Литература

Воскресным вечером, как и обычно, все семейство Смоленских собралось в гостиной у телевизора.

Пили горячий черемшовый чай, лакомились пряными, еще пышущими жаром духовки бабушкиными плюшками, смотрели телеканал «Культура».

- Бабушка, твои плюшки самые вкусные плюшки в мире! – прихлебывая из миниатюрной фарфоровой чашечки говорил маленький Витенька.

- Да, Евгения Александровна, вот сколько лет живем бок о бок, а до сих пор удивляешь своей кулинарией… Эх, а вот помнишь, в семьдесят первом, Лазаревичей угощали чудными пирожками с мясцом, с капусткой, да под свиные ребрышки под соусом с кусочками лимона. Благодать по тем временам…, - расчувствовался дедушка, смахивая дужкой очков слезу из уголка глаза.

- Да ну чего уж там, стряпня-то. Дело-то нехитрое, - отмахивалась бабушка от домочадцев фартуком.

- Нет, все верно говорит Алексей Васильевич, - складывая газету, серьезно говорил папа. – Вот какой ассортимент предлагают нынешние супермаркеты? Замороженные полуфабрикаты, супы быстрого приготовления, растворимое кофе в пакетиках, а душа, где душа в этой, так называемой еде? Уж тут-то, позвольте, тут мое личное предпочтение вашим, мама, яствам.

- Вот и тебе, уже девятнадцать, а ничего приличного приготовить не умеешь. Одной яичницей своего Сашку не прокормишь, - вздыхая в сторону старшей дочери, приговаривала мама.

- Духовная пища предпочтительней, - многозначительно говорила Света, утаскивая у Витеньки плюшку.

- Это что же за духовную пищу ты кушаешь? Господин Сорокин включен в это меню утонченной эстетики современности? – сердито начинал щелкать пультом управления папа.

- Ой, ну начали опять… Хоть бы в воскресенье посидеть без этих ваших разговоров, - разливала по новой чай Евгения Александровна.

Ничем, казалось бы, не омрачится уютный семейный вечер в квартире Смоленских. Уже и по телевизору диктор рассказывал о событиях в стране и мире, и кот Буська посапывал под засыпающим торшером, и дедушка, пуская слюну, подремывал в кресле, и Витенька, любивший на ночь глядя сотворить шалость, посыпал остывающий бабушкин чай солью, и папа с мамой удалились на кухню мыть посуду.

Всех разбудил какой-то неестественно оглушающий вскрик Светы:

- Ой… Бабушка, тут кажется кто-то…

- Насрал, - восторженно и громко продолжил ее фразу Витенька и счастливо рассмеялся.

- Где, где? – засуетился в кресле сонный дедушка, охлопывая себя по карманам в поисках очков.

- Да уж, расщедрились, сил не пожалели, - озабоченно оглядывая возвышавшуюся на ковре кучу дерьма, поджала губы бабушка.

- Ну и кто это сделал? – строго всех оглядев, вопросил вернувшийся из кухни отец.

- Что ты, Кирилл… Неужели ты думаешь это кто-то … из нас? – испуганно вскричала мама.

- Хехе, а кто же еще? – оживился нашедший наконец очки Алексей Васильевич. – К гадалке не ходи, кому-то очень сильно приспичило.

Сгрудившиеся вокруг кала Смоленские подозрительно оглядывали друг друга, по лицу пытаясь вычислить виновника сомнительного торжества.

- Может Буська? – неуверенно спросила Света.

Эту первую и наиболее логичную версию в свете произошедшего события решительно отмел папа:

- Нет. Это же на редкость интеллигентный кот, я его сам приучал ходить к миске в туалете. Вспомните, за два года, что живет у нас это не лишенное, конечно же, своих кошачьих недостатков, животное, Буська хоть раз делал что-либо подобное этому? Да и потом, - взглянул мельком на ковер Кирилл, - не его это фактура, так сказать, уж больно человечья какая-то…

- Да и Буська-то все время лежал на своем месте, под торшером, я видела, - уверенно сказала бабушка.

В минуту подобрев, папа прошелся по комнате и развернулся около Евгении Александровны.

- Значит, мама, вы видели и того, кто сотворил сие непотребство? – снисходительно поинтересовался он у ней.

- Нет… я… не в-видела, - смешавшаяся бабушка нервно теребила свой фартук.

- Ну, конечно же, не видели. И знаете почему? Когда, уж прошу извинить меня за столь неуместные в этом доме выражения, срется, очень сложно оглядываться, обозревать так сказать продукт собственной деятельности, не так ли, Евгения Александровна? – по-наполеоновски сложив руки, продолжал наступление папа.

Побагровевший от ярости дедушка, потрясая сухим кулачком, двинулся в сторону Кирилла.

- Ну знаете, молодой человек, вы хоть и муж моей дочери, и знаю я вас очень давно, но этого… такого… я вам не позволю! Чтобы моя жена, за всю свою жизнь не то, что бы не посравшая у всех на виду, а и в туалете стыдливо краснеющая при каждом попердывании…

- Откуда ты-то знаешь это, дедушка? – прыснула смехом в сторону Света.

- Что значит откуда? – смешался Алексей Васильевич. - Я знаю и все.

