Гнилая луна

(Zaalbabuzeb)

опубликовано на neo-lit.com

В небе луна

Догнивает одна

С нею вдвоём

Повисим. Погниём

Ямковой

Полуденный свет просачивался сквозь жалюзи и полосками ложился на лицо спящего тридцатилетнего мужчины, на его чёлку, лоснящийся нос да пухлые губы. Когда одна из полосок наползла на веко, Иван поморщился. Перед глазами всё ещё ворочалась муть сновидений, во рту было слюняво и вязко, а в ноздри втекал запах кислятины и несвежей одежды – пожалуй, и не запах вовсе, а настоящий смрад.

Мужчина повернулся на бок и по обыкновению приобнял жену. Вот только вместо мягкого и тёплого под рукой ощутилось жёсткое и липкое.

Иван распахнул глаза. Замолотил ногами и грохнулся с кровати.

На белых простынях, развалившись по-господски, посапывал бомж со всклокоченной бородой и физиономией, изжёванной морщинами.

– Ты чё! – вскрикнул Иван. – Ты чё здесь делаешь, а?!

Сонная муть мигом выветрилась. Мужчина подскочил к старику и принялся хлестать его по щекам, дёргать за бороду. Оборванец только кривился да вяло перекатывал голову на подушке. Тогда Иван ухватил его за засаленную толстовку и стащил на пол, стал пинать по бёдрам, бить в грудь.

Бродяга пытался закрыться ладонями, бормоча:

– Да брось, начальник... Да подо мной же сухо... Ну...

Из памяти мужчины вдруг выплыла автостоянка за «Самбери». На её краю стояли мусорные контейнеры, из которых кормились бомжи. Охранник гонял их, но бродяги всё равно возвращались.

– А ну пошёл вон, Касторкин! – заорал Иван, к своему удивлению вспомнив нелепую фамилию, по которой к старику обращался охранник. – Я щас ментов вызову, слышишь?!

Касторкин наконец с кряхтением принялся вставать. Когда он поднялся, то с обидой посмотрел на Ивана и, шатаясь, побрёл к дверям из спальни.

Но на пороге оглянулся:

– Шеф, наличности не подкинешь?.. Мы же всё-таки это...

И он кивнул на смятые простыни.

Иван вытолкал старика из коттеджа, отвесив прощальный пендель, а затем на пути от прихожей до спальни пооткрывал все окна; вонища никак не выветривалась.

"Что за дичь творится?! Как бомж сюда проник? – подумал мужчина, садясь на край постели. – И что, нахрен, произошло вчера вечером?"

Он вспомнил, как такси привезло его с Алёной сюда, к двухэтажному коттеджу на улице Баюнова, около полуночи. Раскалённый за день воздух ещё не успел остыть. Мотыльки да тифии кружили вокруг фонарей, наслаждаясь теплом, и где-то щебетала бессонная камышовка.

Иван шаркал к калитке, жена следовала за ним, и мужчину это раздражало. Его напоили, он еле тащится – Алёне стоило бы взять его за руку и отвести домой: раздеть, уложить спать. Но она даже не хотела помочь ему открыть замок!

Наконец Иван совладал со связкой ключей. Отперев калитку, он сделал пару шагов по дорожке и запнулся. Его туша повалилась на газон.

Упав, мужчина не почувствовал боли и с облегчением расхохотался в звёздное небо. Лежать на траве было мягко и уютно, к тому же здесь вкусно пахло рудобекиями, о которых заботилась жена.

Правда, о муже позаботиться она не спешила, и, вместо того, чтобы помочь ему подняться или хотя бы самой лечь рядом, Алёна лишь грустно на него смотрела. Эти опущенные уголки губ злили Ивана. Они вызывали у него подозрения. Много раз он пытался веселить жену, но после гибели её отца всё стало бесполезно – она совсем перестала смеяться. Как будто любила Василь Михалыча больше, чем супруга... Ну да он вернёт ей улыбку, он отыщет способ!

