Литература

После недельного отпуска, он снова вернулся в Табку.

Работы предстояло много: планировалась сдача двух трансформаторов в эксплуатацию, встреча специалистов в аэропорту, страхование тепловизоров, и, конечно, самая большая головная боль ближайшего месяца - перевод тома по проведению ремонтных работ на четвёртом трансформаторе, что находился в распоряжении гидроэлектростанции аль-Баас.

За год работы в стратегическом закрытом городке на берегу Евфрата, он возненавидел и узколобых инженеров, и директоров, невнятно блеявших на местных диалектах пустыни, и город он ненавидел всем сердцем, и сама пустыня, казалось, пробралась ему в нутро и прочно там обосновалась.

В городе нет совсем ничего: ни кинотеатра, ни просто улицы, по которой приятно было бы пройтись вечерком, ни уютного кафе, где можно выпить пива и остыть, ни друзей, ни даже приятелей, совсем ничего. Не спасали даже редкие командировки в Дамаск, он ждал их с нетерпением, чтоб хоть как-то развеяться.

Единственное, что радовало, так это наступление зимы. Хотя, что такое зима в здешних краях — температура упала с пятидесяти до тридцати. Ночи были холодными, уходили в ноль, он посмеивался над арабами, кутающимися в пуховики и дрожащими от холода. Не видели вы зимы, бедуины, не видели вы зимы.

Около десяти утра в дверь позвонили. Он открыл. На пороге стоял главный инженер Бозылев — проворный поджарый мужик лет пятидесяти, лисьи глаза. Бозылев ехидно улыбался и что-то прятал за спиной. Он впустил его.

- Чаю? - спросил он.

Можно и чаю, - ответил Бозылев и как бы между прочим ухнул ремонтным томом по столу. Взял и кинул его, так легко, будто чихнул.

Он уставился на том, в глазах потемнело, голова закружилась.

- Ууу...

Улыбка Бозылева стала еще шире, вот-вот она спрыгнет с лица его и начнёт бегать по комнате. Бегать и кричать: смотри, сколько переводить, ахаха! Филолог сраный, криворукий, смотри сколько переводить, ахаха!

- Сколько страниц? - спросил он.

- 685-ть, - ответил Бозылев.

- Какие сроки?

- Неделя.

- Всего неделя?!

- Да, мы вводим трансформатор в эксплуатацию через неделю, в субботу, арабы попросили сдать всю документацию в этот же день.

- Это невозможно... я не успею.

- Успеешь, - ответил Бозылев. - Там куча графиков, картинок и цифр. Текста мало.

Взяв увесистый том, он пролистнул его. Бозылев врал, нагло врал, картинки, графики и прочая ерунда составляла всего процентов двадцать от общего объёма.

- Хорошо как, - заметил Бозылев. - Похолодало. Прямо легче стало. Ты печку не думаешь ставить в квартиру?

- Собию? - спросил он.

- Ну, да, мазутку, я вот завтра собираюсь, если хочешь — поехали со мной.

- Нет.

- Обогреватель будешь брать? - спросил Бозылев.

- Обогревателя достаточно.

Когда Бозылев ушёл, он завалился на диван и водрузил ноутбук на живот. Подключил интернет (интернет здесь — дерьмо, скорость низкая, постоянно отваливается), открыл скайп, включил кино. Тани в скайпе еще не было. Где же ты, Таня? Как же хорошо он провёл неделю в Киеве, сладкую неделю с Таней, они много гуляли в городе, ходили на каток, ездили к его родителям с ночевкой за город, он купил ей кольцо и надел ей на палец это кольцо, и кольцо Тане подошло, и кольцо Тане понравилось, и она посмотрела в глаза его, как до этого никогда не смотрела, и она произнесла всего одно слово:

- Люблю.

