Цветок внутри меня

(Omich)


опубликовано на neo-lit.com


За окном разгоняли тучи выстрелами из пушек, характерный для этой погоды дребезг в небесах. Разрыхленные, они в миг разливались дождем, и по улочкам в канализационные дыры уже струилась грязь. У меня в комнатушке играла довольно-таки старая грампластинка, блюзовая по содержанию. Неприемлемый для дождливой погоды за окном рэг-тайм. Уши закладывало от журчанья сточных вод, они стекали в подвал, чавкая под плинтусом в углу, проступая темными мокрыми пятнами на обоях.

Я смыл за собой и распахнул шторку, небо не казалось эмалевым, а дождинки, о боже, они не казались россыпью хрусталя! Щемящее чувство обреченности и шершавый собачий язык, сухие ладони и мокрый нос. Да, детка, я кобель! Так ты меня назвала, когда хлопнула дверью и посыпалась штукатурка? Да, детка, я кобель…

Разглядывая в зеркале щетину, я, было, заметался в поисках бритвенного станка, но эта сучка утопила в унитазе последний с зазубринами. И мне было, чертовски жаль этот станок, мой лучший друг, мой приятель, он выручал меня, когда я собирался на встречу с очередным боссом. Моргая, я выставлял выбритый подбородок, упирался языком в щеку, удостоверяя начальника в своей несомненной проф. пригодности. Иногда, это срабатывало.

Но теперь во мне сидит этот мудень, и я, обнажая пузо, скребу по нему пальцами. В зеркале отражается черная дыра в моем животе, а в ней цветок с тонким стеблем и желтыми лапухами-лепестками. Да, он сидит во мне, и каждый вечер, глядя перед зеркалом на цветок, я наблюдаю, как распускается очередной его листочек, как стебель, словно иглами, покрывается хитином. Это ужасное жжение в горле, я сморкаюсь его пыльцой, будь я аллергиком, все члены бы мои давно позеленели, а кожа посинела как у новорожденного трупика младенца. Но я терплю, я чертовски вынослив, как морж в ледниках уцепился за краюху льда, в надежде далеко не отплыть от айсберга, я держусь из последних сил. Да, детка, я кобель…

Во мне проснулось чувство вины. Перед кем? Кому я должен? Она еще уплатит за осыпанную штукатурку, и плевать на чувства, материальная сторона дела меня волнует куда больше.

Я устроился на просевшем кресле, растопырил локти и стал наблюдать, как темное пятно поднимается вверх от пола, надувая на обоях большущий пузырь. Вот-вот, и лопнет! Я жду, когда надорвется намокшая бумага, и окатит меня подвальным смрадом, но не для того жду, чтоб задохнуться, быть может, тогда, увянет хотя бы один лепесток моего растения. Быть может тогда, я вздохну свободно этой гнили, и приду в чувство. Но жажда вновь заставляет припасть ртом к водопроводному крану, и хруст песка на зубах, и я слышу, как он довольно урчит, потирая листьями о стенки желудка. Чертова кукла, я живу, чтобы вырасти дерево! Вскоре оно обмотает мое горло ветвями, всадит шипы из набухших почек в мою грудь, и я буду похож на лешего…

Но ты вернулась! Ах, чертовка! Ты любишь цветы, я знаю, и вовсе я не кобель, как ты сказала. Я преданный щенок. И вот сейчас, когда ты бросишь пальто на кресло, закатишь глаза и тяжело вздохнешь, я обрету тебя вновь! И кто знает, быть может, через часик-другой щенок оседлает-таки свою сучку!

-Подлец! Согрей мне чаю! Твой проклятый дом, где дует изо всех щелей, рваные шторы и окурки, их так много, что ими можно было б оклеить все стены! Кобель! Ты выставил меня за дверь в такую непогоду, ты совсем меня не жалеешь…

Но щенок приготовил чаю, уцепился рукой за две кружки и уже нес их в комнату. Ты совсем разделась, расположившись у обогревателя. И дуешь на свои посиневшие пальцы белым паром, ошалевшими глазами нащупываешь в комнате кусочек теплоты… а тут я, с кружками в руке! Твой щенок так хочет, что хозяюшка его приласкала.

-Я все знаю. Ты думаешь, я дура? Думаешь, я ничего не чувствую? К чертям твою приветливость и секундные улыбки! Я знаю, что у тебя есть другой… Что ты выставил глаза? Может быть и другой, кто тебя знает! Ты мне надоел… разыгрываешь из себя затворника… Где она? Где ты ее прячешь!?

