Литература

Я и дебилятор

26.01.2006 на пустыре недалеко от моего дома был найден труп молодого человека. На него случайно наткнулись подростки, когда гуляли после школы. Голое тело, припорошенное снегом, я видел его мельком в криминальной хронике, когда заваривал себе чай. Погнутая арматура, шершавые края бетонных блоков и желтоватая кожа. Такая бывает у тех, кто часто ходит в солярии. В солярии ходят одни пидоры. Я-то знаю. Я сам туда не хожу. Если бы я сам умер на льду, моя кожа стала бы иссиня-белой.

В дебиляторе распинался какой-то жирный милицейский хер с усами, похожими на линялую швабру. Он показался мне полным мудаком, которому на самом деле было наплевать на этого парня. Усатый мент что-то пиздел про гомофобию и убийства на сексуальной почве. Сказал, что на теле не было обнаружено следов спермы, хотя убитый перед смертью явно подвергся сексуальному насилию.

Пока следователь открывал и закрывал рот, я пил чай, заедая вчерашним слоеным пирожком, купленным у метро и забытым в рюкзаке. Я совершенно забыл, с чем пирожок. Начинка по вкусу напоминала мясо, но не исключено, что это было сердце. В съемной квартире было холодно, и я поставил рефлектор: в темноте жутковато светилась красная спираль. Я курил. Показали худую исцарапанную спину с коричневыми трупными пятнами. Я отпил чай и порылся в рюкзаке — мало ли, может, еще какой-нибудь неучтенный пирог. Нашел слойку с яблоком. Благодать!

Потом в новостях снова показали этого рядового, которому ампутировали ноги и яйца. Меня уже заебал этот рядовой, хоть он и ебать-то никого больше не может. Очередное телемудачество — как будто мне интересно каждый день слушать про то, как в ссаном Челябинске деды кого-то побили в каком-то танковом училище! Заебали со своими бесланами, курсками и отрезанными мудями. Мудаки, вот они кто. Я бы этим журналистам с удовольствием мудя пообрывал. И бошки тоже. Может, мне самому хуево, и я хочу посмотреть на позитив? Мне что теперь, год ходить в трауре?

Я объявляю крестовый поход против всеобщего мудачества. Вас много, а я один. Я ничего не могу с вами сделать. Вы меня порвете, конечно. Все равно я вас всех ненавижу.

Я не интересен

Последний, кто меня ебал, сказал, что я психопат. Сначала выеб, конечно, а потом сказал.

А я всего-то стойку на голове сделал, пока его ждал в метро. Просто скучно стало торчать на одном месте и пялиться на мясо, сходящее с конвейера. Раздражает, когда ноги все время переступают с эскалатора на грязный пол. Шлепают подошвами по слякоти. И вообще, почему всегда у всех ноги вниз? Вот я и сделал ноги вверх.

Они подошли ко мне одновременно: мой будущий ебарь и мент. Страж порядка взял меня за щиколотки и сказал:

— Давай, пацан, кончай хулиганить. — Еще помог мне принять нормальное положение. Хороший дядька. Похлопал по плечу и отошел.

А ебарь тут же развонялся, что у меня руки грязные и я псих. Я не стал слушать эту вонь и просто спросил:

— Трахать меня будешь? Не нравлюсь — иди на хуй.

Он помялся и ответил:

— Ладно, так и быть, трахну один раз. Но только один. И чтоб потом без обид. О-кей?

До этого в сети наврал, что у него сверхдоходы, а сам пожидился тачку от метро поймать, хача пятидесятирублевого. Пешком полчаса по морозу топали, он еще пиздел, что прогулки на свежем воздухе для меня полезны, потому что я все время провожу за компьютером. А я что, виноват, что у меня работа такая? Ну да, я бледный, по соляриям не шляюсь. Но это же не повод меня выгуливать, как собачку? В лифте он засунул руку мне под джинсы и заявил, что у меня холодная задница. Это потому, что я хожу в короткой куртке и не берегу свое здоровье. Тут уж я не выдержал:

— Какое тебе сраное дело до моего здоровья, ты меня один раз ебать будешь!

