Сталинский отряд

(Zaalbabuzeb)


опубликовано на neo-lit.com


Труд и порядок — вот молот и зубило, которыми из бесформенной глыбы человечества выдалбливается новая порода. Люди сильные, неутомимые, дисциплинированные. Как раз такими и пытался сделать своих бойцов Гена Закон.

Его отряд вкалывал усердно, чётко, всегда заканчивая в срок, поэтому ему поручали самые ответственные работы.

Поблажек волынщикам в нём не было. Терпение к косякопорам не практиковалось. Руки не держат кувалду — так Закон сначала вправит тебе мозги, а не поможет, тогда и руки — чуть ли не той самой кувалдой.

Ну а залетишь по-крупному, командир тебя и вовсе загонит в дым-канаву. Как Разгуляева. Мужики когда его вытащили, то решили: «Всё. Крякнул боец». Но к их удивлению он очухался. Даже проработал потом три дня. А на четвёртый нажрался гвоздей-трёшек и освободил место в вагончике для нового мужика.

С новичком, правда, оказалось тоже непросто.

Коробкин год как закончил Томский политех и смахивал на вшивого интеллигентишку. Тощий, сутуловатый, с испуганными глазами — не иначе чёрт его сюда забросил.

Однако же парняга тронул что-то в душе у командира. Тот даже сам объяснил бойцу правила их отряда: не грызть в одно рыло; не крысить посылки; всё — общее. Помог со строёвкой. Показал, как сподручнее варить «в лодочку», как разделывать кромки крестом. А ещё — осадил Колю Дрына, который стал к бойцу цепляться... И ведь цепляться-то было за что.

Прежде Закон не отмазывал косячников, поэтому Дрын с остальными бригадирами начали на него странно коситься. Гена же морщил лоб, пытаясь понять, отчего симпатизирует парню? Что в нём такого необычного?

И таки понял.

 

А два месяца спустя Коробкин отчебучил.

— И чё с ним делать? — Дрын пожал плечами. — Я ему сказал: «Какая, к херам, свадьба?! Ходи в бабий посёлок на блядки по воскресеньям. Как другие мужики». А он всё буровит: «Так не хочу. Имею право».

Гена почесал подбородок.

Как ни верти, а мужицкое право — закон, так что придётся разруливать. Хотя — как не вовремя!

Вздохнув, он отпустил бугра и стал собираться к Лариске, командирше бабьего отряда.

— Был у меня твой щенок, был, — женщина за столом поморщилась. — И вылетел отсюда, как ужаленный.

Она чиркнула зажигалкой и прикурила. От дыма в и без того затхлом вагончике стало совсем не продохнуть.

— Но я тебе скажу: Машка ещё мелкая для ваших коммунарских штук! — рот Лариски скривился, в нём блеснул золотой зуб. — А твоему щенку ишачить надо, а не с моей биксой под одеялом возиться.

И она схаркнула в пепельницу.

— Жизнь сама решит, чё кому надо, — парировал Закон, откинувшись на спинку стула. — А наше дело — подписать им бумаги.

В ответ женщина затянулась так глубоко, что её лицо чуть не всосалось в рот вместе с дымом.

— С каких пор ты стал такой уставной, комот? — просипела она. — Наше дело — выдавать показатели, а не устраивать случки. Так что в уши мне не дуй. Если хочешь... — командирша подмигнула, — можешь подуть мне в другое место.

И она дико захохотала.

Закон отвернулся, сжав челюсти.

— К тому же голубки затребуют медовый месяц, — добавила Лариска. — А у тебя и так все сроки просраны.

Гена встал и навис над женщиной:

— Ты включай калган, а! Какой, в очко, медовый месяц?! Где они нашарят башли? Не в тундре же им куковать на кочке.

И он обвёл рукой вагончик, как бы указывая за его стены.

Лариска поглядела на Закона снизу вверх и похабно ухмыльнулась.

Затем она опустила взгляд на его брюки и подалась вперёд:

— Один хрен вламывать не будут. Это ж дело такое...

Затянувшись, она с мечтательным видом выпустила дым Гене на ширинку.

Закон поморщился и отшагнул.

— Ладно, — Лариска затушила сигарету и тоже встала. — Если тебя так прижало, забирай мою ссыкуху в свой отряд. Я подпишу бумаги.

Она улыбнулась и кивнула на диванчик:

— А теперь — айда?

 

Закон брёл мимо бабьих вагончиков и нюхал пальцы. Никотин, везде никотин.

Зря он всё-таки стал помогать Коробкину: других дел нету, что ли? Пусть бы женишок нарезал километры сам, улаживая свои вопросы, а комоту-то что за надобность?

