Литература

жена

(рассказ бородатого мужика с внешностью дегенерата за чаем и картами

поезд новосибирск – ойад)

у меня были проблемы. из-за прыщей и гнилых зубов одноклассницы меня презирали. морщили носы, фыркали, плевали в спину. я был вынужден дрочить, ведь когда на перемене девчонка, которую я любил, нагибалась, у неё показывались трусики, и мне приходилось нестись в сортир, чтобы спустить. иначе носом хлынула бы кровь, я рухнул бы в обморок.

ломая голову над проблемой, я метался из угла в угол, кусая локти, пока не посмотрел один фильм, который всё перевернул. фильм очень известный, снятый по роману мэри шелли.. в середине фильма вспыхнуло озарение: вот оно! раз я занимаюсь онанизмом, то почему бы не использовать семя?

я подготовил питательную среду. агар-агар, свиной жир и фарш. по почте из бельгии выписал витамины, кое-что ещё. всё перемешал, разогрел до +37, засыпал в специальную посудину, которую смастерил из фольги, пробок и кастрюли так, чтобы её можно было греть, поддерживая постоянную температуру. пять раз кончил в посудину, бросил два провода с электродами, пустил небольшой ток.

ток активизировал сперматозоиды – они ожили, засуетились, принялись жрать питательную среду. но посудина герметичной не была, поэтому в среде завёлся мукор. мерзкие грибы решили устроить геноцид моему семени, и я пошёл на риск, увеличив ток. сперматозоиды ринулись в бой. как настоящие колонизаторы они прорубались сквозь заросли гигантских грибов, рубили им ножки-стволы, грызли споры...

спустя две недели в посудине захлюпало. она затряслась, из-под крышки хлынула вонючая пена, я снял крышку и вытряхнул дрянь на ковёр. шлёпнувшись, она ползла к окну, следом тянулась мокрая дорожка. я воскликнул: "ура", стянул штаны и бросился вдогонку.

сейчас я уверенный в себе самец. без прыщей и комплексов. жена выросла, перестала быть липкой и мокрой. я напялил на неё полиэтиленовый сарафан и спустил в подвал, где она ползает по кругу и булькает. каждую ночь с пятницы на субботу я её достаю, и койка долго скрипит от нашей любви. печалит одно - жена не может родить.

впрочем, рецепт я знаю. так что всё впереди. ахахаха!

отличные вещи

(рассказано пижоном с бегающими глазками

поезд омск - некрополис)

у меня куча отличных вещей. утюг, часы, кровавая пижама, гармонбоджия - хитросплетение поршней и шестерёнок. россыпи мясных самоцветов, мать их так, ну, много всего. например, кирпич.

её ненавидело всё село. ссаная, вонючая, в драной кофте – старуха-матершинница бродила средь бетонных плит, что-то выискивая.

камушек ударил её в плечо. старуха вскинула голову, сощурилась. мы стояли на плитах.

сестра кинула второй камушек, но промахнулась.

– мрази вонючие! – разявила пасть бабка, вопли полетели над брошенной стройплощадкой. – суки сраные, ублюдки поганые, гондоны штопанные…

третий камушек, брошенный мною, стукнул бабку в грудь.

охнув, старуха пустилась наутёк. я продолжил кидать. сестра хохотала, хваталась за живот, из глаз текли слёзы. ухмыльнувшись, я взял обломок кирпича. взвесил на ладони. ого, сука, тяжеленный! и кинул почти наугад. кирпич попал бабке в голову.

это было забавно, но больше мне нравилось резать.

четыре часа в день я резал. чудная машина – нож для бумаги IDEAL. жмёшь на кнопки, лезвие с рычанием опускается на стопку листов. металл рассекает то, что когда-то было плотью – телами дубов, берёз, сосен. но, в отличие от уродливых берёз, IDEAL – настоящий шедевр искусства! нет сомнений. творения искусства куда прекрасней творений природы.

или в девятом классе. когда я вырезал у щенка из лап кости, он пытался ползти, но не мог. жилы натягивались, но мясо просто… ворочалось. щенок не понимал, что с ним стало. глядел на меня и скулил.