Воспитатель хуев. Тут же заткнулся, обжимать начал, чтобы согреть. Я потом еще минут двадцать оттаять не мог. Сразу разделись, я лег в койку, позвал его. Он брезгливо откинул краешек одеяла и примостился рядом, осторожно так, будто я в постели живого ежа спрятал. Мне на самом деле трудно вот так сразу с незнакомым человеком, которому я даже не нравлюсь. Заметил, что ему неприятно, когда я прижимаюсь холодными ногами. Нарочно его к себе притянул, чтобы помучить. Он сказал:

— Ты ведешь себя как подросток. Стыдно должно быть, двадцать четыре года мужику. — И отодвинулся. А мне реально холодно было, ушел под душ греться. Он ко мне в ванную влезает:

— Ты уверен, что у тебя чистые простыни?

— Нет, грязные. Месяц не менял. А еще я в постель ссу.

— Клоун дешевый! Сам себя развлекай. Я пошел.

Ну, я, конечно, из душа вылез, извинился перед ним за бестактность, простыню демонстративно поменял, хотя она была чистая, я ее всего три часа назад постелил.

Он за мной наблюдает, как за животным. Я заметил, как у него глазенки разгорелись. А мне с ним неуютно, холод собачий, и внутри тоже холодно. Желудок ноет, потому что я поесть не успел. Чувствую себя как первокурсник на экзамене. Начали.

Он:

— Плохо сосешь!

Ладно, я начал сосать старательно, по самые гланды и дальше.

Он:

— Все, хватит. Ложись.

Долбил меня двадцать минут через резинку. У меня даже не встал.

Он:

— Что ты на меня так смотришь? Тебя что-то не устраивает?

Я:

— Всё устраивает. Спасибо большое.

Он:

— Может, прекратишь выебываться?

Я:

— Я не выебываюсь. Я стараюсь быть вежливым.

Как вспомню — так вздрогну. Этот кобель сорокалетний вздумал мне нотации читать: мол, если бы я вел себя как умный взрослый человек, то меня и мущинки перестали бы сторониться. Как бы невзначай упомянул, что он доктор наук и у него два высших. Скромник хуев, как будто мне интересно, сколько у него этих высших. У меня у самого высшее, и что дальше? Как будто за образование любят. Я давно заметил, что мужики с комплексом неполноценности прикармливают совсем тупых пидовок, чтобы блистать на их фоне как ебаный фонарь. Сидит, мразь такая, на моей постели, бесцветный, как моль. Ничтожество. И жить меня учит:

— Будь как все, мальчик, учись держать себя в обществе. Сам подумай, кто с таким клоуном встречаться будет? С тобой по улице пройти стыдно. — И еще начал гнать, что я инфантильный, потому что у меня на полке стоит весь «Гарри Поттер».

Ну да, он у меня там стоит, потому что я в последнее время ничего не могу читать кроме детских книжек. Потому что взрослые книжки пишут мудаки. Я всего своего Сорокина порвал в прошлом месяце, потому что он мудак и не жрал говно на самом деле. Я проверял, у говна вкус другой. Совершенно другой. Ненавижу лживых мудаков.

Я начал оправдываться, извинился за то, что веду себя как ребенок, за книжки свои извинился, рассказал, как мне хуево одному, как мне хочется, чтобы меня любил кто-то. Про своего первого сказал, про детство, про то, где учился, где работаю. Про маму сказал.

Он:

— Думаешь, мне это интересно?

Я:

— Не думаю.

Он:

— Я с тобой просто теряю время. — И начал одеваться. Вот и весь секс.

