг на доверие, когда доверчивый чувак падает спиной вперед, а друзья его в идеале ловят. В идеале, потому что у нас в группе всего два парня, ловить все равно заставили нас, при этом все ржали, как ненормальные, Наташа боялась падать, ее уговаривали полчаса, но на ее место никто встать не хотел. Не доверяли нам. И правильно делали. Меня это достало, мы шепотом травили анекдоты, и я напомнил Шурику бородатый анекдот про Буратино в грузинском театре. Когда я говорил заключительные «Ой, баюс, баюс, баюс!», Наташа, задолбанная подругами, все-таки упала и пролетела между нами с криком: «Гейман, ты козел!» То есть, я – козел. Я дико извинялся, и мне правда было очень стыдно, а все вокруг ржали, и Шурик тоже, и он рассказал, как получился Маугли: Акела промахнулся. Пара очень кстати кончилась, я вышел с Наташей в коридор, продолжая извиняться за себя и за этого косолапого акелу, и доизвинялся до того, что получил приглашение на день рожденья. С тех пор я ненавижу все дни рождения, лучше бы их вовсе не было, этих дней рождения.

Я ненавижу свой день рождения. Сначала, когда я был маленьким, я не мог пригласить на него много друзей, потому что мама – учитель математики, и у нее вечно к этому дню кончались деньги, и еще я родился 29 февраля, поэтому несколько лет подряд у меня вроде как вообще не было своего дня рождения. Первого марта мама расплачивалась с долгами, и мы отмечали его вечером в тесном семейном кругу. Мама мне внушала, что устраивать большие праздники – мещанство, и я ей верил. Потом я не любил этот день уже по другим причинам: я был подростком, и ребята в школе дразнили меня, кто – жидом, кто – хачиком. Я родился не только в несчастливый день – в несчастливой семье, в несчастливое время, в несчастливой стране. Я никогда не видел своего отца, потому что он – араб из Туниса, который в далекие советские времена учился на инженера в Москве. Он гулял с мамой, пока не получил свой диплом, да еще она писала для него все работы, учила его русскому. А потом уехал без нее. Он даже не знает, что у него в России есть сын. Это мама к нему не поехала, хотя он прислал вызов. Национальная гордость ее заела, козу еврейскую. Не допустим, дескать, холокоста! За каким чертом она оставила ребенка и лишила его отца? А если так хотела ребенка, почему не родила, по крайней мере, от русского? Думаете, приятно, когда ты один в классе такой темный и фамилия у тебя Гейман? Когда я был подростком, всегда старался выпрямлять волосы и дрался даже тогда, когда кто-то просто произносил слово «жид». Я дрался со всеми в школе, даже с девочками (окончил, правда, с золотой медалью, но мама постоянно разбиралась с директором и завучем). Мне до сих пор стыдно, что я такой семит пархатый, хоть и считаю себя русским, и даже крестился вместе с мамой. Потом я, правда, был дзен-буддистом, но это так, на первом курсе. Я – голимое ЧМО нерусской национальности, и у меня нет будущего, потому что я через год заканчиваю философский факультет СпбГУ, а потом – в армию. А в армии мне не жить.

В этот день я думал, что хуже того, что я сделал, быть не может. Может, чуваки!

***

На те деньги, что оставались от зарплаты розового кондитерского льва с невских берегов (больше никогда не соглашусь на такую херню – ходить в костюме этого дурацкого льва!), я купил в подарок диск «Секс-пистолз». Я знал наверняка, что у нее такого нет и быть не может. Она – платница с богатым папашей, как и большинство девушек в группе. Она такое никогда бы не стала слушать, да и группа старая, на мэтэвэ ее не крутят, поэтому и не знают сейчас про такие группы ни хрена. Не только панков, битлов многие не слушали. Не то чтобы я любил панков и металлеров (вырос из этого уже давно), но приходится поддерживать имидж, если одеваешься в сэконд-хэнде. У меня длинные черные хайры, и в старых черных шмотках я хожу, как этакий Бандырас, как Оззи Осборн недорезанный. Вроде, и не так стесняешься, что бедный. Вроде, круто. Правда, пока я не отпустил волосы, меня в одиннадцатом классе дразнили Бэтмэном. Я уверен, что со стороны выгляжу смешно, хотя даже мама говорит, что я стильный. От меня несет дешевыми понтами, я-то знаю!

