Литература

Я бегу вокруг билайновской вышки, пытаясь ухватить брата за платье. Коля тяжело дышит и бьет гнуса на голой спине. Он кидается под опоры, я хватаю розовый подол и даю брату пинка. Коля падает мордой в грязь и визжит как баба. Я несколько раз пинаю его, поднимаю накомарник и сплевываю в длинные волосы.

— Полегче! — кричит студент. — Это древняя традиция народов Севера!

— Срал я на такие традиции. — Я шаркаю сапогами по мху, чтобы оттереть нечистый дух братца. — Зачем этот пидор меня позорит?

Брат выплевывает мох и прилизывает мокрые пряди на лбу. Из узеньких глаз текут слезы.

— Не плачь, красавица, — студент ласково хлопает его по ключице и поправляет лямку платья. — Ты все делаешь правильно. Когда-то коекчучи выходили замуж, выполняли домашнюю работу и даже усыновляли детей.

Брат хихикает и размазывает тени вокруг глаз. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть этого позора, и рассматриваю линию электропередач. Провода гудят, я пытаюсь побороть свой гнев. Широкая спина Николая светит красными волдырями. От него воняет ванилином, репеллентом и сальной кожей. Только бабы мажутся дэтой с ванилином.

Раньше он переодевался только в своей спальне и стеснялся выходить в таком виде, а теперь мозолит глаза с утра до вечера.

— Эй, ты, кое-как чукча! — говорю я Коле. — Если не перестанешь ходить по дому как баба, я так и буду тебя на улицу выгонять. Пусть тебя до костей обглодают, так тебе и надо, пидар жирномордый. Сама природа истребляет таких как ты!

Студент не согласен. Рассказывает про каких-то обезьян, которые все гомосеки. Наверное, узнал про мартышек на своей кафедре «этнологии». Может, у них там половина таких? Когда я поступлю в институт, я точно не буду заниматься такой хуйней.

— Если гомосечеством страдают мартышки, дебилы и отсталые племена, тут тем более нечем гордиться. Что, съел?

— Ты дурак! — злится студент. Такие всегда психуют, когда не правы.

Николай бежит домой, припадая на ушибленную ногу. Минут через десять выходит в нормальной одежде, зато на башке — шляпка с сеткой Павловского, крашенной в черный цвет, как вуаль.

Этнолог поправляет очки через накомарник:

— Вас нельзя оставлять вдвоем. Родители скоро вернутся?

— Через месяц, — объясняю я. — Щас тут время размножения такой летучей хуйни, она оленей кусает и личинки откладывает под кожу. Потом они вылупляются, а из шкуры можно делать дуршлаг. Так что предки погнали стадо на север. Кстати, если кое-как чукча будет ходить в маминых платьях, кое-кто может перепутать его с оленем. Эта хуйня сильно гноится, и кое-как чукчу разнесет как вонючего жирного слона. Хотя он и так немытый жиртрест и олигофрен.

— Прикинь, такой войдет? — Брат разглядывает билайновскую вышку. Она покосилась, потому что строили в холодное лето, а через год земля оттаяла. Многие дома в поселке тоже кособокие, приходится подкладывать газеты под ножки стола, чтобы посуда не съезжала. А в часовне под алтарем лежит старый журнал «Наука и жизнь».

Иногда мне кажется, что брат вообще меня не слушает и живет в каком-то своем мире.

— Ну кто в тебя войдет? Ты жирный и страшный. У тебя уже усы растут и ноги сорок пятого размера. Ты когда-нибудь видел девушку с сорок пятым размером ноги?

— Размер ноги и гендерная идентичность — разные вещи, — умничает студент. — Если у твоего брата растет борода, но он считает себя женщиной, он и есть женщина. У него происходит феминизация.

— Срал я на вашу идентичность, — говорю я. — И на ваши традиции тоже срал. Моя семья знаешь, в каком году крестилась? Еще до советской власти. И среди моих предков не было кое-как чукчей. Просто моего братца сделали кое-как. Наверное, тогда в поселок завезли водку.

— Мне тебя жаль, — говорит этнолог.

