Повторная жизнь.

(Ковролинчег Покатый)

КАК-ТО ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ. Икину дали повторную жизнь. Вот он испугался двигающегося асфальта за стеклом троллейбуса. А вот дошёл до табурета. Стал искать шарики. Увидел самолёт в окне. Слез со стенки буфета. Спугнул рыжую собаку Жучку. Пнул в живот Павлика во дворе. Пришёл в класс с новыми карандашами и циркулем. Попросил 500 рублей на пирожок у хулигана Костина. Спел под гитару на выпускном. Подскользнулся, выходя из ванной, ударился головой о батарею и через десять дней, не приходя в сознание, умер.

Если бы древний грек спросил Икина - танцевал ли тот когда-нибудь в Дельфах, славя Аполлона, то Икину вспомнилась бы чья-то голова, обмотанная магнитофонной лентой, две бутылки арбузного коктейля "Бухаринъ" и дни, проведённые на грани ужаса и потрясения. Когда он вставал с кровати, вокруг со страшной скоростью кружили вертолёты. А ложиться на подушку было очень и очень больно.

На утро Икин посмотрел на себя в зеркало. От зеркала пахло табаком и сквозь него проносился мир. Он снова испугался движущегося саксофона из асфальта и стекло почти разбилось. Никогда в жизни его так не пугала его собственная тень на ковре. Ковёр? Вокруг было только его отражение. Ковра не было.

В основном Икин воспринимал происходящее из положения лёжа. Торжество пациента взыграло в нём, как сон.

"Я - Малевич!" - гордо объявлял про себя Икин. "Нет, ты Икин" - гордо парировало его критическое мышление. "Мои ноты выстроились в ля и я вновь был композитором их!" - пел чей-то голос из телепередачи. По телевизору Икин узнал, что на улице гордые соотечественники и что 9 мая.

Напротив Икина лежал протестант Джон.

Джон родился в Казахстане, но был русским и казахского языка не знал. Однажды, когда Джон работал в Киргизии, в диком хутуне, он стал протестантом - реставрировал какой-то приход и вот, дореставрировался. "Иисус отрубил мне голову" - отвечал на все вопросы Джон. Его голова и в правду была чем-то привязана ко всему остальному.

Ещё был Чингиз. Он был похож на торговца с персидского базара.

А по ночам Икину являлся некий оборотень по имени Кадмал. Это было вроде и не столь важно, но Чингиз говорил, что и ему Кадмал тоже являлся. Правда у Икина было предубеждение против Чингиза. Власти прочистили Икину мозги скинхедами и книжками с анекдотами "про хачей", поэтому он считал, что люди с именами и внешностью Чингиза должны насиловать детей и зверей, поэтому не верил ему.

Кадмал говорил сквозь жар воспаления Икина.

Мистерия Кадмала начиналась так:

- Посмотри вокруг! Через десять лет обо всех этих пидорасах и не вспомнят! (вокруг, на заборах Невского висели афиши "Арии" и кинопроб) Тогда начнётся другое время! Знаешь что будет? Мы захватим мир, а планету назовём - Советский Союз! Я вчера был на митинге и... Ты не поймёшь! В следующем году мы ВМЕСТЕ с тобой пойдём на майские и ты сам всё увидишь! А потом мы руку Жириновскому пожмём, после митинга - вот тогда ты ВСЁ поймёшь!

Кадмал говорил, что существуют жыдомасоны и что это хуже, чем обычные масоны. Обычные масоны - это так, ничего! А вот жыдомасоны - это страшная хуйня, которую надо уничтожить. А прикинь - говорил он - как было бы хорошо вернуть Коммунистическую партию! Не эту, которая сейчас, потому что которая сейчас - это хуйня! А вот ту, которая была - Советского Союза! Ну ты прикинь - выдают тебе партбилет, ты ходишь на собрания, получаешь разные партзадания! А если увидят с жыдомасоном или в церкви - так сразу на хуй из партии! (в этот момент Кадмал смеялся над собственной иронией).

Икин не мог понять как весь его предыдущий жизненный опыт ловко вмещался в поток сознания этого точно несуществующего "друга".