У Наташи своя трехкомнатная квартира на 4-й линии, я там был не в первый раз. У нее в гостях было до хуя платников из нашего вуза, которые отрывались под тошнотворное сочетание Моби и «Руки вверх», пили не самый дешевый алкоголь и вообще радовались жизни. Насколько я понял, несколько девиц были с юрфака, очень приличные девочки из приличных семей (еще бы!) Они бы мне даже понравились, если бы три раза не спросили, откуда у меня такая экзотическая внешность (совсем как Антонио Бандерас!) По-моему, я их разочаровал, когда сказал, что я жид пархатый. Одна из них была светлой еврейкой с большими голубыми глазами, она поморщилась от «жида», но промолчала.

Я не знал, что мне там делать. Я в ночном клубе не могу высидеть больше часа, но даже в ночных клубах такой отстой не гоняют. Я попытался слинять, но меня не пустили девицы с юрфака. Тогда я выпил, чтобы хоть немного почувствовать себя как дома. За окнами давно стемнело (была зима). Я подумал, когда же наконец эти чувихи побегут по домам (и как я побегу пешком до Купчина в косухе и тонком свитере, если метро закроется), но они не торопились. Что-то подсказывало мне, что все эти дегенераты будут тусоваться до утра под свой Ноги вниз. Я бродил по жлобской капиталистической хате со стаканом мартини в руках и случайно наткнулся на акустическую гитару в чехле. Ее принес парень, который сейчас лежал в отрубе на кухне. Все так нажрались, что не сразу заметили, как я выключил музыку и стал играть. Пока я настраивал гитару, они что-то вякали дурными голосами про то, что я себя веду бесцеремонно. Я начал с Визбора, его культурные девочки любят. Чувихи мало-помалу начали подтягиваться ко мне и строить глазки (по пьяни, конечно, трезвые на таких, как я, не западают). Мы с ними вроде как нашли общий язык, и я перешел на классический русский рок.

Помню, когда мне было пятнадцать, мы с другом Мишей мечтали накопить на шмару, чтобы она нас всему научила. Мне и в голову не приходило, что я могу кого-то закадрить просто так. Я и сейчас удивляюсь, что такой, как я, кому-то нравится за высокий рост, длинные хайры и дешевые понты. Дуры они все-таки, бля буду.

Лучше бы я тогда сидел тихо и слушал эту херню. И не высовывался. Приятно, конечно, познакомиться с девушкой, но не так, и не с пятью сразу. Они захотели танцевать, и я поставил свой подарочный диск. Эти приличные девушки немного одичали от древнего панк-рока. Потом я сдуру снял свитер, изображая стриптизера; они потребовали снять футболку. Я отказался – они сняли ее сами. Потом еврейка спросила, кто же я все-таки по национальности, и я честно ответил.

— А правда, что арабы круто трахаются? – Спросила одна из них, рыжая, в дорогом кожаном костюме.

— Не знаю, как насчет других арабов, я с ними не ебался, - попробовал пошутить я, но получилось не смешно. Четыре девицы уже раздевались. Еврейка оказалась скромнее – ортодоксальное воспитание, видимо, дает о себе знать. У меня мелькнула мысль, что подлая Наташа не просто так меня пригласила, а как бесплатного мальчика для своих подруг.

Никогда бы не подумал, что не сумею справиться с четырьмя пьяными богатенькими суками, что они повалят меня на пол, разденут и изнасилуют, что у меня на них будет стоять, как каменный. Что они меня протрахают час, а я от стресса так и не смогу кончить. Может женщина изнасиловать мужчину! Даже накачанного двадцатитрехлетнего арабского еврея, который бегает по утрам и когда-то ходил на кун фу. Больше всего меня взбесило, что я вроде бы и не хотел, а этот гад все равно стоял, предатель дружбы! И эта голубоглазая овца сидела в кресле, смотрела и покуривала, как будто тут для нее шоу устроили, для этакой хозяйки жизни, которая сама мараться не хочет.

