Тимошку делают мужчиной

(Zaalbabuzeb)

В сумраке зала всюду валялись куски пиццы, dvd-диски, бутылки, носки да статуэтки собак. Жужжала муха, пьяная от алкогольных паров. На софе сидели две женщины. Они были в кружевном белье и с надетыми лошадиными головами из папье-маше. Третья женщина полулежала в кресле.

Портьеры раздвинулись. За ними стоял Тимошка. Пухлые щёки его белели от пудры, а губы-вареники поблёскивали от помады. На голове громоздился парик из тех, что носили в восемнадцатом веке. Халатик с тиграми едва прикрывал ляжки.

Когда заиграла музыка, мрачная и вязкая, Тимошка, покачиваясь в такт, запел:

фонари ночных окраин

для чего вы мне поёте

для чего свой свет вы льёте

если средь ночных окраин

сердце стонет и страдает

В кармане халата завибрировал мобильник.

Тимошка насупился и развёл руками:

– Un moment, mesdames.

С балкона обозревался двор, заросший тополями и клёнами. Крохотные старушки выгуливали кляксы шпицев и чихуа-хуа, дети зарывали дворника в кучу листвы. Вокруг серели хрущёвки. За ними лежала промзона с градирнями да трубами, ещё дальше рассыпались домики дач, желтели поля, синел океан, земля скруглялась, и над нею проступала бездна мрака.

Тимошка опёрся о перила балкона и прокричал в трубку:

– Папа! Я не бездельничаю. Я от-ды-ха-ю!

Затем:

– Но это ведь крамола! Я сказал НЕТ!

И ещё:

– Да мне плевать, что ты договорился с людьми. Я никуда не поеду. Всё. Чмоки-пуки.

Он засунул телефон в карман и перегнулся через перила, чтобы харкнуть в спящую на лавке кошку. Но вдруг увидел, как по дороге катится УАЗик.

Машина остановилась у тимошкиного подъезда, из неё выбрались трое мужчин в погонах и фуражках.

Тимошка скривил рот. Вцепился себе в щёки и завизжал.

Итак, нашего Тимошку загребли в армию. Оформили в военкомате, доставили в распределитель, а спустя три дня автобус с новобранцами, фырча и пукая дымком из трубы, покатил в направлении северного городка Z., где располагалась учебная часть.

Там Тимошке выдали униформу: он затянул ремень на круглом пузе, сжал кулаки и получился вполне себе боевым пупсом!

В казарме солдат выстроили в ряд, и луноликий полковник Дворецкий им объявил:

– Вы думаете, ёпть, что попали в учебку, и теперь всё, бля, конец. Но это не конец. Ёпть. Это начало!

Он пустился в яростные рассуждения о присяге и берцах, о стойкости в бою и гречке на завтрак, о необходимости мыть задницу и о ядерных ракетах НАТО.

– Поэтому вы и подчиняетесь сержантам, – подытожил Дворецкий. – Те – офицерам и прапорщикам, а главный в этой части, ёпть, – я.

– Разрешите обратиться? – выкрикнул рядовой Шварцман.

– Разрешаю, ёпть, – кивнул полковник.

– А как быть со старослужащими?

– Ха! – круглое лицо Дворецкого заулыбалось, как солнышко-людоед. – У нас давным-давно нет дедовщины. Ёпть. Все вы служите год. Но если найдётся какой-то выпердыш, который объявит себя охрененно опытным бойцом... ёпть. Вы спросите его: "Ты, что ль, дохрена дед?". И скрутите гада в бараний рог! А потом ведите ко мне, ёпть, я объясню ему всё за субординацию.

Полковник оглядел строй и скомандовал:

– А теперь, волосатые, живо брить бошки!

В кандейке поставили табурет. Парни по очереди заходили в комнату, садились на него, и кто-то из сослуживцев их стриг. Подошёл черёд и Тимошки.

Машинка в руке рядового Сипухи зажужжала и стала елозить по пупсовой голове, состригая клочья волос.

Когда стрижка закончилась, Тимошка ощупал лысый череп и кивнул.

Встав, он спустил штаны.

– Ты чо, э?! Ты чо?! – не понял рядовой Сипуха.