Иван любил патрона тоже: когда восемь лет назад с дипломом, но без рубля за душой Ваня устроился в Газпромовскую "дочку", Василь Михалыч сразу же взял его под крыло, принялся учить. Вскоре парня перевели в инженеры второй, а затем и первой категории.

У него появились рубашки и брюки из хорошего хлопка, "Королла" (которую он уже сменил на трёхсотый "Крузак") и коттедж в том же районе, где жил губернатор. Благодаря патрону материальный мир Ивана стал надёжным и крепким, как армированный бетон.

– Сиди на трубе, гони ресурсы за границу, и земля никогда не уйдёт у тебя из-под ног, – так любил повторять Василь Михалыч.

Правда, сам он иногда всё же терял землю, выпадая из мира денег и природного газа в неведомые для Ивана пространства.

– Из хозблока полезли сплющенные, – как-то раз шепнул патрон, дёргая Ивана за рукав. – Гляди, Ванюша, завтра заглушки навернутся!

Спиртным при этом от него не пахло… А на другой день на третьем узле и вправду произошёл инцидент с заглушками.

Разных существ наблюдал Василь Михалыч в таком состоянии, но нечасто рассказывал о них своему протеже (тот до сих пор не простил патрону нежелание посвятить его в этот скрытый мир). Поэтому Иван сам принялся искать вход в потаённые пространства – правда, успехов пока не добился.

Зато Василь Михалыч познакомил его со своей дочкой Алёной и даже успел погулять на их свадьбе. Вот только рождения внука он не дождался, умерев дома при странных обстоятельствах.

Жена Василь Михалыча – мачеха Алёны – была значительно старше супруга. Эту суетливую старушку с хитрым прищуром звали Софьей Власьевной. Муж оставил ей все свои сбережения и имущество, но она всё равно тряслась над каждым рублём, всё время экономила и с усердием маньяка откладывала деньги на счета в трёх банках.

Её родной дочери Янине стукнуло тридцать шесть, и она всё ещё сидела на шее у матери. Даже отделочник Ёрбек не смог встречаться с Яниной дольше двух месяцев – виной тому были её противный характер и не менее противный облик: глаза навыкате, щёки в оспинах, капризные губы, напоминающие двух склизких пиявок.

Последний раз Иван встретил мать с дочерью вчера, на юбилее Софьи Власьевны.

– Кушей, Ванечка, не стесняйся, – старушка крутилась вокруг него, подкладывая салаты, доливая коньяка.

Квартира хоть и была шикарно обставлена, всё же давила атмосферой уныния. Правда, забота старушки расслабила Ивана. Он просидел за столом допоздна, не отвечая на просьбы Алёны поехать домой пораньше. В итоге мужчина надрался до того, что рухнул на газон перед собственным коттеджем и, захохотав, уставился в ночное небо.

Мотыльки да тифии бились о плафоны фонарей, луна размывалась и покачивалась, и от её вида пьяное веселье вдруг сменилось грустью. Жёлтое пятно напомнило мужчине о далёком и потаённом мире, о котором ему рассказывал Василь Михалыч, и куда Иван никак не мог попасть, как ни старался…

Эти размышления стали последним, что мужчина смог вспомнить о вчерашнем вечере. Ответа же на вопрос, как в его постели очутился старый бродяга, он так и не отыскал.

– Алёна! – крикнул Иван. – Ты где?

Возможно, супруга прояснила бы это мутное дело, но она не отзывалась.

Иван заглянул в зал, на кухню, в постирочную. Из детской донёсся плач Елисея.

– Митрофановна! – позвал Иван няню. – Ребёнок!

Но и няня не отвечала.

Сердясь, Иван прошагал в комнату сына, сам взял годовалого малыша из кроватки и покачал его. Елисей не унимался.

С сыном на руках мужчина схватил со столика в зале смартфон и набрал Алёну – прозвучало с десяток гудков, и лишь на одиннадцатом жена ответила.

– Ты куда делась, блин?! – возмутился Иван. – Ребёнок плачет, Митрофановны нет, ещё и какой-то бомжара залез в дом!.. У нас вообще дичь творится!

– Я у мамы.