да… или вот.

выкидная расчёска – отличная вещь! изящная форма, немецкий дизайн. чёрная ручка, как у выкидухи, из тех, которыми орудуют урки.

вечером топтались с мужиками у «гнилого пирата». отсветы неона мерцали на асфальте, ветерок трепал полы куртки, в воздухе витали ароматы весны да выхлопных газов. из бара неслись визги электрогитары. цокая каблучками, шагали три крали, да такие, что у мужиков глаза из орбит полезли. жора купорос раздул щёки, зубастый втянул пузо, а гной хлопнул себя по ширинке. я же вынул из кармана расчёску: щёлк! – и свет скользнул по металлу. резким движением я зачесал чёлку, встряхнул головой – жах! – и одна из красоток в ответ бросила в мою сторону взгляд. улыбнулась.

после трёх бутылок «туборга», привёл её к себе. но, спустя минуту, визжа и матерясь, сучка бросилась в ночь. из окна я видел, как фигура её потонула во мраке, и горько вздохнул. сучка. все они сучки.

утром я вышел за порог и поставил мешок с мусором на пол, а сам принялся закрывать дверь. соседка, рыхлая баба в халате, высунулась из своей квартиры, наморщила нос. учуяла, мразь, пробивающийся из мешка запах семени.

она мерзка. я вынул из кармана расчёску – щёлк! – пара движений, и соседка села на пол, прижавшись к стене. варикозные ноги раскинулись под углом в 90 градусов, по лицу протянулась улыбка. струйка крови хлынула на халат. что ни говори: выкидная расчёска – отличная вещь. да, отличная вещь.

ночной пляж

(байка гомика, из тех, кто подходит на пляже и предлагает на десять минут уединиться в кабинке

поезд лысьва – красные холмы)

кхм.. дружок мой однажды двинул по путёвке от завода в радугу, стоит такой санаторий на берегу чёрного моря. он (дружок) был мастак жрать винище, но жрать винище в рыгаловке при заводе ему наскучило, вот и решил рвануть до сочи, ага.

в санатории рассказали такую байку. по радуге шастал мужик. толстый, бородатый, как бобби фишер, неопрятный, ну, шорты на жопе драные или горчица на майке буреет, кусок пироженки в волосах или козюля в ноздре. вроде как дебильный, и всем рассказывал, что приехал с мамой. такая благовидная старушка, сухонькая, улыбчивая. боров гулял с ней по аллеям или пляжу, или она жарилась в шезлонге, а боров в бассейне хлюпался.. но, в общем, прошёл слух, что никакая она ему не мама.

чорт знает, как догадались: может, горничная растрепала про мятые в сперме простыни, или у бассейна боров мазал старушку кремом по ляжкам и пальцы совал за купальник.. но когда слух разошёлся, с ними перестали разговаривать. бабка, вроде, не парилась, а боров парился. и нехило. начал он доставать бухло и закидываться в тайне от бабки, снюхался с хачами и в середине сезона исчез.

бабка носилась с мокрыми шарами, звонила в ментуру, клеила на каштанах ориентировки, короче, бестолку. настала пора лететь домой, а борова нет – и хрен знает, куда делся.. упаковала старая чемоданы и в последнюю ночь выползла прошвырнуться по пляжу.

и тогда случилась такая сцена. запоздалые прохожие видели, как по песку, точно сраный краб, ползла голая бабка. в лунном свете белели её дряблая спина да морщинистая жопа. похожий на тарантула пучок чёрнел между ляжек. бухой боров пинал старуху и вопил: «ну же, мама, ты же мечтала погулять со мной по пляжу! давай, сделаем шлёп-шлёп прямо здесь, никто не увидит!» в руке у него была кувалда, он этой кувалдой замахнулся – и опустил старухе на голову. хлюпнув, что-то выплеснулось на песок, и всю ночь на пляже пировала стая собак.

