Собачья шерсть

(Упырь Лихой)

— Посредственность. — Зина отпила из бокала и прищурила монгольские глаза. На картине были намалеваны железные дровосеки, которые кружились в пляске Матисса. Рядом висела табличка: «Роман Калинов. Технодэнс».

Калинов стоял у нее за спиной, и Зина прекрасно знала, что задрот Ромочка ее слышит.

— Никакой фантазии, — добавила Зина. — Это общая беда так называемых постмодернистов — роняют слюну на чужие шедевры. А своего создать не могут. Правильно, Василий Алексеич?

Зина выжидающе взглянула на члена жюри.

— Не могут, — кивнул седой искусствовед. Он тоже отпил из бокала и уставился на дровосеков.

— Искусство должно отражать жизнь, нашу с вами реальность, насущные социальные проблемы, — продолжала Зина. — А это какая-то полупрофессиональная мазня. На первом курсе изофака какого-нибудь пединститута и то рисуют лучше.

— Лучше, — вздохнул искусствовед. — Простите, вы не помните, где здесь у них уборная?

— По коридору направо и сразу за лестницей, — подсказал Калинов.

Все это время он разглядывал необъятную Зинину юбку с узором «индийский огурец». Больше всего раздражала эта колхозная юбка. «Наверное, другие перестали налезать, — думал он. — Бедняжке нечего надеть». Огурцы напоминали о вечерах его ранней юности с треньканьем на гитаре, коктейлем из водки с инвайтом и песенкой про брезентовое поле, на котором трудится корейский паренек по фамилии Цой. Гопницы тех лет носили ситцевые юбки, «кроссы» и колготки в сеточку, а сверху напяливали бесформенный джемпер «с напуском». Даже прическа Зины была оттуда — художница упорно красила волосы в черный цвет, делала «химию» и начесывала челку.

Роман уже представлял себе новую картину. Две колхозницы уныло копают картошку под дождем, а третья сидит на мешке, накрывшись брезентом, и сосет соленый огурец. Этот шедевр будет символизировать вымирание российской деревни. Рома не был уверен, что Зина согласится позировать, и тайком снял ее на сотовый. Она как раз подходила к бармену за добавкой.

Зина глотала сухое шампанское и разглядывала оператора с местного ТВ: он стоял рядом с картиной ее мужа и снимал журналистку. Та записывала дежурные фразы начала репортажа. «Надо притащить Ваню, — соображала Зина, — вдруг они захотят взять интервью?»

Сам Иван никуда не торопился, он торчал у выхода с коньячной рюмкой в руке и разглядывал публику. Рядом топтался художник Сливко и что-то рассказывал противным фальцетом, прихлебывая коньяк. Сливко попытался чокнуться с Зининым мужем, но рюмка Вани была уже пуста, и Сливко плеснул туда из своей. Иван пробормотал:

— Мне хватит.

Он поставил рюмку на большой мраморный камин в стиле «модерн» и деловито направился вглубь зала, как будто кого-то искал. Со Сливко ему пить не хотелось — тот недавно опозорился на всю академию, когда пытался отсосать у пьяного студента. Правда, по взаимному согласию, но все равно это было некрасиво и неэтично.

Жена на лету схватила Ваню за руку и поволокла к телекамере.

— Это Иван Дементьев, — Зина поставила мужа перед журналисткой. — Он автор картины «Русская жатва». Возглавляет группу Новых Гиперреалистов.

Оператор, не говоря ни слова, двинулся дальше. Журналистка зыркнула на Зину диким взглядом и шмыгнула в сторону бара. Зина выпустила Ваню и как бы невзначай пошла вслед за журналисткой.

— А вы будете брать интервью у номинантов?

— Посмотрим. — Журналистка ухватила бокал шампанского, залпом выпила и побежала к оператору: тот как раз снимал инсталляцию Сливко под названием «Котики в контакте». Отсосник попал в объектив камеры и прикрылся левой рукой, растопырив пальцы.

По стеночке прочь от Зины, мягко ступая в синих кедах, пробирался ее давний приятель Вася Огрызко, гей-фотограф. Остальные камеры повернулись к входу, где белело костлявое лицо известного актуального художника, почетного члена жюри.

Зину передернуло от ненависти: этот выскочка сплагиатил Ван Гога, отрезав себе мочку уха, прибил свою мошонку к щели между булыжниками на Красной площади, зашил себе рот — одним словом, воспользовался всеми шаблонными трюками, на какие только способна скудная фантазия «современного художника». А за сожженную дверь его вообще следовало колесовать или растянуть на дыбе.

Выскочка заметил Зину на другой стороне зала, в его и без того диких глазах читался ужас.

— Не подпускайте ко мне эту женщину, — вполголоса сказал он организатору, который тряс его руку.

— Она жена Дементьева, — как бы извиняясь, напомнил галерист. — Я не мог пригласить Дурачка без Образины.

— К черту их, — махнул рукой актуальный художник. — Пусть тогда Иванушка ее держит.