Вдали, за болотом, виднелся башенный кран. Его стрела поворачивалась, будто следя за работягами, которые чахли средь этих топей, страдая от недостатка витаминов и веры в будущее.

Поглядев в белёсую даль, Гена всё же пошёл договариваться дальше. Уж очень парень напоминал ему Серёжку, с которым они знались в юности...

 

Мотин обрадовался:

— Надо же, командир пятого отряда пожаловал!

Он заёрзал в кресле, обитом кожей, и блаженно сощурил поросячьи глазки.

— Сталинского отряда, — поправил Закон.

Мотин помрачнел.

— Пятого, — он сжал в кулаке авторучку.

Гена выдержал взгляд начальника и сказал спокойно:

— Сталинского.

Глаза Мотина таращились на комота, не моргая.

В конце концов он покачал головой, фыркнул и отложил ручку.

— С чем пришёл? — начальник ослабил воротник на рубашке.

Закон рассказал, что сварщик из его отряда решил создать семью. А семьям строителей Газограда полагается отдельное жильё — так постановил сам Сергей Кужугетович.

— Наш президент много чего наустанавливал, — Мотин поморщился. — А ты в нашей общаге был? Так сходи, Гена, сходи! Там по десять таджиков в комнате... И чё делать? Куда я поселю твоих молодых, а? В шкаф? На антресоли? В казан с вонючим пловом?

Он широко развёл руками:

— Куда же, Гена? Скажи мне, раз ты такой умный!

Его брови иронически взлетели.

Закон нахмурился, облизнув сухие губы.

— В шестом боксе есть бесхозный вагончик, — напомнил он. — Пусть бы починили его и жили. Чё ему ржаветь без дела?

Мотин отвернулся.

Пожевал губами. Побарабанил пальцами по столу.

Наконец, вздохнув, он сказал:

— За Игаркой растёт хороший соснячок. Мне б туда человек шесть — примерно на неделю. Пилы с топорами выдам. Жратвой обеспечу.

Он наклонился к Закону, понизив голос:

— Только никому об этом ни гу-гу. И о вагончике, который я отпишу на твой отряд, тоже, — Мотин подмигнул. — Ну как, Гена? Посотрудничаем?

И он сощурился, как лис, увидевший хромую полёвку.

Закон же опустил взор на свои сцепленные пальцы и призадумался.

Если мужиков сцапает лесоохрана, то больше он их не увидит. В придачу следователи всех собак спустят на него, и даже местный блаткомитет не отмажет. Да и отпускать бойцов в лес ему сейчас ну никак нельзя, ведь если отряд не успеет с котельной, то зимой вся стройка околеет к хренам. Так что, как ни крути, предложение Мотина — та ещё канифоль.

— Да не очкуй ты, Гена! — начальник словно прочёл мысли Закона. — Всё будет тихо-гладко. И мужики вернутся, и сроки ты нагонишь. А мне не веришь...

Он достал баян:

— Песне моей поверь!

И начальник затянул «Столыпинский вагон» группы «Лесоповал».

 

Тем летом Генка ураганил с пацанами из фазанки. Они таскали аккумуляторы из машин, разводили буржуйских сынков на балабасы, дули траву да безбожно киряли. В общем, восьмой и девятый классы были самым ништячным времечком в его жизни.

Всё испортил он. Тихий, весь на своей волне, Серёжка был явно не их масти.

Так какого же хрена он навязался? — вот вопрос.

Генка сперва пытался его игнорировать — но Серёжка стал тереться с ними всё чаще. Тогда будущий Закон побазарил с пацанвой.

— Да нормальный он кент, — Башня пожал плечами. — Пусть остаётся.

В итоге Генка взял дело в свои руки и принялся Серёжку щемить: подкалывать его, гнобить, глумиться. Но тот толком не отвечал, чем выбешивал ещё больше.

Душным вечером их компашка собралась на хате у Корявого, пропивая пенсию его бабки. Старуху свезли в больницу, и квартира была свободна.

Корявый с Башней орали, чавкали, роняли жратву на пол. Серёжка же брал закусь тонкими пальцами, аккуратно клал в рот и неспешно пережёвывал. Генка не мог оторвать от него взгляда — полного ненависти.

Когда водка кончилась, Башня с Корявым ушли за новой чекушкой. А Генка подскочил к парню, перекосив морду.

— Чё такое? — Серёжка поднял испуганные глаза.

И тогда Генка с рыком вцепился ему в горло...

 

— Это не по понятиям, Закон, ты знаешь, — Сиплый отхлебнул купчика из алюминиевой кружки. — Общак не для того нужен, чтобы разбазаривать его мужикам.

Гена повидал многих весовых, да и сам был отнюдь не Фан Фанычем, но всякий раз, когда входил в эту кандейку, он непроизвольно съёживался, а ладони его потели.

