Софико.

(Катенька Нежданова)


опубликовано на neo-lit.com


В голове медленно закрутилась зажеванная пленка. Я открыла глаза и увидела нереально белый потолок. Это меня не удивило, хотя я помнила, что в моей палате был болезненно желтый старый потолок. Мне казалось, что я еще сплю, но тут откуда-то справа я услышала приятный грудной женский голос с легким южным акцентом, с еле уловимыми ироническими нотками:

- Пришла в себя?

Я попыталась повернуть голову, чтобы посмотреть, кому он принадлежит, но не смогла.

- Наконец-то, а то я тут совсем стухла от одиночества.

- Давно я здесь? – спросила я.

- Тебя перевели сюда сегодня ночью.

Я не стала больше ничего спрашивать, хотя мне безумно хотелось узнать, кому принадлежит этот приятный голос. Мне было больно говорить, горло пересохло.

- Я хочу пить.

- Сейчас я позову медсестру, - сказал голос, и я услышала торопливые шаги, а потом требовательный крик «Наталья Давидовна!».

Через несколько секунд голос опять появился:

- Вот, держи.

И надо мной склонилось смуглое лицо с большими черными глазами, которое принадлежало обладательнице приятного голоса. Она держала в руках стакан с водой.

- Давай, я помогу тебе сесть, - улыбаясь, предложила она.

Я слабо кивнула в знак согласия и прошептала «спасибо». Она немного неловко приподняла меня, кое-как положила подушку мне под спину. Я не издала ни звука, морщась от боли. Она напоила меня, пролив половину воды на одеяло. Я робко улыбалась, смущенная ее неловкостью. Ее же это совсем не смущало. Она весело смотрела на меня с каким-то нескрываемым интересом.

- Твоя история наделала тут шуму. Гусыню уволили, - быстро заговорила она, - Так ей и надо. Она настоящая стерва. Не мне тебе об этом говорить, - резко откинув одеяло, она посмотрела на мое избитое тело и, удивленно подняв брови, добавила: - Ну и разукрасила же она тебя! И откуда в этой дохлой курице столько сил?

Я почему-то не чувствовала никакой ненависти по отношению к медсестре с птичьей головкой, мне ее было очень жалко, и это безотчетное чувство жалости было оскорблено тем, что только что сказала девушка со смуглым лицом.

- Она приходила сегодня утром. Я видела, как она ходила под окнами палаты. Она спрашивала меня, пришла ли ты в себя. Я прогнала ее. Вот ворона! Пришла доклевать до смерти, что ли?

- Она приходила? – беспокойным голосом спросила я.

- Ну да! Я ей сказала, чтоб она больше нос свой сюда не показывала, а то я ее так отдубашу, что родная мать не узнает. Она больная на голову.

- Пожалуйста, - прерывающимся от волнения голосом попросила я, - Если она еще придет, не прогоняй ее. Мне надо поговорить с ней.

- О чем?

Я молчала, сама пытаясь понять, откуда взялось это странное желание.

- Не знаю, - честно призналась я.

- Ладно, - безразлично сказала девушка и отошла от моей кровати.

- Какой сегодня день? – спросила я, чтоб поддержать разговор.

- Не помню. По-моему, пятница, - ответила она, смотря в окно.

Меня положили в больницу только вчера, а такое ощущение, что это было неделю назад, столько всего произошло.

В голове роились мысли, носились какие-то обрывки чьих-то фраз. Я закрыла глаза, пытаясь просто перестать думать, но не могла.Мне было больно дышать. От бессилия я сжала кулаки. Мне хотелось плакать, но я сдерживала рыдания, боясь, что от этого стану еще слабее. Из-за сильного напряжения у меня пошла кровь из носа. Я растерянно смотрела на ярко-красное пятнышко на майке, чувствуя сладковатый привкус крови на губах. Это напомнило мне о вчерашней ночи, и все тело затряслось в болезненных судорогах.

Девушка с черными глазами молча посмотрела на меня, а потом громко позвала медсестру. От ее резкого крика я невольно вздрогнула.