Мне и самому себя жаль. Братец в мамином переднике жарит макароны с тушенкой, этнолог сидит за кухонным столом и тычет в клавиши ноутбука. Если бы я знал, какой он зануда, я бы ему комнату не сдал. Кстати, в своей комнате он почти не бывает: все время трется в зале или на кухне.

По времени сейчас ночь, но спать никому не охота.

Брату я сказал, что если он блюдет традиции Севера, то жрать с нами не имеет права. Ему, как бабе, полагается глодать кости и дожевывать объедки. Николай поймал ру тв и виляет жопой перед теликом, мы с этнологом тыкаем вилки в сковородку. Макароны не доварены, все-таки до настоящей женщины этому педриле далеко.

— Слушай, а где тут достать оленя? Может, съездим до твоих родителей? — спрашивает студент. — Я бы шашлык пожарил.

Я смеюсь над глупым студентом.

Когда по часам наступает день, этнолог уходит работать — задавать бабушкам глупые вопросы. Потом «обрабатывает материал», то есть включает диктофон раз по сто, чтобы переписать все на компьютер. Старухи плохо знают русский и вставляют местные словечки, студент все время зовет брата, чтобы помог разобрать. Иногда бабки поют в диктофон тоненьким дрожащим голосом. Я никаких песенок не знаю, так что для этнолога не представляю никакой ценности.

Брат уснул на диване в зале, а я пошел с Лешей и поспрашивал у бабок про коекчучей. Бабки не знают, кто это такие. Наверное, студент все-таки наврал. Я допускаю, что среди чукчей были гомосеки, но при чем тут мы? Про кое-как ненцев никто никогда не слышал. Зато про гомосеков я слышал сколько угодно, и отец Димитрий не раз и не два ругал нашего Колю.

Сколько я себя помню, брат всегда помогал маме по хозяйству, а на машинке он шьет раза в три быстрее, чем она. Мама боится, что криво прострочит, и не включает на большую скорость.

Коля большой специалист по этническому костюму. Еще он трусливый пес, нытик, чмошник и двоечник. И смеется, когда его бьют. Думаю, он психически больной, потому что нормальный человек не будет смеяться, а даст сдачи. А этот только хохочет и визжит. Когда он так хохочет, я могу его вообще убить.

Возвращаемся — брат еще дрыхнет. Мне его даже жаль: физически он нормальный парень, высокий, широкоплечий. Наверное, если скопить на хорошего доктора, его можно вылечить. Я читал, что таким помогают в США.

Этнолог ходит на цыпочках, чтобы не разбудить эту дуру. Он меня сегодня опозорил не хуже братца: рассказал бабушке Нине про своих коекчучей. Они были кем-то вроде шаманов, только в женском платье. Их якобы очень уважали, потому что они умели говорить с духами. Я был готов провалиться под пол со стыда. А Леша еще спросил:

— У вас ТОЧНО таких не было?

Скоро весь поселок узнает про эту гадость.

Утром этнолог спросил про женский национальный костюм, брат счастлив. Все очень подробно нарисовал, выволок половину товара с чердака, разложил в зале и начал показывать.

Студент говорит:

— Примерь.

Нашего дурачка по два раза просить не надо — все примерил, только трусы забыл надеть.

Я даже бить его не стал, надоело. Хочет быть бабой — пусть будет.

У брата сегодня феминизация, а студент отлучен от кухни. Бледнолицый не должен заходить на женскую половину и сидеть рядом с туземной девушкой. У нас теперь все будет по обычаям предков. Даже Колины резиновые сапоги я отпинал в дальний угол, потому что они могут забрать мужскую силу у моих сапог.

Телик остался на мужской половине, брат уже несколько раз пытался его забрать. Коля грозится, что вообще не будет готовить, пока я не отдам телевизор. Студент очень хочет жрать, но все продукты лежат на кухне, а магазин уже закрыт. Сейчас этнолог роется в пристройке, где мы складываем пимы и прочий товар на продажу. В Москве очень модно носить этническую обувь. А когда копыта на обувке раздвоены, это вообще чума.

— И что тебе надо? — спрашиваю я этнолога.

— Ну, это, — студент чешет волдырь на переносице, — может, у вас есть это, пэхэ?

— У нас есть магазин.