— Да ведь погуляют-то не только мужики, — Закон вытер руки о строёвку. — Там будут и бугры. Я буду.

Сиплый, скучая, глядел в кружку.

Гена ему напомнил:

— Отряд надо держать в ажуре. Раз женятся — накрой поляну. Зови лабухов. С мужиков я бабла много не стрясу, да и уважухи от такого не добавится. А оттянуться им нужно. Холопы понимают кнут, но и совсем без сладкого им нельзя. От говняной тундры у них и так шифер едет... Не устроили бы чего.

Последние слова насторожили весового.

Отставив кружку, он внимательно посмотрел на Закона.

— Положим, побалдеют они как надо, я ваш устав знаю, — Сиплый усмехнулся, но тут же добавил грозно. — Ты следи, чтоб всё прошло без палева. А ещё...

Он указал на Гену пальцем:

— Не вернёшь должок к сроку, ты закон стройки знаешь. Сам полетишь в мужики. Я лично определю тебя к чёрным. Будешь ишачить у них, как чёрт. Говно будешь месить лопатой. Вкурил?

Закон сглотнул слюну.

— Ты вкурил?! — рыкнул Сиплый.

Он взял кружку, но тут же снова отодвинул:

— И не забудь про лихву, комот. Тридцать проциков — в самый раз для тебя.

Откинувшись на спинку стула, Сиплый закинул руки за голову и с прищуром поглядел на Гену.

Тот мысленно проклял свою слабость. И свой план.

Коробкин, Коробкин... Чёртов же ты Коробкин!

 

И вот в стройпосёлок за излучиной Хантайки пришёл праздник.

Все десять мужицких вагончиков пили с утра, и уже к обеду где-то раздавались шлепки по щекам, а где-то — тошнящие рыки.

На столах под открытым небом Поварёшка разложил колбасную нарезку, селёдку, сыр, картоху в мундире, печеньки «Юбилейные» и прочий закусон из Игарки.

Из Снежногорска на лодке приплыл эвенок с рюхой плоской, как крышка от бочки-жестянки. Он принялся петь под гитару что-то из Газманова, но мужики закидали его едой, требуя Круга и Наговицына.

Молодые держались за руки и любовались друг на друга.

Россыпь веснушек добавляла глуповатому лицу невесты какой-то славянской притягательности, а голубые глаза и копна волос, похожих на пеньку, эффект удваивали.

— Айдате, довезу вас до карьера и назад, — раздобрился Дрын, кивнув на чумазый УАЗик. — А то када ещё покатаетесь по-царски?

После лихой поездки жених не выдержал и надрался.

Когда солнце закатилось, он шаткой походкой двинулся к новому вагончику и встретил Закона.

Коробкин подступил к нему в пьяных слезах:

— Спасибо тебе! Спасибо! Ты сделал так много... Батя!

Он бросился Закону на шею, но тот мягко отстранил парня.

— Чеши к своей Машке, — командир криво усмехнулся.

Парень последовал его совету, но на полпути замер и вернулся к Закону.

— Батя, ты знаешь... у меня это в первый раз, — признался Коробкин с глупой улыбкой. — Я чё-то мандражирую.

Гена хлопнул его по плечу и ободрил:

— Да всё у тебя получится. Там всё просто, как в раковине. Не ссы!

Наконец Коробкин собрался с духом и ушёл в вагончик к Маше. А Закон побрёл к костру, который дымил полынью, отгоняя гнуса.

Вокруг огня сидели бугры и самые стойкие из мужиков. Они пристально смотрели на Гену.

Тот с демонстративным спокойствием сел на скамейку и, чиркнув спичкой, закурил.

Искры от костра с треском взлетали в небо. Билось пламя и в глазах, обращённых к командиру. И чем его сигарета делалась короче, тем это пламя полыхало ярче, жарче, свирепее.

Но вот пепел обжог пальцы, и Закон щелчком отправил окурок в костёр.

— Правила отряда вы знаете, — комот встал. — Всё общее. Но сначала это получают бугры, а потом мужики.

Бригадиры поднялись в ожидании сигнала: злые и весёлые, красные в отсветах огня, как демоны.

— Банкуйте, пацаны! — Закон махнул рукой в сторону коробкинского вагончика.

Бугры направились к нему, а командир побрёл к себе.

Там он задвинулся рыхлым и, открыв бутылку коньяка, развалился в кресле.

Под закрытыми веками проступило месиво червей. Они чавкали, чмокали, хлюпали сосочками, скребли ножками, и звуки их ворошения сливались в колдовскую мелодию. Черви пели — они молились ему!

