ПРОБУЖДЕНИЕ
КАМЛАНИЕ 1
Последние слова Призыва прозвучали. Гнетущая, мёртвая тишина нарушилась тихим шорохом. Невеста Паука приподнялась на алтаре, открыла свои, уже не человеческие глаза, в фасеточных зрачках отразился адски прекрасный облик Повелителя, видимого только Ей-Не ей. Выеденные связки не могли сказать уже ни слова, но Она-Оно прошевелила губами: «Мой Господин, я иду к тебе», и не было более у Невесты другой цели. Невеста Паука будет-была вечно со своим Повелителем, и даже смерть не разлучит их, потому что они оба уже мертвы.
ГЛАВА 1
Санкт-Петербург 16 июня 1908 года
Тело нашли утром. Точнее нашёл - Карим, татарин-дворник, может, был он и не татарин, но, по крайней мере, его так звали окрестная прислуга и городовые, исключительно за характерную внешность и имя, не сильно вдаваясь в тонкости его национальной принадлежности. В силу своих обязанностей, просыпаясь рано, Карим, не впервые находил во дворе самые неожиданные вещи, от новомодных кондомов до бриллиантовых заколок. При этом хозяева могли быть уверены, что найденные вещи попадут к человеку, их оставившему, речь естественно не о кондомах. Всё дело было в патологической честности Карима, наличием которой он не оправдывал известную поговорку, относящуюся к его предполагаемой национальности. Позёвывая, Карим направился к кладовке, чтобы, взяв наперевес метлу, к которой относился с трепетом, как к именному оружию, замести последствия господских глупостей, набравшихся за ночь. Сразу Кариму показалось, что перед воротами лежит груда снега. Но данное ощущение длилось недолго, как-никак на дворе было лето, и какому-нибудь снегу просто не положено было находиться на приличной Петербургской улице, перед домом, в котором проживали в основном уважаемые люди. Неужели… Протискивая каждый шаг через вязкий как кисель страх, Карим, облизнув кроваво солёный пот, подошёл ближе. Подобно изломанной кукле, марионетке, лишившейся руководящих нитей, на земле лежало нечто, смутно напоминающее тело человека, причудливо изогнутого, потерявшего всякие формы. Дикий крик, пронзительно визгливый, непонятный, взвился над улицами, всполошив утренних птиц, заставив шарахнуться и захрапеть извозчичью кобылу.
Минск 14 июня 2004 года
Уже давно проснувшись, я долго лежал, закрыв глаза, оттягивая тот момент, когда придётся оторвать от подушки голову, открыть тяжёлые, будто свинцом налитые, веки. Решился. Приоткрыл один глаз, стал приподыматься. Под черепом резвилась толпа маленьких злобных барабанщиков или гномов-шахтёров, которые своими маленькими, но тяжёлыми молотками, добывали боль в шахтах моих извилин, отбрасывая, пустую породу здравых мыслей и, блокируя попытки мозга полностью контролировать шатающееся тело. Всё это усугублялось тем, что видимо, мне снилась какая-то муть. Сна подробно я не помнил, но осталось общее впечатления чего-то очень нехорошего. И в то мгновенье, когда уже казалось, что вроде всё не так и плохо, неожиданно громко, злорадно подвизгивая, зазвонил телефон. Гномы заработали с удвоенным усердием, вызвав новый приступ головной боли и тошноты. Руки, такие непослушные, ринулись к телефону, отзываясь на единственное, но ярое желание их хозяина – заставить заткнуться ненавистную трель телефонного вызова. По пути к трубке на пол были скинуты светильник и пистолет. Но цель была достигнута, трубка в руках, и вопреки желанию положить её обратно, я поднёс трубку к уху, и даже сумел выдавить из себя хриплым незнакомым мне голосом: -Слушаю -Привет, это Понтий. Что у тебя с голосом? – прогрохотала трубка. -Какой Понтий? -Поздравляю, у тебя склероз, или маразм, - нужное подчеркни. Какой Понтий, дурила фанерный, Пилат естественно. Не хохми, - тут такое дело. Ты вообще где? В АДУ, или у себя? Мне вчера показалось, что тебя встретил. Я сначала решил, опачки, Пересмешник, каким ветром занесло его в Богом забытый Иерушалаим. Однако ж нет, на кодовые фразы не отвечает, а когда я прямо спросил – «Ты Пересмешник?», понёс какую-то чушь. Так что ответь, это ты или нет, а то пора людей на Голгофу отправлять, а лично мне не очень хочется. Не тормози, я с «мобилы», знаешь, как энергию тянет. Начальство из КэПэРАФа по голове не погладит, я пока звоню, как минимум уже две звезды погасил. Во время этого странного монолога я недоумённо молчал, даже не пытаясь вникнуть в суть услышанного. «Бред» – подумал я и опустил трубку, ничего не ответив. За такие шутки, да ещё и с утра, за кое - что диетическое подвешивать надо. День начался.