Сам одевается и заглядывает мне в глаза, а я на кровати лежу, поверх одеяла. Я пытаюсь тоже ему в глаза смотреть, а про себя понимаю, что похож на бездомную собаку, которая подачки клянчит у прохожих. Чебурек недоеденный или сосиску в тесте. Ненавижу себя таким. Если бы он меня пожалел тогда, я бы разревелся. И еще мне почему-то захотелось, чтобы он не уходил, хоть он и мудак.

Сейчас я пытаюсь не звонить ему. Я знаю, что у него тоже никого нет, но если я буду навязываться, он меня все равно на хуй пошлет. Из принципа. Потому что я не из тех, кто подстилается, и он это знает. И я знаю. Набрал его номер, подождал, пока подойдет. И трубку положил. И так каждый вечер. У него АОН стоит, захотел бы — перезвонил. Лучше так, лучше один раз, чем вообще никак. Я точно ёбнусь. А ведь я хочу отношений. Хоть на год, хоть на жалкие полгода. Хочу. И мне совершенно не важно, кто кого будет ебать, сколько этому парню будет лет, страшный он будет или красивый. Я могу и с девушкой. Мне девушки не нравятся, но я себя заставлю. Я просто хочу, чтобы у меня кто-то был. Разве я много хочу?

Простата & Махабхарата

По телику начался мудацкий биатлон, за окном пошел снег. Я совершенно не знаю, чем мне заняться. Придумал насрать в полиэтиленовый пакет и скинуть его с балкона. Насрал и скинул. Он повис на ветках где-то на уровне четвертого этажа. Говно скоро замерзнет, а в оттепель растает, ветер его сдует, и оно шлепнется кому-нибудь на башку. Потечет по блядским глазам. Так вам и надо, мудаки. Все мудаки. Ненавижу.

Я листаю свою телефонную книжку. Друзьям по универу я и в хуй не перся, с этим посрался, с тем посрался. Телефоны моего экса и экс-экса замазаны черным маркером, но я их все равно помню. Я их сам замазал, чтобы не было соблазна позвонить.

Хочу экса, моего Сереженьку. У него в анкете написано: «развратный пассив» — он и правда дико развратный. Его еще восемь парней ебали в то же время, что и я. Мудак Сереженька. Я знал, что они его ебут. Всё я прекрасно знал, они ему эсэмэски на мобильник слали без продыху. Он до того наглый был, что требовал принести мобилу и вслух прочитать — самому типа вставать лень. И надиктовывал мне ответы, сучья блядь. Любой нормальный мужик разбил бы мобилу и выгнал эту гниду после первой такой выходки, а я не мог. И даже не потому, что я его любил, а просто потому, что боялся один остаться. А потом Сереженька заразил меня триппером. До этого я терпел, но тут обозлился, когда резь началась. Он удивился: «Подумаешь, это за день лечится». Я за каким-то хером сказал: «Пошел вон, и не звони мне больше». И он пошел вон и больше не звонил.. Ему не трудно, он уже меня забыл, наверное. А я его не могу забыть, я его люблю до сих пор, мудака этого. Меня бесит даже не то, что он мудак. Просто я его люблю, а он меня – нет. Я о нем думаю постоянно, а он обо мне — нет. Вот поэтому он мудак. Напоследок сказал, что у меня хуй маленький, до простаты не достает, поэтому со мной ебаться неприятно. Я мерял, хуй меня шестнадцать сантиметров. Как он может не доставать до этой чертовой простаты? Она что, в горле у него?