Пупс указал на гениталии, выжидающе посмотрел на солдата.

Тот швырнул в Тимошку машинкой и ушёл из кандейки, грохнув дверью. А Тимошка пожал плечами, подобрал агрегат и принялся брить лобок. Под жужжание напевая:

майской ночью средь окраин

с милой леной мы простились

вы мерцали и глумились

и зловеще хохотали

фонари ночных окраин

свет ваш душу пожирает

Вскоре наступило девятое мая. Роту строем повели в Дом культуры российской армии. Там солдат рассадили в зале, свет приглушился, и на сцену вышел работник ДКРА, который поздравил всех с Днём победы и представил первого артиста. Им был местный бард Стрюковатый Анатолий. Он уселся с гитарой на стул и хрипло запел патриотическую песню группы "Лесоповал" – "Столыпинский вагон".

Следом выступила девочка из школы художеств, которая исполнила пантомиму "Чебурашка и висельник".

Работник культуры Дома культуры торжественно объявил:

– А сейчас молодых бойцов напутствует один из последних живых ветеранов в нашем городе, герой Советского Союза, дошедший в сорок пятом до Берлина, Тимофей Кузьмич Ватутин!

Под аплодисменты на сцену поднялся старичок с тростью и медалями.

Он прокашлялся и начал:

– В сорок пятом... Мы с нашей ротой форсировали Неман... А командовал нами тогда... э-эм...

Глаза солдат расширились. Оцепенев, они смотрели, как по сцене к старику шёл Тимошка.

Нависнув над ветераном, он упёр кулаки в бока и грозно спросил:

– Ты, что ль, дохрена дед?

И добавил:

– Ёпть.

На следующий день пупса направили к полковому психологу.

Тимошка вошёл в кабинет и огляделся. На стенах висели картины с попугаями, улитками да жирафами. За столом сидела женщина в погонах майора.

– Проходи, – сказала психолог. – Садись.

Она черканула что-то в бумагах, отложила карандаш и внимательно посмотрела на пупса.

– Как дела? Настроение как?

– Угу, – сказал Тимошка.

– Скучаешь по дому?

Женщина задумчиво стала поглаживать карандаш пальцем, постукивая кончиком ногтя по грифелю.

– А какие тебе сны снятся? Кошмары часто видишь?

Ноздри пупса раздулись и с силой втянули воздух. Он пах духами психолога. В них слышался шорох роз в тропическом ветерке, звучали крики ар и стрёкот жуков. Липкий туман растекался между пальмами, в чьих листьях перекрикивались игрунки. Где-то за деревьями брели на водопой слоны.

Психолог сидела на мхе под рамбутаном, обнимая детёныша панды. Его обхватывали не только руки, но и крепкие голые ноги женщины. Зверь хрустел стеблем бамбука и косился на Тимошку.

– Какие у тебя взаимоотношения с сослуживцами? Завёл друзей?

Тимошка сощурился, заметив у психолога меж пальцев на ногах грязь. Захотелось рассмотреть её поближе, понюхать, и пупс на четвереньках пополз к женщине.

Но та неожиданно заявила:

– Так! Я подозреваю, что ты просто симулируешь. Так что иди служи. Или отправишься в госпиталь на курс клизм. Понял?

И она записала что-то в блокнот.

После прохождения курса молодого бойца солдат разослали по разным частям, а Тимошку оставили в учебке, определив служить на аккумуляторно-заправочной станции.

Приземистое строение серело в автопарке части. Мрачный коридор со множеством дверей пронизывал станцию, как хорда – миногу.

– Здесь, нахрен, цех со старыми аккумуляторами, – прапорщик Коновалов показывал станцию Тимошке. – Дальше дистилляторная. Тут ты будешь заряжать аккумуляторы, а там – срать. А в дальние цеха ты не ходи. Нечего тебе там, нахрен, делать.

Но как только прапорщик ушёл бухать с сослуживцами, пупс отправился к дальним дверям. Открыл одну и скользнул внутрь.

В комнате на полу чернела лужица. Тимошка задрал голову и увидел на потолке ванну, закреплённую кверху дном. Она оказалась полной. Вода собиралась в середине, и капли по одной летели к Тимошкиным ногам.