Странный утренний звонок можно было бы списать на ошибку номером странного человека с кличкой Понтий Пилат (ну не прокуратор же Иудеи?), если бы во время разговора не прозвучала моё прозвище, прилипшее ко мне ещё с детдомовской поры – Пересмешник, а это уже слишком для совпадения. Дико не хотелось думать, хотелось в душ, кофе, а лучше умереть, хотя бы для того, чтобы не думать. Какой бес меня вчера дёрнул остаться после стрелки с Севой в «Мальборо», и залить в себя месячную норму всеразличного спиртного. Хотя в принципе, то, что он мне сказал в этот вечер, позволяло мне с чистой совестью, не то что напиться, а и уйти в продолжительный запой. Потом на автопилоте, пьянющий в дрыбадан, заполз за руль свежестыренного «Форда», только для того, чтобы через пару сотен метров впилиться в столбики ограждения. Это меня немного отрезвило, и дальнейший путь я проделал уже на такси, но, как я оказался в постели, абсолютно не помнил. Закончилось свободное плаванье! Я подозревал, что рано или поздно мои фокусы кто-нибудь заметит, или милиция, или братки. Это и случилось. Нужно признать, Сева приложил руку к тому, что мои кидалова просек местный бандюган средней руки, при этом сильно разозлившись. Да я бы и сам разозлился, если бы кто-нибудь опустил на довольно приличную сумму три фирмы, которые жили бы под моей крышей. Что отсюда вытекает? Даже на обезбашенную тяжёлым похмельем голову приходило только две мысли. Первое; идти с повинной к бригадиру, отдать все, с таким трудом отнятые, деньги, выложить за его прощение такую же сумму сверху. Данный вариант, несмотря на свою вонючую трусливость, был бы приемлем, если б давал гарантию, что после того как я отдам деньги, не получу пулю в голову. Поэтому, сам по себе напрашивался другой вариант; как можно быстрее линять из города, желательно подальше. Ничего другого на измученный ум не приходило, ни вчера, ни сегодня. Какой же я недоумок! Как можно было так зарываться. Решил, что вокруг все идиоты, а я граф Монте-Кристо. Робин Гуд недоделанный!! И если я что-нибудь срочно не придумаю, напрочь перестану себя уважать. Правда, если возможно что-нибудь придумать. Возможно! Потому что очень жить хочу! * * *
А всё начиналось очень даже неплохо. Отслужив положенную срочную службу, я остался ещё на трёхгодичный контракт. Отконтрабасив почти весь срок, был не слишком серьёзно ранен, однако всё равно списан в запас. После было ещё четыре года, которые для моих биографов (коли такие когда-нибудь найдутся) будут подёрнуты дымкой абсолютной тайны. Именно в этот период жизни я понял, что деньги можно зарабатывать не только руками, но и головой. И не смотря на то, что мой природный талант убивать практически любым способом и при этом выжить, давал мне неплохой заработок, я решил, что голова всё-таки моё самое сильное место (правда, одна моя знакомая уверяла, что сильное у меня совсем другое место). Господи, если бы к этой голове ещё бы и совесть, я наверняка сделал бы что-нибудь великое, облагодетельствовав при этом человечество. Например, изобрёл бы лекарство от насморка или вывел страну из экономического кризиса. А так, мой разум был целиком направлен на добывание денежных знаков, не сильно нагружаясь по поводу выбора средств, отвечающих нормам общепринятой морали и принципам цивилизованного бизнеса. В Эстонии я продавал молдавскую нефть. В Молдавии умудрился впарить партию эстонского хлопка. Я был сыном Президента, братом олигарха, любовником Моники Левински. Господи, кем я только не был! Я строил дома в Якутии, причём из узбекского кирпича, организовывал гастроли Майкла Джексона по Ямало-Ненецкому округу, и многое, многое другое. За всё это время я понял одну вещь, точнее две. Пока есть дураки, мне будет за что поужинать, а второе, и главное - не оказаться в дураках самому. По приезду в Минск я первым делом навестил старого, ещё детдомовского приятеля. Отношения между нами трудно было назвать дружбой. Просто со стороны это выглядело как шефство более удачливого и быстро соображающего парня (это естественно я) над туповатым простаком. Однажды я даже сумел его убедить в том, что в кофемолке живут маленькие человечки, которые своими отбойными молотками и дробят зёрна. На самом деле, я в глубине души восторгался его детской непосредственности и добродушной доверчивости. Хотя каюсь, не раз пользовался этими его качествами. Игорёк Севостьянов, а попросту Сева, за годы прошедшие после нашей последней встречи полтора года назад ничуть не изменился. Остался таким же восторженным кретином, не признающим ни Бога, ни его извечного оппонента. Хотя я сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь задумывался об их существовании (впрочем, как и я). Сева на тот момент не имел постоянной работы, если не считать «побегушки» у авторитетов. Перебиваясь случайными заработками, при чём в основном прямо нарушающими уголовный кодекс, Сева, в силу своей умственной неполноценности, не мог претендовать на что-либо более достойное. И не смотря ни на что, всё-таки сумел обрасти кое-какими связями, которые при моей деятельности вполне могли пригодиться. Этим я в должной мере и воспользовался. Не буду утомлять подробностями комбинации, однако, в результате три не самые маленькие фирмы получили государственные контракты на поставку кенгурятины (причем контракты заключались от имени правительства Австралии, торговым атташе которого я якобы являлся), а я получил круглую сумму в счёт предоплаты. Сева примерно представлял, что происходит, хотя полностью я его в свои планы не сильно посвящал, во избежание какой-нибудь дурацкой выходки с его стороны. Правда, судя по результату, ему вольно или невольно удалось мне напакостить. Но вся злость на Севу испарилась в одно мгновенье, когда он с такой искренней улыбкой от уха до уха, сообщил мне, что уведомил о моих махинациях местного авторитета Казбека, будучи уверен, что такой человек как я, будет оценён и даже приближен к их верхушке. Бедный Сева заложил меня из-за гордости от знакомства со мной. В силу своей малой значимости, он не знал, что фирмы, обчищенные мной, крышуются тем же Казбеком. А, следовательно, я взял деньги не фирмачей, а его – Казбека кровные. И этот Казбек, очень желал со мной встретиться, побеседовать, так сказать. А так как я, в силу своей осторожности, не открывал мест своего пребывания даже Севе, то со мной можно было связаться только по мобильному и договориться о назначении встречи. Благо на этот раз, Севе хватило мозгов заранее встретиться со мной до Казбека, а мою встречу с местным авторитетом перенести на завтра, то есть уже на сегодня. Естественно, теперь ни о каких встречах речь идти не могла; нужно линять из города, но Севу придётся брать с собой, вряд ли ему простят нашу дружбу. День продолжался…
г. Минск тот же день