Хочу Сереженьку. Иногда он оставался у меня на ночь, спал на этой кровати, а я сидел рядом и смотрел на него. Держал ноутбук на коленях и время от времени печатал что-то в сети. Он сворачивался во сне калачиком и сбрасывал одеяло. Я видел при свете ночника его круглую роскошную попку — продукт восковых эпиляций. С широкой красноватой дыркой — растраханная тухлая половая щель. Потасканное загорелое лицо и осветленные волосы, типичная пидовка, я таких на самом деле ненавижу. Тупой был шо твой пиздец, табуретку называл тубареткой, работал парикмахершей и нюхал спиды. Ничтожество. А я о нем все равно думаю. Он спал полуоткрыв рот, и на подушку стекала слюнка, я сжимал его пухлые губки, и он слабо отмахивался, как будто снимал паутину с лица. Тогда мне казалось, что он действительно мой парень. Я прекрасно знал, что моим он никогда не был и не будет, я всегда все прекрасно знаю, я медалист и краснодипломник. Только мне иногда не хочется знать.

Хочу экс-экса, Валерия Михайловича, он филолог и актив. Я его всегда называл на «вы», а он меня — на «ты», как своего студента. Он ниже меня ростом. Он умный, знает семь восточных языков и еще какой-то мертвый язык, коптский, кажется. Валерий Михайлович был странным мужиком, никогда не говорил со мной о чем-то серьезном. Мог трепаться про клубы, кофеварки, тачки, рестораны. Прогонял телеги про своих друзей, про МГУ, чтоб оно провалилось. На второй день знакомства я ему что-то вякнул про «Махабхарату», он окрысился: «Да что ты вообще в ней понимаешь? Ты ее в оригинале читал?» — И всё. Я эти темы больше не поднимал. И год потом не читал переводную литературу.

Хочу экс-экса, он стихи писал. Действительно хорошие стихи. Мне он их никогда не показывал, я их сам в сети нашел. Хочу экс-экса, потому что он талантливый. Я его тоже люблю. Я всех моих бывших люблю и помню.

А еще я ссу в кухонную раковину, сам не знаю, почему. Никак не могу себя отучить.

Точка «Джи»

Еще я иногда вспоминаю Гермиону Грэйнджер. У нее такой никнейм в сети. Я спрашивал, как ее зовут, она ответила, и я тут же забыл. И мне похуй на самом деле, как ее зовут, потому что она тоже мудачка.

Встретил у метро, сразу ее узнал по кривым большим зубам. Когда она смеялась, верхняя челюсть обнажалась на целый сантиметр, розовая, бледная и анемичная. Она была вегетарианкой, все лошади вегетарианки. На ней что-то было надето, намазано, от нее чем-то пахло, но я помню только эту ее кобылью челюсть и толстые растресканные губы.

Посидели с ней для приличия в какой-то забегаловке, она цедила через свои кривые резцы «Мартини», курила и трепалась о тантрическом сексе. По-моему. Я слушал ровно пять минут, потом думал о своем: неужели мне придется ее трахать? Ненавижу, когда со мной говорят про секс. Это еще одно проявление мудачества — говорить про секс.

Она нетерпеливо шерудила копытами под столом, игриво наступила грязной подошвой на мой недавно чищеный ботинок и намекнула, что пора в койку. Отвез ее в койку на раздолбанной хачиной «пятере».

Она разделась. Сисек у нее не было — только плоская впалая грудь и ребра. Как стиральная доска, обтянутая человеческой кожей. Одно плечо у Гермионы оказалось выше другого, а правый сосок был больше, чем левый, и еще сутулая спина, и торчащие коленки. И задницы у нее тоже почти не было.

Я подумал, что если промаслить эту кожу, как пергамент, она станет прозрачной, и я смогу увидеть сквозь нее внутренние органы — сердце, легкие, желудок, кишечник, печень, почки, селезенку и прочую требуху. Я выну ее органы, выдержу в пальмовом масле и разложу по канопам. Печень будет лежать в сосуде с человеческой головой, желудок — в канопе с головой шакала, легкие упокоятся под обезьяньей головой, кишечник я накрою крышкой с головой ястреба. А остальные органы я упакую в черный мусорный мешок и ночью тайно вынесу на помойку. Утром приедет мусоровоз, опрокинет в себя бачок — и все. А в этой лошади останется только дырка. Тогда я извлеку ее мозг через ноздри и положу ее бренную оболочку в соль, состоящую из хлорида, карбоната и сульфата натрия, а также нитратов натрия и калия. В этой соли она пробудет двенадцать дней, потом я выну ее высохшую тушку, вымою, высушу у рефлектора, обмажу смолой, набью изнутри бинтами, спеленаю простыней и поставлю в углу, как чучело.

