Литература

Хозяева

Небо над городом вздулось пузырём, жёлтым болезненным нарывом, а ветер гонял облака по кругу, от чего казалось, что небесный купол – это перевёрнутый вверх тормашками проигрыватель с прилипшим намертво гнойным блином винила с лохмотьями грома вместо музыки. Страшная пластинка бешено вертелась против часовой стрелки, и порой у неё внутри лопались кроваво мутные вспышки, вытаскивая наружу из тайничков телесной памяти яркие картинки искрящей в уголках глаз зубной боли. Словно кто-то, намотав пульсирующий слишком внятной и такой медленной болью жгутик на тонкую прямую спину стоматологической иголки, тянул из коренного зуба сизоватый нерв… Фиолетово-красные вспышки в безумной небесной утробе как раз очень хорошо рифмовались с воспоминаниями о мучительном пульсе в нижней челюсти, слева, в маленькой костяной колоде с невидимыми пчёлами, которые и щеку искусали просто до неприличия… Пластинка мгновенно превратилась в громадный зуб, грохочущий от боли, атакуемый едкими телами невидимых гигантских пчёл, и вдруг предельно ясно представилась та челюсть, в одной из глубоких ячеек которой крепко сидел этот самый воющий и скрипящий от болевого пульса зуб, - свирепая лошадиная голова с широко разинутой пастью, застывшая в нерешительности: поберечь больной осколок или наплевать на полусгнивший пенёк и раскусить эту планетку к чёртовой бабке, навсегда, дабы воцарилось в душной безграничности вечное «нет»…

Максим потоптался вокруг мёртвого фонтана с искалеченными дельфинами ещё с минуту, глазея на небесные потроха, потом вдруг заметил, что ветер, ещё с утра бывший мягким тёплым южным, куда-то подевался и уступил пространство угрюмому северо-восточному. Новоприбывший холодный гость обезлюдил летние улицы, разогнал теплый воздух по заметно помрачневшим подъездам и поднял с асфальта уже готовую к гибели от тяжёлых капель невесомую жёлтую пыль. Максим застегнул куртку на все кнопки и поспешил от фонтана к зданию кинотеатра «Ленинград» – в разбитые дельфиньи головы уже гулко шлёпались маленькие зябкие камикадзе, расшибаясь насмерть и заляпывая тёмной кровью полые тела никогда не знавших моря, слепых и страшных «морских» созданий…

Крыльцо кинотеатра, с тремя низенькими ступеньками и парой грубо замазанных тусклой краской пузатых колонн, на роль убежища тянуло слабо: короткий козырёк выпирал из фасада слишком высоко, и ветер без особого труда толкал кусачие струи прямо в массивные двери главного входа, заливая полупрозрачное стекло и размазывая по нему сизые пятна свежего голубиного дерьма. Максим долго думать не стал – за дверями он хорошо помнил характерно пахнущее искусственной кожей и старыми окурками пространство мраморного холла, а в холле есть кресла, истерзанные, но вполне пригодные для сидения. А если повезёт – можно и фильм какой-нибудь посмотреть, пара рублей на это в кармане отыщется. Максим потянул на себя дверь, мысленно ухмыляясь, - потемневший от долгой жизни и отсутствия в ней хотя бы одного приличного ремонта горбатый корпус «Ленинграда» на один едва ощутимый миг, прошитый сверху вниз белым нервом первой настоящей молнии в этой новорождённой грозе, превратился в древний лошадиный череп, хищный из-за воткнувшихся в землю сабель клыков, в которых захотелось поиграть совершенно мирным колоннам.

- На одного посетителя билетов выдавать не положено! – услышал Максим в ответ на протянутые рубли сдавленный женский голос из крохотной застеклённой бойницы в толстенной стене. Над убогим окошком широко и щедро раскинулась, выгнув словно в застывшем навсегда прыжке полумесяц колючего хребта, огромная надпись – КАССА. Как будто давным-давно кто-то очень сильный и злой с размаху впечатал в бледную стену большую доисторическую гусеницу, и прохладная фиолетовая кровь безобидного древнего чудовища застыла на гладкой некогда поверхности неровными острыми буквами…