Через несколько секунд в палату медленно вошла высокая пожилая медсестра, вытирая мокрые руки об халат.

- Что такое, Софико? Чего тебе надо? – спросила она, даже не глядя на меня.

- Вот, - и Софико кивнула в мою сторону, а потом насмешливо добавила: - Девушке плохо.

- Батюшки! - лениво удивилась медсестра, - Сейчас позову Марину, пусть она ей занимается.

Медсестра вышла. Софико безразлично смотрела на меня, а потом вдруг спросила:

- Тебе больно?

Я кивнула в знак согласия, безотчетно понимая, что она говорит не о физической боли. Я смотрела на нее, наивно пытаясь разгадать эту бесконечную темноту черноты ее глаз. Но она насмешливо ускользала от моего взгляда, смотря мне в лицо. Наш молчаливый диалог был нарушен приходом медсестры.

Кровь прекратилась. Мне помогли поменять майку, а потом неудобно уложили в кровать, и хотя я вполне могла сделать это сама, я не сопротивлялась, нетерпеливо ожидая, когда медсестра уйдет, и мы с Софико сможем поговорить.

Но как только дверь за ней закрылась, Софико отвернулась от меня и, сев в кресло, которое стояло в углу палаты, закрыла глаза.Я украдкой разглядывала ее. Софикобыла красивой; девушка южного типа: смуглая кожа, большие глаза, бледные маленькие губы, в уголках которых затаилась снисходительная усмешка, широкие брови, сросшиеся на переносице, длинные черные ресницы, прямые густые иссиня-черные волосы небрежно спадали на высокий лоб. Около левого виска я заметила тоненькую розовую ниточку шрама.

Судя по имени, она была грузинкой. Потом она мне рассказала, что приехала в Москву из Батуми два года назад после смерти родителей с сумкой через плечо, где лежали две майки, томик рассказов Чехова на русском языке.

Она открыла глаза и устало посмотрела на меня.

- Ты как тут оказалась? – бесцветным голосом поинтересовалась она.

- Пыталась покончить собой.

Софико удивленно подняла левую бровь, отчего ниточка шрама сморщилась.

- Мило… - сказала она, а потом, сев в кресле по-турецки, добавила: - Я тоже когда-то пыталась повеситься, как Есенин.

- Почему? – сорвался с моих губ нескромный вопрос.

- Почему хотела убить себя? – уточнила Софико, задумчиво глядя в окно, - А черт его знает… По-моему, мне тогда было как-то очень тоскливо… Вот я и решила повеситься.

Она замолчала. Я внимательно наблюдала за ней. Меня поразило то спокойствие, с которым она говорила об этом.

- Любишь Есенина? – вдруг спросила она.

- Да.

- Он тоже от тоски повесился. От тоски лучше всего вешаться. Лучшего способа и не придумаешь. Повесился и все тут. Только его не успели вытащить из петли, а меня успели.

Софико смотрела на меня, странно улыбаясь. Я не видела в ее взгляде ни разочарования, ни радости. Чернота ее глаз дышала насмешливым спокойствием.

- А я пачку аспирина водкой запила, - нарушила я молчание, так и не дождавшись ее вопроса.

- Как Winona Ryder из фильма “Girl, Interrupted”?

Я кивнула головой, неловко улыбаясь. Это сравнение вывернуло наизнанку всю мою боль, наполнило ее дешевым киношным пафосом.

- Тебе тоже помогли «доброжелатели»? – иронично поинтересовалась Софико.

- Нет, - помолчав, ответила я и, стыдливо опустив глаза, призналась: - Я сама позвонила в скорую.

- Да? – безразлично отозвалась она.

Меня задело ее равнодушие. Чтобы прекратить этот разговор, я закрыла глаза, в душе надеясь, что Софико все же спросит меня о причине самоубийства, хотя я и понимала, что ей совсем не нужны причины для того, чтоб покончить с собой. Она молчала.

Я услышала щелчок зажигалки и открыла глаза. Софико курила и дерзко смотрела на меня, немного прищурившись. Потом я заметила, что она всегда так делает, когда затягивается. Мне это почему-то очень понравилось и я, как заколдованная, наблюдала за каждым ее движением. Она заметила это. Я смутилась и невольно улыбнулась.