Игорь Севостьянов, для знакомых просто Сева, это утро начал с бодрых почёсываний небритых щёк. Эта привычка преследовала его уже долгими годами и превратилась в еже утренний ритуал, как будто бы без этих движений он просто не мог выйти из царства Морфея. Пару минут до красноты понатирав свои довольно объёмистые щёки, Сева бодро вскочил, минут пять побоксировал с тенью, пролетел в ванную, наскоро плеснул себе в лицо воды и приступил к своему любимому занятию – поглощению пищи. Надо отметить, что Сева ел много и часто. Причём делал это с неизменным аппетитом. Наворачивая прямо со сковороды уже подстывшую картошку, которую приготовила мать перед уходом на работу, Сева недовольно поморщился, услыхав телефонный звонок. Он даже не хотел сразу брать трубку, но телефон настойчиво трезвонил. Бурча что-то под нос про «доставучих чмырей» Сева прошлёпал в коридор и взял трубку. Не успев даже ничего сказать, он услышал:
Сева даже не пытался что-либо ответить, так как с первого слова он узнал голос Пересмешника, в миру – Никиты Светлова. С первых дней их знакомства Сева привык слушать Никиту сразу и беспрекословно, а, судя по серьёзному и даже жёсткому тону можно было понять, что речь идёт о чём-то чрезвычайно важном. Судорожно соображая, в чём дело, Сева на автомате кинулся к серванту, достал из шкатулки паспорт, кое-какие сбережения, отложенные на чёрный день. Потом, подумав, положил примерно половину суммы обратно, справедливо вспомнив, что деньги понадобятся и матери, чтобы дотянуть до зарплаты. Посмотрел на часы, до назначенного времени оставалось ещё сорок три минуты. Прикинув, что на дорогу понадобится минут пятнадцать, если на такси, Сева решил, что всё-таки в жизни нет таких обстоятельств, которые заставили его отказаться т любимого занятия – поглощения пищи. Он ещё не знал, как это утро изменит его жизнь…
…Живя в постоянном ожидании каких-либо неприятностей, я был готов сорваться с места в считанные минуты, поэтому сборы заняли не много времени. У меня был так называемый тревожный чемодан, точнее спортивная сумка, в которой заранее было собрано самое необходимое, несколько смен белья, туалетные принадлежности, паспорт на другое имя, парик, накладные усы, две запасные обоймы, двадцать тысяч вражеских рублей, набор отмычек, в общем, обычный набор, мошенника в бегах. Оглянувшись по сторонам, проверил, ничего ли я не забыл. Вроде бы всё… Подходя к двери, ведущей в коридор, я шестым чувством что-то уловил, нет, не опасность, а скорее нечто совсем кошмарное, заставляющее волосы шевелиться на голове. И это жуткое ожидало меня за дверями, я не зная, что это именно, знал о неизбежности встречи с ним. Кожей чувствовал волны какого-то безграничного зла, которые, смешиваясь с моим страхом, подводили меня к грани паники. Адреналин бился по моим жилам, выдираясь наружу холодным потом. Пистолет сам по себе прыгнул в ладонь. Я взялся за дверную ручку, сам себя уговаривая открыть дверь не позже десятого удара сердца. Боже, как я не хотел этого делать, но задерживаться я тоже не мог. ЭТО я увидел сразу же. О том, что это именно ТО, что я вижу, и это не шутка, не имитация, я понял сразу. За свою бурную жизнь я не раз видел смерть в самых разных обличиях, но ТО, что я увидел сейчас, ввергло меня в шок. В моём коридоре стояло чучело. Всё бы ничего, но это было чучело человека. У меня не поворачивается язык назвать ЭТО женщиной, но когда-то это была именно женщина. Вдоль всего тела шли аккуратно сшитые, но чётко видимые, швы, не позволяющие рассмотреть, чем именно она набита. Видимо только голова осталась не выпотрошенной, сохранив черты лица, сейчас искажённые гримасой смерти. Подавив первый спазм тошноты, я решился подойти ближе. Она стояла прислонясь спиной к двери, одной рукой держась за дверную ручку. Возникало ощущение, что женщина вошла в мою квартиру, закрыла за собой дверь, и у неё просто не хватило сил идти дальше. Однако её внешний вид опровергал все предположения, о возможности самостоятельного передвижения. Хотя несколько раз ловил себя на мысли, что мне показалось, - она шевелится, не движется, а именно шевелится, всем телом. Я узнал её! Я несколько раз встречал на лестнице это женщину лет тридцати. Она жила прямо надо мной. Как-то раз, она даже забегала ко мне, одолжить спичек. Я обратил тогда внимание на её грустные глаза; глаза очень одинокого человека. Сейчас передо мной стояла её кожа, набитая умелым таксидермистом. Превозмогая ужас и отвращение, я дотронулся до неё, я не мог вечно стоять и глазеть, пора было убираться, тем более только что появилась ещё одна причина сделать это как можно скорее. И в момент, когда я взял её руку, которой она держала дверную ручку, ОНА рухнула как резиновая кукла, из которой выпустили воздух. Из кожи наружу хлынули мириады чёрных, очень маленьких пауков, моментально заполнив всё пространство коридора. Я никогда не страдал арахнофобией, но это уже было выше моих сил. Рванув на себя дверь, я пулей слетел по лестнице вниз. С этими утренними событиями я чуть было не забыл о том, куда и зачем я собирался. У меня были проблемы, которые если и не были поважнее, чем женщина, по горло набитая пауками, то, по крайней мере, в отличие от неё, реально угрожали мне смертью. События дня развивались слишком стремительно, чтобы я мог решать две проблемы одновременно, а я, почему-то, знал, что никакого отношения к бандитам последняя из возникших - не имеет.
* * *
Барменша Людочка, симпатичная, вполне ничего такая для своей профессии, с утра явно скучала. За час с открытия в забегаловке было всего два посетителя. С самого утра зашёл мужичок абсолютно бомжеватого вида, дыша перегаром которому отроду видно уже несколько десятков лет, заказал сто грамм водки и стакан минералки. Махом выпив, сразу ушёл, как видно, сшибать деньги на новую стограммовку. Потом завалил участковый, человек по сути неплохой, и по этому пьющий, также страдающий классическим похмельем, и, выпив своё халявное пиво, пошёл гонять тётушек, торгующих у метро цветами. Поэтому при появлении в зале молодого высокого и откровенно симпатичного мужчины явно приободрилась, выдавила одну из своих самых очаровательных гримасок, по ошибке именуемых улыбкой. Каково было её разочарование, когда мужчина сухо и коротко буркнул: «Двести». «Ещё один утренний алкаш» - зло подумала Людочка. * * *
Уже подходя к месту встречи, Никита понял, что если не снять утренний стресс, то он просто не сможет адекватно реагировать, принять правильное решение и тому подобное. Хотя, по правде говоря, не последнюю роль сыграл жесточайший бодун, ещё дающий о себе знать гулом в висках. Взяв высокий стакан, до краёв наполненный водкой, он отошёл от стойки. Примостившись за столиком, несколько минут пристально смотрел на стакан, гипнотизируя его. Про себя, решив выпить всё одним махом, так как на второй заход у него попросту не хватило бы решимости. Водка, обожгла горло, заставив его спазматически сократиться, немного поразмыслив, устремилась внутрь, перенося огонь в пищевод. Даже не успев понять, что происходит, Никита потерял сознание.
