Литература

Наутро гамак был по-прежнему на месте. Мирлан чертыхнулся, натягивая футболку. Сощурившись от яркого солнца, он вглядывался сквозь пыльный тюль. Да, всё еще висит. Сделав шаг по направлению ко двери во двор, оглянулся, вздохнул и решил не выходить.

Голова трещала и кружилась после чего-то вчерашнего. Вроде бы и не пил, а подташнивало, словно с перепоя. Лучи солнца тупо зависли, косо освещая рассыпающееся трюмо с зеркалом. В нем отражалась черная футболка с принтом "NIMBY" и тусклые белки покрасневших глаз. Мирлан ухмыльнулся, поковырял в зубах и, шаркая, поплелся в противоположный конец своей секции барака, где всё еще сохранялась ночная прохлада.

Захватив по пути бутылку выдохнувшейся газировки, он плюхнулся в кресло, обитое непонятной синтетикой с уйгурского рынка. Многочисленные квадраты стекол, заляпанные известью, леченные скотчем, всё еще уверенно держались в облезлых рамах и составляли единый панорамный переплет. Мирлан скривился, отхлебнув чрезмерно минерализованной жидкости, но продолжал неотрывно вглядываться в то, что происходило за окном. В этот час там происходил ад.

По узкой грунтовой дороге протискивались грузовики, легковушки, толкатели тачек, размером с повозку, и повозки, запряженные ишаками и целыми семьями, люди с сетками, баулами, невероятных объемов клетчатыми сумками, и люди, люди, люди, решившие сэкономить пару монет. Все постсоветские и дальнеближневосточные двуногие втирали человеческий жир и пот, отчаяние и надежду в эту узкую горловину, в кратер, в изношенный венерианский фьорд, загубленный кислотами и болезнями. Иногда в этой взбухшей кишке мелькали перекошенные лица туристов, замазанные белым, укрытые трилинзием морпехоподобных очков и матриц камер, но и их утягивала эта обезумевшая стирающая все различия машина.

Потому что стирает, как канализация, подумал Мирлан, разлагая на составное, на прах и забвение. Настроение у него было на посмотреть или на подрочить, с этим он еще не определился. Кварц застенчиво оттенял то, что изрыгала химера, сношаемая гидрой: душераздирающие вопли клаксонов, рык моторов, хрипящих стереосистем, носимых радио, выдающих пулеметные очереди шайтан-волн, судороги тормозных колонок и лысых шин, "жол-жол" тачкотолкателей, мат, плач, визг, - это всё в турбинный зал одного-единственного ушного колодца. Мирлан с удовольствием пощелкал ногтем по второй, немой ушной раковине. Вольная борьба в инкубаторе - это вам не смирную овцу в загоне.

С улицы его не могло быть видно. Точно такие же ленточные переплеты бараков тянулись тут повсюду, словно лабиринты всех улиц были поражены соответствующими червями. Их сочленения тускло поблескивали под хищно волнящимися когтями шифера, что затаились, ожидая лишь нужного порыва ветра. И не хотелось лишний раз задаваться вопросом, - живет ли там кто вообще? - к черту, поскорее бы отсюда, уж лучше сразу в пекло! Однако Мирлана тревожил именно этот вопрос. Ему было плевать на других обитателей барака - ну что такого могли представлять собой обитатели очередной среднеазиатской трущобы - его беспокоили гамаки.

На прошлой неделе на рынок прибыла партия контейнеров. Обычно, кому какое дело: через эту дыру проходят сотни тысяч безымянных стальных коробок. Со шмотками, с запчастями, беженцами, рабами, с детьми на органы. Но только не в этот раз. По рынку прошла дрожь предвкушения, словно перед Неделей высокой моды. Новенькие черные контейнеры и, что еще более странно, с оригинальной маркировкой "HAMMOCKERS" и больше никаких опознавательных знаков. Это тянет на что-то концептуальное, - шептались столичные хипстеры. Никогда не понимал этого слова, а тут еще эти "хэммокерсы". Всё, на этом всё и закончилось. На следующую ночь контейнеры разом опустели. До сих пор за них идет жестокая драка между разношерстными челночниками и прикрывающими их головорезами. Гамаки стали появляться во дворах бараков. Повисят да исчезнут. Люди, всё еще зачарованные видением фирменных контейнеров, не решались к ним подходить. Дерьмо, этот-то все себе висит. Плевать.