– У какой, к хренам, мамы?! Мы же только вчера от неё!

Ответное молчание разозлило Ивана ещё больше: он знал, что Алёна ненавидела гостить у мачехи – но именно таким безумным днём жене вдруг приспичило её навестить!

Мужчина выглянул в окно – солнце врезало по глазам, и он их опустил. Рудобекии перед домом торчали вкривь да вкось, стебли некоторых цветов были сломаны. "Это вчера я потоптался, что ли, – удивился Иван. – Или старый оборванец по клумбе шастал?"

Когда глаза привыкли к свету, мужчина их поднял и поглядел на дорогу, пролегавшую между коттеджей. Вдали по обочине ковылял Касторкин, а за ним, на небольшом удалении, шла пожилая женщина – Митрофановна.

– Да ты куда попёрлась-то?! – воскликнул Иван.

И, будто разделяя недоумение отца, Елисей заорал во всю глотку. Вторя ему, в соседнем дворе зашёлся яростным лаем психованный бурбуль.

Анну взяли замуж поздно – ещё немного, и её затянула бы борьба с ИНН, биометрическими паспортами и антихристом. К счастью, нашёлся бородатый весельчак, который показал ей занятие поприятнее, и через год женщина родила сына.

Семье удалось купить ветхую избу на улице Баюнова: в дом, как и полагается, первым вошёл котёнок – муж подобрал его по дороге.

Не медля, Анна с супругом взялись за ремонт пола и крыши, приобретение мебели, посадку огурцов и помидоров, за строительство бани да гаража – в этой радостной суете даже некогда было дать кошечке имя.

К тому же вскоре Анна снова забеременела.

В те годы их улица была дикой окраиной, соседствующей с промышленными районами, и, хотя средний класс уже начинал строить на Баюнова коттеджи, случалось здесь всякое.

Тем августовским днём местная ребятня отправилась к речке. Пошёл с ними и пятилетний сын Анны. Когда дети накупались, они сели обсохнуть на песке и не сразу заметили, что Анниного сына среди них нет… Вечером его синее тельце нашли в двух километрах ниже по течению – в рогозе рядом со сточной трубой скотобойни.

Неделю Анна ничего не могла делать, лишь рыдала. Но нужно было жить дальше: следить за хозяйством да растить дочь Василису – муж-то в этом помогать перестал, начав крепко пить.

Год за годом он спускал деньги на водку, влезал в карточные долги, возвращался домой с подбитым глазом. А однажды не вернулся вовсе.

Анна обзвонила все больницы, травмпункт, полицию – наутро из полиции позвонили сами. Капитан сообщил, что дачники обнаружили труп Анниного мужа у железнодорожного переезда. Челюсть свёрнута, лоб пробит, ноги переломаны...

Из лечебницы, куда Анну положили с нервным срывом, женщина поспешила выйти побыстрее. Боялась за дочь: Василиса осталась её единственной надеждой и радостью, смыслом жизни.

Но два года спустя дочка-первоклассница закашляла и не пошла на уроки. Участковый врач заключил, что с ней ничего серьёзного, и прописал бронхолитин, парацетамол да сироп от кашля. Но лекарства не помогли: Василисе становилось всё хуже. И когда Анна добилась-таки, чтобы дочку положили в стационар, было уже поздно.

Узнав страшную весть из больницы, мать села на пол посреди дома и закричала. Она стала бить себя в грудь, зовя Василису. Но пришла не Василиса, а безымянная кошка...

Потом участок с избушкой на улице Баюнова купил газпромовский инженер. Его молодая жена отчего-то сразу сдружилась с Анной Митрофановной, женщины продолжили общаться и после того, как бывшая хозяйка съехала, а на месте избы выстроили двухэтажный коттедж.

Митрофановна ходила к Алёне в гости, а когда родился Елисей, помогала с ним возиться, давала ценные советы. В конце концов, по просьбе супруги Иван предложил Митрофановне остаться, чтобы работать у них няней.