Затем месиво рассыпалось на цветные кружочки, из которых выплыло лицо Серёжки. С рассечённой губой, гематомами и свёрнутыми носом парень бы явно сломлен. Беззащитен. Податлив.

Правда, чтобы Коробкин окончательно превратился в Серёжку, требовалось ещё одно.

— Батя! Там... Там... — Коробкин трясся. — Помоги, батя!

Закон с поднялся и взмахнул руками, чтобы не потерять равновесие. Сколько времени прошло?

Он отнял у парня топор и положил на тумбочку.

Вместе с Коробкиным они проплыли сквозь липкие волны мрака, мимо дотлевающего костра, и вошли в вагончик.

Гена рявкнул:

— Поварёшка, вон!

Мужик слез с Машки и, мотнув мокрым членом, выскользнул за дверь.

— Да чё же это такое?! — Коробкин разрыдался. — Чё ж это такое, батя?..

Закон положил ему руки на плечи и ласково улыбнулся.

— Всё будет хорошо, Серёж.

Он чмокнул Коробкина в лоб и стал расстёгивать ремень на своих брюках.

Тем летом, в квартире у Корявого было так много крика, так много насилия и унижений. После них Серёжка исчез.

У Закона с тех пор с парнями ничего не было — даже на зонах. С гнилушницами-то он, конечно, спал, да какой от них прок?.. Ему нужен только он — Серёженька.

Теперь всё будет по-другому: больше никакой боли, никаких слёз.

Пусть Гена давно не тот пацан из школы на окраине, но его расписное тело по-прежнему гибкое и сильное. И он по-прежнему зверь!

Глядя на него, Серёжка наконец-то простит его, перестанет бояться и почувствует то же, что чувствует к нему Гена. И над тундрой взойдёт вечное солнышко...

Но когда Закон с яростным рыком кончил в Машку, он вывернул шею, и лицо его помрачнело.

Серёжки в вагончике не было...

 

Утро выдалось мерзким, как рожа прокурора Туруханского района. По тундре стелилась желтоватая муть; красное знамя на флагштоке трепыхалось от промозглого ветра.

Мужики выползали из вагончиков и тащились в сторону сопки, за которой ждала недостроенная котельная.

Бабы из Ларискиного отряда наверняка уже были там.

Закон сплюнул в грязь и рявкнул:

— Живее шевелись, алкота!

К своему удивлению он увидел Машку. Бледная и злая, она шла работать.

По ходу, Лариска добротно её выдрессировала, и Закону не придётся терпеть в отряде ещё одного косореза.

От этого командир повеселел, но настроение ему испортил Коробкин.

Выскочив из вагончика, он засеменил за женой. Она не обращала на него внимания, и Коробкин остановился, растерянно пялясь ей вслед.

Фуфел у него был такой уныло-тупой, что Закона потянуло раскрасить его ещё больше. Как вообще он мог подумать, что этот бивень похож на Серёжку?!

— Хули встал?! — крикнул командир. — Ты чем-то недоволен?!

Мужик покосился молча, хотя должен был ответить, что всё в порядке.

Раздувая ноздри, комот зашагал к нему:

— Чё такое? Может, ты не рад работать в сталинском коммунистическом отряде, а? Может, ты — сука единоличная?

Подойдя, он заглянул Коробкину в опущенное лицо.

— Ну так скажи. Раз тебе впадлу кантовка у меня, я переведу тебя в отряд к фраерам. Без базара. Или может...

Комот угрожающе понизил голос:

— Может, отписать тебя к чуркам, а?

Коробкин сгорбился и слегка побледнел.

— Не-е-ет, Коробка, — Закон хищно оскалился. — Ты у меня знаешь, куда попадёшь? К армейцам!

Он зло рассмеялся:

— Будешь ходить у них строем. По уставу жить будешь, как балдох. Ты же этого хочешь, да?

Подбородок у парня затрясся, и Коробкин промычал:

— Не надо к армейцам.

Тут же хлёсткий подзатыльник тряхнул ему череп.

— Так а хули тогда стоишь?! — Закон выпучил глаза. — Бегом на котельную! Бегом, я сказал! Бегом!

Он отвесил убегающему парню пендель.

Говняное мужичьё. Из-за них придётся думать, как отдавать долг в общак. Как нагонять сроки на стройке. А этим холопам лишь бы филонить.

Ну да они ещё попляшут: будут ишачить у него днём и ночью!

Дрыну же надо сказать, чтоб дрочил Коробку, пока у того кровь из дупла не польётся. А продолжит косячить, Закон сам вправит ему мозги и руки. Или лучше — загонит в дым-канаву.

Ну а как иначе? По-другому этот пидорас всё равно не догонит.

Copyright © Zaalbabuzeb, 16.04.22