Мирлан приспустил шорты и стал теребить задумчиво опадающий член. Перед глазами уверенно стоял гамак, странного болотно-вороного цвета. Его уверенная тяжесть, налитая неизвестным соком, молчала, поглощая саму себя. Казалось, что под его весом искривляются не только стволы деревьев, но и сам свет. А если ночью, фонариком? Жара, а он такой тугой и плотный. А если дождь?

Поток вопросов оборвался, как и копошение в пыли немощеного червя снаружи. Раздался шлепок и слабенькие "блям-блям" и "плюк". С такими звуками был сбит, переехан колесом и несколько раз перекатился в пыли ребенок. Пыль застыла над ресницами и окровавленными ладошками. Нет, никаких криков не раздалось. Маршрутка, двинулась дальше, еще раз подскочив на мягоньком бугорке. Крохотное тельце стремительно превращалось в обвалянный в муке и топленом жиру тефтель. Червь, срыгнув встопорщенными окулярами, даже и думал останавливаться. Его передернуло от досады - сегодня он выбрал паразитировать именно на этом проходе.

Мирлан плюнул на ладонь и продолжил растирать эпителий. Никакого бренчания по кровяным каналам, ни припухшего интереса головки. Плевать было вообще на всё. Какая разница - это тело? Завернутое или нет? Лишь не наделяйте его никакими правами, особенно - правом обвинять. Резко стало скучно, саднящие кромки век напомнили, что можно поспать еще час-другой.

Мирлан вырубился и ему вновь привиделся Париж, любовно окаймленный голубой цепочкой далеких огней автострады. Во сне Мирлан рассмеялся своим азиатским ртом, срыгнул и плотно прикрыл глаза ладонью, чтобы листануть себя и всё это провинциальное дерьмо. Другое дело: голый пол, голые стены, по всем плоскостям разбросаны шприцы в каком-то определенном порядке. Из-за спины бил отвесный субтропический свет. Перед ним стена ощерилась койкой, с чрезмерно острыми гранями, и человеком, сквозь которого койка проросла к потолку подбородком, ключицами и плечами.

Дедушка? - нервно сглотнул Мирлан, но тут же выдохнул, расслабился и представил себя, пристегнутым к межзвездному шаттлу. В стене, койке и человеке слышалось эхо лязганья, некогда зловещего, словно в котельной трансатлантического монстра. Сейчас топка остыла, зола прилипла, еще немного и все начнет проваливаться само в себя. Еле заметное движение, щель в механизме, достаточная, чтобы пропустить пару звуков:

- Open your turd eye...

- И прикинуться пришвартованным? - почти не раскрывая рта, ответил Мирлан, пробежав при этом глазами по предметам на полу.

- Just to feel normal, - ужасающе-скрипучим старческим голосом отозвался механизм.

- В каком смысле? Почувствовать себя нормальным? Испытать каково это - нормально? Прийти в норму? - вдруг встревожился Мирлан.

Койка застонала и взвизгнула, на стене проступили пигментные пятна. Человек перевернулся на бок лицом к стене, что-то забулькало в его легких. То ли он пытался завязывать ими шнурки кишечника, то ли начал претворять свою давнишнюю мечту - стать человеком-калорифером. В комнате сделалось душно.

Нелепая фигурка под звуки раздвоенного фортепиано бежит под дождем, словно в фильме "Swine". Эта интерлюдия никак не помогла Мирлану, обнаружившего себя на террасе песочного цвета, посреди целого моря точно таких же террас, палимых беспощадным солнцем. Море дробилось на более мелкие белыми, желтыми и голубыми каналами, зеленоватыми заводями внутренних дворов. От этой цветовой истерии рябило в глазах.

Вглядевшись, Мирлан разглядел тяжелые тугие свертки в каждом дворе: висят себе глухо, на их веревках даже развешивают свежее белье и тряпье давно умерших людей. Но каждый гамак выглядит, как новенький, словно вчера из контейнера. Они были повсюду! И в каждом из них беззвучно орал чей-то рот!

Мирлану сделалось дурно, резко закружилась голова. Последнее, что он успел увидеть перед падением с террасы - это болотно-вороную материю, заботливо расстеленную во внутреннем дворе.