- Так, ладно, - вновь занял лидирующие позиции папа. – Что мы имеем на данный момент? Вы, Евгения Александровна, насколько я понял, все время после чаепития находились в комнате, смотрели телевизор, но кто… мммм…

- Насрал, насрал, отложил большущую личинку, - крутанулся колесом возле дерьма Витенька.

- М-да… Тот, кто сделал это, остался вами незамеченным? – продолжил папа.

- Ну да, так оно и было. Разве что я могла задремать минут на пять, сама того не заметив, а так, последние известия смотрела. И никого не видела постороннего в комнате.

- Таким образом, круг подозреваемых значительно сужается, - многозначительно поднял палец плюшкой Кирилл, - Евгения Александровна, папа, Света и Витенька. Ну что, может быть, пришло время для чистосердечного признания?

Неожиданно в разговор вмешалась помалкивающая до этого мама:

- Кирюш, а ты ведь тоже выходил из кухни за презер… звонить по телефону.

- Ну так и ты оставалась на кухне, дура, - неожиданно чему-то разозлился отец. – Что могло помешать тебе выйти и… мммм, мм…покакать тут?

- Хехе, такие вот дела, дорогая моя семья. – благодушно разулыбался, успевший слазить со стопкой в бар, дедушка. – Большие дела я бы сказал, наделали и, понимаешь, не сознаются, хехе.

- А вы сами-то Алексей Васильевич, чем были заняты в период с полдевятого и примерно до полдесятого согласно московскому времени? – деловито посмотрев на часы, осведомился папа.

- Я-то? Вздремнул, с места не отлучался ни разу, ягодицей не шевельнул в сторону, да, - сердито-воинственное лицо дедушки говорило само за себя.

- Света? – неуверенно посмотрела на нее мама.

- Я – нет, меня вообще в гостиной не было, я музыку у себя в комнате слушала.

- А кто подтвердит? – не унимался дотошный папа.

- Да не было ее тут, - влез в разговор самый младшенький.

- Витенька! – хором вскричали все.

Какие-то десять-пятнадцать секунд в гостиной было тихо, и только старые, висящие на стене ходики хрустом двигающихся стрелок словно говорили о том, что, да, они здесь не случайны, они частичка этой уютной семьи Смоленских. Династии, берущей свое начало еще где-то глубоко до революции, позже сумевшей влиться в партийно-номенклатурную элиту среднего совкового уровня, да так там и застрявшую навеки. И даже вот эта вот большая куча свежего, смачно пахнущего говном дерьма посреди гостиной здесь, по мнению пресловутых ходиков, очень даже уместна, она как нечто само собой разумеющееся. Еще одна милая, чуть оригинальная черточка к семейному портрету Смоленских.

- Мам-пап, я не какал на ковер, чесслово, это не я. И Буська точно не какал, и бабушка с дедушкой тоже смотрели телевизор, - готовым к реву голосом сказал Витенька.

- А ремня?

- Нуу, паап, отвечаю, не я это…, - захныкал Витенька, придвигаясь к маме.

- Что отвечаю, кому отвечаю? Бля, да кто же это наконец сделал, серун несчастный? – отчаяние папы выплеснулось чаем из фарфоровой чашечки в его подрагивающих пальцах. – Не могла же эта срань сама тут появиться?

Притихшие Смоленские снова расселись за столом, как-то виновато стараясь не смотреть друг на друга, словно боясь уже теперь вычислить преступника, опасаясь, что и вправду вот-вот кто-то из них признается.

- А может, оно тут и было? – сдавленным голосом, почти полушепча, произнесла Света.

- То есть как это было? – всфыркнула бабушка. – Этому ковру, между прочим, внученька, уже около тридцати лет, мы с Лешей его из Болгарии привезли. И заметьте – хоть бы где с того времени потерся, ни одной проплешины, ни одной ворсинки лишней нигде не выбивается, с узором-то каким…

- И дерьмом…тоже ого-го каким, - ехидно заметил дедушка, подмигивая Витеньке.

- Да нет, я серьезно, – заторопилась Света. – Может быть, эта какашка тут и лежала всю жизнь, только мы ее не замечали, даже запаха ее не чувствовали. Проходили мимо, может быть, даже и наступали в нее, но воспринимали говно как должное, как будто и оно часть узора?

Почти одновременно вся тяжело, горько вздохнули.

Отчего-то никто убирать кучу в этот вечер не стал, только мама вполголоса перед сном вполголоса самой себе сказала, что, мол, с утра пораньше, пока все еще спят, она уберет, сегодня-то все устали уже.

Но ночью случилось нечто непредвиденное: куча дерьма, будто только и ждавшая того, что ее оставят в покое, условно забудут про ее существование, стала невообразимо быстро увеличиваться в размерах. Заполнив собой всю гостиную, она напором свежайшей, парящейся субстанции выдавило дверь гостиной, и в скором времени заполнила собой и холл, и кухню, и комнату Светы, и детскую Витеньки, и две спальные комнаты, в которых отдыхали старшие Смоленские.

Никто из всей семьи, кажется, даже и не заметил своей смерти, только Витенька, почувствовав вливающийся в его ноздри и рот кал, попытался было закричать, подняться с кровати, убежать, но почти в то же мгновение потерял сознание, почти сразу же умерев.

Так закончился еще один вечер Смоленских.