Торч

(Zaalbabuzeb)

Когда раздались отцовские шаги, девятиклассник Генка тут же убрал "Майн Кампф" в тумбочку и подкрался к двери. Вслушался. Отец протопал из коридора на кухню, из кухни – в зал, где остановился в районе дивана. Генка наблюдал за рекой света. Она вливалась в окно его комнаты, и в ней сновали мальки пылинок, а в тени поодаль высился шкаф с Библией, Феофаном Затворником и "Добротолюбием". За ними был спрятан цитатник Мао.

Отец зашагал в спальню, Генка же накинул рюкзак, тихонько открыл дверь и выскользнул в зал. На цыпочках он прошёл мимо дивана и трюмо, над которым висели фотографии бабок и дедов в рамках, и стал обуваться в прихожей.

Из спальни вдруг грянула песня. "Колокольный зво-о-он, – басил отец во всю глотку, – над землей плывё-ё-ёт!.." Генкин нос наморщился, губы скривились. "А в монастыре-е-е братский хор поё-ё-ёт!.." Генка выскочил в подъезд, но прежде, чем захлопнулась дверь, услышал: "Го-о-осподи, помилуй!.."

Улица сияла так, словно над ней разбили огромный витраж. Стекляшки сверкали в кронах осин, переливались в лужах. Пиная опавшую листву, Генка представлял, что её шуршание – это аплодисменты толп рабочих, которым он объявил о победе социалистической революции. Генка указывал им пятернёй в светлое завтра. Генка махал им кепкой. Генка воскликнул: "Ой!" – и врезался в человека.

– Эй ты, – сказал человек. – Смотри, куда идёшь.

Генка опустил взгляд:

– Простите. Я вас не заметил.

Человек нахмурился и поднёс к Генкиному лицу кулак – он развернулся ладонью кверху. На ней лежали три коричневых пилюли.

– Знаешь, что это такое? – спросил человек.

Генка поднял бровь:

– Торч, что ли?

Человек прищурился, а потом улыбнулся так широко, что Генка испугался, как бы губы не порвались.

– Одна штука – триста, – заявил человек. – А четыре отдам за тыщу. Идёт?

Генка задумчиво взглянул на голубей, которые выписывали в небе восьмёрки. Покусал язык, попыхтел. Снял рюкзак и, запустив руку в боковой кармашек, извлёк мятые купюры.

– Мне пять, – сказал он и закусил губу.

Деньги давал отец – на обеды и свечки в храме – но Генка откладывал их, чтобы сводить одноклассницу Светлану в кино. Или в "Курёнка Гарри", в чайную… Проблема была в том, что предложить ей этого Генка не мог – всякий раз, когда на перемене он подходил к Свете, у него пропадал голос и деревенели мышцы. Ставь такого в угол и вешай куртки да шарфы.

Торч мог справиться с проблемой. На самом деле он даже не был наркотиком. Пацаны рассказывали, что пару лет назад Омский НИИ выпустил на рынок новое успокоительное, которое прекрасно расслабляло мышцы. Оно как бы промывало тело сиянием, растворяя все зажатости, выгоняя напряжение. Но вскоре таблетки сняли с продажи, потому что у них обнаружился интересный побочный эффект.

Первую и вторую пилюли Генка проглотил, когда брёл по пронизанному солнцем парку. Третью и четвёртую – глазея на голое пузо бомжа, похрапывавшего в кустах. А последнюю – во дворе школы.

Генка потоптался на крыльце, наблюдая за малышнёй, спешащей на уроки. Сморкнулся в пальцы. Поковырял в ухе. Судя по всему, человек обманул – торч не действовал. Зря только Генка отдал все свои деньги.

Вздохнув, он развернулся и вошёл в школу. И тут же схватился за стену, потому что колени ослабли, а в глазах расплескалось радужное сияние.

Сквозь свет проступало фойе, гудящее от школьников. Как же они нелепо двигались! – и почему Генка не замечал этого раньше?

Пухлый мальчуган косолапо бродил туда-сюда, пошатываясь. У девчонки в очках левое плечо было выше, чем правое. Дылда с сальным носом горбился, а рука его болталась, как неживая.

Генка догадался, что эти дефекты были вызваны зажимами в мышцах. А ещё он почувствовал, как собственные зажимы стали сниматься один за другим. Их будто смывало ручьём, который тёк из мозга. Сначала Генка ощутил своё тело как воду. Потом – легким, как воздух. А спустя минуту и вовсе перестал ощущать.

Своей блаженной улыбки он тоже не чувствовал, но знал: она есть.

