Безумная Марианна

(Упырь Лихой)


опубликовано на neo-lit.com


Еще одно летнее утро. В уголках глаз – остатки туши и карандаша для век. В каком качестве я пребывал вчера? Что у меня на бедре? Понятно. Засохла уже. В кровати – незнакомый черноволосый парень.

—Чувак, вставай!

— Что? – Он удивленно смотрит большими карими глазами.

— Выметайся.

— Уже не нужен постоянный парень?

Он натягивает джинсы на голое тело и испытующе оглядывает меня:

— Ну-ка, Джим Моррисон, как меня зовут?

— Понятия не имею. Одевайся.

— А тебя как зовут?

Действительно, как меня зовут? Не Джим Моррисон, это понятно. Похож, наверное.

— Тебя не удивляет, что мы в третий раз спим вместе, а утром ты меня не знаешь? Может, фото тебе оставить с подписью?

Какой-то придурок бродит голый по моей квартире и качает права. Достает из кармана куртки мятый экзаменационный лист, сдирает черно-белую три на четыре и кладет на клавиатуру компьютера.

— Думаю, я проживу без твоего фото.

— Олег. Приятно было познакомиться. – Цедит он сквозь зубы, натягивает футболку и уходит.

Парень, видимо, абитуриент, лет шестнадцать – семнадцать. На простыне следы спермы. Хуйнища! Интересно, кто кого и куда.

Разглядываю себя в зеркале. Густые русые волосы до плеч, вьются крупными локонами, серые глаза, прямой нос. За внешность в школе меня дразнили Марианной, в честь мыльной мексиканской актрисы. Контактные линзы длительного ношения. Снять надо. Я болтаю пальцем в контейнере, чтобы раствор покрыл голубоватую кромку линзы. Я до мельчайших подробностей помню, что у меня в квартире, где я учился, что читал, что рисовал на заказ в этом месяце, куда должен пойти. Помню даже, что сегодня вечером, в девять, по третьему каналу будет фильм Дэвида Линча.

Нашариваю в коридоре выключатель. В душе долго смываю эту гадость и по привычке считаю, сколько раз намылил руки. Десятый. Надо будет провериться на ВИЧ, презервативов на полу не было.

Телефон звонит. Беру на кухне трубку мокрыми руками.

— Эдуард Александрович? Вы сделали обложку?

— Для чего, для трактата этого? Сделал. На диске принесу. В четыре. Всего доброго.

Вот как меня зовут. Где паспорт? Штейнгардт. Так, еврей на четверть. Живем.

В кухне на столе вместо клеенки — незнакомый холст, на котором чуть ли не пальцем намазан утренний парень, чей живот пронзен золотым копьем архангела. Щедро льется кровь, вывороченные кишки. Непохоже, что с мольберта. Должно быть, я рисовал это, стоя на коленях, а холст лежал на полу. Вот этого я не припомню. Сделано наспех, за один раз, наверное. Фона нет. Краски на руках — тоже, видимо, оттер с вечера.

Звонок в дверь. Открываю, на пороге – парень с внешностью Че Гевары.

— Узнаешь меня, позорище?

— «Доброе утро» надо говорить, Егор.

— Обойдешься, Ван Гог пархатый. Тебя мама в детстве учила одеваться по утрам?

— Мне и так хорошо. Я один живу, если ты не заметил. Стыдно – отвернись.

— Мы сегодня настоящий мужик, да? — Товарищ Че захлопывает входную дверь, сбрасывает кроссовки и бодро идет на кухню.

— Что, у святой Терезы Авильской снова видения? Снова копьем кого-то поимели? Мания богосупружества? — Че крутит пальцем у виска и глядит поверх меня с жалостью.

Я не понимаю ни слова из того, что он несет.

* * *

Летнее утро. Я читаю молитвы. Я жду очищения и готовлюсь стать Его невестой. Ощущение небывалого эмоционального подьема, дрожи и тепла в ногах, словно тысячи мелких игл впиваются в ступни. Снизойдет и пронзит мои внутренности своим пылающим золотым копьем, мука и одновременно высочайшая сладость бытия.

* * *

Вечер того же дня. Я дописала фон и ожидаю пришествия. Он спрашивает, как мое имя, но я не знаю, я никто и просто верю в Него.

