Кувада

(Упырь Лихой)

Костик перепрыгнул через канаву и объедал теперь ягоды с веток малинового куста, которые пролезли на «ничейную» территорию сквозь рейки забора. Правда, хозяева малины, семья Борзевых, считали эти кусты своими и гоняли мальчишек. Малолетки налетали сюда всей деревней, хотя у них в садах росли точно такие же кусты с точно такой же малиной. Ворованное всегда вкуснее. Костик, хоть был и неместный, а просто приехал на лето к бабушке, драл эти кусты вместе со всеми.

Сейчас он наслаждался тут один: обрывал малину правой рукой, а левой держался за посеревшие от времени занозистые рейки, чтобы не сверзиться в канаву, — весной вода подмывала забор, и кромка земли под ним стала такой узкой, что на нее едва можно было поставить ногу.

Обычно из летней кухни вылетала Людочка Борзева — девушка семнадцати лет в линялом от частых стирок ситцевом цветастом халате, вздернутом на огромном животе. Она принималась орать и демонстративно рвать крапиву, обернув ладонь краем халата. Надрав большой пук, выходила за калитку и пыталась достать мальчишек. Через канаву беременная девушка перепрыгнуть не могла, так что бегала туда-сюда по пыльной глинистой дороге, пытаясь угадать то место, куда они перемахнут сами. Не вечно же им висеть на заборе? Пока Людочка бегала как угорелая, из дому вылетала ее мать с воплями:

— Ты чо делаешь, дура, прости Господи? Выкидыш захотела? — Дарья Олеговна хватала дочь за руку повыше кисти и тащила обратно, отдыхать или готовить еду.

Сейчас Людочки было что-то не видать — наверное, ушла куда-то. Костику показалось мало, и он спокойно перелез через невысокий забор. С этой стороны всё уже объели, а до дальних веток рука не доставала.

— Аааааааа! — Раздался негромкий крик.

Костик прислушался. Кричали не то из дома, не то из серой покосившейся баньки в дальнем конце сада. «Рожает, — догадался он, —такое не каждый день увидишь». Мальчик пробрался между кустами, зализал свежие царапины. Вытащил кончиками траурных ногтей занозу из ляжки — забор, чтоб его… За малиной росли кусты черной и красной смородины, дальше — черный крыжовник. Над шершавыми листьями мелькнула грязная белая панамка — Костик крался как настоящий вождь апачей, сердце захолонуло от страха и непонятного азарта.

Вот, сейчас! Сейчас он узнает, откуда именно берутся дети! Конечно, их не аист приносит, их не покупают в магазине и не находят в капусте. Вон сколько капусты у них в огороде…

Листья яблонь шумели на ветру, воздух был такой теплый, что его можно было ловить ртом и зачерпывать горстями, как воду, — он обтекал тело и струился, колеблясь на солнце. Его было видно, у него был запах нагретой земли, ягод и хвои. Сразу за крытым задним двором начинался лес. Темные верхушки сосен качались над кронами садовых деревьев, полоскались на ветру длинные листья вётел. Костик остановился, раскинув руки, зажмурился, подставил веснушчатое лицо солнечным лучам. «А завтра может пойти дождь, — вдруг подумалось ему, — и дорогу снова развезет, и будет холодно, и бабушка снова не пустит на озеро. Вот бы сделать так, чтобы все дни были такими… Очень-очень захотеть, попросить у Боженьки… Ну, дождик можно иногда, потому что без него потом ничего не вырастет, но не так, чтобы на целую неделю».

— Ааааааааааа!!!!!!!!!! Боооооооооольно!!!!!!! — Взвыла Людочка. Костик вздрогнул и очнулся. Он стоял между капустных грядок и вслушивался в крики роженицы, прикидывая, как бы незаметно заглянуть туда, но так, чтобы всё было хорошо видно.

Отряхнул запачканные землей коленки и решительно направился к баньке.

— Ой, мамынька, не могу! — Простонала Люда. — Жестко мне! В дом хочу или матрас хоть принесите.

Костик стремглав кинулся обратно в кусты. Две женщины и незнакомый молодой парень вывели из баньки Людочку, почему-то с мокрым подолом и прилипшими ко лбу спутанными волосами, как будто она только что купалась в одежде. Женщина постарше приговаривала:

— Иди, милая, надо, ребеночек быстрее появится. У меня вон в больнице районной сноха рожала, дык по колидору шастала туда-сюда, пока головка не появилась, — за два часа родила, считай. А на ее кровати одна баба потом рожалаполтора дня, и месяц еще подняться не могла — чуть Богу душу не отдала.