- Хочешь? – спросила она, протягивая мне пачку «More».

- Нет, спасибо, я не курю.

Мы молчали. Мне нравилось смотреть, как дым тоненькой струйкой поднимался к потолку, а потом терялся в воздухе, который заполнился приятным запахом ментола и табака. Софико курила очень изящно. Сигарета подрагивала в ее пальцах, время от времени нервно сбивавших пепел, который мелкими крупинками кружился и медленно опускался на пол, совсем как снег за окном.

- Почему ты здесь? – спросила я, чтоб нарушить молчание, которым, похоже, тяготилась только я, ей было все равно.

- Подралась, - быстро ответила Софико и, задрав майку, показала мне живот весь в синяках и ссадинах.

- С кем?

- С нацистами.

Я не знала, что сказать, и растеряно смотрела на нее. Она внушала мне какой-то животный страх, но в то же время в ней было что-то такое, что тянуло меня к ней. Софико докурила сигарету и потушила ее об подлокотник кресла.

- А шрам? – спросила я, показывая рукой себе на висок в том месте, где у нее был шрам.

- Так, - махнула она рукой. А потом сказала, вставая: - Все… пора спать.

Мне совсем не хотелось спать, но я покорно подчинилась. Софико выключила свет и легла на свою кровать. Через несколько минут я услышала ее мерное дыхание. Она спала.

Когда я проснулась, Софико уже не было в палате. Ее выписали. Все утро я проплакала. У меня было такое чувство, будто она, как и все, меня предала, оставив здесь одну.

Огни фонарей нескромно заглядывали в лица одиноким прохожим, беспомощно скользящим по блестящему, покрывшемуся ледяной коркой, бульвару. Я совсем замерзла и зашла погреться в уютную кофейню. Присев за маленький угловой столик, я заказала мокаччино. Приятный шум голосов переплетался, создавая монотонную многоголосицу. Я осмотрелась: публика достаточно типичная и для этого время суток, и для этого места – миловидные, модно одетые, аккуратные юноши и худенькие, громкоголосые барышни типажа Britney Spears, с минимумом одежды даже в такие не европейские морозы.

Я достала свой дневник и, открыв на чистой странице, стала записывать текущий поток мыслей. Но мне это скоро надоело: все опять сводилось к бесконечным жалобам на что-то. Я отложила его, даже не закрыв.

Я смотрела на замысловатые зимние чертежи на стеклах, подсознательно пытаясь разгадать их тайный смысл, уловить, почувствовать эту вечную загадку бытия, которую они скрывали в своих сложных, безупречно правильных линиях.

Я уже собиралась уходить, когда ко мне подошла невысокая тоненькая девушка. Я не видела ее лица, но что-то в ее фигуре показалось мне знакомым. Она смело протянула мне руку и сказала:

- Привет! Помнишь меня?

Я посмотрела в ее черные глаза и сразу вспомнила Софико.

- Привет! – удивленно ответила я.

- Можно сесть с тобой рядом?

- Конечно!

Она присела напротив меня и внимательно посмотрела мне в глаза. Я чувствовала себя неловко от этого взгляда, и мне хотелось опустить глаза, но она не пускала меня.

- Почему ты тогда так исчезла, не сказав ни слова? – обиженно спросила я.

- Потому что так было надо, - улыбаясь, ответила она.

- Мне было очень одиноко, - призналась я ей, как будто она была моим лучшим другом.

- А сейчас? – спросила она.

- И сейчас…

- Вот поэтому я тебя и нашла, - сказала она.

- Нашла? – переспросила я, - А ты что, меня искала?

- Нет! – просто ответила Софико.

Мы замолчали. Софико уже не смотрела на меня. Она медленно рвала на маленькие кусочки чек от заказа и складывала его аккуратной кучкой на столе.

- Ты меня боишься? – осторожно спросила она, хитро прищурившись.

Я не знала, что ответить, растерянно смотря на нее.

- Да… наверное, да.