Актуальный художник помнил тот случай в ЦДХ восемь лет назад, когда эта рослая женщина поколотила его зонтиком. Зачем, он так и не понял: в тот день все были пьяны. Кажется, он не так высказался о ветеранах Чечни, а может, Зинаида посчитала это оскорблением Вани, который месяц работал в Чечне фотокором — не бог весть какое геройство, но Дементьева очень этим гордилась.

Пока Выскочку фотографировали, а бармен отвернулся, Зина сперла почти полную бутылку брюта, чтобы скоротать говорильню на полтора часа.

Церемонию награждения открыла искусствоведша Ольга Медведкова, она десять минут трепалась обо всем и ни о чем, как Горбачев в далекие восьмидесятые. Зина осторожно налила шампанского из бутылки, спрятанной под юбкой, и поискала глазами мужа. Этот трус и подлец где-то скрылся. Скрипнула дверь, художница Ольга Суслова, отряхивая руки, протиснулась через толпу журналистов и встала у того самого камина в стиле «модерн», на котором уже еле помещались пустые рюмки и бокалы.

Зина не ждала многого от конкурса «Артобстрел», но было бы крайне унизительно уступить сучкам вроде Сусловой, Бадейко или Сливко. Ее собственную работу Выскочка отклонил, как «слишком обычную», еще на этапе отбора, хотя двухметровый рельефный портрет Муаммара Каддафи, сделанный из собачьей шерсти методом мокрого валяния, был идеален. Выскочка мстил за тот случай с зонтиком, хотя и корчил из себя беспристрастного ценителя. Еще бы, ведь сам он не умел даже рисовать, а не то что валять из собачьей шерсти.

Чтобы свалять этот шедевр, Зина полгода обходила знакомых, которые держали собак всех мастей, особенно помогли рыжий соседский колли и чау-чау с роскошными кремовыми мехами.

Зина знала, что на многих конкурсах победителям сообщают о решении жюри заранее, Ивану про главный приз ничего не говорили, но хотя бы первое место в номинации «живопись» он заслужил.

Второй выступала Зоя Смирнова-Шнайдер из Израиля, когда-то они с Зиной были хорошими подругами, пока не поссорились из-за Ивана. Шнайдерша долго распиналась о «Котиках» Сливко, которые, по ее мнению, походили на гидроцефалов и ясно говорили о том, что современное общество безнадежно больно, и мало того, умиляется своей болезни, всячески лелеет и развивает это уродливо-мещанско-быдляцкое состояние своей души. О «Русской жатве» Зоя отозвалась сухо, сравнив ее с работами Василия Шульженко не в пользу Вани. Зато похвалила Суслову и Васильева.

Третьей слово взяла Горшкова из Третьяковки — полная брюнетка за пятьдесят. Она говорила, в общем, правильные вещи, но Зина слушала ее вполуха, потому что успела поймать вайфай на айпаде, устроилась на свободном стуле в углу зала и строчила отчет в «фейсбуке». Сделав несколько фото, она успокоилась и уже не слушала своих товарищей, которые все равно не могли сказать ничего нового и интересного. За окнами быстро темнело и чернели голые ветки деревьев.

Выступил приглашенный космонавт, выступила чиновница из городской администрации, которая частично спонсировала конкурс — она бубнила о важности развития культуры и ее социальном значении. Мол, искусство объединяет нации и т. д., и т. п. Особенно долго она восторгалась участием представителей других регионов, как будто наличие художников в какой-нибудь Пензе или Воронеже было чем-то из ряда вон выходящим. Старичков-искусствоведов было просто не заткнуть, они подолгу мусолили «Морозное утро» Сусловой — пошлейший и примитивнейший пейзажик, который даже для такой бездари, как Оля, являлся редчайшим отстоем.

Глава оргкомитета зачитал послание премьер-министра, время близилось к раздаче мест и призов. Зина, успевшая вздремнуть над айпадом, дернула ногой и уронила бутылку, которая стояла на полу под юбкой. В ее сторону гневно обернулась школота с факультета живописи, где работала Зина. Встретив черный взор преподавательницы, студент вжал голову в плечи.

Выскочка на сцене откашлялся и сказал:

— Мы немного выбились из регламента. Уже было сказано много хороших слов обо всех номинантах, потому буду краток: «Котики» — это нечто! Сначала мы хотели дать им первое место в номинации «Скульптура», но и так понятно, насколько большое значение имеют «Котики» для современного искусства вообще.

— Да вы охуели! — бормотала Зина. Да я сама видела, как он покупал эту срань в сувенирной лавке в Крыму, он же просто приклеил этих вонючих котов на постамент и обвалял всяким говном! Он даже деревянную статуэтку сам вырезать не может, Дебрянский, ты совсем опух!

— Думаю, котики скоро захватят мир, — с улыбкой добавил Выскочка. — Первое место в номинации «Живопись» — Ольга Суслова, «Морозное утро».

Пока Выскочка говорил, Суслова с покрасневшей, масляной от радости рожей уже пробиралась к сцене вслед за Сливко. Так и знала, они сообщили ей заранее! И Бадейко пробивался между рядов, чтобы предсказуемо получить награду в номинации «Графика». Как Зина и думала, четвертую награду выдали Ломаско.