* * *

Утро. На улице уже сейчас жарко, подоконники припорошены черной пылью из открытого окна. Я сравниваю фрагменты «Дороги» Керуака с биографией Берроуза и гадаю, не он ли – Старый Буйвол Ли. Че Гевара сидит за моим ноутбуком и талдычит о совместной выставке, на которую мне по большому счету насрать. Картин из небытия уже десять, я каждый день вижу, как продвигается работа над ними. Егор считает, что я пишу их в экстатическом состоянии, поэтому ни хрена не помню.

Архангелы с мечами и копьями, сияние, насаженные на древко люди. Чья-то маленькая фотография застряла между кнопками клавы большого компьютера, и это лицо повторяется на половине полотен. На остальных пяти – белокурая девушка в черном монашеском платье, и я, хоть убей, не могу вспомнить, где ее видел.

Он отнимает у меня время, в издательстве заказали тератологический орнамент для полей, и я не могу сосредоточиться на диковинных зверюшках. Я упорно развиваю свои теории насчет Керуака, словно не замечая его воплей.

— Тебя из художки выперли за твои припадки, из Академии выперли. Год там не появлялся, так чего ты теперь хочешь? У тебя даже диплома нормального нет. Вообще скажи спасибо, что хоть кто-то озабочен твоей судьбой, работы твои пропихивает. И продает, кстати. Хрен ты без меня за них бабки выручишь.

— Смотри, родственники оплачивают ему ширево. Богатая семья. И бензедрин жрет.

— Ты меня слушаешь? Помнишь, как ты бегал по студии под эфедрином? Людей сшибал. Урод.

— У меня бронхит был, от бронхита помогает.

Он почему-то приходит в ярость и орет на меня сплошным матом с редкими местоимениями.

— А помнишь, Егорушка, за что меня из пионеров выгнали? Ты же всё за меня помнишь… Ну скажи, что я накрасился в шестом классе и тебе до сих пор стыдно. Я от тебя такое про свою жизнь узнаю, что диву даюсь…

— Ты тогда еще и платье форменное у Зойки на физкультуре спер, носился в нем по школе.

— Не припомню таких безобразий.

— Не припомнишь, козлина? А припомнишь, как в Париже на тротуаре разделся перед этим парнем с дредами?

— Неужели?

— Сидишь на поребрике, как клошар, вино красное из горла, мальчишка подходит, стреляет сигарету, и ты уже готов. Этот стоит, ржет, а ты медитируешь. Не помнишь, значит? А помнишь, по какой статье от армии откосил?

— Еще бы.

* * *

Башкой об стену. Поганое озабоченное ЧМО. Вечер. Металлический пояс и напульсники с шипами. Я иду пешком на Невский, заодно повидаюсь с Васей, который там малюет портреты прохожих. Мне совершенно не важно, с кем. В конечном счете, не все ли равно, мужчина я или женщина, раз меня в целом мире никто не хочет, не любит и не знает.

— Что, Марианна, опять повело?

— Ты о чем?

Он рисует углем курносую девицу, и я ему мешаю. Не буду мешать. Люди вокруг смеются, это надо мной, над кем же еще?

— Не смешно!

Продолжают смеяться, это бесит, весь город смеется надо мной. Суки.

— Мы с вами уже встречались? Помните меня?

— Не помню.

Парень лет семнадцати, черноволосый, с большими карими глазами.

— На Джима Моррисона похож, просто вообще…

— Хочешь меня?

— Да, да, пошли. Ну что, вспомнил? Ты же меня рисовал.

— Не рисовал я тебя. Давай прямо сейчас. — Я впиваюсь в его шероховатые губы с легким запахом ванили.

— Люди смотрят, неудобно.

— А ты представь, что здесь никого нет, только ты и я.

Подъезд, провонявший кошками, хруст щебня на чердаке. Услышат снизу, вызовут ментов. Так и есть. Шаги на лестнице, двое в сером.

Допытываются, сколько нам лет. Мент с восточным лицом подбирает мои джинсы и обшаривает карманы в поисках несуществующих наркотиков. Находит четыреста рублей и говорит: «Катитесь отсюда».

— Я – Олег. Вспомнил? Я у тебя дома пять раз был.