Я бегу обратно в дом: так и есть, девушка сперла телевизор вместе с приставкой. Женщины лживы и коварны.

Я его пинаю, а он смеется, и слезы из глаз текут. А главное — кабель от антенны из рук не выпускает. С кабелем я его и поймал. Сказал, еще раз такое выкинет — на шею намотаю и все. Телик я унес обратно. Это поможет Коле не отвлекаться от приготовления ужина.

У студента такая рожа, будто наступил голодный год. Туземка объявила, что садится на диету, и занимается на кухне аэробикой. Из зала мне видно, как задирается нога в полосатом носке. У меня припрятана пара банок тушенки, но я не хочу делиться с бледнолицым. Если он хочет жить по законам нашего племени, пусть берет на чердаке сувенирный лук и охотится на дикого оленя.

— Скучно? — спрашивает этнолог. В словах бледнолицего звучат фальшивые нотки.

— Может, и да. — Я листаю журнал «Вокруг света» 1987 года, их навалом у нас на чердаке.

— Пойдем погуляем.

Мы надеваем накомарники и перчатки, опрыскиваем друг друга москитолом и отправляемся на охоту. Студент зачем-то несет лопату. Наверное, хочет убить лопатой песца или завалить медведя. Я не задаю вопросов: у бледнолицых свои причуды.

Асфальт на нашей улице весь поломан, из трещин торчит мох, перед домами настелены доски — недавно тут были одни сплошные лужи. Собака бабушки Нины волочет куда-то здоровенный олений мосол. Он высох и полностью обглодан. Сейчас весь поселок сидит на крупах, макаронах и консервах, потому что тушенка — это клево. Только тупой студент не понимает изысканного вкуса тушенки.

Скоро созреют ягоды, а потом — осенний убой оленей. Мы с Колей поедем в школу, папа будет выделывать и кроить шкуры, а мама — шить. Продадим хэндмейд, купим плазменную панель и ноутбук, получше, чем у этого Леши.

Не понимаю, зачем тут гулять. Мелкая тварь кусает даже через сетку, вокруг — никого. За поселком начинается огромный колхозный загон с кривыми елками по периметру. Оттаявшая вода светится голубыми проплешинами. Дальше асфальта нет, только рыжие прошлогодние травы, вода и россыпи камней. Студент все время натыкается на камни, матерится и щурит глаза.

— А у вас тут есть торфяные болота?

— Болот у нас полно. А тебе зачем?

— Слушай, такая тема! — студент тяжело дышит, потому что не привык много двигаться. — Мне вчера одна бабулька рассказала про вашу национальную кухню. Ты мне поможешь.

— Нужен торф? Газ не подойдет?

— Не в торфе дело, — студент нервно машет рукой. — То есть, дело как раз в торфе. Он отличный консервант. Помнишь про мамонтенка Диму?

— Полярное лето помутило разум бледнолицего. Нужен мороженый мамонт?

— Ощем, так. Где тут торфяное болото?

— Везде.

— Хорошо, где ближайшее болото? — студент начинает злиться.

— Выбирай.

Я развожу руками, как будто дарю ему весь этот край с серыми облаками гнуса, болотами, торфом, и кривыми елками.

— Блядь! — студент кидает лопату на землю. Земля чавкает.

— Ну, вот тебе болото.

— Это, блядь, не то болото! Мне нужно болото, где ваши предки приносили жертвы!

Я объясняю студенту, что мои предки не сидели на одном месте, а когда крестились и начали жить в домах, то никаких жертв уже не приносили. По-моему, он совсем двоечник. Правда, в поселке бытует легенда, что тетя Ира сперла целую канистру этилового спирта, напилась и утопила остальное в болоте, чтобы не замели. Протрезвев, она это место забыла, так что спирт был подарен силам природы. Многие пытались его найти. Тетя Валя, медсестра, копала торф для печки и нашла канистру. Женщины обрадовались, выпили по стаканчику, а потом и весь колхоз приложился к канистре. Весной ударил мороз, и все новорожденные телята померзли. Бабушка Нина, ее мама, сказала: «Зря ты, Валька, взяла тот спирт. Надо его вернуть. Что к духам попало, то для нашего мира пропало». Тетя Валя была атеисткой и не послушалась матери. И очень зря, потому что у нее в тот же день сгорел новенький телевизор «Радуга», а кладовую разграбили собаки. Тогда бабушка Нина потихоньку от дочери налила в канистру бутылку водки и закопала на том же месте. Извинилась перед духами, что принесла так мало, но духи вошли в ее положение, и беды прекратились.