Выскочка смущенно добавил, что в связи с кризисом в стране оргкомитету пришлось отказаться от вторых и третьих мест, но для настоящего художника это не главное, его волнует только сопричастность к культурной жизни родной страны.

— Ах ты блядь, — прошептала Зина.

— Средства будут перечислены не сразу, — голос Выскочки дрогнул. — Но мы обязуемся сделать это в течение ближайших месяцев и способствовать дальнейшему продвижению работ наших финалистов. Уже сейчас мы связались с нашими коллегами из Европы и Израиля по этому поводу.

— Так я и думала, нихуя у вас нет, одни амбиции, — громким шепотом сказала Зина, так что ее услышали даже на передних рядах. Кто-то сдержанно захихикал.

«Какие вы все мерзкие», — думала Зина. Гости уже ломились в другой зал, где их ждал фуршет. Впрочем, «ждал» ¬— сильно сказано, если бы у фуршета была душа, он бы в ужасе думал, как оттуда исчезнуть. У Зины пропал аппетит, к тому же, она выпила почти два литра шампанского. Иван позорно свалил домой, не дожидаясь фуршета. Зина услышала смешок слева и обрывок фразы:

— Это Дементьева, щас пойдет всем доказывать, что главный приз надо было дать ее...

— Сильно ошибаетесь, — ответила Зина. — Меня не волнуют лохотроны. Собрались, попиарились, попили дешевого шампуня. Кстати, главный приз ваш Сосько не получит. Все бабки уже поделены так называемым оргкомитетом.

Зина пнула пустую бутылку и покинула зал через противоположные двери, в которые не ломился никто.

— И шампунь-то был говно, — бормотала Зина, запахивая дубленку и ловя такси. — Кого они этим жалким конкурсом пытались удивить? Сборище дилетантов и тупиц.

Бомбила подъехал очень быстро, и через несколько минут Зина оказалась дома.

— Ничтожество... — бросила она с порога.

Иван, уже в домашних штанах и тапках, отвернулся со страдальческим видом. Три дочери, унюхав, разбрелись по своим комнатам.

— Лиза, полюбуйся на своего отца! — крикнула Зина. — Твой бесталанный папаша не смог обойти старую дуру Суслову с зимним пейзажиком, ты такие в шестом классе рисовала.

— Мама, я занята, — ответила Лиза из-за двери.

— Вырастила трех кобыл, — пробормотала Зина. — Ни во что не ставят мать.

— Позволю себе напомнить... — откашлялся Иван. — Ну, чисто так, для справки, что я хотя бы прошел в финал. А кое-кого...

Зина швырнула ему в голову гипсовый бюстик Ахматовой, который старшая дочка отлила год назад, и удалилась в ванную. Лиза и Люба в это время подметали в прихожей.

— Твари, — бормотала Зина, раздеваясь. — Бесталанные твари, ничтожества, дармоеды и проститутки, сидящие на шее у государства и сосущие гранты.

Шумела вода. Зина залезла в ванну. Больше она не помнила ничего.

Когда Зина открыла глаза, она лежала в одних трусах на зеленом одеяле из верблюжьей шерсти в уродливый цветочек, а над ней неприятным холодным оттенком светила лампочка в металлической сетке. Зина вскочила с кровати. Кровать эта была с колесиками и поднимающимся изголовьем. «Послеоперационная», — догадалась Зина. Однако, никаких повязок на Зине не было.

И тут Зина, наконец, заметила железную дверь с зарешеченным окошком. За окошком стояла каталка с носилками, а рыжеволосая бабуля в белом халате возила шваброй, которую окунала в пластиковое ведро из-под краски.

— Эй, девушка! — крикнула Зина. — Как я здесь оказалась?

— Я сорок лет назад была девушка, — окрысилась санитарка и молча продолжила таскать швабру по коридору. Когда она помыла с одной стороны, то уперла швабру в ведро и так потащила его по полу, как будто собиралась играть в кёрлинг. — И, между прочим, у меня радикулит, — добавила санитарка, как будто это кого-то волновало.

— Почему дверь заперта? — крикнула Зина и подергала за ручку. С внешней стороны висел амбарный замок, грохот поднялся такой, что разбудил бы десять других санитарок. Бабуля невозмутимо продолжала размазывать грязь по полу.

— Пусть придет кто-то вменяемый из медперсонала! — потребовала Зина.

Мимо по коридору два сотрудника скорой помощи в пуховиках протащили бомжа-узбека, от которого воняло спиртом, дерьмом и чем-то кислым.

У Зины почему-то болело горло, как будто туда пихали твердый предмет. И вообще вся эта история кое-что напоминала. В Этой Стране творческий человек может ждать чего угодно, и Зина не раз писала об этом в фейсбуке и твиттере, но чтобы ее вот так похитили и заперли в неизвестной больнице — такого она не рисовала себе даже в самых смелых мечтах.

Справа по коридору стояла металлическая скамейка грязно-кремового цвета, на ней сидели узбечка с опухшими от синяков глазами, огромный мужик и молодой усатый дрищ с перевязанной головой. Дрищ одной рукой обнимал велосипед, а другой держал смартфон.