- Иисус как бы разрубааает тебя мечооом! - бредил среди ночи протестант Джон.

- Сестра - звал Чингиз - укольчик, болею!

Икин часто забывался, но иногда он всерьёз боялся не проснуться совсем.

Вот Икин просыпается, лезет под батарею, но не находит там привычной заначки из шкалика водки. Блять - выпил вчера! Тогда он идёт к холодильнику, находит выдохшуюся бутылку Оболони, пьёт, но градусов мало. Не помогает. Он спускается к знакомому алкашу этажом ниже. Там он угощается, но через полчаса забывает об этом. В своей квартире он одевает шубу, шапку и валенки - на улице зимняя ночь, на часах три часа и десять минут. Он идёт, но знает, что пацан идёт сзади и следит за ним. Он добирается до продуктового, но тот закрыт в последний день месяца. Он идёт в небольшой ларёк с сигаретами, но там нет водки, а есть безалкогольное пиво. Тогда Икин понимает, что необходимы крайние меры. Он пытается остановить такси, хотя горбачёвские времена давно минули.

Позади слепой тенью на сугробах мелькает он - тот самый, кого когда-то так ждали с цветами под окнами. Пацан, верно, босой. А вот, случайный прохожий бросает окурок! И тут Икин кидается к этому месту и ворошит снег с окурком, но видит, что окурок потух. Тогда он возвращается назад к ларьку - подожгите, мол, пацаны! В окошке пожилой и угрюмый армянин смотрит на Икина, как на комнату, обставленную ветошью и мётлами. Тогда Икин разбивает стекло в ларьке, достаёт зажигалку, и вдруг откуда ни возьмись получает в солнечное сплетение, сгибаясь в обиде и скорби. "Я же сказал, что у меня есть 500 рублей!"

Он думает, что пацан не пойдёт за ним дальше и свернёт домой спать оставшиеся часы до уроков. Икин перепрыгивает через сугроб и бежит через проезжую часть. Он пересекает ещё один квартал спального района. У набережной стоит здание с деревянными дверями. Это - отделение милиции, он поднимается по лестнице и стучит в эти двери. Никто не открывает, но он продолжает настойчиво стучать. Так проходит 15 минут. Наконец из двери цокольного этажа выходит сторож в ватнике и вопросительно смотрит. "Я - кричит Икин - я просто хочу чтобы вы вызвали врача, чтобы он сделал операцию и поменял мне голову! Для того чтобы я перестал пить! Помогите мне!" - объяснил Икин, интонационно скатываясь до баритонально-гамлетовского пафоса.

В этот момент из тьмы выбегает мальчик и кричит: "Папа, пойдём домой! Уже поздно, надо спать!". Икин смотрит на лицо мальчика. Оно пожелтело под светом фонарей и съехало на бок, как маслянистый подтёк электродвигателя.

Кадмал пыхтит какой-то сигарой, рассматривая обложки виниловых дисков с записями сибирских панков.

- Конечно, кошмар каких ты уёбищ мне притащил. А эта баба, которая с ними - просто пиздец. Такааая ебланская харя! И они мудаки все! Эта страшная баба - вот от того, что она жила во всяких убогих Тюменях и Новосибирсках ей по жизни и было хуёво. Что - тоже города? Да какие на хуй города! Лучше бы они там все вообще не жили! Просто не жили! И не записывали всякое говно. Она поэтому и сдохла! Из-за того только, что просто не ёб никто.

Когда Икин проснулся, было семь утра.

Как обычно Икин получил с утра капельницу с антибиотиками и на полчаса погрузился в тёплую дремоту. Девчонки в палату заходили всё моложе и всё в большем количестве - эти аспирантки постепенно подняли жизненный тонус Икина. Зеркало больше не пугало своим двойным дном, а сигаретный дым республики развеялся и вниманию Икина предстал просто бетонный блок палаты с просто людьми. Джон лежал теперь без шейного протеза и читал Евангелие. А Чингиз пил из термоса куриный бульон. За окнами была жара.

- Сегодня тебе приснится Ильич! - объявил Кадмал - он придёт к тебе в комнату и скажет: "А ну-ка, спать-спать-спать!"

Икин перевернулся сквозь зелёную вату на другой бок.