Облокотившись на парту, Света болтала с подругой. Генка был уверен: теперь-то мышцы не сведёт точно, но всё равно боялся и поэтому обильно прел. Наконец подруга отошла. Генка задержал дыхание и двинулся на Светлану.

– Привет, – выпалил он, – что делаешь после уроков?

Светлана отвернулась и посмотрела в окно.

Прозвенел звонок. Ребята сели, Генка тоже бросился к своей парте. Математичка поднялась.

– Продолжаем тему квадратных корней, – сказала она и взяла мел.

Квадратные корни были нестерпимо нудными, поэтому ребята рисовали в тетрадках и позёвывали. Генку начало клонить в сон. Он закрыл глаза и услышал сзади:

– Сём, а где Попов?

Генкин сосед по парте фыркнул:

– А хрен его знает. Наверное, батёк опять в какой-нибудь монастырь увёз.

Генкины глаза распахнулись. Что значит, в монастырь увёз?! Он толкнул соседа Сёму локтём в плечо – локоть свободно вошёл в тело. Генка поводил им в Сёме вверх-вниз, не почувствовав никакого сопротивления. Тогда он заорал ему в ухо: "Я тут, придурок!" – но Сёма даже не моргнул.

К концу урока с нарастающим страхом Генка окончательно убедится, что никто его не видит и не слышит. Он взял рюкзак и вышел из школы.

Таким был побочный эффект торча. Все мышцы расслаблялись до максимума – работали только те, что поддерживали тело в вертикальном положении да позволяли двигаться. В остальном же организм становился предельно ненапряжённым, а потому и естественным. И сливался с природой так, что окружающие обращали на него внимания не больше, чем на привычное небо, щебет птиц или ветерок с востока. Пацаны рассказывали, что пока торч не сняли с продажи, этим эффектом пользовались воришки, а ещё злые шутники. Однако Генке было не до шуток.

Неужели он заглотил слишком большую дозу, а потому стал не просто малозаметным, но – невидимым?! Неслышимым?!

Вообще-то он привык быть незаметным. Для отца Генка исполнял роль сумки, в которую тот пихал еду, деньги, книги да иной раз таскал в церковь или в монастырь. Среди пацанов Генка держался в тени. Про девчонок и говорить было нечего. Но всё-таки он знал: он существует. А сейчас, глядя на свои руки, через них Генка видел, как в траве сновали воробьи. Как солнечный свет, изодранный в клочья листвой, падал на газоны.

Закусив губу, Генка взвыл и кинулся бежать.

Он мчался сквозь кусты и стволы деревьев. Перебежал проспект, не глядя на машины, и прыгнул в дверь "Курёнка Гарри", где упал за свободный столик в углу и, обхватив себя руками, во весь голос зарыдал.

Напротив Генки сел толстяк в очках и майке с надписью "ГАЗПРОМ". Покачивая бёдрами, подошла официантка. Она записала заказ и спустя пять минут принесла гамбургер и стакан колы. Сосед взялся есть с чавканьем и похрюкиванием: кетчуп измазывал щёки, морковка падала на майку. Доев, толстяк вылупился сквозь Генку и рыгнул.

Генка сжал кулаки. У него тут трагедия, кризис бытия, а какой-то отвратительный тип жрёт и рыгает ему прямо в лицо!

Но толстяк трапезу не закончил. Он отхлебнул колы, чуть запрокинул голову и, сложив губы колодцем, стал булькать. Брызги летели в Генку, а он смотрел на клокочущую во рту чёрную жидкость и бледнел от ярости. Не вынеся этого издевательства, Генка врезал толстяку по щеке. Кола выплеснулась на буквы "ПРОМ". Толстяк ошарашенно взглянул на Генку, но сразу же перестал его видеть и в недоумении завертел головой.

Генкины глаза расширились. Он дотронулся толстяку до щеки, но рука вошла в голову. Тогда Генка встал, осмотрелся и зашагал к подносам с грязной посудой, которые официанты ставили на тумбу перед мойкой. Со злостью он пнул подносы, но ничего не произошло. Тут мимо Генки проплыла та самая официантка – она несла поднос с жареной курицей и бокалом минералки. Генка двинулся следом.

Официантка подошла к столику, за которым сидел старик в бейсболке, и чирикнула: "Ваш заказ".

– М-м-м, свежее мяско! – прохрипел дед и с гнусным хихиканьем уставился девушке на грудь.