Я начинаю верить, что он и правда здесь не впервые. Раздевается и ложится на пол в кухне.

— Неси, на чем рисовать будешь.

Ладони теплеют, знакомое покалывание в ногах, жар, меня трясет. Пальцы в краске – мечта примитивиста.

— Лежи. – Я провожу ладонями по его груди и животу, оставляя кровавые следы. — Так хорошо.

В доме есть только листы ватмана, убожество, придется сангиной. Парень терпеливо лежит на полу, и я в перерыве по приколу обвожу его контуры мелом.

— Зачем ты меня испачкал?

Я оттираю краску, и он, благоухая растворителем, утягивает меня к себе на пол.

Через полтора часа мы выходим из ванной, Я кидаю его на постель.

— Зря мы чай пили, от него сперма горькая.

— Зато от ананасов сладкая, купим в следующий раз.

Он просит смазать получше, чтобы не было так больно. Говорит, что у него больше ни с кем не было с тех пор, как мы познакомились.

— Хочешь, я буду приходить каждый вечер? Тебе ведь нужен постоянный парень? Если не любишь человека, от секса не будет никакого удовольствия, одноразовый секс – как онанизм, верно? Ты сам в прошлый раз говорил.

— Может быть. – У него шелковистая загорелая кожа и талия тонкая, как у девушки.

— Так не больно?

— Нет… Ты меня любишь?

— Ну, знаешь, такие вопросы не задают.

* * *

Летнее утро. Пиздец. Голый пацан в моей постели. Права качает, назвал меня сволочью и устроил истерику.

Приходит товарищ Че Гевара, какого-то хрена орет на меня и тащит парня с вещами на выход.

Бродит по кухне, как у себя дома:

— Теперь мы бредим красными тараканами? Кафку читал или под кислотой?

— Хватит хуйню нести, я вообще наркотики не употребляю. Какие, на хуй, тараканы?

И правда, здоровенные красные тараканы. Кухня похожа на место преступления, и контуры убитого обведены мелом.

— Это и был твой отрок на копье? Обнаженный, бля, на пленэре. Совсем с глузду съехал? Вы что, еще и трахались на ватмане? Он кружит по кухне, как ненормальный черный пудель, и вопит про какие-то пятна.

Я не обращаю на него внимания и вывожу заголовок вязью начала шестнадцатого века с листиками и завитками. Зверюшки на полях уже готовы.

— Марьяна!

— Ну?

— Я понимаю, тебе хочется выебнуться наизнанку, чтобы быть оригинальным. Но зачем ты до извратов доходишь? Тем более, что всё это уже было. Что, ты в следующий раз ухо себе отрежешь?

— Не драматизируйте, товарищ. Уши останутся при мне, я их не собираюсь к фанере приколачивать.

— Кто этот парень?

— Понятия не имею. В первый раз вижу.

— Не в первый раз, Эдик. У тебя его фотка к монитору скотчем приклеена. Рожу на своей мазне узнаешь?

— Есть что-то похожее. Может, натурщик.

— Хорошее слово – натурщик. Это у вас так теперь называется?

* * *

Следующий день, жара, вентилятор гоняет омерзительно теплый воздух, и я рисую у окна в одних шортах.

— Эдик, это не кот в сапогах, это обкурыш в сапогах.

— Че, не критикуй…

— Это алкаш в сапогах. Тебе не стыдно? Вот в детстве были коты, как мушкетеры, в шляпах с перьями. Это чё за рэперская панама?

— Он очень современный кот. А мы ему на шляпку перо присобачим. Нравится?

— А чего у него клыки, как у вампира, и фонари под глазами? Он подрался с кем-то? Эдик, книжка для детей! Выбрось этого хиппи в сапогах.

— Рисуй сам! – Я кидаю несчастного кота ему в морду.

— Тебе заказали, ты и делай… Помнишь, что утром было?

— Нет…

— Прихожу, а ты становишься передо мной на колени и молитвы на латыни шепчешь, как заинька. И глазами хлопаешь. Глаза большие, строгие, ресницы богатейшие, как у русской женщины. Потом берешь ватман и малюешь монашку на копье под святым Георгием на конике.

— Круто.

— Куда уж круче. Ты сказал, что между нами может быть только духовный, но не телесный союз. Ты – Христова невеста.