— И прикинь, эти дебилы не хотели брать мой байк в свою скорую помощь, — взволнованно жаловался дрищ. — Типа он будет лежать на улице, и его никто не спиздит. Ваще.

«Допрыгался, экстремал», — поняла Зина.

Когда дрищ закончил изливать другу претензии по поводу работы скорой помощи, Зина крикнула ему, чтобы одолжил телефон. Дрищ протянул смартфон через решетку. Зина позвонила Ивану, но муж не отвечал. Из остальных она помнила только телефон гея Огрызко, так что позвонила ему.

Тот ответил неясным бормотанием вроде «Кто это, почему вы мне звоните?»

— Это я, Зина Дементьева, не узнал, дурак? — обиделась Зина.

— Теперь узнал, — неприятным тоном ответил собеседник. — Чего надо?

— Идиот! Я в какой-то непонятной больнице, с камере, похожей на тюремную. Понятия не имею, как сюда попала, — начала объяснять Зина. — Я вообще заснула в ванне, а просыпаюсь, и я вот тут. Они все с ума посходили, держат меня за решеткой, и никто не подходит.

— А при чем здесь я? — спросил собеседник.

— Как это при чем? Свободного художника, твоего коллегу, насильно запирают в непонятное учреждение! Тебе, как либералу, должно быть не все равно!

— Вообще-то, мне все равно, — ответил собеседник. — Но я приеду.

— И обязательно возьми камеру! — предупредила Зина.

— Гадом буду, не забуду, — пообещал голос.

Зина вдруг поняла, что этот голос принадлежал совсем не Огрызко, Васька Огрызко — любовник Ромочки Калинова, а их номера телефонов отличаются всего на одну цифру, потому что они покупали их вместе. И надо же было ошибиться именно на эту цифру...

— Говори адрес, — потребовал Ромочка.

— Я не знаю, — Зина нажала на «отбой» и вернула смартфон дрищу. Еще не хватало, чтобы сюда приперся Калинов.

— Если кто-то попытается спиздить мой байк, кричите! — попросил дрищ, уходя на перевязку.

Конечно, Ромочка перезвонил велосипедисту и узнал адрес, а Зина снова начала трясти дверь, чтобы подошел хоть кто-то из врачей. Пробежавший мимо низенький еврей в белом халате сделал ей замечание:

— Вы мешаете нам работать!

— Так выпустите меня отсюда, и я не буду никому мешать! — крикнула Зина ему вслед.

— У нас сегодня очень много пациентов! Ждите! — проорал еврей, пробегая в другую сторону с пачкой бланков.

Зина продолжала стоять у зарешеченного окошка и трясти дверь, уставившись на противоположную стену грязно-фисташкового цвета.

Провезли еще одного бомжа — их складировали в соседней палате за блеклой синей занавеской, откуда воняло помойкой.

Блондинка в зеленом халате отдернула занавеску, встала у ближайшей кровати и заорала:

— Имя! Фамилия!

Бомж еле слышно бормотал что-то.

— Имя! Фамилия! — снова заорала блондинка.

— Дементьева Зинаида Абрамовна! — крикнула ей Зина. — За что вы меня здесь держите?

— Понятия не имею! — проорала блондинка. — Ждите своей очереди!

Бомжи мычали и ворочались с боку на бок, внятного ответа блондинка ни от кого так и не добилась.

— Вы же видите, они пьяны! — крикнула Зина. — Дайте бомжам поспать и узнайте, какого хера меня посадили в камеру. Сделайте хоть что-то полезное.

— Не учите меня работать, — блондинка задернула занавеску и ушла.

— Коновалы! Бездари! — крикнула Зина.

— Пошла на хуй! — крикнули из палаты с бомжами. — Заебала, сука тупая, дай поспать!

— Подойди, тварь! — крикнула Зина. — Подойди и повтори мне в лицо, как ты меня назвал!

— Обойдешься, — крикнули из палаты.

К изолятору подошел охранник — низкорослый седоватый мужичок с пропитым лицом, похожий на Стрелкова-Гиркина.

— Попрошу не выражаться, — сказал он.

— За что меня здесь держат? — спросила Зина. — Учтите, я ничего не сделала. Вы не имеете права лишать меня свободы.

— Если в изоляторе, значит, что-то сделала, — ответил Стрелков.

— И что я такого сделала?

— Понятия не имею. Может, зарезала кого-то.

— Не знаешь, так не лезь! — вспылила Зина. — Тебя бы так посадили, я бы посмотрела, как ты выражаешься!

Охранник отправился дальше по коридору и через пару минут вернулся со стаканчиком кофе.

— Я, сука, не могла никого зарезать! — крикнула ему Зина. — Я либерал и пацифист, а не быдло, живущее по понятиям и устраивающее пьяную поножовщину!

«А вдруг и правда зарезала? — промелькнуло в ее голове. — Буду теперь как Вождь Швабра у Кена Кизи...» Зине стало страшно. Ведь кроме нее в квартире находились только дочери и Ваня. «Неужели Ваню?» Кажется, перед тем, как пойти в ванную, она запустила в него чем-то. Но точно не попала. Иначе он не наговорил бы ей гадостей из-за двери. Хотя на это много ума не надо, можно и с разбитой головой. Когда Сливко в прошлом году ушибли башку на митинге, он еще давал интервью, истекая кровью. А Ваня? Значит, он позвонил в полицию. Или дочки... Какая низость!