менты нашли его храпящим в кустах, повязяли, но кем являлась ему бабка, выяснить не удалось. паспорта у борова вообще не имелось, он был человек-невидимка без истории и документов. зато теперь эту байку травят всем, кто наведывается в радугу.

нахрена? ведь в байке нет морали и смысла?

вот поэтому и травят. чтобы люди не заморачивались, а тупо жрали винище, трахались в кабинках и валили обратно – ишачить на заводах и фабриках. не задавая лишних вопросов.

как родить бога

(откровения тучного дядьки, который хрустел чипсами, и казалось, удовольствие получал не столько от жратвы, сколько от лизания пальцев

поезд чита – мемфис)

оно возникает нежданно-негаданно. как урла из переулка или как осознание факта собственной смерти. когда являешься на работу, а на твоём стуле ковыряется в бороде седой мужик. спрашиваешь: кто такой? а он: я – апостол Пётр. салют! так и оно. узнаёшь о нём лишь когда жена, этот урюк, принимается визжать: глянь в зеркало, боров, на тебе же майки расползаются! и верно. ты думал, оттого, что ткань – говно китайское. оказалось, нет. из-за брюха.

барыги уверяют: солидность. лекари констатируют: жировые отложения. жена: так вот куда ушла моя юность. бред. ясно, что в тебе копится нечто большее, чем солидность или, смешно сказать, юность ссаной бабки. мамон центрирует. замыкает на себе психику и плоть. он – солнце, обтянутое шкурой. пузырь телесных соков. в нём зреют семя, мощь быка-зевса и похоть всемирного трахаря. как у герцена: «обыкновенно думают, что толстые люди не способны ни к какой страсти. – это неправда: пожар бывает очень продолжителен там, где много жирных веществ, – лишь бы разгореться»

есть вещи запредельной метафизической каббалы. адам кадмон, первочеловек-гермафродит. двуполая мразь, в циклопическую копию которой в конце дней мутирует всё население земли. в каждом мальчике копошатся внутренние адам и ева. последняя гнобится самым беспощадным образом. воспитание, школа, кореша с их «разломай лицо слабому» – все насилуют еву. та забивается в угол: в печень, селезёнку или копчик – и рыдает во мраке плоти. а мальчик разбухает в мужика, в машину разрушения, артиста насилия. делается средневековым бароном с бешенными глазами да молотком в руке, к которому прилипли волосы с черепа врага. бо-бо-бо.

и всё же она вернётся. когда у тебя, барона, появятся замок и сто наложниц, и все лица врагов будут разломаны, а мозги сожраны, и ты расслабишься, тогда-то ева и выползет. и ты, дебил, поймёшь, как же она прекрасна.

возвращение к изначальной гармонии, обретение утраченной половинки. нет, морщинистая дрянь, храпящая в койке, в жизни не будет тебе второй половиной. ею станешь ты сам. украдкой гладишь пузо, лижешь мизинец и ковыряешься им в пупке. укладываешься на правый бок, спина выгибается, ладонь ползёт по бедру. выше, выше, заползает на ягодицу, с силой сжимает. аааах!

как было бы чудесно, если б старуха-жена тебя понимала. ты представляешь: в кипарисовой роще под карфагеном она сидит за столом, а на столе жареная лосятина, вино, чаши с виноградом и персиками. ты голый нежишься на кушетке, жена говорит: жир – то, без чего девушка не в силах родить. жир как икра у рыб. ты спрашиваешь: хочешь икры, милая? её пальцы сжимают рукоять ножа, лезвие делает надрез на твоём животике. ложечка зачерпывает из ранки икру, мажет на хлеб. жена вдыхает ароматы пшеницы и жира. кусает: ммм, любимый, ты восхитителен!