— Не выдумывай, не мог я такое сказать. – Я набрасываю нового кота в элегантной широкополой шляпе со страусовыми перьями и в больших бахилах.

— В модельный бизнес собрался? – Орет он с кухни. – Ты вообще жрешь когда-нибудь? Ты в курсе, что у тебя одно пиво в холодильнике?

— Я сырки ем глазированные. По три в день.

— Девяносто – шестьдесят – девяносто?

— Дык! – Шляпа у котика на сей раз красная, морда усатая и отважная, как у Егора. Набрасываю еще одного кота в берете и шарфике, на красном фоне.

Он вернулся, смотрит через плечо и ржет.

* * *

Товарищ Че, почему меня девушки не любят? – Мы сидим под зонтиком в кафе на Манежной и пьем пиво. – Что я им плохого сделал?

— Ничего, Эдик. Машу ты в ванне топил, чтобы отсосала под водой, Светку из окна высунул на вытянутых руках, а так ничего.

— А эту, белобрысую, маркером изрисовал – и ничего, не обиделась. Говорит: «хочешь, я вылижу пол у тебя в туалете?»

— Вылизала?

— Я ее носки стирать заставил, сама скисла. Веселая была девушка, хлыст лошадиный подарила.

— Смотри, детишки из «Мухи» извращаются.

В сквере на середине площади несколько студентов отрезают верхушки пластиковых пивных бутылок, переворачивают и пьют из них, сидя на краю засохшего фонтана. Изобретательная молодежь пошла.

Что-то словно ударяет в ноги, я срываюсь с места и иду по направлению к Невскому. Вечер. Такое чувство, будто кто-то посылает телепатический сигнал: «Иди сюда, я люблю тебя, я жду на том же месте». Я посылаю такой же; стоит о чем-то помыслить, как это появляется в реальности, ибо тот, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем. Примерно так. Подумал – потрахался. В конечном счете это равнозначно, духовная сущность управляет телом, а не наоборот, и она же творит реальность с помощью слова. Знакомый жар в затылке, подрагивают кончики пальцев.

Черноволосый парень с большими карими глазами вылавливает меня в толпе. Тонкий запах ванили от его губ. Что-то пошло не так. Сзади налетает тип с внешностью Че Гевары и растаскивает нас. Довольно бесцеремонное поведение. По роже ему дать, что ли?

— Мальчик, уйди по-хорошему, он болен. Ты ему не нужен. Он на следующее утро тебя не узнает, помяни мое слово.

Мальчик посылает его на три буквы, усатый чувак демонстративно разворачивается и чешет в другую сторону.

Единственное, чего я не понимаю: на хрена этому мальчику сдался компот из ананасов? Я его на дух не переношу.

* * *

Утро. Шевеление на постели.

— Ты! Лежать, бояться! Порнографист малолетний… Егор, приезжай. Тут какой-то пацан мне показал кассету, где я с ним занимаюсь хуй знает чем… Не помню, естественно.

В трубке раздается рычание злобного медведя:

— До ручки дошел! Кретин! Сам с ним разбирайся! – Короткие гудки.

Я выдираю пленку из кассеты, пацан торопливо одевается и бочком продвигается к двери.

— Я с тобой еще не закончил! – Пинаю коричневые сугробы пленки в угол и кидаюсь на него.

Мальчишка вырывается, я выкручиваю ему руки и давлю коленом в спину.

— Больно! – Он бьется в истерике.

— Феназепама дать? – Я отпускаю его и роюсь в ящике шкафа.

— Садист... – Он размазывает сопли.

— Кто, я садист?

Стены на кухне изрисованы голыми парнями в потеках краски из пульверизатора. Хоть вырубай и на выставку вези в какую-нибудь гейскую контору. Дикий бардак. Баллончики, тюбики на полу, банка из-под томат-пасты, немытые тарелки под столом, покрытые серой паутиной плесени. Чайник с оплавленной ручкой, красный таракан на кафеле у плиты. Неизвестный парень помогает сгрести мусор в три черных мешка. Я кидаю туда же тарелки, которые все равно не собираюсь мыть.

— И долго я такой?

— Неделю. — Он достает тарелки и отмывает эту гадость.

— Чем я еще занимался? Ты таблетку принял?