Генка врезал в поднос апперкотом. Минералка пролилась деду на штаны, а курица, вспорхнув, приземлилась на бейсболку. Подскочив, дед ударил Генку в челюсть, но кулак проскользил по воздуху.

– Иди сюда, сопля! – заорал старик, озираясь. – Я тебе зраки повыдавливаю!

Дед горланил, посетители косились на него, как на рехнувшегося, официантка суетилась с полотенцем, а Генка, улыбаясь во весь рот, направлялся к дверям.

Он разгадал тайну возвращения видимости в этом мире. Мышцы затвердевали тогда, когда Генка кому-то вредил.

Этим же днём он столкнул с тротуара ротозея-велосипедиста. Выхватил у женщины пакет с продуктами и швырнул в реку. Забрал у бабки на паперти всю выручку. К вечеру Генку видели все – и более того. Когда в своём дворе он отнял у девочки Барби, а затем откусил у куклы голову, во многих светящихся окнах возникли люди. Они стояли и глядели на улицу, а Генка глядел на них.

Спустя четыре дня он объявился в школе. Ребята приветствовали его радостными возгласами, а какой-то малыш даже попросил автограф.

Генка подошёл к Свете. Под хохот одноклассников он оттолкнул её подружку, взял Светлану за руку и повёл в коридор. В раздевалке за спортзалом никого не было. Генка зажал Свету в угол и вонзил пальцы в упругое бедро. Раздался треск рвущихся колготок. Света жарко задышала, а зрачки её расширились.

Вдруг Генку чем-то треснули по макушке.

– Брысь отсюда, засранцы блудливые! – техничка воткнула швабру между Генкой и Светланой и надавила, как на рычаг.

После того, как они ушли, техничка воровато огляделась. Взяла ведро с мутной водой, поднесла к губам и принялась жадно пить.

Известность Генки росла. Чем чаще он делал пакости, тем больше людей обращали на него восторженное внимание, слышали о нём, мечтали встретиться. С ним здоровались прохожие. Иные даже имитировали его походку и таскали такой же дурацкий рюкзак. Генке трезвонили поклонницы, а журналисты просили об интервью. Звали на радио и телевидение.

…Неожиданно яркое солнце слепило, тянулось, чтобы запалить кончики голых ветвей. Генка расхаживал по сцене в расстёгнутой куртке, то и дело взмахивая микрофоном. В толпе, заполнившей парк, он успел засечь пару знакомых шлюх, домушника Моньку и нового дружка – изготовителя взрывчатки.

– Кто тут требует отчёта?! – крикнул Генка в микрофон. – Шлите такого в ад! Каждый сам себе медведь. Право сильного – вот закон. На нём и выкормим новый мировой порядок. Скоро, уже скоро...

– Что скоро?! – донёсся из толпы знакомый бас.

Генкины глаза метнулись вправо, влево. Он хотел продолжить, но в горло как будто насыпали алюминиевой стружки. Отец, до срока вернувшийся из монастыря, уже карабкался на сцену.

Этот человек не любил сына, мечтая побыстрее сбагрить его в семинарию. После чего, спустя пять лет, Генку кинули бы попом в деревушку – какие-нибудь Локти или Красные Коты – где б он целыми днями сидел на завалинке храма, высунув язык, на который садились бы мухи. Затем, не вынеся скуки и тоски, он сбежал бы на попутках в Голландию и стал зарабатывать, развлекая прохожих «Калинкой-малинкой» да пением псалмов. А то и в массажисты б подался – кто знает?

И вот теперь, глядя, как отец надвигается со своими дурацкими мечтами о сыне-попе и раздувает ноздри, Генка со всей дури завизжал:

– Схватить! Связать!

Тут же на сцену, как комедоны из пор, выпрыгнули охранники в чёрных рубашках. Отец сопротивлялся недолго – его повалили, заломали руки, а Генка достал из джинсов ремень и протянул одному из парней.

Ремень шлёпал по голой отцовской спине, народ восхищённо шумел, а отец, корчась от унижения и боли, выплёвывал:

– Колокольный звон. Над землей плывёт. А в монастыре. Братский хор поёт...

Вдруг Генка заметил в толпе группку черняво-смуглых мужчин. Издали их головы выглядели тёмными пятнами – и они медленно сближались. Пока не слились в одно большое пятно. В зрачок. Он смотрел прямо на Генку.

Сумрачный поток ударил в грудь, расплескался и залил всё вокруг тьмой.

Генка обнаружил себя на уроке географии в седьмом классе.

– Ну а как называется столица Непала? – спросила Римма Анатольевна. – Это ты хотя бы помнишь, Попов?