Мне СТРАШНО ебать мумию! У Гермионы были очень большие кисти рук, а предплечья тонюсенькие, это были руки мертвого серого гуманоида, который обманом проник в мое жилище, чтобы воспользоваться моим телом.

На улице темнело, ее глазницы стали похожи на черные дыры, и мне действительно стало казаться, что это мумия инопланетянки. Я спросил:

— Ты жива?

Она ответила:

— Нет. — И легла на кровать. И скалилась своей челюстью.

Я поднес зеркальце к ее губам и подождал, оно не запотело. Тогда я сложил ей руки на груди и завернул ее в простыню. Она лежала неподвижно, как настоящая покойница, и я решил поискать свечку для полного сходства — мне кто-то дарил на новый год свечку в виде собаки. Откопал эту собачку в ящике стола, сунул ей между пальцев и зажег. Мумия захихикала. Села, и говорит:

— Слушай, поищи кого-нибудь другого со своими некрофильскими шуточками. Ты псих, что ли?

— Кто, я псих?

Я понял, что у меня на нее все равно никогда не встанет. Если только я себе не сделаю инъекцию адреноблокатора в хуй, чтобы стоял сам по себе. Она потянулась своими лошадиными зубами к моему детородному органу, я вздрогнул и отступил назад.

Кобыла усмехнулась:

— Ты девственник, что ли?

Я уже тогда готов был дать ей по морде.

Она:

— Так ты девственник, что ли?

Я:

— Не твое дело.

Она:

— Врешь! По глазам вижу.

Я:

— А тебе какое дело?

Она:

— Ты не бойся, я тебе помогу.

Я:

— Не надо мне помогать, я тебя НЕ ХОЧУ.

Она:

— Это не важно, что ты девственник.

Я:

— Я не девственник, блять! Одевайся уже, заебала!

Она:

— Ты хам. И девственник. И ваще, я бы с тобой все равно трахаться не стала, у тебя хуй маленький, он до точки «Джи» не достанет.

Вот тут мне стало даже интересно:

— Какая такая точка «Джи»? Почему это он до нее «не достанет»?

И она начала рассказывать, важно, как профессорша, про всякие там точки и ЛК-мышцы, которые надо массировать хуем, чтобы крепчали. Я слушал, слушал, потом спрашиваю:

— Эта твоя точка «Джи» — простата, что ли, раз до нее доставать надо? Я, знаешь ли, никогда ни от кого не слышал, что у баб есть простата.

Она обиделась. Говорит:

— Сам проверь, дурак.

Я принес спизженный на работе одноразовый гинекологический набор и проверил. Обнаружил бели, там и без мазка уже все понятно. Спрашиваю:

— Зуд, жжение есть?

Она:

— Есть, а что?

— У тебя, сука, там не точка «Джи», а кандидоз. Все, свободна!

Она мне хрясь кулаком по скуле!

Я:

— Спокойно. Чо эт вы разнервничались, пациентка? Ведите себя культурно. Сейчас пизду порву к чертям собачьим, если будете дергаться.

А я из нее зеркало Куско так и не вынул, руки в резиновых перчатках. Она на это зеркало насажена, как платье на вешалку. Испугалась. Вынимаю зеркало — и два пальца туда, потом три. Прекрасно вошли. Она заорала:

— Больно!

Я говорю:

— Еще бы не больно, инфекция ты творожистая. — И четыре пальца засунул. Потом сложил пальцы щепоткой и ввел в ее тухлую дыру всю кисть.