Санкт-Петербург 16 июня 1913
Иван Фёдорович Крюков тридцати восьми лет от роду, действительный советник, чиновник Имперского тайного сыска, начал сегодня рабочий день раньше обычного. Будучи разбужен нарочным, для приличия собирался немного поворчать, понимая неизбежность раннего начала рабочего дня. Значит, случилось что-то требующее его немедленного присутствия, чего зря разоряться, только себя накручивать. Прибыв на место, увидел несколько людей, стоявших возле входа во двор. Свидетели? Зеваки? Время раннее, случайные лица – исключаются. Сделав шаг из экипажа – почувствовал какое-то сопротивление под подошвой, потом странный хруст. Подняв ногу, он увидел раздавленные тельца нескольких чёрных насекомых, видимо пауков. От ботинка в стороны шмыгнуло ещё несколько десятков тварей. «Что тут за серпентарий?» - хотел спросить Иван Фёдорович, вспомнил, что серпентарий - это змеиный питомник, задумался, в мыслях махнул рукой, и просто сказал: «И что же это у нас происходит?». * * *
Знакомые, знавшие Ивана Фёдоровича в основном, как прекрасного семьянина и любящего отца смогли бы охарактеризовать его, как человека мягкого до застенчивости, но в то же время справедливого до кулаков. Твёрдого в принятых решениях, но абсолютно беспомощного перед Лялечкой, как он называл свою супругу Ольгу Константиновну, в девичестве Старгородскую. И даже знавшие его получше, в последнюю очередь вспомнили бы о его профессиональных качествах, а зря… * * *
Во дворе дома, куда Иван Фёдорович зашёл пешком, отпустив извозчика, стояли двое городовых, околоточный. Вот те раз, там же стояла полицмейстерская коляска, и его Превосходительство собственной персоной находился в ней же, возле последнего суетился доктор, подсовывая ему под нос пузырёк, как видно с нашатырём. Произошло действительно что-то серьёзное. Городовые и околоточный стояли к Крюкову спиной, глядя на что-то под ногами, лежащее между стеной дома и ними, что именно разглядеть, пока не удавалось. Подошёл, встал рядом. Глянул вниз. Многочисленные часы, проведённые в прозекторской, как по долгу службы, так и из интереса к криминалистике (науке новой, интересной, дающей ответы на многие вопросы, возникающие в ходе следствии), не дали возможности даже усомниться, что на мостовой лежит кожа, недавно снятая с женского тела, жуткая, дикая, нелепая кожа, с хорошо сохранившейся головой, скалившейся тонкогубым ртом в предсмертной гримасе. Крови на коже практически не было, разве что только немного запёкшейся на разрезах вдоль внешней стороны ног и рук по всей их длине, а также боков туловища и середины живота, в настоящее время разрезы были зашиты аккуратными, едва видимыми стежками. Вокруг останков сновали всё те же паучки. Иван Фёдорович поднял глаза вверх, наткнулся на открытое окно на втором этаже, прямо над…
ГЛАВА 2
Откуда-то издалека, как будто через толстенный слой ваты доносился противный тонкий голосок, с истерическим придыханием что-то вещавший про «алкоголиков проклятых, которым двух капель хватает для отрубона». Не смотря на всю его тошнотворность, голосок помог выкарабкаться из вязкого желе беспамятства. Я открыл глаза, на уровне лица находились чьи-то колени, поднимая глаза вверх, я зацепился взглядом за край короткой расклешенной юбочки, белого передника, глубокого декольте, мимоходом оценив его содержимое. И, наконец, остановился на склонённом надо мной лицом, обладательница которого, и выдавала монолог о вреде алкоголизма. Секунду глядя на молодую девушку, я спросил: «Долго я так?» * * *
Ошарашено взирая в абсолютно трезвые глаза посетителя, Людочка, неожиданно для себя, спокойно ответила: «Минуту, может чуть больше». Мужчина резко, каким-то неуловимым прыжком, поднялся, ещё раз посмотрел на Людочку, взял со стойки спортивную сумку и вышел. Она ещё с минуту смотрела ему вслед, даже не понимая, почему её так взволновало произошедшее в баре. Она не знала, но ей было и не положено… * * * Участковый старательно вырывал букетик фиалок у какой-то престарелой мисс Дулиттл… * * *
До входа в метро оставалось тридцать метров, до встречи с Севой восемь минут. Полез в карман за сигаретами, вспомнил, что уже год, как - бросил курить (не считая вчерашнего). Голова была на удивление ясной, в ней чётко, как скорые поезда, проносились нити сегодняшних событий. Как будто не было похмелья, стакана водки, неожиданной потери сознания. Паукочеловечий манекен в моей квартире – необъяснимо и довольно забавно. Забавно?! Да меня до сих пор перед глазами стоит этот УЖАС. Меня явно хотели напугать. Не знаю кто, и почему таким замысловатым способом, но это им явно удалось. Ответы на эти вопросы я даже не мог пока предположить, но, похоже у Крюкова похожие проблемы. У какого Крюкова? Фамилия сама по себе всплыла в голове в связи с мёртвой женщиной. Только память услужливо выдавала, что теперь женщина лежала на улице, во дворе старинного, но не старого, дома. Так, стоп, задний ход! Голова все-таки ещё не совсем в порядке, мягко говоря. Утренний звонок – звонил явно знавший меня, причём знавший давно, тогда, что за розыгрыш с Пилатом? Да и людей, знавших мой телефон, можно пересчитать по двум пятым пальцев одной руки. Голос обоих был узнаваем, и к тому же для них существовала инструкция; никому не давать номер. Что-то из моего прошлого пытается меня поймать с помощью моих нынешних подручных. С появлением Севы можно будет развеять пятьдесят процентов сомнений. А Сева… Нет, Сева – это что-то! Жутко хотелось выругаться! Хотя, «хотелось» - не то слово! Ситуация просто обязывала… За такси «волгаелоукебом», притормаживающем на стоянке, следовала чёрная «Ауди»! Всё бы ничего, только в такси виднелась коротко стриженная, но от того не менее объёмная физиономия Севы, а в «преследователе» - четыре «солнцезащищённых» лица конкретно-реальной национальности. Сева, морж хвостатый, опять удружил, выполз из машины, завертел башкой, меня выглядывая, поднял воротник, отошёл в тень дерева. А в это время четырёхголовый «хвост моржовый» в метре от Севы разглядывал новоявленного Бонда, наверняка удивляясь, почему он не в чёрной шляпе. Нужно забирать оттуда Севу. Как? «Хвост» точно по мою грешную душу. Может и справился бы с ними на раз-два (смелость, знаете ли, города берёт), но на оживлённом перекрёстке, среди толпы, и так чтобы никто лишний не пострадал, вряд ли. Мимо, с ярко выраженной надеждой на изборождённом разочарованиями лице, дрейфовал «гласс рейдер», эдакий осколок счастливого прошлого, не сумевший ужиться с не менее счастливым настоящим. Не так уж и мимо. Совсем даже не мимо, если я смог до него дотянуться. Ну что, бомжик, есть тебе работа.