— Это тебе их принимать надо, псих-одиночка. Житие ты какое-то иллюстрировал, сканировал, на диск переписал. Я его отвез туда. В это, рядом с Хоральной синагогой.

— Спасибо.

— Друг твой меня вышвырнуть пытался, у вас тут такое кун фу было, зашибись.

— И кто кого?

— Ты его, конечно. С лестницы спустил. Еще две девушки приходили, Маша и Люба.

— И что?

— Ты им предложил вступить в обитель босоногих кармелиток, если не ошибаюсь. Молился за них на латыни.

Егорка, конечно, парщик, но этому врать, вроде, не с чего.

— Куда поступать будешь?

— В «Кулек», куда же еще?

— Тебя как зовут?

— Олег! – Он остервенело швыряет мыльную тарелку в раковину.

— И приятно тебе было с таким, как я, неделю жить?

— Необычно. Как будто с Ван Гогом спишь. Телеги ты такие по ночам прогонял, хоть на диктофон записывай. Религиозные мистические трактаты о духовном и телесном единении с Христом. Послушать хочешь? Как дополнение к своим картинам?

— Давай!

Че Гевара все-таки приехал и строил грандиозные планы насчет зала в Петропавловке. Мои картины из небытия плюс мой религиозный бред из динамиков под отдаленные звуки органа, низкий давящий потолок и направленные лучи белого света. Зарвался, голубчик. Сегодня же вечером всё выброшу на помойку. Егор, словно предвидя мою реакцию, свернул все ненормальные творения в рулон и унес вместе с диктофоном. Я похлопал, похлопал глазами и ничего не сделал.

Через месяц он договаривался с администрацией, а я тем временем рисовал Золушку-бомжиху с круглыми фиолетовыми подглазьями, она должна была войти в ту же серию, что и кот в сапогах.

* * *

Я не могу уловить самого момента трансформации, это как переход из бодрствования в сон. В детстве я пытался увидеть, как засыпаю. Лежал с закрытыми глазами, в мыслях проезжала карета на высоких колесах, кучер заносил над головой кнут, и это движение все время повторялось, как будто его записали и многократно копировали. Я никак не мог избавиться от этого навязчивого однообразного жеста, не мог заставить карету двигаться дальше, развивая действие в фильм про какую-нибудь Золушку. Я даже помню, с какой книжной иллюстрации приплыла эта карета с шестеркой лошадей, форейтором и двумя лакеями на запятках. И сон приходил незаметно, сменяя насильственно представленные образы черно-белыми движущимися спиралями, прыжками в пропасть и зелеными лугами. В двенадцать лет я пробудился во сне и понял, что могу управлять им по своему желанию. В четырнадцать добился во сне отчетливых вкусовых и обонятельных ощущений. В шестнадцать появилась металлическая винтовая лестница, ведущая в черное облачное небо, и я перестал управлять снами. Я поднимался по ней с умершими родственниками, но останавливался на середине от сознания собственной греховности. Я боялся, что они всё видят и знают – как я хочу быть девушкой, как я раздеваюсь один в комнате и рассматриваю свое лицо в зеркале, как расчесываю волосы и закручиваю их на затылке. Я обмираю и делаю шаг в сторону – долгое падение в сумерках, сейчас я должен разбиться и просыпаюсь.

Сны исчезли после первого сексуального опыта, тогда же на время атрофировалось восприятие художественной литературы, придушенное реальными ощущениями.

Бесцельные блуждания по улицам больших городов, приступы эксгибиционизма, поиски молодых и красивых людей, похожих на предводителя пьяниц у Веласкеса, освещенного огнем костра. Куча клошаров и юноша с дредами в неоновом свете вывески винного магазина в девяносто девятом.

Пробуждение, рисунки из небытия, бессонница и транквилизаторы, которые щедро выписывает знакомый врач.

Образ спасителя Че Гевары, который рассказывает эпизоды, выпадающие из сознания. Девушка захлебывается в ванне, кто-то отрывает мои руки от ее головы.

Толпа людей с фотоаппаратами на моей кухне, заказы из Европы, японские туристы в невменяемом состоянии от моей мазни, инсталляция Егора, всё, как он обещал.

А на хрена мне всё это, если я не знаю, кто я на самом деле?


Copyright © Упырь Лихой, 2004-02-09