Он задремал и ему снился двухэтажный загородный дом родителей, утопавший в снегу, подле соснового леса. В доме пахло хвоей, отец растопил камин, мать хорошо ладила с Таней, слава богу они нашли общий язык, он больше всего боялся, что они не поладят, но они поладили, как хорошо. Под столом на кухне спит старый пёс Джек, пришёл сосед и попросил помочь его толкнуть застрявшую в снегу машину. Он с удовольствием! Он только рад, сейчас-сейчас, сапоги надену!

Проснулся он от Таниных сообщений в скайпе (видеосвязь они не любили). Таня написала: Привет, как долетел? У тебя всё гуд? Он принялся набирать ответ, но следующее сообщение обожгло его пальцы: Я беременна.

Не найдясь с ответом он, непонятно почему, выдернул кабель из ноутбука, забежал в спальню и перевел мобильный телефон в автономный режим. Если будут звонить по работе, то позвонят на стационар, Таня номер стационара не знает. Интересно, что скажет мать? Еще интересней, что скажет отец? Раздалась трель стационарного телефона, он замер между гостиной и спальней. Стационар умолк, а потом снова начал трезвонить. Таня не знает номера, но номер есть у моих родителей, она могла позвонить им и сказать: а вы не знаете, случайно, номер стационара в Сирии, а то я не могу на мобильный дозвониться, как у вас дела? Всё гуд? Спросит она, и добавит, как бы между прочим, кстати, я беременна. И кинет трубку для пущего эффекта, она могла, она такая.

Наконец, он снял трубку:

- Да, - сказал он сухо.

- Алло! - раздался вечно недовольный голос директора. - Дима? Чего мобильный выключил, ёб твою мать! Завтра готовься ехать в Дамаск, позвони этим мудоёбам в банк и позвони тем мудоёбам по поводу страховки тепловизоров, и позвони еще мудоёбшам в кассы, и скажи мудоёбшам в кассах, что нам нужно пять билетов до Киева на двадцатое число, и пусть мудоёбши в кассах забронируют нам билеты, понятно?

- Понятно, - ответил он.

- Как долетел? Что-то у тебя голос не боевой, ёб твою мать! Веселей!

- Хорошо-хорошо, - ответил он и кинул трубку.

Однажды он ходил в коттедж директора по праздничному поводу выпивать, так вот жена его — кроткая и тихая женщина называет директора - тирана из тиранов, - котей, зайкой и ёженькой. Подумать только, наверное, она думает, что на ремонтной площадке он тоже ёженька? Видела бы она, как он взял за шкирки несчастного инженера и так потрусил его, что у бедняги чуть все яблоки жизни не высыпались. Тот еще ёженька.

Взяв блокнот, он нашёл нужные номера и принялся обзванивать банки, страховые компании, авиакассы, позвонил в управление генеральной организации евфратских плотин для оформления пропуска в аэропорт, хотел было позвонить Тане, включить интернет и мобильный, и всё никак не мог решиться. Как будто, некая невидимая сила не давала ему этого сделать. Что я ей скажу, думал он, ты беременна, прекрасно, у меня контракт в этой дыре еще на три года. Прекрасно, ты беременна, ты переедешь сюда с ребенком или мне придется увольняться, работу сейчас найти с такой ёбнутой профессией как у меня, не так уж и просто, прекрасно, вы переедете ко мне и мы будем жить в этой дыре? А что скажут твои родители, они начнут сюда соваться вместе с моими стариками, прекрасно, если бы я жил хотя бы в Дамаске, где есть христианские районы и немного Европы, где есть немного свободы...

Схватив ремонтный том, он швырнул его в стену со всей дури, тот упал и раскрылся где-то посередине, на страницах плотно исписанных арабской вязью. Бозылев считает это легко? Все инженеры и директор считают его белоручкой, они целыми днями там в масле, мазуте и со сваркой загибаются, пока он сидит себе, печатает, чай попивает, курит, руки не пачкает.