— У вас зарождается современный фольклор! — кричит студент.

— Не, она очень старая, в школе не училась.

Студент кружит по тундре как охотничий пес, которого послали подбирать дичь. Он уже несколько раз проваливался в воду, штанины и кроссовки побурели от гнилой жижи, рукава промокли, на них расплываются красные пятна от раздавленных мошек.

— Пошли домой! — я гоню его в сторону поселка. — Ты хоть сказал бы, что тебе надо!

— Нужен олень! Которого утопили в болоте! Он там стоит и квасится! А потом его достают и едят! Он прекрасно сохраняется, как мамонтенок Дима и древнескандинавские воины! Круто, да?

— Очень круто.

Я шагаю обратно к загону, земля швыркает под резиновыми сапогами. Метрах в десяти от ограды торчат полозья нарты и рога.

— Копай! — кричу я студенту.

Земля еще не успела как следует оттаять, но я все равно боюсь провалиться в трясину. Студент ковыряется один.

Проходит несколько часов, я уже сбегал в магазин и несколько раз опрыскал студента москитолом. Он копает как какой-то археолог. Правда, нарты почти новые, потонули прошлым летом.

— Йес! — студент бросает лопату и берется за рога. Рога остаются у него в руках, внизу что-то хлюпает и воняет.

Я успеваю заметить под торфяной крошкой что-то зеленовато-бурое, зажимаю нос и отбегаю на приличное расстояние. У загона собралась группа односельчан, они перешептываются и смеются.

— Нам ведь не нужен целый олень?!! — кричит студент.

— Мне он сто лет не нужен!

Студент берется за нож, шурует в яме и вытаскивает кусок серо-белой дрисни. Он смачно шлепает это в эмалированный тазик и топает к нам. Народ почтительно разбегается в стороны.

Собаки, почуяв тазик, гавкают и подвывают. Самые наглые обнюхивают Лешину одежду и суются мордами в дрисню.

— Фу! — кричат хозяева.

— Кыш, кыш! — студент ставит тазик на голову и машет свободной рукой.

Коля замотал лицо мокрым шарфиком, я дышу через носовой платок. Тазик воняет в зале на журнальном столике, студент стирает одежду.

— Прикиньте, оно как мыло! — кричит Леша.

Он выходит в одном полотенце, и брат стыдливо опускает глаза.

— Неси вилки, — командует студент. — Будем есть о натюрель.

Коля приносит две вилки и убегает обратно на кухню.

— Ты думаешь, я буду это есть?

— Конечно, — студент, как мороженое, скребет это серое говно и обсасывает вилку. — Годная нямка, только соли не хватает.

Туземка приносит судок с солью, перцем и горчицей. Леша колдует над тазиком, разминая вилкой годную нямку.

Брат, застыдившись, предлагает ему новенький корейский миксер. Это папа подарил маме на день рожденья, она даже из коробки не вынимала.

Миксер плюется вонючими брызгами, Коля бегает с тряпочкой, обтирая мебель и пол.

— Теперь это кухня фьюжен, — гордится студент. — Мы смешали древние и современные традиции. Может, его заморозить? Чукчи едят замороженный.

Коля уносит миксер на кухню и поливает лопасти водкой.

— Это тема! Тащи ее сюда!

Леша натягивает штаны, сервирует столик и разливает водку по стопочкам, брат бежит переодеваться. К запаху мы, вроде, уже привыкли.

Николай хватает стопку, выпивает и объявляет, что ему положено есть после мужчин.

— Я тоже не буду.

— Давай, ты же мужчина, — Леша загребает шматок дурнопахнущей нямки. — Ну, за маму, за папу, за братика?

Я зажимаю нос, глотаю тухлятину и запиваю водкой.

— Хорошо пошла? — У студента улыбка до ушей. — Ядреная штука, да?