- А какой минимум? – прокричал Максим невидимой женщине, наклонившись к окошку, которое нормальному, среднего роста человеку смотрело в живот, а Максиму, совсем недавно забросившему баскетбол, втыкалось квадратом тусклого света прямо в пах. И как бы Макс не становился перед этой ужасной говорящей дыркой в невозможно толстой стене, получалось одинаково плохо: если стоять прямо, то тебя вряд ли слышно, а если и слышно, то очень трудно избавиться от впечатления, что говоришь не ты, а твой собственный член; стоять согнувшись – тоже не хорошо: за спиной угрюмо скучала в кресле упитанная тётенька-контролёр, и демонстрировать ей свою худую, обтянутую старыми, с тёмными пятнами отпоротых карманов джинсами, угловатую задницу как-то совсем не хотелось… Максим выбрал второе, повернувшись всем корпусом к дверям, в надежде, что из-за бушевавшей на улицах грозы в кинотеатр уже никто не зайдёт.

- Четыре человека! – визгливо ответили из стены.

- Хорошо, давайте четыре билета, - и Максим, выудив из кармана серебристые денежные солнышки вдобавок к уже зажатым в кулаке скрипящим от совсем недавнего появления на свет бумажкам, протянул нужную сумму в крошечное отверстие в желтоватом стекле.

- Молодой человек, - услышал Максим за спиной голос толстой контролёрши и обернулся, - молодой человек… Когда фильм кончится, вы сами выходите, хорошо? Там справа от экрана дверочка такая есть, вот вы в неё и идите, прикроете за собой, а на ключ сторож запрёт. Хорошо? Вы через главные выходы не ходите, они всё равно закрыты, а мне, ради одного зрителя… Хорошо?

- Да нет вопросов, - Максим пожал плечами, - а билеты кому, вам? – и он протянул синие прямоугольнички контролёрше. Та махнула лениво рукой и сквозь зевок проговорила:

- Сами порвите… - Максим повиновался – разодрал четыре куска бумаги на мелкие клочки и высыпал их в вонючую, засыпанную сигаретным пеплом урну.

- Проходите в зал, - контролёрша кивнула сделанными из жёлтого теста подбородками на высокие двери, которыми заканчивались накрытые грязным ковром ступеньки по левую руку от кассы. – Только не курите…

- Не волнуйтесь, я не курю, - ответил дружелюбно Максим и посмотрел сквозь стеклянные двери главного входа в кинотеатр на то, что за ними творилось: в почти полной темноте впитавший в себя бешенство грозы ополоумевший ветер скалился белыми вспышками и бросался широкой грудью на «Ленинград», сотрясая стёкла и швыряясь в них неясными ошмётками каких-то веток и мокрыми газетными листками. Буря устроила кинотеатру настоящую блокаду…

* * *

Как ни любил Максим засмотренную до дыр вторую часть незабвенных «Чужих» с непобедимой Рипли в центре, только сон, укутавшийся в шумные дождевые одежды, очень скоро возник в соседнем кресле, чем-то похожий на голубоватое мерцание поглощённого фильмом экрана, зашептал что-то улыбчиво на ухо и, перебравшись к Максиму на колени, обнял его за шею, мягко и тепло. Неизвестно откуда в ленте появился Том Уэйтс в шляпе, упакованный в костюм охотника за привидениями, и хрипло стал рассказывать Максиму об осенних листьях на дне древнего высохшего бассейна, сложенного из грубых синих камней, и про чью-то мёртвую спину, которая видна под бурыми листьями. Лицо Тома постоянно морщилось от нечеловеческих гримас, и Максим, присмотревшись, заметил кое-что странное: Уэйтс вообще не открывал рта, а только иногда скалил жёлтые лошадиные зубы, похожие на клавиши старинного рояля. Голос, однако, не смолкал, словами чужого языка выгребая из глубин максимовой памяти что-то давным-давно, ещё до рождения, с трудом позабытое. Максиму стало неуютно: выученный буквально наизусть блокбастер по какой-то совсем непонятной причине обнаружил вдруг в светлых коридорах своего незамысловатого лабиринта новый, ранее никем не замеченный тёмный потайной ход. Холодное чистое вечернее небо, такое печально мёртвое, недохороненное, а под ногами – яма, полная гниющих листьев, чья-то спина под бурой осенней массой, да только это не спина, понял Максим, замерзая от ужаса догадки: это лошадиный череп, в глазницах которого – лужицы прохладной дождевой воды, и в них отражается стальная мумия неба. Ещё более жуткая догадка заставила Максима обернуться… За спиной чернело тяжёлым телом чем-то знакомое здание…