Чувихи со мной наигрались и побежали рассказывать Наташе, которая занималась тем же самым в другой комнате, шмара чертова. Не знаю, какого хрена я в этот момент подошел к двери. Ручка двери оказалась с замком — наверное, Наташа хотела, чтобы все ручки были одинаковыми, как в ванной и в сортире. Зря, потому что я тут же ее запер. Нечего из меня делать самца для групповухи. Этой, в кресле, надо было сидеть тихо. Не надо было говорить, что из меня бы вышел хороший порноактер. Я озверел, заорал, что они сами бляди, и я сейчас ей покажу, из кого выйдет порноактриса. Разодрал на ней платье, колготки, она кричала, и вся протрезвевшая компания колотила в дверь. А не хер ставить итальянские дубовые двери, мать вашу! Я не обратил внимания, что у меня не сразу вошел, думал, ей больно, потому что я беру ее грубо. А когда понял, почему ей больно, почему не входит, это было как взрыв, по всему телу прошла дрожь, и я кончил так, как до этого не кончал ни разу в жизни.

Она рыдала на полу, застланном мохнатым синим ковром, пытаясь натянуть разорванные колготки, но у нее не получалось. Я сам оделся в мгновение ока, помог ей надеть эти колготки, от которых все равно не было уже никакого толку. У нас обоих дрожали руки. Я сообразил, что за дверью стоят здоровенные протрезвевшие юристы, и эти бляди на меня настучали, и все уже сообразили, что я изнасиловал их подружку-целку, и просто так меня не отпустят – как минимум, со сломанным шнобелем.

Угар понемногу проходил, и до меня дошло, что одно дело – насадиться на парня, который не совсем против, и совсем другое – изнасиловать девственницу. За это мои библейские предки меня бы убили, и кровь моя была бы на мне. Я понимаю, в каком веке мы живем, но все-таки я не должен был этого делать. Интересно, эти бугаи перестанут топтаться под дверью? Они что, до утра там простоят?

— Открывай, мудак арабский! – Донеслось из-за двери. – Открывай, все равно выломаем… Послышались удары по ручке. Качественный был замок, обычно такие можно открыть, если вывернуть ручку с силой.

Я знал, что поступаю по-козлиному. Обнял девушку и поцеловал в губы. Напиздел, что влюбился с первого взгляда, и шепотом просил прощения. Кстати, если бы я не нажрался, я бы сразу заметил, что она не такая, как эти четыре, просто осталась посмотреть, потому что никогда такого не видела. Она бы мне даже понравилась при других обстоятельствах. Я говорил, говорил, а сам надевал на нее чью-то шубку, валявшуюся до этого на подоконнике.

— Пойдешь со мной?

— Да…

— Только очень быстро, ладно? Сможешь?

— Не знаю…смогу, наверно…

Она действительно оказалась нормальной девушкой. Я подтащил ее к выходу, взял левой рукой под горло, резко открыл дверь, отчего двое юристов-недоучек рухнули в коридоре, метнулся к входной двери. Если бы она не открыла замок (я сам не смог бы), лежал бы я сейчас где-нибудь с сотрясением мозга и сломанными руками. Мы так бежали, что она не сразу заметила, что босая. Я нес ее на руках, не зная, куда.

— Надо вызвать такси…

— Прости, я должен был найти твою сумочку, наверное. Где ты живешь?

— На Петроградской.

Я сообразил, что, хоть она и легкая, я ее туда точно не дотащу, если только не стану Терминатором. И стоял с изнасилованной девушкой на руках, как жених с невестой после загса, на углу Большого проспекта и 1-й линии. Как полный мудак. Не знал, куда ее посадить или положить. Было самое глухое время – пять утра, ни одной машины, на улице – никого, даже кошки где-то попрятались от мороза. Я подумал, что зря убежал, может быть, удалось бы с ними разобраться по-хорошему. Все подъезды в округе были на кодах с затертыми кнопками, и я запарился их подбирать. Девушке было холодно стоять, пока я возился с замками. Пальцы так одеревенели, что уже не могли нажимать на кнопки. Я снова взял ее на руки и подумал, что если руки не отмерзнут, то точно отвалятся от такой тяжести. И когда я уже решил добровольно сдаться вместе с девушкой в отделении милиции, со стороны набережной послышался шум мотора. Я выбежал на середину дороги, и джип затормозил. Водитель, видимо, просек, что мы в глубокой жопе, и довез нас до ее дома. Она не пустила меня погреться (а я не стал бы напрашиваться). Я дождался открытия метро, вернулся домой, не разбудив маму, и месяц проболел пневмонией.