Поймав каплю на ладошку и слизнув, Тимошка фыркнул и вышел из комнаты.

Войдя в дверь напротив, он остолбенел. В центре помещения висело чёрное атомное солнце. Из его утробы доносилось гудение, а воздух вокруг звенел и потрескивал.

Пупс ощутил, как излучения текут сквозь него. Как лопаются оболочки клеток в теле. Как повысилась температура, выступил пот, к горлу подскочил комок рвоты. И дабы совсем не расстроиться, пупс покинул это зловредное помещение.

Прошагав по коридору дальше, Тимшока прильнул ухом к последней двери. Пальцы заскользили по облупленной поверхности, а дыхание участилось. Пупс леденел внутри, содрогаясь и глотая слюну, но не в силах был оторваться от холодного металла. Потому что за дверью были они. Кряхтящие.

Послушав их, Тимошка запел:

потому-то ночью в мае

звон и выстрелы раздались

из восьми одна осталась

и слюну с дымком глотая

фонари ночных окраин

я погасну вслед за вами

Служба шла своим чередом. Тимошка не шибко выделялся среди бойцов: выполнял все приказы прапорщика Коновалова, ходил в наряды, мёл плац да поглядывал на зеленоватые тучи в небе. Иногда только с ним случались забавные происшествия.

Так, например, сержант Абрамов Максим писал своему шурину Калмыкову Максиму в Кострому, ул. Фрунзе 45, кв. 116:

"Нажрался я, короче, завхозной тушнины, и ночью меня как припёрло! Рванул я в припрыжку до очек, уселся в дальнюю кабинку и тужусь. В разгар этого дела слышу, как в туалет входит кто-то ещё. Становится в соседнюю кабинку, возится и начинает лепетать:

– Ой ти, мой малюсечка. Мохнатенький ты мой! У-тю-тю.

Я в ахуе! Кое-как вытираю задницу, заглядываю к нему и вижу, что это тот самый пухляк, о котором я тебе писал.

Он держит на ладони паука и сюсюкает с ним.

– Ну, – говорю, – ты и придурок, пухлый. Шёл бы ты дрыхнуть уже, а?

А он пучится на меня и странно улыбается".

Другое происшествие случилось, когда Тимошка спешил в наряд по столовой и врезался в майора Пигичко. Тот был пьян, и обматерил Тимошку с макушки до колен, а следом заставил отжиматься сто раз, из которых пупс осилил три.

– Жопа ты, а не боец, – констатировал майор. – Дурачком растёшь.

А спустя неделю, в воскресенье, к Тимошке подступили трое и отвели его в курилку.

– Ты Магу называл сукой? – начал ефрейтор Канзычаков.

– В курсе, что теперь должен ему бабло? – спросил рядовой Жирко.

– Чо молчишь? – рассердился рядовой Гурадян. – Сопли жуёшь?

Тимошка наморщил лоб, сжал кулаки и процедил:

– Ты, что ль, дохрена дед? Ёпть.

Кулак Жирко впечатался ему в щёку. Тимошка рухнул, а солдаты начали пинать его по рёбрам. Затем они повалили ему на грудь чугунную пепельницу, и окурки засыпали лицо пупса.

Из их горы выглянул Тимошкин глаз.

– Не обижай! – потребовал пупс.

Под хохот солдат рядовой Гурадян предложил:

– А давайте... Давайте заставим его все эти бычки сожрать, а?

Кружок луны был словно приклеен на жвачку и готовился вот-вот отвалиться. Звёзды не светили. Тимошка высунулся из-за забора части, помедлил и бесшумно покрался к роще.

Войдя в чёрное лиховязье осин, он оглянулся и, сверкнув золотым зубом, прохрипел:

– Век воли не видать.

Пупс уходил вдаль. А кругом всё сиротело, размывалось и тускнело. Лишь бедная няня Власелина Ивановна вышла на крыльцо и, протянув руки, с надрывом прокричала:

– Ти-мо-фэ-юш-ко!!

Но ничто не могло остановить отважного беглеца.

С буханкой хлеба за пазухой он двигался в направлении федеральной границы с Республикой Финляндия.

Copyright © Zaalbabuzeb, 02.04.18