- Да, - повторила она, и, приблизив ко мне свое лицо, прошептала: - И мне это нравится!

Потом Софико откинулась на спинку стула и засмеялась:

- Расслабься!

Она достала пачку сигарет и, вытащив одну, закурила. Навалившись всем телом на стол, она, щурясь, выдыхала дым прямо мне в лицо. Я не двигалась с места, как затравленный кролик, наблюдая за ней. Софико, не докурив сигарету, потушила ее об стол, хотя рядом стояла пепельница, и кинула окурок в чашку с моим недопитым мокаччино. На белом столе остался серый след от потушенной сигареты.

- Пойдем отсюда.

Она одела ярко-красное пальто, небрежно набросила слепяще-желтый шарф на плечи и посмотрела на меня. Я тоже быстро оделась, забрала дневник со стола, и мы вышли на улицу.

Тонкие, четкие линии домов смело выступали на вечернем московском небе, которое кутало в свои морозные объятья скукожившийся от холода и одиночества город.

- О чем думаешь? – спросила Софико.

- О том, что такого не бывает.

- Чего не бывает? – не поняла она.

- Ну, чтоб люди вот так вдруг встречались.

- Бывает. Поверь мне. Еще как бывает.

И я подумала, что и вправду, наверное, бывает, ведь мы с тобой тогда встретились на Красногвардейской, а здесь - вообще центр города. Ничего удивительного. Совершенно банально.

- Я тебе зачем-то нужна? – невольно спросила я.

- Я и сама еще не знаю, - честно ответила Софико, - Но, наверное, нужна, иначе бы мы не встретились. «Это было предрешено свыше!» - сказал бы Жан у Дидро.

- Наверное, - охотно поверила я.

Мы молча шли по бульвару по направлению к метро. Я не осмеливалась у нее спросить, что она делала после того, как выписалась из больницы. Она, кажется, совсем забыла о моем существовании. Мы спустились в метро, сели в вагон, проехали пять остановок, сделали пересадку, потом проехали еще три остановки и поднялись наверх. Пройдя несколько метров, мы оказались около входа в какой-то ночной клуб, вокруг которого топтались пьяные парочки.

Как только мы зашли внутрь, на меня навалился сладковатый запах рвоты. Рядом с дверью ничком лежала девушка на куче мусора. Все ее тело подрагивало от спазмов, ее очень сильно тошнило.

- Блин, заблевали тут все, уроды, - проворчал какой-то парень с грязными волосами, которые беспомощно свисали прямо ему на глаза, и слегка пнул ногой лежащую девушку. Она даже не обратила на это внимания. Он удивленно пожал плечами и присел рядом с ней.

Софико эта сцена позабавила. Она громко засмеялась, потом, схватив меня за руку и больно сжав пальцы, быстро направилась к центральному залу, который виднелся в конце узкого коридора и из которого мощным потоком лилась музыка.

- А завтра утром он будет вдохновенно врать ей о том, как она лихо отплясывала topless на барной стойке под бешеные аплодисменты пьяной публики. И самое интересное, что она поверит, и непременно попробует повторить свой смелый номер в этот же вечер, когда он в первый раз пригласит ее в какое-нибудь страшно тусовочное место, - весело сказала Софико и нагло заглянула мне в глаза.

- Откуда ты знаешь?

Софико усмехнулась и назвала меня «наивной дурочкой». Мне стало немного неприятно. Казалось, ей нравилось шокировать меня.

Перед входом был гардероб. Мы сдали вещи и вошли в зал, который напряженно пульсировал. Зал был очень большим. По кругу шел балкон, на котором пестрой полосой стояли люди и тупо топтались на месте. Внизу, в центре танцевальной площадки, было много народу. Все это молодое мясо безликих тел крутилось в мясорубке пьяного веселья под дикие ритмы. Плотный дым лип к телу, яркий свет больших прожекторов, быстро скользящих по стенам, резал глаза, а запах пива щекотал нос. Мне стало тяжело дышать, закружилась голова, к горлу подступила рвота. Я хотела остановиться, но Софико, грубо расталкивая потные тела, тащила меня в глубь этой ревущей в каком-то адском экстазе толпы. У меня не было сил сопротивляться.