— Ну чо, как поживает точка «Джи»? Я до нее достал? Ей весело? Не кашляет? Сопельки не текут? — И сжимаю пальцы в кулак.

А эта кобыла уже реветь начала. Смиловался, вытащил кулак, прогнал ее умываться. Она очень быстро съебалась, даже лифчик у меня забыла, но не вернулась за ним. И вообще, нахуя стиральной доске лифчик?

Сейчас пью чай и думаю: зачем я так девушку обидел? Она мне, вроде бы, ничего плохого не сделала, наоборот, помочь хотела. А лифчик у нее был дешевый и грязный. А точка «Джи» эта на самом деле — зона Граффенбурга, и еще бабушка надвое сказала, бывает ли оргазм от стимулирования передней стенки влагалища. И вообще, этот ебанутый Граффенбург жил в позапрошлом веке. Тоже мне, мудацкий авторитет.

Добрый кулачок

Я пью остывший чай и листаю свою телефонную книжку, по экрану беззвучно бегают на лыжах вооруженные бабы. Стреляют. А я бы так перестрелял работников телевидения, которые часами гоняют эту бодягу. Мудаки. Везде мудаки. Книжки пишут мудаки, музыку исполняют мудаки, по улицам ходят мудаки, мои соседи мудаки. Женщины, которые ходят к нам на прием, — все до единой мудачки. Меня тошнит от вида их разверстых пёзд.

Бляди, мне хуево! Я так не могу больше! Я так больше не могу! Возьмите меня хоть кто-нибудь! Я же правильный мальчик: не пью, не курю, наркотики не употребляю, свое жилье, материально независим. Я ласковый, верный, сосу хорошо, универсал, худенький, стройный, умею готовить, шить. Даже крестиком вышивать умею. Я даже внешне далеко не урод. Спонсора не ищу и не желаю им быть. Возьмите меня! Я бесплатный! Я на все согласен, только возьмите!

Мне нечего почитать, некуда сходить, нечего посмотреть, нечего послушать. Мне все надоело. Мне нечем заняться в свободное от работы время. И не с кем. Я даже секса больше не хочу. Я не могу так больше! Мне уже ничего не хочется, вообще ничего не хочется. Я был бы счастлив как безумный, если бы вернул себе эту способность — хотеть. Просто хотеть чего-то, не важно чего.

В моей постели холодно, простыня как снежная равнина, одна подушка и тоненькое одеяло, другого у меня нет, а купить лень. Я по привычке раздеваюсь, выключаю дебилятор и ложусь в позе эмбриона. Мысленно ласкаю тело Сереженьки, он постепенно материализуется рядом.

— У тебя хуй маленький, до простаты не достает. — Смеется Сереженька.

— А точка «Джи» у тебя есть? — Я натягиваю смотровые перчатки.

— Не знаю. — Растерянно мямлит он. — А это заразно?

— Нет. Точка «Джи» — это раковая опухоль. Опухоль мозга.

— Аааа… Наверно, нету.

— А хочешь, я до твоей простаты кулаком достану? И до сердца, и до печени? И до точки «Джи»?

Сереженька отбивается, мечется по квартире, я бью его по затылку первым, что попалось, кажется — утюгом. Он падает.

В следующем кадре Сереженька болтается в воздухе, ноги раскорячены, как в гинекологическом кресле, и привязаны тросами к потолку. Рот заклеен скотчем, он силится поднять голову и посмотреть, что я собираюсь с ним делать.

Я медленно натягиваю смотровые перчатки, беру зеркало Куско и подношу к его глазам.

— Это анальный расширитель, Сереженька. Будем искать твою точку «Джи».

Его веки судорожно моргают. Может, боится, что я вставлю это ему в глаз? И вставлю. В шоколадный.

Острый клюв буравит сжавшуюся дырку, Сереженька стонет и дергается.