«Какая головка? — Подумал Костик. — Детская головка, конечно. Только вот откуда она появилась?»

Все четверо вошли в дом, занавески плотно задернули, дверь закрыли — не посмотреть. «Ну и шут с вами и вашим ребеночком. Не больно-то и хотелось», — решил Костик и побежал к бабушке, обедать.

* * *

— Ба!

— Что, Косточка?

— А когда ребеночек рождается, откуда у него головка выходит?

Рука бабушки затряслась вместе с миской борща:

— Вырастешь — узнаешь. Ешь, давай. Вон какой тощий, все позвонки можно пересчитать.

— Баба Дуся, а Людка сегодня…

— Ешь, кому сказано! — Прикрикнула Евдокия Семеновна. — Когда я маленькая была, меня отец ложкой по лбу бил, если болтала за столом. — Она погладила внука по нестриженым белесым волосам. — Кушай, Костик, я еще пирог с яблоками тебе спекла.

Вечером у сельсовета старухи шептались:

— Людка-то никак родить не может, бедная.

— Чо «бедная» — хвостом меньше надо было крутить. Семнадцать лет девке, а туда же. Вон, у Вальки дочка в институте учится.

— Ладно тебе, Дуся, мучается девка, а ты тут еще… До революции, бывало, если ребеночек-то не выходил, царские врата в церкве открывали…

— Какие там царские врата? Склад овощной устроили, нехристи… Свекла как раз у этих врат и лежит…

— А этот-то ее, хахель… То ни слуху ни духу, то примчался на готовенькое…

— Страм-то какой…

— А был еще у нас такой обычай, старый… Ну, помнишь?

— Тьфу ты, типун тебе на язык… Он и носа теперь не покажет к ней… Выдумала тоже…

— А чо, пусть пострадает, как она страдала! Кобель приблуднай… Пес шелудивай… Как девок портить — так он в первых рядах, а как помочь — так сразу в кусты…

* * *

Утром было прохладно и пасмурно. На травинках дрожали капли росы. Евдокия Семеновна согрела воды, чтобы дать внучонку умыться. Сама намылила ему за ушами, чтобы не забыл, и растерла потом белым вышитым полотенцем.

Костик залпом выдул большую алюминиевую кружку с молоком, запихал в рот крутое яйцо, куснул хлеба. Только его и видели за калиткой. Бабка крикнула вдогонку:

— Малины-то хоть нарвешь мне на варенье? Костик!!!!

Костику было не до малины. Он снова прокрался средь мокрых кустов на участке Борзевых и припал ухом к двери, прислушиваясь к тому, что происходит в доме. А происходило там вот что:

— Не надену я эту хуйню! — Сипел мужской голос.

— Надо, Юрка! — Твердила старуха. — Надевай и кричи как она.

— Чо я вам, полоумный, что ли? — Возмутился парень.

— Юраааааааааа! Умираю! — Орала Людка.

— Да, блядь, умрешь тут! Чего врача не вызвала, пизда тупая?

— Хайло заткни, кобель поганай! — Заорали два женских голоса. — Одевайся, сучье вымя!

— Хуй с вами… — Пробормотал парень. — Давайте ваше шмотьё…

В доме кто-то завозился, и голос парня спросил:

— Ну, чо дальше-то делать?

— Известно чо! Выйди и покричи.

Костик еле успел спрятаться за бочкой с дождевой водой. Дверь распахнулась от злобного пинка, и на пороге возник Юрка в том самом линялом Людкином халате. Из-под цветастого платка торчали выгоревшие стриженые ежиком волосы, лицо покраснело как свекла. Под халатом курчавилась рыжая шерсть на сильных ногах, втиснутых в Людкины старые туфли.

— Ну?! — Угрожающе спросила Дарья Олеговна.

— Да знаю, блять… — Пробормотал Юрка, и заорал сиплым басом: — Ааааааа! Ааааааааа! Ааааааааа! — Откашлялся: — Ну чо, хватит орать?

— Ори-ори, старайся! Пока не родит. — Дарья Олеговна вызывающе скрестила руки на груди. — Сам напакостил — сам и выручай. Так хоть часть ее боли на себя примешь.