***

Может, и хорошо, что проболел. Я нутром чуял, что эта корова Наташка уже растрепала про мои дела не только всей группе, но и всему курсу. Когда я шел из поликлиники, случайно увидел на помойке корпус от компьютера. С материнкой и процессором. Слоты были немного погнуты, сразу видно, что им владел ламер, который в харде не рубил ни хрена. Дурак какой-то, но большое, огромное ему спасибо. Я благодаря таким, как он, уже четвертый комп собираю дома. У кого стрый саунд выпрошу, у кого – видяху, шлейфы старые (вставят не тем концом, и думают, что не работает). Три штуки я загнал у себя в группе. С монитором у меня напряженка, стоит хоть пятьсот рублей отложить, мать тут же поднимает такой жуткий вой, что хочется умереть, так что у меня нет не только монитора, но даже цветного телевизора. Приходится играть в клубе, а работы печатать у друзей. И ведь я мог бы ничего не отдавать ни ей, ни бабушке, тратить на себя то, что зарабатывал админом, на сборке в «Свеге», на дивидишках. В моих руках перебывали тысячи компов, а дома нет ни одного. Вообще, тяжело жить с ней в одной комнате. Особенно когда болеешь. Особенно когда тебя, взрослого мужика, пилят за то, что пришел после двенадцати.

Я старался забыть о том, что сделал, но знал, что мне не дадут забыть. Я пришел на факультет уже на зачетной неделе, чтобы не проебать свой красный диплом. Ноги будто не хотели нести меня туда, где сидели девчонки из моей группы. Смотрели на меня косо и с каким-то нездоровым интересом.

- Где был, настоящий мачо? – Спросил Шурик.

- В пизде, – скромно ответил я, - тебе-то какое дело? Болел…

- Выйдем, покурим?

На улице Шурик поинтересовался, правда ли, что я отымел пять телок за раз. Я сказал, что нет, гонят про меня дуры всякие. Если бы я и правда так мог, то уже весь курс бы перетрахал, а у меня и в группе-то девушки не было. Кстати, чистая правда. У меня никогда не было своей девушки, мне ее и привести некуда. Так, случайно знакомился и ебался на разных концертах и вечеринках.

— Да не парься ты, это же круто! Ты теперь национальный герой. – Сказал недоверчивый Шурик. – У тебя теперь такая репутация, что они сами на тебя будут надеваться.

— Да не хочу я, чтобы они надевались, что я, Тарзан какой-нибудь?

— Я бы не отказался быть таким тарзаном.

— Иди ты на хуй, чтобы я больше об этом не слышал! Тебе что, хачиком быть хочется, да? Ты знаешь, как переводится «мачо»?

— Ну?

— Животное. Я не хочу, чтобы меня считали животным, понял? – Я стоял по щиколотку в луже со льдом и мокрым снегом, была оттепель. Топнул ногой, и брызги полетели на его новые джинсы.

— Ладно, забили. А правда, что ты целку пробил?

— Гонят. Гонят дуры всякие. – Мне на голову упала капля с крыши, и я закашлял. Мне вдруг захотелось умереть от туберкулеза.

— Да-да, конечно! Ты не пробивал, она сама насадилась. Пойдем, холодно тут.

И я возненавидел и Шурика, и Наташку, и это приземистое грязно-желтое здание, где мне учиться еще полтора года. Не фак, а тюрьма какая-то, даже решетки на окнах. И тему диплома решил поменять. Противно мне стало возиться с этим Шопенгауэром, как-то он мне стал напоминать меня самого. Закомплексованный был мужик. Займусь лучше дневниками Толстого, буду изучать влияние восточной философской и религиозной традиции.

Прошло два месяца со времени этого проклятого дня рождения. Сессия, потом каникулы. Я все время проигрывал в уме эту сцену и представлял, что было бы, если бы я что-то сделал по-другому. Например, если бы не был такой тряпкой, предложил бы этой еврейке проводить ее домой часов в одиннадцать, а не остался бы в этом отстойнике. И прекрасно знал, что ничего уже не исправить. Мог бы спросить, по крайней мере, как ее зовут. Действительно, животное. Говорят, что у нас, евреев, врожденное чувство вины. Неправда. Не врожденное, а приобретенное. По заслугам.

После каникул я впервые заговорил с Наташей. Хотел узнать, как там эта девушка.

— Какая девушка?

— Сама знаешь!

— А, Дора?

Ни хуя себе имя… Она, наверное, на самом деле даже не Дора, а Двойра.