- Вот представь себе - продолжал Кадмал - ты просыпаешься, и тебе к 10 утра надо срочно на учёбу или работу, а Ильич над тобой стоит в твоей комнате и не исчезает! Ты хочешь потянуться и встать, но не можешь, а Ильич продолжает тебе говорить: "Спать-спать-спать, батенька, спать-спать-спать!"

Икин почувствовал головную боль, но вернулся в обычное положение.

- Знаешь что тебе сегодня будет сниться? Ты просыпаешься, а рядом с тобой в постели лежит реально Ильич в одних трусах - такой маленький, весь рыжий и в веснушках. Ты хочешь встать, ведь ты уже спал целых десять часов! А он тебя всё равно руками держит и приговаривает: "Нет, никуда ты не пойдёшь! А ну-ка, батенька, спать-спать-спать!"

***

Икина везли к Ленину. Что он там увидит, сквозь цветные кадры кинохроники? Трактор неспеша разворачивался на просёлочных дорогах. Икину был памятен тот крестьянский сруб в центре красавицы-столицы, где рождались русские народные сказки, а теперь, вот, получал свой народный пенсион и жил чудной и мифической жизнью древний старец Ленин. Говорят от него осталась только метла, инженерный шнур был его позвонком, а убранством служила коса крестьянки. Но зная, что не бывало более чудесных явлений, чем Ленин, Икин ехал к нему повидаться - вдруг увидит чего!

В косом переулке на крутом съезде их с трактористом уже поджидал человек в обычном сером пальто и меховой шапке. Это был Сталин, но они обращались к нему вежливо - Георгий Иванович.

Человек этот рассказал, что вождь теперь много трудится и что в музее дел не в проворот.

- Зима на носу, иногда выходит и прямо здесь, на остановке рубит дрова! - посетовал Георгий Иванович.

Икин, тракторист и Георгий Иванович вошли в деревянную залу, при этом достаточно просторную и прошли к застеклённым шкапчикам, наподобие медицинских. Из-за них сразу вышел Ленин:

- Ооо, голубчик - и Ленин со Сталиным обнялись, как в лучших образцах советского кино.

- А можно вам задать один вопрос? - вежливо заулыбался Икин.

- Конечно можно - обрадовался Ленин - не далее, чем через согок минут я вынужден быть у Кгасного двогца!

Георгий Иванович посмотрел на часы и оценил собравшихся, после того, как Ленина не стало.

- Мы можем успеть, потому что Военно-исторический музей нам выделит транспорт.

Вместе они ехали на конспиративном троллебусе по светло-голубым и розовеющим предутренним светом московским набережным. Лицо Сталина загримировали так, что он был похож на венгерского иностранца. Никто бы и не подумал, что в этом мирном виде транспорта могут ехать кто-то кроме рабочих. Да и был троллейбус аварийно-ремонтным. "Как удобно - вместе с властью ты чувствуешь себя независимым" - думал Икин.

В музее Икина провели к залам, куда доступ был ограничен. Вслед за выставкой средневековых орудий смертной казни и пыток, где ходили посетители, располагались двери, ведущие в комнаты для расстрелов. Когда Икин забрёл туда вслед за заикающимся музейщиком, по его телу прошли огненные мурашки ужаса. Музейщик был из простонародья и сказал - да это ничего! Мы его скоро найдём, вы не волнуйтесь. В комнатах для расстрелов стояли винные бочки и Икин вспомнил, что уронил под одну из них свою пиццу. Когда он опустился на четвереньки, чтобы найти эту пиццу, стало совсем жарко.

Хирург закачивал ещё одну дозу мази из шприца в щёку Икина. "Значит прошла минута?" - удивился Икин, тараща глаза в сторону циферблата и выгибаясь от боли. Он попытался систематизировать свой рассказ и боль отошла.

***

Икин открыл глаза и небо его проглотило его сознание острым потоком ветра. Он орал, как новорожденный, обжёгшийся кислородом. В громком звоне беззвучия реальности всё было оркестром боли и разочарования. Всё было глупым цирком дребезжащей дороги и танцующих деревьев за окнами. Здоровьем и счастьем пахло в кабине скорой помощи, на улице, по которой неслась машина через мосты и светофоры, и в мире, который так не хотелось покидать.