Женщина согласилась, но при условии, что её старая кошка Василиса будет жить с ней. Ивану это не понравилось, но он дал добро. Не хотел расстраивать Алёну, которая после смерти Василь Михалыча и так сильно печалилась…

После происшествия с Касторкиным Алёна заявила, что ни в какой Тибет она не полетит. Все нормальные люди летают в Турцию, к тёплому морю и сочным кебабам, а не таскаются по пыльным горам на отшибе мира.

– Но учитель Ямпир Чимит меня ждёт! – Иван жаловался по телефону приятелю. – Я Бог знает сколько искал человека, как Василь Михалыч, который видит скрытый мир, может в него провести... А теперь – всё к хренам?

Грезя Антальей да Стамбулом, Алёна решила, что её кожа слишком бледная, некрасиво-славянская, и записалась в солярий. Она требовала от мужа всё больше денег на шугаринг, пилинг, микродермабразию, массаж. На фитнес с личным тренером.

– Да не ссыкуй ты! С ними такое случается, – успокаивал Ивана приятель. – Поменялся гормональный фон, и вот перед тобой совсем другая баба. Теперь ей нравятся сардельки вместо сосисок, маникюр, а не обгрызывание.

Иван возразил:

– Но у неё и голос стал другой, и глаза. И зубы.

Из-за денежных скандалов с женой у него испортился сон, пропал аппетит, задёргалось веко. Взвинченные нервы привели к аварийной ситуации на работе – чуть не случился взрыв. Василь Михалыч как назло был мёртв, и некому было взять ответственность за Иванову ошибку на себя. Начальство пригрозило принять меры.

– А может, у неё просто завёлся васёк? – предположил приятель.

В самом деле, ради кого Алёна принялась так усердно отшелушивать кожу и выщипывать волосы?

– Ещё издеваешься! – вспыхнул Иван. – Ты нахрена лезешь в наши дела, а?!

– Лезу? Так говоришь, как будто я во всём виноват!

– Ну а кто?!

Помимо прочего, жена начисто забыла о сыне. В доме, к счастью, оставалась Митрофановна, которая о нём заботилась, но и нянечкино поведение вызывало у Ивана тревогу. Женщина взяла за привычку уходить с Елисеем на долгие прогулки, длящиеся по полдня. Возвращалась измотанной, хмурой.

"Куда они ходят? – задавался вопросом Иван, кусая губы. – С кем встречаются?"

Что, если Митрофановна с Алёной тайком оформляют документы? Таскают сына на экспертизы, чтобы навести на Ивана тень как на заботливого отца? Судьям веры нет, за взятку они примут любое решение. А если судья и есть тот васёк, ради которого Алёна качала задницу, тогда дело – швах. Вместе с ним женщины запросто отберут у Ивана все сбережения, "Крузак", дом, родительские права. Могут даже упрятать его к петухам на зону.

– В церковь, – сказала Митрофановна тем слякотным утром. – Мы с Елисейкой сходим за святой водой.

Иван кивнул:

– Ну, хорошо. А я тогда ещё вздремну.

Но дремать он не стал, а, немного повременив после ухода няни с сыном, оделся и вышел на улицу, чтобы за ними проследить.

Как он и предполагал, дорога вела отнюдь не к храму: няня катила коляску в промзону – сквозь визжание фрез и вонь гудрона, через железнодорожные пути, минуя краны и бетонно-растворные узлы.

Касторкин проснулся с диким сушняком, и потому, встав с матраса, сразу же поплёлся к ржавому крану. Вода потекла бурая. Старик хлебнул и закашлялся, стал плеваться.

В этой заброшенной мастерской жить было невозможно! Вода с мерзким вкусом, плесень по углам, засохшая кровища на полу. Куда только смотрит мэрия?

От жажды спас коктейль из огуречного лосьона и настойки боярышника на дне двухлитровой бутыли, припрятанной за верстаком. Бомж выпил её содержимое залпом и содрогнулся от рвотного спазма.

Последние дни желудок совсем ослаб, да и другая требуха стала как неродная.