По металлическому навесу балкона начали тарабанить капли. Сперва он подумал, что это соседка этажом выше вывесила бельё своей многодетной семьи, но капли становились всё настырней и настырней, пока он не понял, что они тарабанят не только по его навесу. Он выглянул в окно и забыл про всё на свете.

Первый раз он видел в Сирии дождь. Первый раз за два года его пребывания в стране пошёл самый настоящий дождь, да что там дождь! Уверенный ливень!

Люди из подъездов выбегали на улицу, махали руками, радостно кричали, пританцовывали, особенно дети, как они радовались дождю! Он схватил фотоаппарат и начал делать снимки, затем перевёл камеру в видеорежим и пошёл на кухню, чтоб запечатлеть набережную.

Из открытого окна кухни на него дыхнуло пахучей свежестью, он почувствовал аромат зимнего жасмина и бодрящий солёный запах Евфрата. В голове его мигом прояснилось, всё стало на свои места, он видел решение проблем: упорно работать над ремонтным томом днями и ночами, позвонить Тане и сказать, что всё хорошо, сказать, я очень рад, Танечка, это замечательно, приезжай ко мне, я тебя люблю, Танечка, ты даже не представляешь, как тебе идут крупные зеленые бусы и черная помада, а по выходным они могли бы ездить к морю в Латакию, снимать там коттедж... не дорого, всё хорошо, всё нормально.

Он глядел в экран камеры и радовался дождю, почти так же сильно, как дети прыгающие на набережной. Внезапно на экране показалась приближающаяся черная точка, она становилась всё крупнее и крупнее, похожая на муху — только в разы больше и какая-то непропорциональная, угловатая что-ли, инородная...

Ай! - вскрикнул он, выронив камеру на пол, побежал в коридор и захлопнул кухонную дверь. Сердце бешено колотилось. Что за тварь только что залетела на кухню!

Мерзкие серые жилистые крылья, два огромных чёрных глаза, рожки на голове, у твари было массивное брюхо ядовитого фиолетового цвета, которым она летела вперёд и из брюшка этого торчало склизкое жёлтое жало, размером с пол карандаша. Острое жало, с конца которого капала омерзительная слизь. Почему-то ему вспомнился подрагивающий красный эрегированный пенис бродячего пса, что гонялся за ним в детстве по двору, и пытался зажать его передними лапами в звериные объятия.

Как-то летом на каникулах, будучи студентами, они поехали с Таней в Крым, с палатками, там в лесу, в горах, и на берегу, он перевидал множество огромных летающих тварей, но такого никогда не видел, страшнее не придумаешь, откуда оно только могло взяться?

Дождь разбудил спящую в пустыне тварь, подумал он, чуточку приоткрыл дверь и заглянул на кухню. Тварь на всех порах, выпятив брюхо и жало, мчалась на него, явно целясь жалом в глаз. Тварь издавала противный писк, и звук похожий на мяуканье, очень отдалённо похожий. Гортанное мяуканье.

Он быстро захлопнул дверь и тварь шмякнулась о стекло, оставив в нём трещину сантиметра три. Довольно толстое стекло. Он увидел, что размытый силуэт твари за мутным стеклом свалился на пол и услышал шуршание то ли крылышек твари, то ли брюшка. А может быть и ног, которые он не успел разглядеть.

Достав кроссовки из тумбочки в прихожей, он надел их и снова открыл дверь. Безжизненная тварь валялась на полу, он нагнулся, чтоб внимательно осмотреть её, как вдруг жало дернулось и он отпрянул. Занёс ногу и уже почти раздавил тварь, но та с неимоверной скоростью помчалась по полу в сторону холодильника и залезла под него.

Вот гавно сраное! - выругался он и закрыл дверь.

Подумать только, чем я занимаюсь, дипломированный арабист, лучший на курсе, да что там на курсе, лучший за последние двадцать лет выпусков, блестяще защитивший магистерскую, заткнувший за пояс профессора Удова, стоявший бок-о-бок с президентами и министрами, с бизнесменами и лучшими инженерами СНГ, чем я занимаюсь?! Борюсь с какой-то тварью, когда Таня беременна, а Бозылев приволок ремонтный том?! Что за чушь!