— А фамилия у нее какая?

— Не помню, она говорит, такие фамилии бывают только у семей раввинов.

— Леви?

— Да не помню я!

— Может, Левина?

Бля, надо же было так попасть! Может, она – дочка какого-нибудь хасида. Они ее, наверное, убьют, если узнают. Ну, не убьют, конечно, но такое устроят, что ей самой жить расхочется.

— Ей надо с тобой встретиться. Можно, я ей дам твой телефон?

— Давай лучше я ей позвоню.

— Ей нельзя звонить домой, у нее родаки странные.

— У меня тоже странные. Что, теперь вообще телефоном не пользоваться?

— У нее ёбнутые родаки. Не умничайте, Ватсон, сосите.

И она убежала. Дома бабушка сказала, что мне звонила какая-то девочка. Я наврал, что по поводу компьютера, потому что всех в моей группе она по голосам помнит. Что мы вместе ходили на информатику, и теперь она меня просит установить новую саунд-карту. Корова старая, нечем больше заняться кроме как за внуком шпионить! Бабушка ни слова не поняла, слелала умное лицо, покивала и пошла в магазин. Я не очень представлял себе, зачем эта Дора меня ищет. Может, она поверила, что я воспылал к ней страстью и думает о таком роковом восточном мачо, думает все больше и больше, представляет себе перед сном, как я ее трахаю, короче, влюбилась на почве того, что долго не видела. В некий образ. Интересно, что ей сказали родители, когда она вернулась в разорванном платье и чужой шубе? Когда позвонил телефон, у меня заболело сердце, а это оказался какой-то дебил малолетний, поорал и трубку бросил. И так три раза. На четвертый раз в трубке долго молчали, и я сам грозно прорычал:

— Иди на хуй, малолетка! Еще раз позвонишь – найду по базе и глаз на жопу натяну!

— Я не туда попала? — Испугалась Дора.

— Извини, мне тут какой-то ребенок весь вечер звонит.

— Все равно нельзя так с ребенком!

— Ладно, ты хочешь со мной встретиться?

— Давай, у Наташи.

— Только не у Наташи!

Мы договорились встретиться завтра на Василеостровской. Какой-то я стал нервный. Снова зазвонил телефон, это был тот самый сопляк малолетний. Я положил трубку рядом с телефоном и пошел разбираться со старым монитором, который выпросил у девчонки в группе, когда помогал выбирать и тащить жидкокристаллический. И винт старый у нее забрал на два гига. У Светки теперь на 250, у меня сердце кровью обливалось, когда я ей новый винт ставил. Она в шутку предложила расплатиться натурой, я прикинулся валенком и под шумок унес монитор, сделал вид, что не понял, какой такой натурой. У нее, между прочим, в этот день родители уехали в Кавголово на лыжах кататься. Может, это была и не шутка. А монитор был не сломан, это она яркость по дури установила на нуле и жаловалась, что плохо показывает. У меня теперь так показывает! Господь да благословит лохов.

***

Я опоздал на встречу. Дора оказалась даже симпатичной, только мне такие все равно не нравятся. Не люблю, когда девушка ведет себя как тряпка. Долготерпение, блядь. Другая бы на следующее утро позвонила и расставила все точки над i. И глаза огромные и скорбные, как у Мадонны Литта, и смотрит так, будто она святая, а я козел.

Я сказал, что меня зовут Рома, а она представилась Дашей Левиной. Даша так Даша. Мы не знали, куда пойти, и просто гуляли по Большому. День был теплый, и лед на тротуаре был покрыт тонким слоем воды. Я бы убивал таких дворников. Дора сказала, что не злится на меня, но я ей подложил большую свинью, и она не знает, что делать. Оказывается, на Петроградской живут не ее родители. Там живет какой-то брат, бизнесмен. Она вернулась домой вечером и сказала, что шубку и сапожки он подарил. И что он ее забрал оттуда вечером, как они и договаривались. А ее родители живут на Союза печатников, и дедушка у нее – раввин. И у нее уже два месяца нет месячных. Только несколько капель. И она боится. Я спросил:

— Можно посмотреть?

Она показала живот. Ремень на брюках буквально врезался в него, и я подумал, что не нужно ей так утягиваться.