А еще не далее как вчера они клеили коллаж всей семьей и смеялись, когда младшая, Катенька, сжевала букву «Ы», от чего язык у нее стал синим. Она полизала ватман, обрадовалась, начала нарочно макать язык в гуашь и развозить цветные слюни. Ваня сначала поморщился, потом отмыл дочу и сказал, что из Катюхи со временем выйдет неплохой перформансист. А позавчера они с Любой учили Лизу кататься на роликах, и Ваня сделал с нее несколько набросков. А позапозавчера Зина нашла для Вани выгодный заказ — фреску на всю стену для НИИ Полимеров. «Люди помнят только плохое», — подумала Зина и присела на кровать. Ей стало казаться, что потолок с жужжащей лампочкой становится все ниже, а стены сдвигаются.

— Я задыхаюсь! — закричала Зина. Она все кричала и кричала, что задыхается, а из коридора в ответ раздавался мужской смех. Зина бросилась к решетке и уперлась лицом в объектив.

Проклятый Ромочка держал камеру и снимал Зину.

«Ну и похуй на тебя», — решила она.

— Выпустите меня, я ничего не сделала! — заорала Зина и затрясла дверь так, что Ромочка отпрянул вместе с камерой. — Вы не имеете права удерживать человека! Шакалы! Шакалий оскал карательной психиатрии!

Зина услышала шорох осыпающейся штукатурки, по стене побежали трещины. Она все трясла и трясла грязно-белую дверь. Рома поснимал ее, затем переключился на понурую узбечку с посиневшими веками и забинтованной ногой, снял девицу с постепенно проходящим отеком Квинке и унылого Ивана, который приперся с большим пакетом Зининой одежды и стоял в дальнем конце коридора, стыдясь подойти поближе.

— Трусливые шакалы! — кричала Зина. — Вы держите меня за решеткой, потому что боитесь свободных людей! Шакалы! Шакалий оскал российской медицины!

Ромочка заметил Ивана, выключил камеру и подошел к нему поздороваться, потом они вместе пили кофе у автомата.

— А мне не надо? — крикнула им Зина.

— Врач пока не разрешил, мы тебе желудок промывали, — крикнул в ответ Ваня.

Санитарка шикнула на них, чтобы не будили воняющих в соседней палате пациентов. Ваня нехотя подошел ближе, Ромочка включил камеру и поставил ее рядом с окошком.

— Нахуя вы мне желудок промывали? — спросила Зина.

— Потому что ты наглоталась таблеток и пыталась покончить с собой, — объяснил Иван.

— Какая чушь, — рассмеялась Зина. — Я просто уснула в ванне.

— Ты укусила врача «скорой помощи», — промямлил Иван. — Он тебе толкал в горло кишку, а ты...

— Какую кишку, неуч, это называется «желудочный зонд», — поправила Зина. — Сам виноват, идиот, с хера он полез промывать желудок от того, чего нет? Так, всё, зови людей, чтобы открыли эту чертову дверь, мы едем домой.

— Им пришлось тебя пристегнуть... к ннносилкам, — заикнулся Ваня.

— А на черта было меня пристегивать к носилкам, когда я просто заснула в ванне??? — Зина снова рванула дверь, на макушку Ивана свалился кусок побелки.

— Зина, пойми, я следовал рекомендациям врача, — промямлил Ваня еще более жалким тоном. — Ты вела себя... немного агрессивно.

— Это не я агрессивная, а ты размазня, — отбрила Зина.

И тут Ваня повел себя странно. Вместо того, чтобы замолкнуть с отстраненным видом, он смело уставился ей в глаза.

— Я не размазня, а жертва домашнего насилия, — сказал он. — Я терпел твои выходки семнадцать лет. Вчера ты чуть не убила меня этим бюстиком Цветаевой...

— Ахматовой.

— Один хрен... Ты чуть не убила меня в состоянии аффекта. Я вынужден был защитить себя и детей.

— Вы полюбуйтесь, какую хуйню он несет! — Зина чуть не заплакала. — Лучшие годы своей жизни я потратила на тебя и на воспитание твоих детей. Меня звали в Израиль, в Канаду, в Австрию куратором проектов. Сколько выставок и конкурсов я пропустила из-за тебя! Я оплачиваю аренду лофта! Сколько дополнительных часов мне пришлось взять, чтобы дать тебе возможность...

— Знаю, знаю, — отмахнулся Ваня. — Но это не дает тебе права меня бить.

— Да кто тебя бьет, слабак? Разве женщина в состоянии побить мужчину? Это недоноски вроде тебя эксплуатируют женщин, сидя у них на шее, а ты еще нарочно выводишь меня из себя этим твоим молчаливым презрением. Ты меня опозорил вчера, оставив одну с этими... шакалами. — Зина всхлипнула.

— Ты вчера была очень даже в состоянии побить мужчину, — Ваня закатал рукав джемпера и показал ей синяки на предплечье. — Практиканту тоже досталось. Врача, как я уже говорил, ты не била, а кусала. Ты орала на весь дом...