Пройдя в комнату он поднял ремонтный том, и, широко распахнув дверь, уверенно зашёл в кухню, стал возле холодильника, ударил пару раз по холодильнику и из-под него показалась голова твари: два глаза — черные сатанинские бусинки и два рожка, тварь смотрела на него. Он смотрел на тварь.

Ну, давай! Выползай! - крикнул он, занеся ремонтный том над головой и, прикусив нижнюю губу, предвкушал, как прихлопнет тварь.

Голова твари исчезла, он потрусил холодильник и, внезапно, тварь вылетела из него, (он даже не успел заметить, как она набрала высоту) и скрылась в коридоре, попискивая и мяукая.

Теперь он мог чувствовать себя в безопасности только на кухне.

Осторожно прокравшись по коридору, он заглянул в комнату и вздрогнул — испугался раската грома. Тварь сидела на настенной карте Сирии, которую он повесил недавно, чтоб отмечать маршруты. Она сидела аккурат на городе Алеппо, попискивая и размахивая крыльями, с её жала на пол капала желтоватая жидкость. И он опять вспомнил мерзкий эрегированный собачий пенис. Подкравшись к карте, он швырнул ремонтный том в тварь со всей силы и, отодвинув том ногой, посмотрел на результат: тварь была полностью разбита, повержена, голова лопнула и из неё вывалились мозги, очень похожие на человеческие, брюхо разорвалось по полам и он видел, как внутри, что-то светилось. Свет пульсировал, то угасал, то становился ярче, жало обломалось и валялось отдельно от тела, крылья изрядно помялись. Для уверенности он припечатал несколько раз тварь подошвой кроссовка, и пошёл за веником и совком в ванную. Ну всё, дело сделано, можно вздохнуть спокойно и приступить к другим, более важным делам, настоящим делам.

На карте осталось бурое пятно.

Вернувшись с веником и совком, он с удивлением обнаружил, что останки твари исчезли, лужицы крови, желтая полоса неведомой дряни, пятно на карте, да-да, это вот было, а тело и жало, валявшееся отдельно - исчезли. Он осмотрелся по сторонам, и как бы опасаясь внезапной атаки, поднял совок.

Стационарный телефон разродился трелью, он нервно схватил трубку и ответил:

- Да.

- Алло! Дима! Ёб твою мать! Быстро одевайся и выходи, мы через минуту за тобой заедем... ёб твою мать! На станции пожар! Трансформатор горит! Быстро! Надо ехать!

Директор кинул трубку, таким взволнованным он его еще не слышал.

Домой от попал только в три утра. Выхолощенный, как череп шакала в пустыне, голодный, замерзший, с пустыми стеклянными глазами и безо всяких желаний. Хотя одно желание всё же было — выпить бутылку пива и завалиться на диван. Господи, когда же это всё закончится? Он понимал, что в мире есть работы и потяжелее труда переводчика-белоручки, но что за день, что за ужас сегодня творился на гидроэлектростанции аль-Баас! Настоящая паника, суматоха, вой сирен, растерянные арабы в желтых касках, нервно курящие специалисты из Запорожья, директор кидающийся матом во всех и вся. Загорелся трансформатор, который собирались сдать в эксплуатацию, приехал даже генеральный директор Сулейман Иса. Он ненавидел Сулеймана Ису, потому что Сулейман Иса — уроженец Ракки, обители деревенщин, колыбели невнятного диалекта, которому не научишься нигде. Сулейман Иса до неузнаваемости коверкает литературный арабский язык, и даже, такой как он, переводчик президентов и министров, лучший синхронист в стране, не в силах справиться с Сулейманом Исой. Когда они встретились с директором, он буквально ничего не понимал из спешной тарабарщины Сулеймана Исы, директор злился и орал на него, прося переводить.