увы, это фантазии. сука тебя презирает. потому, что в тебе появилась женщина, а в ней её никогда не было. сушёная тварь мечтает о юном пихаре-миллионере, чтобы улететь с ним в неаполь, но сначала хочет отравить цианидом тебя. хреново, но себя можешь понять только ты сам. тебе так жутко хочется остаться с собой наедине, утешить, поцеловать себя взасос, что начинается мигрень. пальцы трут виски, дёргаешь за мочки ушей, колотишь в грудь.. и вдруг ночью, тихо, как луна из-за девятиэтажки, появляется он. твой двойник. он выползает из духовки, подкрадывается на цыпочках, встаёт на колени, и нежно, с любовью, прижимает ухо к твоему горячему животику. в ответ – внутри кто-то пинается.

ты ликуешь, рыдаешь и обнимаешь его, себя и весь чортов мир. это... это и есть счастье мужской самости. а, может, рождение бога – из жира, слёз и любви. оно в тебе, мой сладкий. в тебе.

вся наша жизнь

(рассказ старика, который готовился сдохнуть на верхней полке

поезд тикси – арктогея)

верно говорят: главное для парней уверенность. её лучше приобретать, занимаясь спортом. но для меня и моих корешей не могло идти речи о том, чтобы записаться на бокс или в качалку. во-первых, мы были бедны как бабки-приблуды. во-вторых, в качалке тягали железо те ублюдки, что мудохали нас на переменах и после уроков. в качалочной раздевалке они отмудохали бы нас тоже, а то и насували бы в жопы, как случилось с лёхой из 7 "в". и хотя кто-то втайне об этом мечтал, в качалку мы не записались, а нашли более приемлемый способ стать мужиками.

один хрен это был спорт, и назывался он соревнованием по скоростному спуску. мы, пятеро пацанов, после школы забрались в разгромленный бассейн за гаражами и вынули карточки. у кого-то на карточке красовалась пышногрудая пэм, у кого-то - училка географии. я достал из кармана трусики, утянутые у сестрёнки, а дохлый саня - портрет ильича. по команде "старт" мы начали неистово дрочить.

не помню, кто победил тогда, в бассейне, кажется, вначале семя брызнуло на лоб ильичу. зато могу сказать точно: уверенности в нас прибавилось. а как же: в обычной жизни нищие прыщавые семиклашки, в жизни тайной мы были великие спортсмены, матёрые рукоблуды, мастера скоростного спуска!

годы пронеслись как сперма по члену, спускающему в кулак. мы обросли щетиной, отягчились животами и джипами, расползлись по планете. но как-то в марте угораздило нас встретиться в центропе на каком-то международном конгрессе вафельников, инвесторов, акционеров юкоса или ещё какой швали. похлебали в баре хенесси, нахаркали в пепельницы, поржали. нам было паршиво и завидно, потому что каждый рассказывал о счетах в офшорах, коттеджах под тель-авивом, стадах жеребцов из мяса и стали, и все, ясное дело, врали. когда нас это достало, мы поднялись в номер к ваську и без лишних слов извлёкли из бумажников карточки. кто-то с блондинистой сучкой, кто-то с чемоданом евро. дохлый саня показал нам фотку трёхлетней дочки голышом, а на что решил дрочить я, не скажу. ну ладно, скажу. на фотке во весь рот улыбался я сам.

скоростным спуском это называть было трудно. дрочба далась тяжко и натужно. а уверенности не прибавилось ни на цент, скорее, наоборот.

вчера выпал последний зуб. пальцы стянуты артритом, спина блестит от химического ожога. мерзким утром, хромая по пляжу, я собирал осколки стекла и гильзы, затем продрался сквозь колючую проволоку и как старый козёл скакнул через канаву с водой. и вдруг увидел труп старика. хотел обшарить карманы, но труп открыл глаза, и я узнал васька. мы обнялись, он сказал, что остальные трое наших в городе, и мы поплелись их искать. не буду расписывать, во что кореша превратились. говорить было не о чем, мы доковыляли до реки, над которой клубился туман, и молча спустили штаны. каждый понимал, что кончить не удастся, но всё равно стали яростно теребить те жалкие кусочки кожи, которые когда-то были членами, и глядели перед собой. в туман. пять жалких стариков с голыми задницами, дрочащие на холодном ветру. в этом вся наша жизнь, я думаю.