— Еще бы, вы же вломились ко мне в ванную, как я должна была реагировать?

Ваня поставил пакет с одеждой под дверь, край юбки высунулся и оказался на полу.

— Подбери, а то запачкаешь, — сказала Зина.

— Знаешь, что! — взвизгнул Иван. — Я еду домой!

— Ну и пошел! Шакал... — Зина упала на кровать и разрыдалась.

Объектив Ромочки осторожно заглянул в камеру через решетку. Бесформенное тело художницы тряслось от рыданий на больничной койке. Иван, естественно, никуда не ушел, он только перебрался к кофейному автомату, чтобы не слышать оскорблений.

Вдоволь поснимав Зину, Роман оставил вторую камеру на штативе у изолятора, прокрался в соседнюю палату и запечатлел сопящих сивухой бомжей. Зина снова грохотала дверью и выкрикивала проклятья шакалам.

Рома снял облицованный старым белым кафелем больничный коридор и дремлющего за столом охранника, похожего на Гиркина.

— Выпустите меня! Шакалы! Я задыхаюсь! — орала Зина.

Гиркин очнулся и подпер подбородок кулаком, делая вид, что ему все равно.

«Хорошо, что камера нормально пишет звук», — подумал Рома.

— В этой стране можно безнаказанно похитить человека и посадить его за решетку! — кричала Зина. — Шакалы! Ненавижу вас всех! Шакалы! Шакалий оскал продажной власти! Шакалий оскал тоталитаризма! Шакалий оскал капитализма! Шакалий оскал массовой культуры! Шакалий оскал современного искусства!

Охранник постукивал ключами по столешнице.

— Я хочу в туалет, — внезапно сменила тему Зина. — Охрана, я хочу в туалет!

Гиркин поднялся с продавленного кресла, не спеша добрел до изолятора и отомкнул навесной замок. Выйдя в коридор, Зина заметила Ваню у кофейного автомата со стаканчиком в руке и Рому с камерой на штативе, про которого она совсем забыла. Пакет с вещами уехал в сторону вместе с дверью.

«Ну и нахуй вас всех, — подумала Зина. — Не буду одеваться только потому, что меня снимает голубой чмырь. Он все равно голубой».

Охранник довел ее до туалета. Зине действительно хотелось по большому, но туалетной бумаги в кабинке не было.

— У вас даже туалетной бумаги нет, — сказала Зина охраннику. — Нихуя у вас нет, одни амбиции.

Охранник молча потащил ее обратно в изолятор. Зина вывернулась и пнула его по яйцам, за что получила в ухо. Прибежавший на крики врач вдвоем с Ваней затолкал Зину обратно в камеру и швырнул на койку. Полусогнутый охранник пытался навесить замок, пока санитарка и Ваня прижимали дверь.

— Мы разводимся, — мрачно сказала Зина. — Поищи другую дуру, которая будет тебе и кухаркой, и агентом.

— Агент из тебя херовый, — буркнул Ваня.

— Попрошу не выражаться, — просипел Гиркин и защелкнул, наконец, замок.

Все ушли. Только Рома поставил камеру поближе к решетке и уселся на скамейке неподалеку, листая фейсбук.

Велосипедист вернулся с перевязки.

— Молодой человек, можно ваш смартфон? — попросила Зина. — Хотелось бы вызвать полицию.

Диспетчерша хоть и помялась, но вызов приняла: мало ли что может случиться в дежурной больнице? «Ну вот, они скоро приедут», — радовалась Зина. Потом она вспомнила, что менты вытворяют вещи и покруче, чем медики — например, насилуют несогласных с режимом бутылками из-под шампанского и ручками швабр. Но это был единственный шанс выйти из этой камеры, ведь никто не имеет права лишать человека свободы, кроме полиции, а медики и Ваня посягнули на чужую область ответственности.

В животе у Зины страшно урчало, прямо сводило внутренности. Ромочка по-прежнему листал фейсбук, временами ухмыляясь, Ваня сидел рядом с ним и рисовал в блокноте.

«Ну и рожи у них будут, когда приедут менты! — думала Зина. — А на Ваньку я еще подам в суд за насильственное заключение в изолятор».

Минут через двадцать больничный двор озарился синими вспышками, в коридор ввалились два огромных полицейских, неся шлейф холодного воздуха и мокрый снег на ботинках.

— Ну, выкладывайте, что тут случилось.

Ванька бросился им навстречу и торопливо начал объяснять. что его жена пыталась покончить с собой в состоянии аффекта, поэтому пришлось ее изолировать, чтобы она не причинила вреда себе и другим.

— Я не пыталась покончить с собой! — взвыла Зина. — Эти шакалы скрутили меня и притащили сюда! Выпустите меня отсюда!

— Гражданка, надо — значит, надо, — сказал один из ментов. — Оформим как ложный вызов?

— Да, пожалуйста, — Ваня сунул ему паспорта. — Видите ли, я ее муж. Судите сами, в каком она состоянии. Полностью невменяема.