Сева глянул на часы, до встречи ещё пять минут, Пересмешник никогда не опаздывал, чего о себе Сева сказать не мог. Но сегодня всё в порядке, он на месте, он в шоколаде, даже с ефрейторским запасом (к стыду Севы, именно в таком звании он окончил службу) -А ты чё хочешь? – какой то мужичок в дранном засаленном лапсердаке тянул его за лацкан нового кожаного пиджака, явно желая, чтобы Сева с высоты своего богатырского роста снизошёл к нему. * * *
Нет, сегодня решительно подавляющая масса народонаселения пытается действовать мне на нервы. Особенно это касается несостоявшихся агентов спецслужб, среди которых оказался и собиратель бутылок. Вместо того чтобы, изобразив случайное столкновение, между делом сказать Севе: «Пересмешник в кафе рядом, иди туда, только спокойно», то есть сделать так, как я наказал, подкрепив свою просьбу парой купюр, этот Олег Попов из народа разыграл целый спектакль на тему «Дебил в разведке». Не обратить внимания на пантомиму с обниманием, нежным шёпотом на ушко, настойчивым тыканьем в сторону кафешки мог разве что слепоглухонемой ёжик. А так как во встрече участвовали молодой бритоголовый дуболом и старикашка, стоящий под социальной лестницей, то речь никак не могла идти об ангажировании на интимный ужин. Но, судя по всему Сева всосал предназначенную для него информацию, так как глянул в сторону бара и решительно направился в его направлении, и всё было бы ничего, если бы братки также решительно не десантировались из машины и двое из них не направились вслед за Севой, даже не очень скрываясь. Только последнему даже в голову не пришло обернуться! В голове мгновенно вызрел план: вырубить хвост, узнать, кто же это так хочет меня видеть, а сомнений о том, что ищут именно меня, не было никаких, ну и, в конце концов, тихо свалить. Первая и последняя части плана меня очень волновали, но исполнение середины плана были ещё более важны. Казбек, Понтий Пилат, люди, доставившие в мою квартиру чучело, кто из них послал варягов? И если с Казбеком всё более или менее ясно, то в остальном полный мрак. * * *
Людочка, подперев голову руками, облокотившись о стойку, тупо смотрела перед собой, взгляд её упирался в двери. * * *
Участковый, пряча в карман мятый бакс, целеустремлённо направился в кафешку. «На шару больше не прокатит, Людка более одного раза на вексель не отпускает. Но, на только что честно заработанные, нальёт всегда» - радостное предчувствие светилось в молодых, честных, серых в красном обрамлении, глазах. * * *
«Моя звезда всегда со мной, моя звезда горит внутри и говорит мне – подожди…» - из открытого окна припаркованной машины зазвучала незнакомая мне ранее бутусовская песня. Сева взялся за ручку двери. Милиционер в трёх метрах справа от входа, идёт к нему. Братья-разбойники позади Севы в шагах пятнадцати, идут неторопливо, собранно. Я слева в восьми-десяти метрах, за углом киоска и поэтому пока невидим для других участников мизансцены. Считанные мгновенья остаются до моего триумфального выхода на подмостки, под гром оваций и восторженные крики: «Браво! Бис!». Однако и сам постановщик, можно даже сказать играющий тренер, озадачен появлением действующих лиц, не предусмотренных сценарием. В каких условиях приходится работать, а ведь не оценит никто, - дикари! * * *
Сева вошёл в бар, дверь, открывавшаяся наружу, пружинно хлопнула о косяк. Окинул взглядом пустой зал, направился к стойке, уже успев предположить (на удивление быстро для его замедленной мозговой деятельности), что Никита прячется под ней. Дверь за спиной ещё раз рявкнула о косяк. Ага! Сева обернулся, надеясь увидеть входящего Пересмешника, и наткнулся взглядом на милицейскую форму, одетую на совершенно незнакомого ему человека. Засада! * * *
Старший лейтенант милиции, участковый инспектор, заходил в бар вслед за коротко стриженым здоровяком. В душе уже заранее зрела досада – при посетителе не очень то и намахнёшь – честь мундира, блин. Была, не была, что-нибудь придумается. Дверь на тугой пружине чуть не дала пинка. Здоровяк уже подходил к стойке. Обернулся, глянул, его глаза при этом забегали, взгляд над плечом участкового, на дверь, быстрый взгляд через собственное плечо, на барменшу. Явно посетитель не желал встречи со стражем порядка, а наоборот даже, стремился побыстрее смыться со справедливых и неумолимых очей его. Рука лейтенанта невольно потянулась к кобуре. Но в то же мгновенье оглушающий удар в спину бросил его на пол, где он благополучно распластался, придавленный чем-то твёрдым и тяжёлым. * * *
У Людочки от всего происходящего устойчиво портилось настроение и цвет лица. * * *
«…и никогда не скажет: Да. Не понадеется на чудо, не подарит капли света, никому не даст тепла. И я люблю её за это, но моя звезда мне безответна» Я начал движение, с каждым шагом убыстряясь, переходя на бег. Я увидел, как зашёл Сева, практически сразу за ним - мент. За ручку только что закрывшейся за ним двери взялся один из наших преследователей, при этом вторую руку недвусмысленно засовывая под куртку, которая, не смотря на жару, была одета на нём. Второй, грамотно подстраховывая, остановился и стал разворачиваться в сторону дороги, успев только при этом получить жёсткий удар ребром ладони по горлу, который мог и убить, вложи я в него чуть больше усердия. Бык у дверей так и не обернулся, а с моей помощью, ( в виде удара ногой в середину спины) воткнулся всем телом в дверь, способствуя тому, что дверь слетела с петель и в обнимку со своим пассажиром влетела в полумрак бара. Прыжком я последовал вслед, затылком чувствуя удивление и досаду, оставшихся у машины головорезов. «…она не светит никому, она приводит всех к заветной цели и говорит: прости, прощай, я покидаю этот край…» Картина, открывшаяся передо мной, могла бы поспорить со знаменитой гоголевской немой сценой - в центре композиции Сева, большой и красный, как кустодиевская женщина, чуть дальше, за стойкой, уже