Литература

Завари-ка покрепче мате, кричу я, и она заходит на кухню совсем голая, неся в руках кучу вещей, которые ей бы стоило надеть на себя, ведь форточка распахнута, и ветер гуляет из комнату в комнату, как подобранный на свалке пес, принюхиваясь к углам, но она швыряет мне одежду, и я с большим удовлетворением выбираю из этого тряпья что-то чудненькое, что-то миленькое моему глазу, забывая про мате, что-то крохотное по размеру, вроде этой футболочки или маечки, роскошной блузки или обтягивающего свитера, короткой юбчонки или пиджака с обвисшими плечиками, отдаю его ей, и она, не оспаривая моего выбора, вешает одежку себе на плечо, покорно ожидая, что же мне еще приглянется. И я испытываю легкую тошноту, пытаюсь нащупать на затылке гвоздь, от которого голова раскалывается на части, хоть руки подставляй и встречай ими две падающие чаши, выбрать из них червей и крабов, гусениц и сколопендр, собрать конструкцию и лицезреть себя в зеркало, счастливого и упоенного с усмешкой на губах, ничего кроме равнодушия не выражающей. Но она делает крюк через ванную и уже стоит в дверях, разодетая, прохудившаяся маечка поверх рубашки, растянутые трусы висят на ней, складки брюк и огромный ремень, точно змея показывает язычок из петлицы, и мы вместе смеемся ее цирковому жесту, разведенные в стороны руки как бы говорят: Опля! Но на кухне нет стольких табуреток и зрителей нет, чтобы услышать за спиной грохот и безудержный смех, только наши улыбки и ее объятия, сжимающие мне горло, словно удавка.

Как все-таки странно, что люди дарят тебе тепло, ласку, заботу, которых ты в принципе не заслуживаешь, это все равно, что жалеть лейтенанта за то, что ему жизни не хватило дослужиться до капитана, и плевать, что у него узкий лоб и грязная форма, что он скотина, продажная тварь. Людям свойственно испытывать чувство жалости, как типично для них прятать нос в рукав, входя в общественный туалет. Мы еще долго разучиваем номер с переодеванием, после каждого представления ее маленькие груди дышат мне в лицо и я, пользуясь случаем, утираю о них слезы, пока вконец не разрыдаюсь, не сожму в ладонях ее попку, пуская слюни в живот. Она, конечно, утешает и тут же вспоминает, что совсем забыла про мате, и словно дело в нем, какая глупенькая, она сетует на память и зажигает газ, извиняется и целует меня в щеки, другая бы выставила за дверь, но она слизывает кончиком языка мои слезы и я улыбаюсь, не проваливаюсь на месте со стыда, но улыбаюсь, понимая, что Спаситель был сыном плотника, все в этой жизни устроено довольно-таки просто: ежели тебе сидеть на цепи – отчаянным гавканьем встречай всякого незнакомца, ежели сидеть за карточным столом – то в искусстве мухлежа ты должен превзойти сам себя и проч. В моем случае безоговорочное подчинение, полная капитуляция играет мне на руку, и я целую ее в ответ, и пусть сердце готово остановиться, так ему стыдно за свои напрасные усилия поддерживать жизнь в бренном теле, - я принимаю извинения и горячий мате из ее рук, что не делает мне чести, даю захлебнуться рыку совести в большом глотке, меня уже ничего не беспокоит, я сыт своим унижением, раз уж я выбрал себе такую пищу.

Она сваливает вещи на пол и собирается на работу, театр закончен, теперь уборщице осталось очистить зал от плевков и окурков, и уже в новом одеянии она дает мне наставления, как прожить еще одну ночь без нее и не повесится на собственной же резинке от трусов. Это всегда серьезно, без шуток: еда на плите и если мне что-то понадобиться, я могу это найти на столе или тумбе, в шкафу или на подоконнике, если мне захочется курить, я киваю головой и делаю посвященный жест рукой. На моем месте любая свинья нагадит под себя и захлебнется в своем дерьме, но я спокойно провожаю ее до двери, беру ее нежность и ласку, которыми она обедняет себя, беру в долг, затем чтоб после не возвратить, на моем месте даже проигравшийся миллион в казино ощутил бы себя королем жизни, он бы пошел пытать удачу вновь, может сегодня судьба к нему благоволит? Я думаю об этом, уже прислонившись ухом к двери, ее каблучки цокают вниз на первый этаж и когда наступает тишина, я, как мальчишка полный энтузиазма нашкодить, оставшись дома один, перелопачиваю в голове варианты, каким же образом покончить с собой. Несколько раз ей уже приходилось вытаскивать меня из петли, и тогда проказника отчитывали по полной, как полагается, за то, что совершил, и что еще только предстоит совершить, как это водится у нравоучительных пап и мам, в ход идет все: и унизительные реплики, и пощечины, и, как писано в финале драматических пьес, утешение, любовь, поцелуи и т.д. Короче, происходит то, от чего мальчишка впадает в полный ступор, не зная какой шаг ему предпринять, то ли просиять улыбкой, то ли разрыдаться с новой силой, но, как правило, предпочитает последнее, что влечет еще большие утешительные действия со стороны обидчика.