— Шакалы! Выпустите меня отсюда! — Зина потрясла дверь. — Шакалье МВД!

— А вот за это можно и штраф, — пробормотал мент. — Учтите, гражданка, мы при исполнении. Если вас что-то не устраивает в этом учреждении, можете переехать к нам в КПЗ.

— Штраф — до сорока тысяч рублей, — добавил второй. — В ваших же интересах признать, что вы в состоянии аффекта.

Полиция уехала.

— Выпустите меня отсюда! — Зина снова затрясла дверь. — Пустите, ебаные псы! Шакалы, бляди!

— Ну и катись! — заорал вдруг охранник. Он с перекошенным от злобы лицом помчался к изолятору, сорвал замок и выволок Зину за руку. — Задолбала, либерастка херова, кому ты здесь нужна!

Он погнал Зину к выходу, оторопевший Рома с камерой поскакал следом. Зина хотела бы одеться, но пакет с вещами стоял в другой стороне и охранник пресекал все попытки пробиться обратно. Когда охранник выволок Зину на крыльцо с пандусом, они увидели там Ваню с сигаретой.

— Принеси вещи, болван, — сказала Зина.

В течение минуты из-за шока она еще не чувствовала холода, потом сообразила, что стоит босиком на снегу.

К пандусу как раз подъехала «скорая», бригада не торопилась — больной стало лучше, и она шла сама.

— Какого черта? — удивился врач «скорой» и привел врача-блондинку в пальто, накинутом поверх халата.

Зина все еще топталась на улице, ожидая свои вещи, охранник поглядывал на нее через стекло двери.

— Девушка, пойдемте обратно, — строго сказала блондинка.

— Вы с ума сошли? — ответила Зина.

— Тащите ее! — скомандовал врач «скорой».

Зина успела укусить обоих, пока ее несли обратно за решетку, а блондинка напоследок смачно ударила Зину по щеке.

— Фашистка! — крикнула ей Зина.

Врачиха тем временем поймала Гиркина:

— Какого лешего вы тут распоряжаетесь самовольно? — выговаривала она. — Назовите ваше имя и фамилию!

— Пушкин Александр Сергеевич! — отбрехивался охранник.

— Я все равно узнаю, и эту работу вы потеряете, — пообещала блондинка.

Охранник замолчал с устало-презрительным выражением лица, как будто его войска только что оставили Славянск на разграбление противнику.

— Выпустите меня отсюда, я ничего не сделала! — крикнула Зина. Ее руки тряслись, а ноги не держали, но она продолжала цепляться за решетку. — Вы не должны удерживать меня в этой камере, это нарушение моих гражданских прав!

— Проспись, — сказала санитарка.

Рома и Ваня зевали, раненая узбечка спала на скамейке рядом с операционной.

— Я хочу в туалет! — Зина легонько потрясла дверь. — В ее животе особо пронзительно заурчало, а во всем теле появилась очень странная легкость.

Никто не отзывался.

— Ну и срала я на вас! — Зина повернулась задом к Роминой камере, раздвинула ноги, и на пол полилась пенная коричневая струя. Она забрызгала дверь, стены, койку с зеленым шерстяным одеялом и вообще всё. Лужа коричневой жидкости потекла под дверь по неровному полу и вылилась в коридор.

Рома позвал санитарку.

— И насрала, и нассала, — горевала санитарка, толкая шваброй ведро. — Чего тут только не было, и шизики приезжали, и наркоманы, и белку ловили, но такое в первый раз.

— Так уж и в первый, — обиделся Ваня.

Рома отодвинул штатив и отошел, чтобы не мешать уборке. И очень кстати. Зина снова трясла дверь, стоя в собственном дерьме — ей было уже нечего терять. Трещины ползли по штукатурке, сыпалась краска, старые десятисантиметровые гвозди шатались. Зина, собрав все силы, бросилась на дверь и вылетела вместе с ней. Гвозди, куски стены и брызги поноса разлетелись по коридору, хлынула вода из раздавленного ведра. Даже на объектив попало немного, и Рома вытер его влажной салфеточкой. Санитарка со всей возможной скоростью заковыляла в сторону охранника.

Зина сама нашла душевую, оделась и ушла домой пешком, отказавшись от такси, которое вызвал Ваня. Рома увязался за ней: у него была куча вопросов.

— Ты не против, если я использую отснятый материал? — заискивал Рома, топая по мокрому снегу модными замшевыми ботами.

— Да на здоровье, только авторство не забудь указать, — бурчала Зина. — Смотри, обувь испортишь.

— Но ты уверена, что можно? Ты на меня в суд потом не подашь?

— Подавать в суд в этой стране? Это просто нелепо! Ты видел, какие здесь медики, какая здесь полиция? Думаешь, судебная система принципиально отличается от остальных?

— Отлично, я очень рад, — приговаривал Рома. — А ты будешь мне позировать для новой картины?

— Я подумаю, — обещала Зина.

Ваня был уже дома, он открыл с крайне виноватым видом и приготовил Зине кофе.

— Но я правда думал, что ты не в себе... То есть, ты сильно переживала, что я не выиграл, — оправдывался он.