Я уже почти не задерживаю дыхание. В конце концов, наши предки ели эту дрянь каждый день.

Брат наблюдает за нами, положив локти на спинку кресла и оттопырив зад. Его волосы расчесаны на прямой пробор, снизу привязаны мамины фальшивые косы с разноцветными ленточками. На Коле бракованное платье из синего сукна, которое мама шила для фольклорного ансамбля — отделка на изнанке, но все равно красиво, только швы торчат. Лицо брата разрумянилось от водки, уголки глаз подведены красным карандашом, как у гейши.

— А танцы будут? — спрашивает Леша.

Брат от стыда закрывается рукавом и приносит с чердака новенький бубен.

Мы отодвигаем столик к стене и смотрим, как летают цветные ленточки. Брат кружится все быстрее и быстрее, меня подташнивает, как будто я сам верчусь на его месте. Этнолог сидит рядом, поставив тазик на колени. Он потерял вилку и хавает нямку горстями, как поп-корн. Так национальнее.

Брат ударяет в бубен и кокетливо наклоняет голову.

— Можно я его трахну? — спрашивает студент.

— Еще чего!

— Просто интересуюсь.

— Все! — Коля падает в кресло напротив. — Унесите это говно ради Бога!

— Еще чего! — студент слизывает с пальцев прогорклый жир. — Иди попробуй. Китайцы вообще тухлые яйца едят. А норвежцы жрут протухшую акулу.

Я хватаю тазик и блюю в остатки нямки.

— Эээ, чувак! Ты все испортил!

Студент обижается и уносит тазик в туалет.

Брат задирает подол и чешет родимое пятно на груди, оно довольно большое и расположено точно посередине. Он носит золотую цепочку, которая достает до верхнего края пятна, как будто на ней висит кулон. У меня на шее висит крестик, а под ним — точно такое же пятно. Учительница биологии думает, что в этом виноваты гены.

— Пошли в магазин! — Студент хватает нас за руки и тащит на улицу.

Гнус почему-то не кусает. Или кусает, но я не замечаю.

На крыльце магазина сидит белая собака, она высунула длинный язык и разглядывает меня внимательно, как человек.

— Паспорт есть? — спрашивает тетя Ира. — Обещайте, что вот эти с вами пить не будут.

Она сама навеселе и не понимает, что несет.

Студент на ходу открывает водку, и мы прикладываемся к горлышку. Я слышу, как звенят семь верхних небес, деревья врастают в ноги, сестра поддерживает меня за локоть.

— Подождите! — говорю я.

Из моего горла вытекает желчь, хэхэ шевелятся в моих кишках, родимое пятно горит ледяным огнем.

Я лежу на земле и слышу, как под ней топают земляные олени. Земля катается подо мной. Нельзя ничего забирать из нижних миров, старуха была права.

Бивни земляных оленей тычутся в мою спину, земля трубит как дикий олень во время гона. Что-то огромное поднимается над болотами, его белая шкура сверкает на солнце каждой шерстинкой, а рога протыкают нижнее небо.

Сестру трясет, она тоже падает на землю и широко разводит ноги, ее спина выгибается, а косы расползаются змеями.

— Господи, Иисусе! — кричу я.

Дух вздымает широкие мохнатые копыта, с которых валятся целые острова земли. Билайновская вышка кажется спичкой у его задних ног.

— Это Дух Большого Оленя, — говорит сестра. — Он мой муж, но скоро я возьму в мужья и человека.

Половые губы сестры распахнуты к небу, она совершенно преобразилась. Белый дождь льется в ее лоно, а из меня течет черная желчь.

— Зря ты не верил, что я женщина, — упрекает меня сестра. — Если хочешь, я покажу тебе верхние и нижние миры и познакомлю тебя с племянниками. Только не бери там ничего и не давай им сам, иначе останешься в новом мире навсегда.

— Не надо, — отвечаю я. — Лучше помоги вернуться в наш, человеческий мир.

— Вот дурак! — смеется сестра. — Мы и есть в Среднем мире.

Она вскакивает и принимается бить в бубен, радужные косы стелются в небе.

Белая собака вылетает из-под земли и тычется в меня холодным носом.

— Кыш, кыш! — сестра отгоняет ее бубном.