Судя по свету из закопчённого окна, время было отправиться к "Самбери" на завтрак. Старик пошаркал к двери, но она вдруг распахнулась, и пожилая женщина перекатила через порог коляску с ребёнком.

– Снова ты, шкура, – заворчал Касторкин. – Пошла вон из моего дома!

Он схватил с верстака бутылку, замахнулся, но не бросил.

Митрофановна уже по привычке не испугалась. Она взяла Елисея на руки, чуть покачала, а затем протянула Касторкину.

– Да я те голову щас откушу! – заявил бомж и замахнулся второй раз.

Малыш был таким славным, пухленьким; он с таким любопытством глядел на старика, что тот невольно умилился. И его снова затошнило.

Слюна наполнила рот, потроха заворочались; Касторкин ухватился за брюхо, согнувшись пополам, сплюнул. Хлестать всё не начинало.

– Кадя-ти? – пролепетал малыш.

– Буээ, – выдавил бомж.

– Аю?

И тут щёки старика раздулись, а изо рта вылезла кровавая человеческая стопа.

Митрофановна взвизгнула и отскочила с Елисеем в угол, закрыв малышу лицо. Бледная, она следила, как бомжовский рот рвётся, как и из него, дёргаясь и лягаясь, выползают две окровавленные ноги.

...Наконец кровавый человек выкарабкался весь. Волокнистый, без волос, губ и ногтей, он сидел на полу, а стариковская кожа лежала рядом.

Успокоив Елисея, няня подступила к человеку. И передала малыша ему.

Тот покачал испуганного ребёнка. Затем попытался покормить грудью, но соска на ней не было, поэтому Елисей не взял. Тогда Митрофановна достала из коляски бутылочку с молоком и протянула человеку.

И тут в мастерскую ворвался Иван, который видел всё происходившее в окно.

– Чё ты за дрянь?! – закричал он, подбежав к человеку.

Отобрать сына Иван не решился, и лишь в омерзении глядел на существо у своих ног, вдыхая запах мяса.

– Не узнаёшь? – тихо спросила Митрофановна.

Иван узнал.

Он помотал головой, не веря, но эти печальные глаза...

– Почини это! – Иван бросился к Митрофановне, указывая на Алёну. – Верни ей её кожу!

Женщина развела руками.

Тогда Иван заорал, требуя, чтобы няня всё рассказала, но Митрофановна молчала. И он влепил ей пощёчину.

– Всё было, всё в моей жизни было! – заплакала няня. – Всё потеряла... Не уследила. Подвела... И всех вас тоже потеряю, если расскажу. Они так сказали.

Иван огляделся, поднял с пола бутылку и, ударив о подоконник, отбил ей дно. Этой "розочкой" с длинным выступающим краем он помахал перед няниным лицом: Митрофановна отшатнулась, вжалась в стену.

– Ты потеряешь всех прям щас! – объявил мужчина и оскалился.

Тем вечером, когда мотыльки да тифии кружили вокруг фонарей, Алёна с Митрофановной подняли Ивана с газона и отвели в спальню. Жена заскочила в детскую, чтобы поцеловать сына, и легла в зале на диван, мигом уснув. Няня же ложиться не спешила.

Когда луна разгорелась так, что крыши буквально засияли в её свете, перед коттеджем остановилось такси. Из него вышли Софья Власьевна с Яниной. Они вытащили из салона пьяного бомжа и провели его в незапертую калитку.

– И где тут винно-водочный?! – Касторкин заподозрил подвох.

– Не ори, – выцедила Софья Власьевна. – Будет тебе бухло, я же сказала.

– Я не понял! – загромыхал старик. – Вы куда меня привезли, шалавы?!

Софья Власьевна вздохнула. Она сделала шаг назад, вынула из кармана слэппер и с размаху треснула им бомжа по затылку. Старик хрюкнул и повалился на дорожку.

Из дома выбежала Митрофановна, и женщины втроём поволокли бомжа к дому.

Затем няня потрясла Алёну за плечо и с тревогой сообщила, что в подвале прорвало трубу. Ивана она привести в чувство не смогла, куда звонить не знает – короче, надо вместе спуститься и решить, что делать с прорывом...