Фильм давно уже закончился, и в зале было абсолютно темно. Из одного кошмара Максим вынырнул прямиком в следующий: про него, видимо, совсем забыли, выключили свет и закрыли все двери, и теперь Макса ждала в свои нездоровые объятия длинная, как нутро слепого червя, бесконечно жуткая ночь в кромешном мраке пустого зрительного зала. На помощь пришла память: зеркальными пузырями из сдавленного страхом желудка, бодренько толкаясь, выскочили на поверхность не совсем проснувшегося сознания слова толстой контролёрши про «дверочку» справа от экрана. И тут же страх ущипнул Максима за затылок ещё сильнее прежнего: а вдруг уже ночь, кто его знает, сколько я спал, - и «дверочка» та уже часа четыре как заперта на ключ?! Даже не думая о том, что в кинотеатре наверняка дежурит сторож, который, пусть и ругался бы матом полчаса и грозился звонить в милицию, но всё равно вызволил бы, Максим, тихонечко подвывая, рванулся к заветной «дверочке», направо, за что-то зацепился, громко упал, поднялся, потирая ушибленный локоть, и, стараясь сдерживать свой одичавший страх, пошёл уже спокойней, глубоко дыша и вытянув перед собой трясущиеся руки…

* * *

У фонтана с дельфинами кто-то стоял, отражаясь в луже чёрной нефтяной кляксой с неспокойными волнующимися краями. «Кто-то» был в шляпе с узкими полями, он курил, пряча сигарету в кулаке, и, гнусаво насвистывая что-то незнакомое, притоптывал левой ногой. Максим решил обойти тёмную фигуру стороной, но свистун уже повернул голову, видимо, услышав гулкие в пережившем грозу воздухе шаги.

- Погоди, - прохрипел свистун и швырнул окурок в дыру в дельфиньей голове, - парень, не спеши, разговор есть… - и свистун опасно быстрой походкой направился к Максиму.

Максим попятился. Наступал кошмар под номером три…

- Да чего ты? Чего пугаешься? – свистун остановился.

- Как бы так сказать, чтоб не обидеть, - Максим осторожно осмотрелся: никаких палок или камней поблизости не наблюдалось, так что был только один выход – бежать…

- Ну что ты, в самом деле, - свистун хрипло закашлялся пополам со смехом, - ты что, друг, испугался? Да не бойся ты, я просто нездешний, заблудился чутка… Дорогу хотел спросить… У тебя…

- Да неужели? – Максим посмотрел направо: там, за клёнами и липами, совсем недалеко, станция метро ВОРОБЬИНЫЙ ОСТРОВ, но вот только который в данный момент час? Вполне вероятно, что метро уже закрыто… Часов Максим не носил, потому как они у него постоянно терялись или ломались, и сейчас просто всем телом, какой-то неопределённой, похожей на зубную, болью во всех костях почувствовал жгучую необходимость в любом возможном или невозможном хронометре… - Сколько времени, не подскажете? – осмелел вдруг Максим и даже шагнул навстречу предположительно опасному незнакомцу…

Свистуна нигде не было. Где-то далеко по Новому мосту с шелестом проносились разноцветные автомобильные тела. Максим зажмурился. Внутри, на экранах век, клубился оранжевый сигаретный дым.

* * *

Шестого ноября тысяча девятьсот девяноста пятого года Максим Николаевич Матюшев исчез. В одном из разбитых дельфинов скульптурной группы фонтана «Чёрное море» был найден обугленный ботинок, в котором, в свою очередь, была обнаружена сложенная вчетверо бумажная обёртка от конфеты «Барбарис». На обёртке фиолетовыми чернилами изображён лошадиный череп или что-то, очень его напоминающее…

В квартире Максима, в ящике письменного стола обнаружен самодельный конверт с надписью теми же фиолетовыми чернилами: «Хозяева»… В конверте, кроме песка и засохших водорослей, найдены две мутноватые фотографии, отпечатанные в фотостудии «KODAK» на улице Бортника, 27: на первой – мужской профиль с закрытыми глазами, на второй – лицо ребёнка, искажённое гримасой боли или гнева… По всей видимости, снимавший использовал самодельные фильтры для фотовспышки, так как оба снимка имеют ярко выраженный зелёный оттенок.

Дневников или других документов, способных хотя бы немного прояснить ситуацию, не обнаружено.

20,22.02.2002.