знакомая мне молоденькая барменша, с выражением лица какающего пинчера, то бишь мордочка вытянулась, при чём большую часть её площади занимают глаза, а в них тоска беспредельная. Под ногами, разделённые дверью, как сиамские близнецы скальпелем хирурга, отдыхают старлей (снизу) и бык (соответственно сверху). Нужно было срочно предпринимать действия, позволявшие ретироваться наибыстрейшим образом и с наименьшими потерями в личном составе, пусть наша доблестная армия и состояла из полутора бойцов. Половина – это естественно мой Санчо, полностью деморализованный стремительностью развивающихся событий. На время (пару секунд) можно было забыть об оставшихся у машины бандитах, несомненно, видевших мои шалости. Необходимо было уточнить главный вопрос, краеугольный камень плана организованного отхода частей и соединений на заранее подготовленные позиции, что в переводе с суконно-уставного языка, означало - свалить быстрее, и как можно дальше. -Куда ведёт чёрный ход?! – я навис над несчастной девушкой. И молчание было мне ответом, а огромные глазища, не мигая, таращились на меня, и был в них ужас. Всё понятно. Ничего не придумав лучше, я залепил ей щелбан, сочный звук которого прозвучал в тишине подобно выстрелу. -Ой! - в глазах страдалицы появилось осмысленное выражение. Часто моргая, глаза наполнялись слезами. Тоненькая ручка невольно дёрнулась ко лбу, в середине которого наливалось багрянцем красное пятно, размером и формой повторявшая ноготь моего указательного пальца. -Повторяю, куда ведёт чёрный ход? Ресницы захлопали ещё чаще - Никуда, чёрного хода здесь нет, - и дрожащим, но решительным голоском моя визави выдавила, - а я милицию вызову. Я, возмутившись наглостью, выписал стукачке ещё один щелбанище, символически показывая своё неуважение к правоохранительным органам как таковым, и своё презрение по поводу чаяний простых граждан, в лице девчушки, на помощь и защиту оных. Оставалось одно, с боем прорываться к дороге, захватывать машину и организованно отходить на заранее подготовленные позиции (смотри выше). У уха противно взвизгнула пуля, разметав мокрыми брызгами батарею водочных бутылок на полке. Не имея времени на объяснения, коротко ткнул левой обаятельную барменшу в висок, что вывело её из состояния задумчивого и ввергло в состояние бессознательное, в результате чего она достаточно удачно громыхнулась под стойку. Сам же в это время, уходя с линии обстрела, прыгнул в сторону, одновременно вырывая из-за пояса брюк пистолет, при этом, не забыв свалить на пол, продолжавшего стоять в оцепенении Севу, приёмом из американского футбола. Стрелки, в количестве 2 (два) штуки, бежали по тротуару, выставив пистолеты, но уже не расходовали впустую боеприпасы, не находя видимых целей, и при этом абсолютно не смущаясь законопослушных граждан, которые весьма закономерно начали визжать, кричать, падать на землю - трусы одним словом, нет чтоб толпой наброситься на негодяев и заломать на болевой. Хотя может граждане решили, что это милиция в штатском, что, в принципе, всё одно – негодяи; так их ещё с большим энтузиазмом, да на болевой. У меня, конечно, всё в порядке с огневой подготовкой, даже более, но, помня, что пуля - дура, всё-таки не решился стрелять в ответ, а вдруг - рикошет. А ребята, тормознули, видимо вспомнив, как неудобно получилось с их предшественниками. Кстати, тот, который оставался на улице, начал подавать признаки жизни. Хрипит, за горло себя хватает. Может потомственный самурай? Может додушиться самостоятельно хочет, не перенеся позора поражения? В это время боковым зрением отметил шевеление триптиха: бревно-дверь-бревно. Может между делом допросить верхнюю часть композиции? Не выпуская из поля зрения дверь и улицу за ней, рывком подтянул за воротник куртки неудачливого гангстера, переворачивая его лицом вверх. Н-да, вечер правильных ответов придётся отложить на неопределённое время, - в горле парнишки торчал здоровенный кусок стекла, из-за чего труп был совсем мёртвый. * * *
Не, определённо день у Севы сегодня не задался. Сначала будоражащий звонок Пересмешника, потом встреча с милицией, а закончилось - трах-бах, и на полу. А в принципе ничего, видимо, и не закончилось. Всё, можно сказать, только начиналось. * * *
Люде было немного больно и очень обидно. Ни за что, ни про что трижды схлопотала, а ещё под приличного косил, хулиган несчастный, хорошо, что успела… * * *
Всё-таки эта маленькая негодяйка успела нажать тревожную кнопку, иначе объяснить моментальное появление машины с мигалками истолковать нельзя. Стирая колодки, «цементовоз» тормознул у бордюра. Три хлопца-долматинца неторопливо, как из ванной, извлекли свои, облачённые в бронежилеты, тела из служебной «шестёрки», рассчитывая на обычный для заведения пьяный дебош, но, озадаченные увиденным пейзажем, засуетились, автоматики на изготовку взяли, по сторонам оглядываются, на то они и тревожная группа, чтоб тревожиться. Затревожились и бандиты, и в состоянии сильного душевного волнения начали шмолять почём зря, куда ни попадя, но как сторона, явна проигрывающая в тяжести вооружения и экипировке, справненько ретировалась, хоть пешком, но быстро, так что за их ближайшее будущее я мог не волноваться, если б меня, правда, оно волновало. Менты офигевшие от такого приёма, не могли сообразить, - куда бежать, кого мочить. Здравый смысл затащил их в различные укрытия, и попросил не стрелять. Одни волки спугнули других, что не решало мою проблему в принципе -Сева, волоки сюда официантку, - пнул, разлёгшегося оруженосца, -Щас, моментом, - на локтях Игорёк заполз за стойку и уже через секунду действительно выволок девушку, держа её одной рукой за пояс юбки. Возмущённая таким обращением, работница общепита визжала и мотала конечностями во все стороны, что абсолютно не затрудняло её транспортировку. Я скинул дверь со старлея, который как жук-притворяшка, лежал тихенько-тихенько, имитируя глубокий