Софико отпустила мою руку, и я увидела, как ее тело задвигалось в такт музыки. Я смотрела на нее, затаив дыхание: плавные изгибы безупречного тела заигрывали со мной, дерзкий взгляд ее бессовестно черных глаз, устремленных на меня, манил своей обнаженной откровенностью, прядь волос, выбившаяся из прически, соблазнительно ласкала ей висок. Я замерла, не смея двинуться.

К Софико подошел какой-то полуголый парень. Он стал жадно водить руками по ее телу, двигаясь с ней в такт. Она осторожно касалась губами его губ, дразня своей доступностью.

Я смутилась. Мне было неловко смотреть на них, но я не могла отвести взгляд: Софико лаская его, продолжала вызывающе смотреть на меня, как бы провоцируя меня вмешаться. Но я только беспомощно смотрела ей в глаза, молча умоляя прекратить эту пытку. Воздух вокруг Софико был наэлектризован истомой желания.

Вдруг она оказалась совсем рядом со мной. Прижавшись ко мне, она заставила меня двигаться с ней вместе, в одном движении. Ее губы нежно коснулись моей шеи и заскользили по плечу, оставляя на коже горящий след. Я затаила дыхание на секунду и со стоном выдохнула, освобождаясь от неловкости и робости. Я вся напряглась от внезапного возбуждения, накрывшего меня волной. Мое тело стало необыкновенно чувствительно, любое прикосновение приносило бурное наслаждение. Я отдалась ей, отдалась в каком-то безумном порыве. Она открывала для меня новый мир, мир чувственной страсти.

- Я влюбилась… - прошептала я ей.

- Еще, - томно простонала Софико, - Еще! – крикнула она и еще сильнее прижалась ко мне. Мне казалось, наши тела срослись, стали одним целым. Но тут вдруг она отпрянула от меня и, расталкивая столпившихся вокруг нас мужчин, неуверенными шагами направилась к выходу. Я бросилась за ней.

Она быстро шла по коридору, смеясь, так громко и отрывисто, словно задыхалась. От этого грубого смеха меня передернуло. Софико с силой толкнула тяжелую черную дверь, и мы вырвались на морозный воздух, который сразу же ударил мне в голову. Опьяненная этой внезапной свежестью, я прижалась спиной к стене, чтоб не упасть. Мне было совсем не холодно, потому что тело еще помнило ее прикосновения, еще горело ее дыханием.

Софико внимательно разглядывала меня. Я не могла смотреть ей в глаза, мне было стыдно. Мы молчали.

Я почувствовала, как по лицу катятся слезы. Я стала беспомощно всхлипывать. Я сама не могла понять, почему вдруг заплакала. Но на душе было такое тяжелое ощущение. К горлу подступила рвота, и меня стало тошнить. Софико подошла ко мне и одной рукой собрала с моего лица волосы, а другой взяла меня за руку. Я слабо пожала ее в знак благодарности. Она ответила мне тем же. Через несколько секунд приступ рвоты отпустил меня, и я присела на холодную ступеньку, потому что у меня от слабости кружилась голова.

Софико присела рядом, достала сигарету и закурила. Мы не произнесли ни слова. Но тут она вдруг спросила:

- В первый раз?

- Что? – не поняла я вопроса.

- Это с тобой в первый раз? – объяснила мне Софико, и я поняла, что она говорит о том, что произошло там, в душном танцевальном зале. Я кивнула.

- Со мной тоже так было, - тихо сказала она, - И меня тогда тоже тошнило. И потом еще несколько раз… Но к этому быстро привыкаешь. Это затягивает. Потом ты уже не можешь без этого, а потом это приедается, и ты ищешь чего-то нового, но все равно ничего, кроме разочарования, не получаешь. И знаешь, почему?

Я вопросительно посмотрела на нее.