От вопля жены, донёсшегося из подвала, Иван не проснулся, а лишь сладко зачмокал.

Касторкина с Алёной раздели и положили на полиэтилен. Софья Власьевна потрясла над ними куклой козла, пробубнила формулу великой трансформации. Потом старуха натянула резиновые перчатки и, открыв канистру с белёсой жидкостью, намазала ей тела жертв.

– Треть глицерина с алкибензолом, две трети трихлорфторметана, – объяснила старуха Янине. – Запоминай, дура, так размягчаются шкурки.

Немного выждав, Софья Власьевна достала кривой нож и распорола Алёну.

Янина с Митрофановной принялись сдирать с неё кожу.

Это же проделали с Касторкиным.

Кровоточащее тело старика запихали в мешок из брезента, выволокли наверх и зарыли в клумбе с рудобекиями.

– Вытяжка из печени этого бомжары, карбамидная смола, порошок гармалы, – Софья Власьевна перечисляла компоненты мази, которую помешивала в кастрюльке на примусе. – Все шрамы мигом зарастут, еле заметный след останется.

– Не хочу след, – Янина наморщила нос.

По приказу старухи бескожее Алёнино тело облекли в кожу бомжа, как в дряблый нестиранный комбинезон. Затем намазали разрезы ещё горячей мазью.

– Жить будет, – бросила старуха. – Отец перед смертью её благословил… А теперь одевайся ты, дура!

Янину затянули в кожу Алёны и тоже обработали места рассечений.

Пока новая кожа Янины зарастала, Софья Власьевна с Митрофановной надели на старика его зловонное тряпьё и в спешке принялись собирать баночки, сворачивать полиэтилен да отмывать кровь, которая всё-таки натекла на пол.

В последний раз выжав кровавую тряпку в ведро, Митрофановна обнаружила, что бродяга исчез.

– Уже светает, некогда искать, – отмахнулась Софья Власьевна. – Мы пошли. А ты помни: расскажешь – и...

Она провела пальцем по горлу.

Участвовать в перераспределении телесных благ Митрофановна согласилась не сразу. Два месяца до этого Софья Власьевна запугивала её по телефону, насылала жар, кошмары, галлюцинации.

В бреду Митрофановна видела, как Иван под чарами старухи душит жену и сына. Или сжигает их в запертой детской. Или раздрабливает им головы молотком, после чего бьёт окна и с аппетитом поедает стёкла.

Ведьма с лёгкостью сможет такое устроить – Митрофановна в этом не сомневалась. Поэтому, в страхе за жизни Ивана, Алёны и Елисея, она согласилась помочь в ритуале.

По крайней мере, все они остались живы...

Пока Янина в коже Алёны отлёживалась в квартире у матери, Иван спал с Алёной, завёрнутой в кожу бродяги. Ночью сущность супруги по привычке отвела тело на кровать к любимому и там уснула.

Утром же на привычное место, в его кожаную оболочку, вернулось сознание старика. Оно вытеснило Алёнину душу: та, как и душа всякой женщины, была не более чем гормональным фоном, страстями да рефлексами, поэтому Касторкину не составило труда снова стать самим собою.

И вот теперь разбудить Алёну в бродяге могло лишь материнское чувство. Митрофановна узнала об этом после того, как проследила за стариком до мастерской, а затем привезла к нему Елисея.

– Но Алёна так страшно ворочается в бомже. Крутится, вылезает наружу... – голос няни дрогнул. – Вот только если не показывать ей сына, её душа окончательно умрёт.

Без кожи Алёна долго не протянет – скоро ей опять придётся залезать в Касторкина через его порванный рот, который на грязной, морщинистой и бородатой физиономии не выглядел особо уж подозрительным.

К концу рассказа Митрофановны Иван не мог говорить и только скрипел зубами. Никто ведь ему не поверит. Никто не поможет! Старуха облапошила его как младенца, и теперь её дочь подаст на развод, отберёт пол-имущества, а главное – сына, который будет расти без любви. Зато гнусная сука будет получать алименты. Бедной Алёне же придётся медленно умирать в теле старика, который станет заливать в её желудок одеколон, закусывая протухшим сервелатом.