обморок, а сам уже почти пистолет из кобуры достал, к подвигу готовясь. За свои фокусы тот час был мною скручен и украшен собственными браслетами, а табельный ПМ перекочевал к Севе. Перевернул лицом вверх, укоризненно глянул: -Как зовут тебя, проказник? -Вася. -Слушай сюда, Вася, внимательно слушай. Хулиганить будешь? - при этом я многозначительно почесал голову стволом пистолета. -Не буду, - искренне ответил Вася, заворожено следя глазами за стволом. -Тогда идём, и запомни, я человек неуравновешенный, и терять мне особенно нечего, поэтому прежде чем что-либо сделать, хорошо подумай - как дальше жить будешь, и будешь ли. «Сева, бери девицу, прижми её перед собой поэротичней, держи пистолет у башки, да не у своей, её башки! Поставь на предохранитель, а то поранишься ненароком. Держись за мной в полуметре, немного справа. Прорываемся к машине» - я дал последние инструкции. * * *
Пересмешник, как заправский террорист, ведя перед собой стража порядка, тыча пистолетом то ему в голову, то в сторону прибывших ментов, выглядел очень весомо и в дополнение своего образа кричал во всю глотку: «Всем стоять, у нас заложники, оружие на землю, на землю я сказал! А теперь сами легли! Я не хочу стрелять, не вынуждайте меня, просто дайте уйти, и всё будет нормально»! Сева подумал, что для большего эффекта надо выругаться как-нибудь позаковыристей, ну типа: «эй, маза факи, тащите сюда свои ослиные задницы, а то я вас всем фак ю сделаю», но вспомнил, что сам Никита никогда и не при каких обстоятельствах не ругался, и не любил когда ругались при нём. Сам Сева поспевал следом, неся в охапке присмиревшую девушку, внося свой вклад в нагнетание ситуации, корча рожи, самые что ни на есть зверские, которые на его виннипуховской мордуленции в другой обстановке выглядели бы комично, Юрий Гальцев отдыхает. Милиционеры, проникшись драматизмом ситуации, послушно выполнили все просьбы, разумно расценив, что иначе может оборваться не одна драгоценная жизнь, что весьма неприятно, особенно если эта жизнь - твоя собственная. Затолкав заложников в машину (кстати ту самую бандитскую «Ауди А6», благо ключи были в замке зажигания), Васю на заднее, а барменшу на переднее пассажирское сидение, Никита наказал Севе сесть назад, а сам сел за руль, не забывая держать лежащих милиционеров на прицеле и кричать им: «Спокойно, мы уезжаем, не создавайте себе проблем». Благо асфальт был сухим и тёплым, так что у них в дальнейшем проблем, хотя бы со здоровьем, не предвиделось. Дав задний ход Пересмешник, ткнулся багажником в стоящую сзади машину, потом, газанув, рванул вперёд, вырываясь из «коробочки», заодно в дым разбив передок милицейской «шестёрки». Резко развернувшись, стремительно набирая скорость, тёплая компания направилась к выезду из города.
«Что же мы имеем?» - Иван Фёдорович потёр виски. Вот уже четыре часа он сидел в служебном кабинете, разложив перед собой, просматривал бумаги, касающиеся утреннего происшествия, при этом, делая выписки, рисуя какие-то схемы и таблички, в своей знаменитой тетради, в красном кожаном переплёте, в которой, как шутили другие служащие отделения, наверняка сокрыты тайны мироздания. Но заглянуть в неё хотя бы мельком, не смогли, как ни пытались. Никто! Никогда! Уже допрошен дворник Карим Саитов, нашедший тело, жители дома и их прислуга, извозчики, подряжавшиеся в окрестностях, да, практически все лица, которых удалось выявить, хоть как-то могшие пролить свет на загадочное убийство. «Так что же мы имеем?» - повторив это вслух, Крюков начертил в тетради линию под своими записями и стал писать: «Итого: тело - 1, Тышлевская Софья Адамовна, 23 лет, мещанского сословия, модистка; убийца - не изв.; свидетели - не выявлены; мотив - не ясен; способ умерщвления - не определён; подозреваемый - 1, Светловский Николай Гавриилович, 34 лет, поручик в отставке по ранению - не найден» Немного подумав, дописал: «Пока». Поручик Светловский - единственная ниточка, за которую можно было ухватиться, тонкая, ненадёжная, но уж какая есть. Именно он проживал в квартире, из окна которой по предположению Ивана Фёдоровича были выброшены останки, и это предположение подтверждалось и тем, что только в комнатах этой квартиры были найдены пауки, в изобилии сновавшие возле трупа внизу, конечно, если кожу с черепом можно назвать трупом. Кстати несколько паучков Крюков собрал, сейчас они ползали по стенкам банки. Может они, каким-то образом, помогут найти путь к решению, да только как? По убитой Тышлевской тоже пока ничего, жила в этом же доме, образ жизни вела достаточно замкнутый, в амурных связях не замечена, ничего определённого. Подходящий мотив для такого изощрённого, жестокого убийства никак пока не вырисовывался, разве что убийство на почве осложнившихся личных отношений. Но, в то же время, со Светловским убитая едва ли даже знакома была, тот въехал меньше месяца назад, а, зная строгий характер Софьи Адамовны, вряд ли было возможно за такой короткий срок завязать знакомство, переросшее в роман, да и соседи бы заметили. И как-то в голове не укладывалось, что поручик Светловский на почве, к примеру, неразделённой любви, напускает тысячи пуков, снимает с тела кожу, а потом выбрасывает её из окна своей квартиры. Бред, какой то! Но сбрасывать подобный вариант тоже нельзя, к тому же взамен предложить пока нечего, тем более, что поручик исчез бесследно, со вчерашнего вечера его никто не видел. Кстати, остальные фрагменты тела покойной также не найдены. За окнами летний день подходил к окончанию, неумолимо стремясь перейти в ночь. Нестерпимо болела голова, давала знать усталость и напряжение. К тому же весь день с самого утра Ивана Фёдоровича не покидало ощущение, что за ним постоянно наблюдает кто-то, видит не только его самого, заглядывает через плечо, но и залезает в мысли и чувства, мистика какая-то. Всё, пора домой, к Лялечке и детям, и хотя бы на пару часов забыть о службе.