— Слушай, я тебе все равно сейчас не могу помочь. Может, расскажешь родакам? – Я представил вдруг своего папашу-араба. Представил, что этот ребенок будет как я, если я слиняю. Задолбанный религиозной матерью-одиночкой, от которой, к тому же, отказалась вся семья. И будет всю жизнь меня ненавидеть. А если не слиняю, у нас будет крепкая студенческая семья на мою зарплату, причем я буду вкалывать с утра до ночи, ночью буду админом в клубе, а жить будем в общаге. Спасибо. Вряд ли удастся доказать этому деду-раввину, что ребенок семимесячный.

Я изложил ей все эти соображения, а про себя добавил, что не так уж ее люблю (вернее, она мне вообще не нравится), что у меня и так жизнь — дерьмо, и не хочется ее ломать окончательно. И намекнул, что аборт будет в этом случае наиболее приемлемым вариантом. Блядь, не могу смотреть, как девушка плачет.

— Ну ладно, не надо аборта, я – дурак, и козел, и ЧМО, и мудак, и сукин сын!

Она тяжело дышала.

— Ладно, давай я сам скажу твоим родакам, что я твой парень! Мы живем не в каменном веке, пусть смирятся с этой мыслью. Ну успокойся, все будет нормально. — Я обнял ее и поглаживал по пушистым волосам. Она была какая-то уютная девочка, и я подумал: может, действительно у меня с ней что-нибудь получится. Может, я ее полюблю сильнее, ребенок нас свяжет, и все такое. Хуйню подумал. Я ее не знаю даже.

— Нет, не будет все нормально! – Она забилась в истерике. — Не будет все нормально! Наплевать тебе! Ты меня не любишь! Я лучше одна его рожу! Не надо мне твоей жалости! Пошел ты со своей помощью знаешь куда?

Она вырвалась и неуверенным голосом культурной девочки добавила:

— На хуй… Иди ты на хуй! – И побежала по льду к трамвайной остановке. Внезапно она поскользнулась и упала, встала и побежала дальше, снова поскользнулась. Я бежал за ней. Она остановила маршрутку, запрыгнула в нее, а я побежал следом, как дурак. Не догнал, естественно. Но потом маршрутка затормозила где-то вдалеке, Дора вышла из нее и присела на цоколь ограды Румянцевского садика. Я несся к ней, как ненормальный.

— Расстегни джинсы сейчас же! – Я понял, что ей стало плохо, для этого не надо быть профессором. Я сам расстегнул ее пояс. Расстелил свою куртку и посадил ее спиной к ограде. Она стала заваливаться на бок, сознание потеряла. Я носился как ненормальный по тротуару, кидался на людей с мобильниками и просил вызвать «скорую». Рядом с ней собралось уже человек десять, а я все еще просил вызвать. (А мог бы влезть в маршрутку и съебаться оттуда поскорее, и мне этого очень хотелось.) Может быть, если бы она не вырубилась тогда, я бы не понял, как я виноват перед ней, и что я должен хоть сдохнуть, но чтобы с ней было все хорошо. Но все уже не могло быть хорошо. Этих сучьих медиков не было полчаса (хотя не они сучьи, а я, по идее, главный мудак), я метался около нее, пытаясь поймать такси. Она очнулась и скрючилась от боли. Потом ее повезли в Покровскую больницу, а я пошел туда пешком — меня не пустили в машину. Как я и думал, это был выкидыш. Кровотечение они остановили. Я всю ночь просидел в вестибюле. В больнице не было мест, Дору положили в коридоре, и утром она сама оттуда сбежала, я довез ее до дома. Всю дорогу обнимал ее и вообще вел себя как образцовый парень. И вдохновенно напиздел, что у нее еще будет ребенок, и я его лично сделаю, если она простит меня и согласится выйти за меня замуж. Она неуверенно согласилась, хотя я бы на ее месте такому парню в глаза наплевал.

Мы встречались уже около трех месяцев, хотя я прекрасно понимал, что такая девушка – не для меня, я ничего не могу ей дать. Разве что явится какая-нибудь хренофея и превратит меня в хренопринца. Ей на карманные расходы в день доставалось около шестисот рублей (чтобы не сорила деньгами) и, как я узнал позднее, у нее была своя «девятка», но она боялась ездить зимой, потому что водила не совсем уверенно. Я все еще не мог понять, что она во мне нашла.