Я допиваю остывший мате и еще долго сижу, почитывая старинный роман, чтобы было чем заполнить паузы в разговоре с ней, ведь в моей жизни не происходит ничего, моя жизнь заперта на ключ, она дрейфует в четырех стенах, лишь иногда задевая плечом о дверной проем, тогда происходит временное прозрение, все становится ясным как день, но день этот – частые фонари на исчезающей за горизонтом улице, рука тянется к рубильнику и свет гаснет, наступает тьма, что, по сути, синоним одиночеству, как грусть ходит за ручку с печалью. И эта комната подвешена над склепами и могильниками, являя собой примерный образец Страшного суда, но даже черти с их вилами и факелами умерли бы здесь от тоски, для них здесь как и в Индии – острый дефицит работы, ведь я сам себе Вельзевул, я сам кую себе кандалы и устраиваю пытки, которые могут привидится разве что во сне нечистому на душу, - это случай, когда лучше поймать выпущенную из автомата пулю ртом, как подброшенную ягоду, чем сдаться в плен.

Она работает ночью, иногда приводя клиентов в дом, тогда я просыпаюсь ото сна и, выждав время, вздрагиваю, приоткрывая дверь в комнату: моя любимая творит чудеса в постели, это ее территория, она не потерпит соперничества! На каждом ринге есть свой боец, на которого ставки высоки, если ты испытываешь нужду, ты просто приходишь в этот клуб и ставишь на этого молодчика, а после уходишь с чувством полного достоинства, как будто это ты поколотил того мерзавца в синем углу, ты уходишь, уводя с собой сигарный дым и девочку с припущенной на бедрах юбочкой. Она знает свое дело лучше, чем это можно себе представить, клиент готов заплатить еще, и он таки тянется к бумажнику, но его останавливает мысль о вялом члене, он уже сдох! Что еще можно сказать? Она бы преподала урок и в раю, если бы на небе были действенны земные утехи. Я смотрю сквозь щелочку и вижу ее крутые бедра, ее тонкую талию и упругие груди, едва помещающиеся в ладошку. Она вся трепещет в руках клиента, и меня сотрясает мысль захлопнуть все окна в доме на щеколды, дабы неосторожный сквозняк не сдул мою малышку с любовного ложа, такой она кажется хрупкой, но такая сильная в действительности: контраст, сводящий меня с ума. Конечно, это ее молодость, сухую ветвь сломать гораздо легче, нежели молодой ивовый прут, его ты можешь гнуть пока не бросишь это непосильное занятие, что обязательно произойдет. И когда клиент, разуверившись в своих физических возможностях, стыдливо напяливает брюки, я оказываюсь в своей комнатке и дрожу от ревности, стыда и ненависти, мой рот исходит пеной, меня колотит, точно двухнедельного кутенка, я настолько свирепею, что кусаю подушку, только бы не закричать! Слышится звук захлопнувшейся двери и шарканье тапочек, она подходит ко мне и садится на краешек кровати, мать нашла своего сынишку, после того как оставила его у порога дома во времена своей бесчестной и порочной юности, она шепчет мне что-то, а я заточаю ее в объятия и неслышно плачу. Как подобает ребенку, вдыхаю мерзкие миазмы потрудившихся на славу потовых желез клиентов, которые, наконец, оставили в покое мою малышку. Она тронута до глубины души моим внезапным откровением, быстренько принимает душ и ложиться рядом со мной, готовая наградить меня новой порцией приторных поцелуев, нектар льется по моей шее на грудь и блаженный сынишка засыпает, убаюканный ее чарующим слух напевом чмоканий и чавканий, и луна проявляет сквозь занавеску свое завистливое рыльце, желая понять, но я закрываю глаза, я сплю.

Утром мы имеет то, что имеем: неприбранная постель, свисток кипящего чайника зовет отведать свежий мате, она у плиты, беспечная, готовит что-то вкусное, в коротком халатике и сеточкой синяков и царапин на бедрах от полных искушения, грубых рук клиентов. Я встречаю рассвет значительно позже, она приходит за мной и уводит на кухню, рассказывает и спрашивает, что я делал в ее отсутствие, и я лгу, мне приятна эта ложь, чтение книг учит искусной лжи…

Она садится напротив меня и тоненьким голоском причитает о сложностях и перипетиях судьбы, вскользь упоминая о работе, в подробностях о том, что творится в стране, ее мысли о масштабных вещах, точно писк муравья, если муравей вообще способен издавать какие-то звуки, в гомоне птиц, рептилий, зверей, - прямых наследников непроходимого леса. Сидя в своем инвалидном кресле, я вновь и вновь чешу культи, меня, как и прежде, не покидает чувство, что они есть. И я спрашиваю себя, но не говорю ей в лицо, дабы не тревожить больную для нас обоих тему, разве было бы все так, как оно есть, будь у меня эти чертовы ноги?