— Во бабы ебанутые… Вы чо, серьезно думаете, что она родит быстрее, если я тут психа изображать буду?

— Говорят, помогает… — Неуверенно протянула бабка-повитуха. На крыльцо откуда ни возьмись вышли еще две бабки, одна — с кровавыми полотенцами в руках, другая — с мокрой простыней.

— Где застирать-то, Олеговна? — Спросила та, что с полотенцами.

— На каменке шайка греется! — Крикнули из дома.

— Страсти-то какие… — Пробормотала бабка с простыней. — А есть еще вот такое средство… — Она нагнулась с крыльца к уху Юрки и прошептала что-то смущенно.

— Совсем, что ли, ебанулись? — Взорвался парень. Он торопливо содрал женскую одежду и остался в белой майке и семейных трусах в цветочек. — Вот уеду щас — и рожайте хоть сами. Мымры старые! Я бы вместо того, чтобы торчать тут, сто раз до больницы съездил!

В глубине дома снова раздались стоны роженицы. Юрка равнодушно закурил папиросу.

Костик, затаив дыхание, прислонился спиной к серым бревнам и смотрел в зазор между бочкой и стеной. Он знал, что дети берутся из живота, но не знал, что папа должен при этом делать ТАКОЕ. Может, его папа тоже бегал в мамином халате по роддому? Фу! Гадость какая! А Людке, наверное, очень больно… Он уже дал себе твердое слово никогда-никогда не быть папой, раз из-за этого бывают такие неприятности. А может, у тети Даши и этих бабушек с головой не всё в порядке?

Костик вжался в стену: из баньки возвращались те две старухи с выстиранным бельем.

— Ну чо, Юрий, будем Людочке помогать или так и будем смолить тут? — Сказала задорно «простынная» бабка.

— А кто его спрашивает? Будет, конечно… — Отозвалась «полотенечная».

— Охуели, что ли? Дурдом, блять! С места не сдвинусь! — Отбивался Юрка.

Три старухи и Дарья Олеговна с неожиданной силой скрутили его и увели в дом. Только и слышны были отчаянная матерная ругань и Людкины вопли.

«Может, они хотят отрезать его писю? — Ужаснулся Костик. — Нет, у меня точно не будет детей. К чертовой бабушке!» Мальчишку аж затрясло от таких перспектив. Но природное любопытство всё же зудело где-то под острыми коленками. Он и сам не заметил, как ноги понесли его к окну, влезли на завалинку. Тюлевую занавеску вздуло ветром, и она отодвинулась. Сперва Костик различал только старушечьи спины, потом разглядел старинную огромную печь и полати, на которых лежал Юрка. От Юркиных гениталий вниз свисала веревочка, и повитуха с силой дергала ее, когда Людка стонала.

— Яйца-то мне не оторви, пизда старая. — Рычал молодой отец. — Ваще охуели бабки!

Людка лежала на полу, на матрасе, широко раздвинув тонкие ноги. Костик увидел безобразное кровавое волосяное кольцо и что-то темное посередине. «Головка!» — Догадался он.

— Чо это там за окном белеется? — Вдруг спросила слабым голосом Людка. — Малину воровать приперся, гад панамочный? — Она приподнялась на локтях и уставилась на мальчишку. Бабки остолбенели.

— У меня своей навалом! Я и тебе еще принесу, хочешь? — Не растерялся Костик.

Юрка истерично заржал на полатях. Олеговна от смеха согнулась пополам, бабки стонали, икали и тоненько повизгивали.

— Ааааааа… Выходит! — Покатывалась Людка. — Ребенок выходит! Ха-ха-ха!

* * *

Константин Петрович со временем стал фольклористом, очень известным в узких научных кругах. Об этом случае вспоминать не любил, хотя прекрасно знал, что такое родильная обрядность. У них с женой детей так и не было — не потому, что он чего-то боялся, просто у Натальи барахлила эндокринная система. А потом проблема детей отпала сама собой — Наталье исполнилось пятьдесят.

Когда у жены обнаружили аритмию и вживляли ей кардиостимулятор, он внезапно ощутил нехватку воздуха, боль в желудке, спине и левой руке. Рухнул замертво посреди больничного коридора, прямо во время операции.

— Что со мной? — Спросил он, когда очнулся в палате.

— Психосоматика. — Ответил врач.

Copyright © Упырь Лихой, 21.05.05