- Потому что чего-то в этом обилии наслаждения не хватает, - она помолчала, а потом добавила: - Ну, это то же самое, что большой кусок очень сладкого торта. Сначала вкусно, а потом начинает тошнить. Но стоит на время перестать есть этот торт, как тебе опять безумно захочется его еще, хоть ты и знаешь, что, съев даже очень маленький кусочек, ты захочешь вернуть его обратно. Новизны вкуса ты уже не почувствуешь никогда, этот приторный вкус станет твоим постоянным ощущением.

Я кивнула в знак согласия. Во рту был неприятный привкус рвоты, и от ее размышлений на тему торта меня опять затошнило.

- Я рано начала есть этот торт, и он быстро мне надоел, - добавила Софико, помолчав, - А теперь тебя, наверное, охватило чувство омерзения к самой себе, я права?

Я удивленно посмотрела на нее и ответила:

- Да, откуда ты знаешь?

- И ты ненавидишь себя за то, что не остановилась вовремя, что позволила животной страсти завладеть тобой.

- Да…

- Это быстро пройдет, - улыбаясь, сказала Софико, - Еще несколько таких вечеров, и ты забудешь об этом, чувство стыда притупится, и ты будешь свободна от этих ложных переживаний. Ты возродишься для новых ощущений, загоришься страстью, и прежде всего к самой себе. И когда это произойдет, ты станешь совершенно свободной, ты перестанешь скрывать свои настоящие желания, ты научишься их выражать, выплескивать наружу, не боясь их.

Я нахмурила брови. Я не понимала, о чем она говорит.

- Ведь тебе понравилось то, что сегодня произошло там в клубе, признайся, понравилось…

Ее слова звучали как вызов. Я молчала. Она приблизила свое лицо к моему и внимательно посмотрела мне в глаза, а потом нежно коснулась своими холодными губами моих. Я вздрогнула и нехотя оттолкнула ее.

- Не разыгрывай из себя невинность.Тебе не может быть неприятно то, что я целую тебя, - улыбаясь, говорила она мне совершенно спокойно.

- Нет… нет. Зачем? – беспомощно спросила я.

- Не знаю, просто интересно было, наверное. А тебя это напрягает?

- И ты так танцевала со мной, просто чтоб…

- Да, ты угадала, просто чтоб развлечься, - закончила она за меня.

- Но ведь это жестоко. И я… я не такая…

- Я тебя умоляю, только без этих сентенций. Тебе понравилось? Мне тоже. Ну и замечательно! Все получили от этого удовольствие, а это главное. Знаешь, в одном тупом американском фильме была такая страшно умная фраза: «Если жизнь не приносит удовольствия, то на кой хрен она нужна?». По-моему, дельное замечание.

- Это цинично! – вскрикнула я обиженно, стыдливо вспомнив, как всего несколько минут назад там, в темном накуренном зале призналась ей в любви только потому, что так мне хотелось сказать эти слова в тот момент. Я понадеялась на то, что она не услышала их.

- Это практично, дорогая! – засмеялась Софико и встала, - И самое смешное в этом всем то, что стоит лишь мне поцеловать тебя или прикоснуться к твоей коже, как ты сразу же станешь моей и опять произнесешь те же слова.

Я возмущенно встала, чуть не плача от бессилия, понимая, что легко попалась в ее сети. Софико медленно наклонилась к моей шее и ласково, едва касаясь губами, поцеловала. Я не могла пошевелиться. Я знала, что должна оттолкнуть ее, сказать ей, что она ошиблась, но не могла. Она была права. Я была в ее власти. Я была во власти собственных страстей.

Софико вызывающе посмотрела на меня и засмеялась. Ее смех отрезвил меня. Я вздрогнула. Мы смотрели друг на друга, она - с улыбкой, я - испуганно.

Дверь открылась, и перед нами появился пьяный парень. Он оглядел Софико с ног до головы и улыбнулся ей.

- Поехли ко мне! – громко предложил он.

- Ты же еле на ногах стоишь, - усмехнулась она.

- Не-е-е… - заплетающимся языком произнес он, - Я в норме. Поехли.

- У тебя есть машина? – спросила Софико.

- Ну, каэшно, - и он показал ей на какой-то старый немецкий автомобиль.

