Литература

Она уже давно стала частью его бытия. Не то чтобы она вошла в его жизнь случайно, нет, ко встрече с ней он долго готовился, выбирая для нее имя, цвет, смысл и стиль. В итоге получилась некая абстрактная субстанция темно-синего, почти черного цвета, без имени, стиля и лишенная какого то ни было смысла.

Он хорошо помнил день, когда они познакомились. Это было около пятнадцати лет назад, в тот вечер ему исполнялось восемнадцать, и он решил сделать себе такой необычный подарок.

Он приоткрыл скрипучую дверь маленького подвальчика – в нос ударил резкий запах спирта. От сердца отламывались маленькие кусочки адреналина, тысячами тонких английских булавочек вонзаясь в плоть… Комнатка была наполнена неприятными шаркающими звуками, но их немного заглушала музыка, доносившаяся, как ему казалось, из той же полутемной комнатки. Он неуверенным шагом направился к источнику звука – это были Queen… Нет, сейчас ему не вспомнить, да и не так это важно.

Он вошел и увидел ее. На миг ему показалось, что если вот сейчас он ее не заполучит, то оставит кусок себя здесь, в этом прокуренном подвальчике. Английские булавочки воткнулись в кончики пальцев, вызвав секундный приступ эйфории.

Вот она начала появляться. Конечно, не сразу, а постепенно проявляясь, смешиваясь с его кровью, навсегда ложась своим по-металлически безразличным телом на душу. Хотя, у нее еще не было конкретных очертаний, он уже пытался представить ее целиком. Некоторые изгибы ее тела напоминали фигурку девушки – не самую совершенную, но определенно очень аккуратную. Час за часом он ждал ее. И вот последние штрихи и резкий запах спирта.

Он вышел, покачиваясь от волнения и духоты, сдавившей липкими руками горло. Он был доволен собой и напевал ту самую песню – Queen или все-таки The Doors?

Нет, она прижилась не сразу. Ему приходилось неделю за неделей ходить в тот душный подвал. Он уже привык к шаркающим звукам, они не казались ему противными, и превратились в абсолютно естественное явление, как дождь или отсутствие денег. Запах спирта больше не раздражал. Кроваво-синяя, она, казалось, тоже пыталась быть с ним. Привыкла к нему, хотя в ней и не было ни смысла, ни стиля, ни души.

А однажды он проснулся и увидел, что она целиком рядом с ним. Она больше не была похожа на ноющую ранку. Лишь только тонкий слой запекшейся крови, словно под вуалью, прятал ее красоту. Ему даже хотелось поцеловать ее, так она была прекрасна. Но потом эта затея показалась ему глупой, он отвернулся к стене и уснул. А когда проснулся, увидел ее. Крови почти не было. Она была красивой до безобразия. Да, она cтала его неотъемлемой частью.

Он любовался ее безобразной красотой. Вечерами он выходил во двор, и когда густые сумерки растворяли внутри себя солнце где-то на западе, он затягивался сигаретой и говорил с ней. Он водил по ее контурам пальцами, нашептывал какие-то слова. Хоть в ней и не было души, он был уверен, что она его слышит, что понимает его.

А еще он любил показывать ее друзьям. Одни недовольно фыркали, другие, рассматривая ее целиком, восхищенно вздыхали. И в этот момент булавочки кололи ему пальцы.

Но однажды ему не захотелось делиться ей еще с кем-то. Будто уголек его безумной любви накрыли стаканом с толстыми стеклами, и он потух, так и не превратившись в пламя. Он прятал ее, перестал показывать людям и лишь изредка выходил на улицу поболтать с ней. Она уже перестала быть для него красивой, перестала его радовать. От ее красоты осталось только безобразие. Так бывает, когда общаешься с одними и теми же людьми долгие годы: сначала присматриваетесь друг к другу, а потом угол зрения меняется, и ты не в силах его повернуть, и тогда все начинает раздражать… Да и она, похоже, чувствовала это. Она забрала у себя красоту, исчерпала самое себя, эгоистично наслаждалась своей безобразностью и бездушностью.

И однажды он вспомнил! Вспомнил совершенно четко – это были The Doors! И это стало последней каплей. Он нашел ту пластинку. Включил в ванной воду, взял в руки бритву и , напевая, принялся скоблить тонкую кожу. Сеточка капилляров лопнула, как слишком туго натянутая струна. Сначала она не давалась, заливая руки кровью, мучая его жуткой болью. Прошло не меньше двух часов, прежде чем последнее от ее очертаний поглотила окрасившаяся в красный вода. Пластинка давно перестала играть, а он, как одержимый, все продолжал напевать. Да, он свел свою единственную татуировку! Улыбнувшись, он посмотрел в зеркало. В бесконечности мокрого стекла отразился огромный отвратительный вечно кровоточащий шрам. Она оставила ему свою безобразность, и он рассмеялся…