Генка пожал плечами.

– Садись, Попов, – вздохнула учительница. – Совсем у тебя мозгов нет.

Губы Генки скривились от злости. Он вспомнил, о чём подумал в тот момент. Вместо того, чтобы сесть, он подбежал к Римме Анатольевне, схватил со стола канцелярский нож и воткнул ей в живот. Проведя им вверх до солнечного сплетения, а затем поперёк, Генка раскрыл учительницу, как упаковку с барбарисками. Длинную кишку он обмотал вокруг её шеи, привязал конец к батарее, а затем вытолкнул Римму Анатольевну в окно. Она задёргалась между третьим и вторым этажами, а Генка победно взглянул на ребят и улыбнулся. Но на лицах одноклассников улыбок не было.

Люди в парке тоже глядели на него с осуждением, молча. Так, словно всё видели. Генка сбежал по ступеням и, растолкав тех, кто мешал на пути, устремился в сторону хрущёвок.

Его не преследовали, в спину не кричали. Генка нырнул в подворотню, пересёк усыпанный листьями двор и завернул в гаражи. Тут можно было передохнуть от навязчивых взоров. Всё обдумать. Подойдя к покрышке, которая валялась поблизости, Генка собрался на неё присесть, но заметил: внутри что-то блестело. Он наклонился, сощурился. И вдруг отпрянул. Среди кусочков бетона со злобой сверкали глаза.

Снова расплескалась тьма.

Восьмиклассник Генка остался дома один. Из-под матраса он вытащил журнал "Плейбой", найденный подле мусорных контейнеров, положил на палас и раскрыл, а сам примостился рядышком на корточках. Лоб Генки морщился, губы причмокивали, а щёки порозовели, как кандык по весне. Из разворота журнала медленно высунулась задница.

Генка принялся её мять, шлёпать. Он ухватил задницу, как гранат, всунул большие пальцы в серединку и разломил. Хлюпнул розовый фонтанчик. Генка что-то сладострастно простонал и зажмурился. И тут раздался голос.

Генка вскочил и огляделся. Кругом стояли чёрно-белые люди в старого кроя пиджаках, рубахах и сарафанах – бабки и деды с фотографий над трюмо. Всё это время они находились здесь и смотрели, как Генка упражнялся над журналом. И сейчас они качали головами и раздражённо переговаривались. Правда, Генка не мог ухватить значения слов – его скрутило от омерзения и страха, от позора, он закрыл лицо руками и засопел.

Он снова был в гаражах, и гаражи смотрели на него щелями в воротах. Смотрели и сороки, трещащие над головой, и окна хрущёвок, недобро поблёскивавшие стёклами. Генка бросился бежать.

Только бы не встретить тот самый взгляд, который всё забрызгивал темнотой! Надо найти как можно более безлюдное место, где ничего нет, и ничто не сложится в зловещий глаз. Генка знал такое место – один раз он гулял там с пацанами.

До промзоны было недалеко. Генка миновал спичечную фабрику, хранилища ГСМ и торговые базы, продрался сквозь рогоз и оказался у заброшенного склада. Внутрь можно было проникнуть через задние ворота. Вытерев пот со лба, Генка уже собрался отправиться к ним, но что-то кольнуло в спину. Он оглянулся.

В чистом небе висело единственное облако, и оно выглядело странным. Оно кипело и пузырилось. Глазами.

Генка закричал и провалился во мрак.

Отец написал заявление, и Генку объявили в розыск как пропавшего без вести. Поиски были тщетными. И всё же иногда кто-нибудь из пацанов рассказывал, что встречал Генку возле лесополосы или за ТЭЦ. Или под эстакадой, бродившего вдоль состава с углём. Один раз Генка даже заговорил, но из его речи одноклассник понял только то, что Генка ищет какого-то "человека" и не может найти.

А потом Генка пропал окончательно. Ребята поступили в вузы, кого-то забрали в армию – так или иначе, о Генке они больше не вспоминали. Лишь однажды подруга Светы – та самая, что любила с ней болтать на переменках – поехала на выходные в деревню с друзьями и на паперти церквушки увидела нищего. Он показался ей смутно знакомым. Но вглядываться в чумазое лицо и вдыхать зловоние рваной одежды было противно, поэтому девушка поморщилась и прошла мимо. А вот песня, которую нищий запел ей вслед, девушке понравилась. Она начиналась так:

Колокольный звон над землёй плывёт,

А в монастыре братский хор поёт:

"Господи, помилуй"...

Copyright © Zaalbabuzeb, 08.10.16