В резких коридорах приёмного покоя люди либо снова рождались, либо умирали. Икин, что-то мыча, с мольбой смотрел то на медсестёр, то на молодых интернов и иногда ему подавали новый кусок чистой марли, словно нищему. Из его головы постоянно сочилась кровь и он стоял посреди отделения, где было столпотворение. Пациентов привозили нескончаемым потоком несмотря на то, что было почти за полночь. В операционную свою самую длинную очередь в жизни Икин ждал до начала третьего. Работавшие по 36 часов в смену хирурги безжалостно вливали лидокаин в Икина и ругались на него матом. Несколько раз внутрь больной головы Икина вбивали верхний зуб, потом тащили обратно с помощью передовых слесарных инструментов, словно Икин был старой мебелью, не поддающейся разборке.

Ближе к утру Икин оказался у лифта ненависти. Сопровождавшему его доктору было неловко. Лифтёрша с подозрением запустила их внутрь кабины. Пока они поднимались, у Икина разжались пальцы и его бутылка воды грохнулась на пол.

- Ах ты уёбок, ты заплатишь за это! - лифтёрша накинулась на Икина с лопатой, явно намереваясь сделать из него себе на завтрак бифштекс.

- Экспекто патронум! - воскликнул врач, взмахнув стетоскопом, и лопата превратилась в говно, а лифтёрша онемела в ледяном столбняке.

- Идём скорее - поторопил Икина врач, когда лифт остановился - я же говорил, что могу донести воду сам!

На следующий день Икин впервые в жизни оказался в инвалидной коляске: температура и воспаление сделали своё дело. Но на процедуры его поднимали на другом лифте. Потому что у лифта ненависти была всё та же лифтёрша и она отгоняла от кабины всех докторов ссаными тряпками.

- У тебя недостаточно розовые тона - Кадмал смотрел в чертёж и также видел троллейбус, в котором желтело лицо интуриста - вон, а это что за поебота?

- Это Сталин - загримированный.

- Да нет никакого Сталина - уже достал ты с ним.

Кадмал отошёл от мольберта и задёргал глазом от выпитого. Он вдруг зашёлся:

- Ты ведь мудак конченный! Когда тебе было 16 лет, тебе нравилась Янка Дягилева! Это уёбище паршивое! Ты ведь, блять, урод!

Икин неспеша начал сворачивать чертёж.

- Ну что, бля, сука! - Кадмал стоял напротив и ударял Икина по плечу всё сильнее. Рядом на столе лежал длинный кухонный нож - узкий и острый. Искушение было зверским.

Икин со свёрнутым чертежём вышел в коридор и сделал вид, что идёт в ванную помыть руки, но прихватил с собой ботинки и одел их там. Потом он вышел в коридор и сразу дал дёру на лестницу.

- Стой, сука - ты куда, блять? - Кадмал ещё не успел войти в раж, как Икин достиг второго пролёта.

На улице хлестал дождь. Когда Икин, выбежав из дома, обернулся к парадной, в дверях стоял босой ребёнок, всё ещё не понимающий, что с его отцом. Этот ребёнок всю жизнь страдал манией преследования.

- Иди домой, малыш - сказал Икин - уже поздно, надо спать.

***

В следующий раз Икин встретил Сталина в страхе ожидания смерти. Вождь стоял у зеркала, в котором не было отражения. Утренняя лестница сияла бликами витражей. Сталин стоял, вглядываясь в страницы книги "Троллейбус революции". Внезапно он произнёс:

- Да, а вот тут вы неплохо написали про товарища Твардовского! Это необходимо оставить.

Улыбаясь, Сталин отечески пожал Икину руку.

- Да, конечно оставим! Как вы здорово придумали, товарищ Сталин!

Икин почувствовал за своим нервным и заискивающим смешком, что он просто лебезящий историк - смываемая клякса на карте Советского Союза. Однако в этот раз Икин остался жив и прожил до 1983 года в одинаковом, как он и любил, мире розового благополучия.

Copyright © Ковролинчег Покатый, 31.10.19