– Они ответят за всё! За всё! – от ощущения собственной беспомощности Иван распсиховался. – Я живьём пропущу их через мясорубку. Выломаю всё рёбра. Намотаю кишки на перфоратор.

Он подскочил к Алёне:

– Я убью этих паскудин, слышишь?!

Но жена посмотрела на него с такой болью и беспомощностью, что у мужчины сдавило сердце. Эти глаза, белеющие в кровавом мясе, заставили что-то внутри содрогнуться, задвигаться... И, как в Касторкине, в Иване начал просыпаться кто-то другой.

Водитель не укладывался в график: автобус нёсся по лужам, брызги летели на прохожих. Пассажиры в салоне расплатились, и только одна старушка всё ещё копошилась в кошельке.

Так она и проехала пару остановок и в итоге жалобно протрещала:

– Пяти рублей не хватает. А мне выходить...

Водитель вздохнул:

– Ладно, бабушка, давайте, сколько есть, – и протянул ладонь.

Старушка высыпала на неё монеты и сошла.

Она возвращалась из центра города, куда ездила, чтобы забрать месячный платёж за сдачу "двушки", которую у Софьи Власьевны арендовали родственники – молодая многодетная семья. За жильё они платили ей тридцать тысяч – по местным меркам бешеные деньги. Но кого это волнует? Не нравится – пускай проваливают!

Поднявшись по лестнице, у своей двери старуха остановилась и принюхалась.

В прихожей она заметила мужские ботинки. Услышала шум воды в ванной.

С опаской Софья Власьевна выглянула в зал.

В кресле сидел зять. На коленях у него лежала крупная коробка, перевязанная шпагатом, по которой мужчина нервно барабанил пальцами.

– Ваня! – Софья Власьевна изобразила радость. – Как ты здесь?

Мужчина перевёл взгляд на старуху:

– Да вот, заехал забрать Алёну. Она щас помоется, и мы поедем покупать ей сумочку.

– Ой как хорошо! А что у тебя за коробочка такая?

– А это подарок. Вам.

Глаза Софьи Власьевны вспыхнули с жадным восторгом.

– Ой, спасибо! Да ты поставь её, поставь, – засуетилась она. – Пойдём скорее на кухню, там капустный пирог есть. Алёнка не додумалась мужа покормить, дура, да ты не стесняйся...

На кухне старуха похватала со стола пакетики с порошками и спрятала их в тумбочку, в которой Иван заметил колбы, пробирки, реторты.

– Я ж по образованию химик, – напомнила Софья Власьевна. – В СССР-то на химфаках хорошо учили, а щас студенты ничё не знают, ничё не умеют...

Достав из холодильника пирог, она разделала его огромным ножом. Поставила перед Иваном рюмку, налила коньяку.

– Да раньше всё было лучше, всё, – разошлась старуха. – Государство квартиры давало. Эту оно мужу дало, а мне – "двушку" в центре. Ну а что сейчас? Что сейчас?! У молодняка своего жилья нету, приходится снимать за бешеные деньги!

Она стукнула кулачком по столу:

– А всё почему? Да потому что в Кремле – власть хапуг!

И тут же осеклась:

– Но ты кушай, Ванечка, кушай.

То и дело поглядывая на коробку в зале, Софья Власьевна наконец решила пойти её вскрыть. Но тут в кухню вошла Алёна: распаренная, ещё мокрая, она была завёрнута в полотенце, которое едва её прикрывало.

– Опять воду расходуешь! – проворчала старуха.

Иван вдохнул запах горячего тела и манго, поднялся и шагнул Алёне навстречу, но она отпрянула.

– Фу, – женщина наморщила нос. – Ты потный.

– Да дай ты мужу тебя обнять, – бросила Софья Власьевна.

– Иди ко мне, ну же, – мужчина сказал это с железными нотками в голосе, но ни старуха, ни Алёна значения им не придали.