— У меня через час экзамен! — крикнула Люба из своей спальни. — У вас обоих ни стыда ни совести.

— Спи, Любочка, я тебя разбужу, — Зина села рядом с ее кроватью и поцеловала Любу как маленькую. — Твой бездарный папа уже осознал свои ошибки, а ты давай, учись хорошенько. У тебя настоящий талант.

— Ты тоже безумно талантливая, мамочка, — ответила Люба без тени сарказма. — Ты не виновата, что в жюри сидят конъюнктурщики и козлы. Не надо так переживать из-за глупых второсортных конкурсов.

— И то верно, — улыбнулась Зина. — Главное, что у меня есть вы.

Премию «Инновация» в номинации «Произведение визуального искусства» единогласно присудили проекту «Шакалий оскал». Некоторые сцены пришлось доснять в другой больнице без разрешения начальства, так что на Роме теперь висело дело о мелком хулиганстве. Кстати, после первой публикации в интернете дело об оскорблении полиции все-таки было возбуждено, и друзья собрали 100 000 рублей, чтобы оплатить штраф, а остаток раздали жертвам политических репрессий. Кто-то из Минздрава тоже угрожал судом, но поленился продолжать.

Медведкова впервые произнесла осмысленную речь, где отметила, что просто поджечь дверь может каждый, а для того, чтобы ее выломать, нужны большая физическая сила и недюжинный талант. Многие спекулируют на актуальном искусстве, повторяясь, впадая в штампы и демонстрируя одну голую идею, но Дементьевой удалось сочетать реализм, кажущуюся спонтанность исполнения, всю мощь вдохновения и новизну творческих решений. Об актуальности проекта говорить излишне — Дементьева потрясла и сокрушила самые основы прогнившей тоталитарной системы. Медведкова особо подчеркнула, что в этой работе немалая роль уделяется и гендерной проблематике: Дементьева подошла к проекту не только как гениальный художник, но и страстно защищающая свои идеалы феминистка.

Зоя Смирнова-Шнайдер, специально по такому случаю прилетевшая из Израиля, добавила, что авторам проекта, особенно Зинаиде Абрамовне, помимо таланта потребовалось большое личное и гражданское мужество, чтобы воплотить задуманное и с достоинством переносить травлю со стороны некоторых слоев общества, о которых она предпочитает не упоминать.

Зина с новой прической и в красивом платье сидела рядом с подиумом, заранее зная, что премия достанется ей, и жалея, что не может тайком добыть бутылку шампанского, потому что говорильня обещала продлиться часа два, если не три. Рядом восседал довольный Ромочка, а Иван стоял рядом с Огрызко у самых дверей, потому что в число авторов проекта его, конечно, не включили.

Когда объявили победителей, Зине предложили произнести речь.

— Я всего лишь отражаю объективную реальность, — сказала Зина в микрофон. — И мы с Романом постарались сделать так, чтобы мессидж нашего проекта был предельно прост и понятен каждому. Никаких спекуляций, надуманных жестов и дешевого пафоса, это искусство прямого действия, наша с вами жизнь, как она есть.

В зале одобрительно захлопали.

— И, конечно, вдохновение — думаю, оно в тот момент посетило нас свыше.

Зина заметила в третьем ряду лицо Выскочки, бледное и корявое еще сильнее, чем раньше. Казалось, этот стервятник завидует Зине.

После церемонии на Ваню и Огрызко было больно смотреть. Огрызко сказал:

— Что ж не позвали меня, я бы лучше снял.

— Я бы и то лучше снял, — подгавкнул Ваня. — Но считаю эти спекуляции под видом искусства ниже своего достоинства. Кстати, я не вижу принципиальной разницы, выломали дверь или сожгли. Все это уже было у Дебрянского. И, простите, говном никого не удивишь.

Зина снисходительно похлопала мужа по плечу и поспешила съесть пару канапе, пока их с Ромой ждали фотокоры.

На следующее утро, пока Иван спал, жалобно подвывая и пуская слюну на подушку, Зина отправилась на прогулку. Красавчик и Чен уже играли на газоне, рядом стояли их хозяйки с поводками.

— Ну, как сегодня наши дела? — приветливо спросила Зина.

Хозяйка Чена протянула солидных размеров пакет собачьей шерсти.

— Ой, а я забыла, после обеда занесу, — спохватилась хозяйка Красавчика.

Колли подбежал и лизнул руку Зины.

— Ах ты лапочка, — Зина обняла собаку и погладила по длинной морде. — Ты мой помощник, моя умничка, моя пуся-лапуся.

Чен тоже сунулся на поглажку, он привык, что эта добрая женщина все время его чешет и дает разные лакомства.

— А где можно посмотреть... ну, тот фильм, за который тебе дали премию? — спросила хозяйка Чена.

— Да там не фильм, а чушь собачья, — ответила Зина. — Вот сваляю из этой шерсти портрет Ангелы Меркель — вы все упадете, я отвечаю!

Подхватив пакет, Зина легкими шагами направилась дальше по маршруту, конечным пунктом которого был лофт, а промежуточными — квартиры подруг, где линяли собаки всех мастей.

Copyright © Упырь Лихой, 09.02.16