Вторая собака отрывает прядь моих волос и ныряет под землю.

— Это очень плохо, — сестра сокрушенно качает головой. — Хансосяда не должен был так поступать. Мой муж поговорит с ним и вернет тебе разум.

Когда я проснулся, сестра сидела рядом и вязала японские носки. Я сразу понял, для кого.

— Ты уже беременна? — спросил я. — Это здорово, что ты догадалась про японские носки: малышу они будут в самый раз. И никто не заметит, что копытца раздвоены.

Сестра уронила спицы и заплакала. Для женщины в ее положении — обычное дело.

— Ты болен, — ответила она.

Я сказал:

— Не лей слезы, сестра. Сейчас главное — найти ту белую собаку и удавить ее рядом с чумом шнурком от моих кедов. Тогда я сразу поправлюсь.

Всего несколько минут пробыл я с сестрой в мире духов, а в мире людей прошло несколько дней. Родители примчались домой и хотели написать заявление в милицию, но сестра не дала. Сказала, меня никто не заставлял. Бледнолицый сожрал больше всех, и ему ничего не было, только просрался сильнее обычного. Оказывается, нямку надо понемногу пробовать с детства, чтобы организм привык к ядам. Меня-то этим говном никогда не кормили, а москвичи всю жизнь питаются падалью.

Когда я встал с постели, родители надавали мне подзатыльников и уехали обратно. К фонарному столбу перед домом они привязали жирного оленя, чтобы мы не ели всякую гадость.

Я знаю, что делать с оленем. Его полагается удавить на высоком месте, а затем окропить его кровью нарты. Сам я никогда оленей не убивал, и сестра тоже, и студент это делать отказался.

Тогда я запряг оленя в красивую нарту, велел студенту отъехать от дома и вернуться обратно, а когда вернется, спросить, дома ли моя сестра. Он обрадовался и на всякий случай приготовил диктофон.

Олень забрел на другой конец поселка, но добрые люди помогли вернуть его вместе с нартой и женихом.

— Дома ли твоя сестра? — спросил студент.

— Ты проделал долгий путь, о бледнолицый, — ответил я. — И все ради скромной и добродетельной девушки. И, несмотря на то, что твоя суженая умеет говорить с духами и стряпать годную нямку, я не возьму за нее большой выкуп. Подойдет какой-нибудь милый пустячок: сотовый телефон или подержанный компьютер.

— Компьютер не дам, — сказал бледнолицый. — Бери мобилу и тысячу рублей.

— Хорошо. Теперь возьми в сарае кусок красного сукна и кинь в дымоход.

Бледнолицый закинул его в кухонное окно и сказал, что ему в падлу лазать на крышу.

Сестра лежала на диване в зале, закрытая одеялами. Мне пришлось связать невесту. На столе я расставил богатое угощение: две банки тушенки, копченую рыбу и бутылку огненной воды.

— Что это значит? — спросил бледнолицый.

Я ответил, что ему лучше знать.

Я сижу на пороге и ударяю в бубен.

— Больно, идиот! — кричит сестра.

Ей придется потерпеть, потому что малышу нужен земной папа. Большой Олень не захочет воспитывать такую козявку, а бледнолицый будет гордиться, что растит божественное дитя.

Бурая шкура земли расцвела желтым и красным, лиловым и белым, голубым и зеленым. Небо густо-синее, больно смотреть. Я щурю глаза и пою духам Нижнего мира, чтобы держались подальше от нашей семьи и нашего поселка, чтоб не вредили, а сидели себе под землей и жевали мясо я`хора. Я призываю добрых духов Среднего мира, чтобы послали нам удачу в делах и помогли сестре благополучно родить.

Хансосяда задирает лапу на сваю дома напротив. Он дразнится и виляет хвостом, из его пасти свисает прядь моих волос. Когда-нибудь я стану очень силен, поймаю белую собаку и верну то, что она украла. Но мне и так неплохо.

Соседи странно смотрят на меня. Они боятся нас с сестрой и знают, что мы не такие как все. Приходит русский шаман в черной рясе. Он говорит какую-то хуйню и сильно злится. Я думаю, он ничего не понимает. Такой смешной!