Иван заглянул Алёне в глаза. Положил ладони ей на щёки, чуть сжал и ласково улыбнулся.

А затем всунул большие пальцы в рот и со всей силы дёрнул в стороны.

Алёна вскрикнула; Иван ухватил её за нижние резцы и потянул – голова Янины вылезла из порванного рта, как пломбир из смятого стаканчика.

Женщина замахала руками и замычала; бросилась в зал.

Иван повернулся к старухе – и в тот же миг лезвие ножа скользнуло по его шее. Софья Власьевна колола, как швейная машинка: от двух ударов в лицо мужчина увернулся, третий попал в цель – острие ткнулось в глаз.

Иван заорал и выбросил вперёд кулак – тот случайно угодил старухе по носу. Софья Власьевна крякнула и часто заморгала. Не теряя времени, здоровым глазом Иван прицелился и дважды врезал ей в подбородок. Старуха вскинула руки и повалилась между столом и холодильником.

Для надёжности мужчина приложил её табуретом по темени, а затем, подняв нож, поспешил в зал. Безобразная Янина барахталась на полу и рычала, по грудь выбравшись из Алёниной кожи.

Иван разрезал шпагат на коробке и вынул из неё морщинистую кожу Касторкина. Встряхнув, вернулся с ней на кухню. Там он натянул обновку на повизгивающую и брыкающуюся старуху. Та поворочалась в ней немного и затихла.

Янина царапала палас. Иван взял её за пятки и рывком стянул Алёнину кожу.

Покосившись на угреватый зад Янины, мужчина сплюнул.

Горячая кровь текла по щеке: глаз сильно болел, его резало. О том, чтобы ехать в больницу, Иван даже не думал. Алёна в любой момент могла умереть – возможно, уже умерла. Единственное, что он себе позволил, это как следует отхлебнуть коньяка из бутылки на кухне.

Вдруг бомж закряхтел, стал шевелиться. Иван с опаской стал за ним наблюдать.

Когда бродяга наконец встал, то оглядел своё тело; поднял взгляд на Ивана. Тот вздрогнул: в глазах Касторкина зажглись хитрые алчные огоньки.

"Это не бомж, – мрачно подумал Иван. – Это старуха. И щас она вцепится мне в глотку..."

Но Касторкин смотрел вовсе не на мужчину, а на бутылку, которую тот держал. И когда Иван это понял, он протянул коньяк бомжу. Тот благодарно принял дар и выпил всё залпом. Рыгнул.

– Шеф, – сказал старик, криво ухмыляясь порванным ртом, – наличности не подкинешь?.. Мы же всё-таки это...

И он прикрыл одной рукой дряблую грудь, а другой – гениталии, застыв в позе Ботичеллевской Афродиты.

С тех событий прошло больше года, и жизнь понемногу наладилась.

Старая кошка Василиса надулась мячиком и окотилась в подвале одиннадцатью. Митрофановна нянчилась с котятами как с внуками, шила им костюмчики красноармейцев и жарила пирожки с "Вискасом".

Безобразная Янина наконец-то нашла своего суженного – им оказался Касторкин. Старик по-прежнему кормился из контейнеров за "Самбери", но ночевать он приходил к женщине, и вскоре после одной из таких ночёвок экспресс-тест на беременность показал две заветные полоски.

Елисей рос богатырём, родители в нём души не чаяли.

Жарким вечером, когда мотыльки да тифии кружили вокруг фонарей, Иван и Алёна с сыном лежали на кровати в спальне. Малыш дремал, посасывая большой палец. Иван, уже без чёлки, зато с небритостью на щеках, поблёскивал искусственным глазом. В волосах его супруги желтели подвядшие рудобекии, а по лицу тянулся шрам в виде улыбки от уха до уха.

После всего пережитого Иван наконец-то научился видеть те явления, о которых рассказывал Василь Михалыч.

Так, прямо сейчас из штукатурки на потолке проступала луна. Её покрывали струпья, волдыри да дыры, из которых свешивались чёрные лохмотья и пахло подвальной гилью.

Где-то за окном щебетала бессонная камышовка.