Он пытался достучаться до генерала:

Пожалуйста, говорите на литературном языке, пожалуйста, говорите на литературном языке...

Но генерал был неумолим, а за их спинами полыхал трансформатор. Сотни тысяч долларов ущерба, и переводчик — очень важное звено — ничем сейчас не мог помочь. Потом была встреча инженеров, арабы обвиняли украинцев, украинцы обвиняли арабов, пожар потушили, директор сказал ему:

Переведи, только дословно переведи, переведи, ёб твою мать, дословно, что я сейчас скажу.

И он переводил, глядя на свои остроносые туфли:

Вы не инженеры, тупорылые бараны, ишаки, я вам яйца оторву, развешу по столбам, суки, мудоёбы!

Арабские инженеры и работники станции огрызались и приказывали ему заткнуться. Ведь они не понимают в порыве гнева, что к этим словам он не имеет никакого отношения. Адская работенка. Он всего лишь попугай. Волнистый попугайчик на плече директора. Часто он думал, а что если бы я пошёл на японистику... или китайский язык, а? Японский лучше! Язык самураев, сдержанные культурные люди, технари, жил бы сейчас на острове в цвете сакур. Дурак.

Домой его подвёз водитель станции Муса — бедуин, научившийся водить, у него были распознавательные племенные татуировки на лице, длинная седая борода, верблюжьи глаза, жена и шестеро детей дома. Он не верил в аллаха и обожал пить с ним пиво по пятницам. Он хотел было его спросить о твари, залетевшей в окно и передумал. По сравнению с такой ночью, тварь казалась ему нелепицей, шуткой, страхом идиота.

Достав бутылку пива «барада», он растянулся на диване и в тишине смаковал холод горького хмеля, пока не задремал. Проснулся он от того, что почувствовал острую боль в районе живота. Боль похожую на укол.

Открыв глаза, он увидел тварь, очень разбитую тварь, с раскуроченным брюхом, разваленной головой, тварь всё еще была жива и каким-то образом прикрутила обломанное жало к брюху, и жалом этим впилась ему в пуп. Он видел, как его собственная черная кровь бежала по мембранному жалу, брюхо твари раздувалось, становилось всё больше и больше, тварь нахально пялилась ему в глаза и, как будто, злорадно улыбалась. Он так испугался, что не стал сразу скидывать тварь с живота. Как ни странно, кроме страха появилось и другое ощущение — едва уловимое, похожее на действие легкой наркоты: он чувствовал разливающиеся сладость и умиротворение по всем членам своего тела. Проблемы дня ему снова показались незначительными, мелкими — муравьями в спичечном коробке, который в любой момент можно сжечь. Он чувствовал, что может всё решить и решения эти отражались в черных глазах твари, как Танины упругие груди в зеркале, когда он целовал её в шею, придерживая за талию, в родительском доме, тысячи километров тому назад, в снежной пасти соснового леса, мать была так добра к ним, отец был так добр к ним, это было прекрасное утро, это был прекрасный день, это была отличная ночь. Запах сдобы и хвои, коробка с елочными игрушками, крупные зеленые бусы и черная помада на губах Тани. Всё это он заново переживал, живо ощущал, находясь как бы в глазах твари, которая уже порядочно высосала из него крови и не думала останавливаться.

- Продолжай, - попросил он. - продолжай, пожалуйста, не останавливайся.

Он аккуратно погладил тварь по головке, по рожкам, она довольно запищала и писк этот... казалось, ничего мелодичней он в жизни не слышал.

- Я хочу жить прошлым, - признался он твари.

Тогда тварь показала ему калитку, и большие сухие ладони дедушки, и автобус, мчащийся на встречу рассвету, и вагон поезда, полный шумных детей, в одном из которых он узнал себя, маленького, неуклюжего, странного, сидящего как бы отстраненно ото всех, молчаливого, вопрошающего. Он заглянул себе в глаза и не знал, что ответить.