Я не трогал ее, пока она сама не попросила. По-моему, это было честно. Была уже весна, мы мотали последние пары, уезжали за город и занимались любовью в машине, в полях и перелесках. И я играл ей на гитаре. Я был очень осторожен и старался доставить ей удовольствие; она оказалась на редкость развратной, я не думал, что у нее такой темперамент. Я чуть не получил четверку на экзамене, но культуролог сжалился надо мной за прежние заслуги и посоветовал меньше вертеть хвостом. (Так и сказал! Может, синяки под глазами заметил?)

Доре не нравилось, что я заходил за ней на юрфак, и она не спешила представить меня родителям. Сначала я подумал, что она меня стыдится. Зря. Когда я пришел в четвертый раз на ее факультет, то очень об этом пожалел.

— Это ты, рокер хуев? — Мордатый однокурсник стоял у меня за спиной. — Пошли, козлина, разберемся. – Он заломил мне руку, я вывернулся.

— Парни, это тот хачик, который Дашку выеб! – Подбежали еще трое амбалов-правоведов.

— Ты что, хачина, и правда тупой? Если еще раз сюда сунешься, я тебя инвалидом сделаю.

На вахте никого не было, и они потащили меня по паркетному коридору в туалет. Избили не так уж сильно, так, ногами отпинали со всей дури. Я не очень-то отбивался, но тоже пару раз врезал гадами, мордатому достал до подбородка.

— Слушай внимательно, хачик, еще раз полезешь к Дашке – убью! – Сказал мордатый, держась за челюсть.

— Я не только хачик, но и жид пархатый, я ее ебал и буду ебать! И сейчас ебу, так что отсоси, ЧМО. — Я поднялся с пола и прислонился к стене.

Мордатый мститель отчего-то смутился, промямлил: «Не знал, что ты ее парень», и даже подвел к раковине: у меня кровь текла из носа и бровь была рассечена (у кого-то был перстень на пальце). Я наделал ему реверансов: типа, хрен с ней, с бровью, он меня правильно отпинал, но все-таки расизм – это не выход и т. д., и т. п. Короче, да здравствует дружба народов, меня зовут Рома и все такое.

— Козел ты все-таки, Рома, я ее с первого курса добивался. И не только я. Она тебе не шмара какая-нибудь. — Мордатый развернулся и вышел.

С этого дня она за мной заезжала, а я все равно иногда приходил на юрфак, потрепать этому Ване нервы своим потертым сэконд-хэндовским видом. И ничего, не убили.

А обидно, наверное, что рокер облезлый у них под носом их принцессу оприходовал; может, этот Ваня ее любил. Это он тогда в отрубе на кухне валялся и в групповухе не участвовал.

***

Я думал, что на этом козлиный период моей жизни закончится и наступит светлое завтра с ночными бдениями в интернет-кафе, сборкой компов и прочими способами прокормления молодой жены, привыкшей к большим карманным расходам. На шубку или сумочку я ей все равно, правда, не сумею накопить, но смогу расплачиваться за нее в кафе. Я слышал, где-то проводят соревнования по сборке системных блоков. Меня бы туда!

Козлиный период только начинался. Приближался ее день рождения, когда она решила познакомить меня с семьей. И намекнула, что я должен произвести хорошее впечатление (и надень, пожалуйста, что-нибудь более приличное). Я и так выкраивал деньги как мог, в прошлом месяце не донес до мамы четыре тысячи (апельсиновый сок в ночном клубе и все такое). А тут еще поссорился с другим админом, и меня вышибли, потому что он – сын хозяина. Я понимал, что для этого чертова дня рождения нужен еще хренов подарок, чтобы не выглядеть лохом перед всякими тетями Сарочками и Ривочками. Где я надыбаю на него бабок до послезавтра? Тут компактом не отделаешься.

Я попытался устроиться в интернет-кафе на Невском, они были согласны, но деньги-то все равно будут только через месяц. Было где-то десять вечера, тепло, я прогулялся мимо Катькиного садика, где эти уличные художники тусуются. Какие-то парни били приличного на вид мужика лет тридцати восьми. Я не подумал, что здесь не то место, где гуляют правильные парни, и помог мужику отбиться. Больше, правда, менты помогли, но и я тоже. Спасенный был изысканно любезен, предложил подвезти и все такое.