— Тихо, блядь. Я еще даже не начал.

Мышцы пытаются вытолкнуть инструмент. Зеркало распахивает челюсти, прозрачный пластик хрустит и ломается, тело бьется, извивается в воздухе, как на представлении в кукольном театре. Острые куски пластика застряли в заднем проходе. Я смазываю правую руку гелем.

— Сереженька, что ты как целка? Я даже посмотреть не успел. Придется искать твою точку «Джи» старым добрым методом пальпации. Приступим?

Он мычит и отчаянно мотает головой.

— Ты ведь всегда хотел огромный в жопу, да, мой мальчик? У меня маленький хуй, правда?

Сереженька пытается сказать: «Нет».

— Ты хочешь сказать, что у меня большой хуй? Врать некрасиво, Сереженька. — Я вытаскиваю кровавый осколок и ввожу ему три пальца сразу. — Зайка, ты любишь фистинг?

Он снова что-то пытается сказать.

— «Не надо»? Надо, заинька. Ты не должен страдать оттого, что у меня маленький хуй.

Слезы стекают по его вискам и теряются в крашеных волосах, под носом сопли. Я вытираю их салфеткой из того же набора.

— Ты думаешь, я злой, да? А я на самом деле добрый. Я тебя уже простил. Я сделаю тебе хорошо.

Он рыдает, захлебывается и кашляет. Мне кажется, что сфинктер сейчас откусит мою руку, кисть немеет, я еле ворочаю кулак вперед-назад. Оказывается, это трудно — ебать кулаком. Сереженька воет, пляшет на тросах, как лягушка под током. Он сдирает языком скотч, из горла прорезается крик.

— Заткнись! — Я зажимаю ему губы и ноздри. Вымазанные в кофейной жиже пальцы соскальзывают, он дергает головой. Зажимаю обеими руками горло, Сереженька хрипит, я еще сильнее сжимаю пальцы, он все не может заткнуться, мои указательные пальцы далеко заходят один за другой, впиваясь в теплую, податливую плоть.

Я вглядываюсь в искаженные черты его лица и понимаю, что это вовсе не мой экс, а совершенно незнакомый парень с такой же прической.

Непонятно откуда в комнате появляется мой экс-экс, тело Сереженьки исчезает вместе с тросами и крюками.

— Ты читал «Махабхарату» в оригинале? — Спрашивает экс-экс и тащит меня в койку.

— Нет, я читаю «Гарри Поттера»! По-русски! Потому что я не знаю иностранных языков, и мне посрать на твое мнение!

Внезапно я понимаю, что экс-экс как две капли воды похож на моего последнего ебаря.

В следующем кадре я стою у эскалатора в замшевой куртке и наблюдаю за мясом, блевотиной метрополитена. С конвейера сходит мой одноразовый ебарь:

— Ну, клоун дешевый, изобрази мне стойку на голове.

И в тот момент, когда вестибюль метро переворачивается у меня перед глазами, я вижу снежно-белый подол свадебного платья. От неожиданности я падаю, и надо мной проплывает невеста-принцесса в пышной юбке, корсаже и фате, с бриллиантовой диадемой на темных волосах.

Я просыпаюсь от звонка и стука в дверь. За окнами светит солнце, на ветке тополя покачивается полиэтиленовый пакет с говном. Открываю дверь на цепочке — незнакомый парень в замшевой куртке, стриженый ежиком. Тычет мне ксиву.

Он, скороговоркой:

— Здравствуйте, я следователь, мы опрашиваем жильцов вашего дома, ищем свидетелей. Вы были здесь вечером двадцать четвертого января?

Я:

— Да, был. Смотрел телевизор, потом лег спать. Ничего такого не видел.

Он:

— Спасибо за сотрудничество. Извините за беспокойство. — И звонит в соседнюю квартиру.

Я, шатаясь, иду на кухню и с наслаждением ссу в раковину.