- Так, металлолом. Ну, за не имением лучших вариантов… - и Софико взяла ключи у парня, уложила его на заднее сиденье, села на место водителя и завела старую колымагу.

- Ну, будь здоров! – весело крикнула она мне и резко вывернула руль. Колеса завизжали, и машина дернулась. Софико остановила тачку, вылезла, не глуша мотора, и подбежала ко мне.

- Забудь обо всем, - и она опять очень ласково, но по-дружески поцеловала меня в губы, а потом побежала к машине иумчалась. Я одиноко стояла на тротуаре, обняв себя за плечи, дрожа от холода, борясь с чувством омерзения к своему телу, охватившим меня.

В последнее время я часто думала о ней, скучала. Софико была для меня тем, кем я страстно мечтала стать, но не могла – мешала личность, какая-то затаенная внутренняя сила, которая уводила меня с ложных путей. Несмотря на ее запрет, я несколько раз набирала телефон ее сотового, но он был отключен. Софико была моей последней надеждой спастись от одиночества. Она искала этого спасения в разврате, в неуемной свободе, в упорной тяге к саморазрушительству. Мне это подсознательно нравилось. Меня всегда поражала ее способность оставаться спокойной в любой ситуации, быть сильной не смотря ни на что. Я удивлялась ее смелости жить после всего, что с ней случилось, после всех этих унижений и мук бессильного отчаяния. Сначала я не понимала, что пугает меня и в то же время притягивает в черноте ее глаз, потом я осознала, что ее глаза горели едкой ненавистью, но в этом огне ярости таился детский страх, детская беспомощность.

Я вспоминала ее, ее смех, то, как она говорила, я вспоминала выражение ее лица. Внутри что-то нестерпимо болело.Горячие слезы текли по щекам, все тело трясло в ознобе. Я вспомнила ту ночь, когда мы виделись в последний раз. Она, эта ночь, стала последней в ее жизни. Это было как-то дико, непонятно, больно.Я вспоминала ее имя и думала о том, что еще совсем недавно я проговаривала его вслух нараспев, обращалась к ней, произнося его. И оно звучало так мелодично, плавно… пожалуй, даже немного экзотично: Со-фи-ко. Прямо как названия нот: си-фа-соль… Мне нравилось называть ее по имени. В этом имени было тепло солнечной Грузии, которую я так мечтала когда-нибудь увидеть, это было отражение ее неба, бесконечного, невозможно-синего неба. Это имя дышало воздухом, упоенным яростью свободы. Я опять произнесла ее имя. В тишине глухих стен оно прозвучало странно, ненатурально, грубо, как будто не из этого мира. Оно теперь стало чужим. Мне было тяжело дышать от сдерживаемых рыданий, и я заплакала.

После смерти Софико я привыкла считать многие вещи последними…Я ощущала смерть каждой частичкой своей души. У меня появилось обостренное восприятие мира, людей вокруг себя, обычных событий. Я вдруг увидела эту хрупкую грань между смертью и жизнью. Сначала мне было страшно, а потом пришло осознание простых истин. Я стала понимать смысл малейших пустяков: как прекрасно жить и понимать, что ты живешь, смотря, как вокруг тебя меняются люди, события, словно в детском ручном калейдоскопе, который у меня был, когда я была маленькой. Небольшие, гладкие, разноцветные кусочки стекла складывались в картинки, перевернешь – другая картинка. Так и мир. Он просто состоит из этих разноцветных кусочков, которые складываются по каким-то невероятным законам бытия, и сегодня я еще живу, а завтра - уже нет, сегодня я могу терпеть эту муку, а завтра я переверну свой ручной калейдоскоп, и маленькие кусочки не соберутся больше в ладную картинку, и я перестану быть разноцветным зеркальным кусочком в калейдоскопе этого мира.

Постепенно мысли о Софикостановились тоньше, прозрачнее.И, как бы страшно не звучали эти слова, я стала забывать ее образ, ее. И мне уже стало казаться, что это было в какой-то другой жизни и, может быть, даже не со мной


Copyright © Катенька Нежданова, 25.05.05