Согрелась? Начала дергать шторы, можно подумать, за ними что-то скрывается, они ведь просвечиваются как решето! Ну, давай передвигать мебель! Она итак держится на кривых ножках, не все еще пружины вздыбились на диване… Хлопает дверями, разыскала ключи от кладовки…

-Ты обманываешь меня. Я ведь все знаю, ты мне изменяешь, ты проводишь меня, как дуру…Ну, скажи? Скажи, что только меня любишь? Скажи, прошу!

Обнимаю ее, промокшую до нитки, прижимаю к груди. Дрожит, толи от страха, толи ей действительно холодно, а горячий чай только обжигает губы, но ни чуть не согревает. Лихорадочно бьешься мне в грудь, словно в дверь, которую не хотят отпирать, хлещешь по лицу, царапаешь кожу, будто голодная волчица. Но ты, все равно что хозяюшка, которая боится потерять своего щенка. Своего милого, глупенького щенка.

Рыдаешь.

-Я чувствую, ты не со мной. Измена внутри тебя, я слышу, как внутри тебя что-то волнуется! Ты совсем меня не любишь. К чертям твои игры в любовь, и предательски милый наивный взгляд… все к чертям! Тебя к чертям, твой дом, твои пластинки, твоих баб!

Одуревшая, она ткнула мне в живот локтем, да так, что у меня помутнело в глазах. Непонятное ощущение злобы и ненависти поднялось вверх от живота к мозгу, густая черная кровь прилила к вискам. Я схватил ее и повалил на пол, она брыкалась, пинала коленом в брюхо. Меня свело в судороге, на миг показалось, что всю желчь, поднимающуюся от живота, я выблюю прямо на нее. Я схватил обогреватель и приложил его к ее лицу, дым и мерзкий запах заставили придти меня в чувство. На меня смотрело лицо, искаженное ужасом. Лицо моей хозяюшки, продолжающей рыдать и чертыхаться…

Словно птица выпорхнула у меня из рук, будто в клетку клювом, ударилась головой о дверь, оправившись, выскочила на улицу, обернула изуродованное лицо, прокричав «Кабе-е-ель!»… и убежала. Дождь быстренько размыл отпечатки твоих ног в грязи, а Би Би Кинг вышвырнул последние нотки из своего сакса и, замолк.

Я приподнялся затем чтоб захлопнуть дверь, стрекотание капель о кровлю приутихло. Упал на кресло опустошенный, что же ты натворил кобель? Зачем ты так со своей хозяюшкой?

Полы халата упали на пол, обнажив живот. Я уставился на стенку, притупленная боль ныла в утробе, меня преисполнило чувство матери, теряющей своего ребенка, когда тот еще даже не показал свою беленькую головку на свет. Пузыри на обоях лопались, орошая мое лицо маслянистыми капельками, последние стекали по губам, вызывая дурноту. Граммофон шипел, игла царапала, перебегая с одной дорожки на другую, оставляя протяжный не то скрип, не то визг. И что-то внутри меня клокотало, что-то упиралось в живот, заставляя руки мои усиленно сжать подлокотники. Я зажмурил глаза, нестерпимая боль разделила мое тело на две симметричных части. Сквозь кожу разрезанную твердым лепестком, словно хирургическим ножом, просовывался тоненький стебелек, сначала выпуская листья склеенные слизью, после показался и сам цветок.

О, боже! Он был прекрасен! Тяжело дыша, я провел рукой по желтым лепесткам, снимая пальцами слизь. Обнял обеими ладонями его прелестное соцветие, невольно вдохнув приятный запах, исходивший от него. Тонкий стебелек прогнулся под моей рукой, и цветок, играючи защекотал меня тычинками в нос. Я потянул за стебель, аккуратно вытащил цветок из желудка, заправил кишки, чтобы удобнее было встать и поставил его в вазу на подоконнике. Погода прояснилась и все лепесточки выпрямились. Лучи солнца, прорвавшиеся сквозь уходящие тучи, казалось, насытили цветок небывалой желтизной и запах, тонкий аромат, стал острее.

Я также уселся на кресле, кряхтя, подбирая кровь, стекающую из широкого пореза на животе, и взглянув на свой цветок, закрыл глаза. В легкой истоме, окруженный дурманящим благовонием, я слушал, как кровь часто капает на пол, и ногам становилось совсем холодно, но в душе я продолжал чувствовать, как тепло, исходящее от цветка, бережно меня согревает.


Copyright © Omich, 12.08.05