Я, как последний лох, пошел к его машине, это оказался бежевый «ягуар», скромный, но со вкусом. У меня уже мелькнула мысль, что мужик – гомосексуалист, но я не привык плохо думать о людях. Рафинированный чувак предложил выпить где-нибудь, я согласился на халяву. В конце концов, не набросится же он на меня. И вообще, гомофобия – тот же расизм. Мы выпили, поговорили о Достоевском, о неоплатониках, о его бизнесе. Оказалось, между прочим, что он – кандидат наук, юрист и еврей, хотя и светловолосый. Точнее, я выпил, а он – за рулем. Мы снова сели в машину. Я так устал, что уже не обращал внимания на его комплименты по поводу того, у кого такие длинные волосы, стройные ноги, и кто напоминает ему юношей с фресок Микеланджело. Спасибо, что не Бандераса, меня это так заебало! Я ему намекнул: «Не давайте мне советов, лучше помогите материально». Он намекнул, что ему было бы жалко со мной вот так расстаться. Я намекнул, что у меня есть девушка, хоть она мне и не особенно нравится. И по пьяной лавочке рассказал про свои проблемы с этим чертовым днем рождения. Проклятая халявная выпивка! Главное, это был действительно очень милый, вежливый парень, образованный, с довольно приятной мордой, не манерный, как другие пидоры. Он меня не пытался изнасиловать, но, наверное, очень хотел. Я бы сам хотел быть таким, как он, только не голубым, конечно. В сущности, это я попросил у него денег. Он не сделал со мной ничего такого, как и обещал, просто отвез к себе и сделал мне минет, как благородный сэр Элтон Джон. Самое поганое – не это, а то, что я сам тогда возбудился, гуманитарий хуев, философ драный! А он бы мне, наверное, и так денег дал.

Утром он не только всучил мне баксов триста, но и отвез в какой-то жлобкий магазин и купил костюм. Мне было не так стыдно, как я ожидал, потому что болела голова, и вообще, один раз – не пидорас. Он пообещал, что устроит меня на нормальную работу, и дал визитку. Какой-то там Койн Борис Давидович.

Я заметил: «Вот, мол, фамилия раввинов». Он как-то помрачнел и сказал, что уже нахлебался досыта от этих раввинов – от отца и деда. Дед его даже проклял, и он с ним не общается. Вообще из всей семьи с ним дружит только двоюродная сестра.

Я распрощался с ним, намереваясь больше не встречаться и поменьше бывать на Невском.

На следующий день был этот сраный день рождения. Он прошел в целом нормально, и ее пейсатый папаша сделал комплимент моей семитской внешности: «Не часто встретишь такой чистый тип». Кто-то посигналил на улице. Даша подбежала к окну, ее отец состроил недовольную морду и сказал что-то про паршивого выкреста и извращенца. Я тоже подошел к окну и узрел машину моего педика и самого педика с цветами в руках. Даша потащила меня вниз, сказав, что ее брат немного «не такой», но мне понравится, хотя такому красивому парню надо от него держаться подальше. Он ее поздравил, сунул ей конвертик и извинился, что ничего не смог придумать; она меня представила, он сказал: «очень приятно; Борис» и пожал мне руку. Я бы за это ему дал «Оскара». Он по новой спросил, где я учусь, пожелал нам счастья и уехал.

На самом-то деле не уехал, ждал меня на Театральной площади. Уверял, что ему тоже очень неловко, он никогда ничего никому не расскажет. Мне от этого было не легче.

***

Теперь у меня есть своя добрая фея. Фея, которая сразу поняла, что это я тогда изнасиловал Дашу. Он не стал, разумеется, бить мне морду, это было бы глупо, да и не такой он человек, чтобы морды бить. Впоследствии он помог нам с квартирой. (Точнее, купил и обставил перед свадьбой.) Устроил меня на работу (на правах шурина, конечно), хотя подчиненные за глаза прозвали меня его секретуткой. Они все знают, что он – гей, какой-то козел даже раскидал на работе фотографии; может, некоторые и ревнуют, хрен их знает, через какое место они сами туда попали. Как он с этим живет? Я бы после этих фотографий с собой покончил. Мы с ним подружились, хотя, разумеется, между нами больше никогда ничего не было. Не верите?

Даша снова ждет ребенка. Мы его будем крестить в православном храме. Я пишу кандидатскую. Моя жизнь полностью наладилась, и я так хочу сдохнуть!

Copyright © Упырь Лихой, 2003-12-10