ГЛАВА 3 Хутор Островой 17 июля
Я уже проснулся, но глаза не открывал, боясь спугнуть увиденный сон, забыть его. Горячие события последних дней сыграли забавную шутку с моим подсознанием. Во сне я как бы со стороны наблюдал за ходом расследования происшествия, идентичному практически во всём, тому, что произошло со мной. Как тень я всюду следовал за полицейским по фамилию Крюков, и даже его размышления были мне доступны. Не всё сохранилось в памяти, в голове мелькали отрывки мыслей, записей, фамилии. Стоп, я вспомнил фамилию офицера, в квартире которого изначального находились останки женщины - Светловский. Занятная штука - мозг, даже фамилия человека, в квартире которого разыгралась трагедия, походит на мою. * * *
Никто бы не смог ранее предположить, что в Людмиле Малеевой скрывается натура авантюриста с криминальными задатками, замаскированная приятными формами тела и простоватым выражением лица. Именно напускная глупость стала для неё спасительным гримом после того как, окончив с отличием факультет психологии, так и не смогла найти работу по специальности. И ей, натуре утончённой и гордой, не хотелось показывать ни свой ум, ни образованность при поисках временных мест работы, которые она расценивала не более как возможность добыть средства к существованию, забыв на время о престижности и полезности. Шёл третий день с того момента, когда она впервые увидела Никиту и Игоря, и эта встреча втянула её в опасное, но такое интересное предприятие. Поначалу испугавшись до колик, постепенно расслабилась, почему-то предполагая, что со стороны своих новых знакомых ей не придётся ожидать ничего дурного, как бы не выглядели их поступки противозаконно, и как бы грубо поначалу они не вели себя по отношению к ней, особенно этот высокий, который так понравился Люде сразу (ещё до затрещины). Как узнала Люда позже, имя этого мачо было Никита, а его друг Игорь ещё называл его Пересмешник. Прозвище, как нельзя подходящее человеку, который практически всегда что-либо переделывал, пародировал, коверкал, кривлялся. Это было смешно, но очень затрудняло общение. Было видно, что всё это происходит абсолютно непроизвольно, без малейшего напряжения. Но как разговаривать с человеком, который, как кажется, ничего не говорит серьёзно. Правда, ощущение несерьёзности Никиты в разговоре полностью компенсировалось собранностью и концентрацией, с какой он подходил к какому-либо делу. Это стало заметно ещё во время заварушки в баре, а потом и на улице возле него. Это было видно, когда, уходя от возможной погони, Никита, вместо того, чтобы сразу выбираться из города, через несколько кварталов свернул во двор многоэтажки. Со словами: «Гуляй, Вася» - оглушил участкового, потом повернулся к девушке с явным намерением сделать тоже самое и с ней. Но, уже занеся руку с пистолетом, глянув, на съёжившуюся в предвкушения удара Людочку, передумал, а только сказал: -Наверно хватит с тебя сегодня черепно-мозговых травм. Ты пока с нами, ещё пригодишься, только будь паинькой, а то… -А то, что? - осмелев, дерзко вскинув подбородок, Люда, -Защекочу, - Никита бросил заинтересованный взгляд и добавил, скорчив страшную рожу, - до смерти, -А я щекотки не боюсь - совсем осмелев, Люда позволила себе улыбнуться, помня из учёбы, что с похитителями нужно вести себя так, чтобы наиболее расположить к себе, -Ты ещё не знаешь, какой я маньяк-щекотун, так что трепещи несчастная в ожидании кары неминуемой, - Никита улыбнулся в ответ. За считанные секунды вскрыл, стоящую тут же во дворе машину, все, за исключением, пребывающего в глубокой отключке, участкового, перебрались в неё. Выскользнули из города, петляя по каким-то проулкам и дворам. Явно маршрут отхода был подготовлен Пересмешником заранее. За Минском ехали тоже не по трассе, а объездными дорогами. И уже часа через четыре, свернув с просёлочной на еле различимую глазом тропу, уходящую вглубь леса, Никита приказал нам с Игорем «выметаться» из машины. А сам поехал куда-то за деревья. * * *
План и маршрут бегства был мною подготовлен ещё три месяца назад, как только я приехал в Минск. Причём таких маршрутов было несколько, на разные случаи. Нынешний маршрут подходил мне по причине того, что заканчивался в месте, которое, с максимально позволительными для беглецов от закона (так же и беззакония) удобствами, позволит пересидеть, подождать пока всё уляжется-устаканится. А место было сугубо замечательное, хуторок Островой находился в двухстах километрах от Минска и в восьми километрах от литовской границы, в глубине леса, причём никаких дорог к нему не вело, кроме лесной тропинки. Поэтому, утопив краденую машину в лесном озере (также заранее присмотренном для таких, и не только, целей) я вёл своих пилигримов сусанинскими стёжками ещё километра два. Трофимыча, так я называл хозяина хутора, знавал уже, наверное, года три. Мы познакомились в ближайшем райцентре, куда я приезжал налаживать контрабандный канал, а Трофимыч приехал мелочёвки по хозяйственной части затарить, что делал по его словам раз в месяц, на протяжении уже пяти лет. От избытка впечатлений расслабился бедняга, дёрнул в бистро лишнего, в общем, во время винтообразного перехода проезжей части, умудрился упасть под колёса моего «БМВ», как я не пытался избежать столкновения. И, несмотря на то, что Трофимыч споткнулся о совершенно неподвижную машину, и всё его несчастья закончились разбитым о бампер носом, я, как человек, не желающий привлекать к себе ненужного внимания, затащил потерпевшего в машину, и, убедившись в отсутствии серьёзных телесных повреждений, вызвался отвезти его домой. Хитрый мужичок ничего не сказал мне о трудностях, которые испытывает человек, желающий проехать, а не пройти к его дому. Тогда меня это здорово взбесило, сейчас же особенность расположения хутора было нам руку. Кстати, в компенсацию за застрявший «Бумер» и замызганные ботинки, Трофимыч взялся буквально за день познакомить меня с нужными людьми. И познакомил, и вопросы я все перерешал, но остался ещё на два дня, наслаждался природой и отрешённостью этого места от цивилизации, а также гостеприимством отшельника. А сейчас мы уже третий день жили на Островом, внешне безмятежно и беззаботно. Сева и Люда даже не подозревают, что под прикрытием восторгов пасторальными пейзажами и единением с природой в виде походов в лес за ягодами мы с Трофимычем ведём кропотливую работу по переправке нас с Севой за рубеж. Что делать с Людой я ещё не решил. Хотелось, конечно, максимально обезопасить себя, но за последние дни мы достаточно тесно общались, чуть ли не породнились, так что не лежала у меня душа решать проблему с ней кардинально, хоть и предполагал, что в последствии я пожалею о своем милосердии. Наше появление три дня назад Трофимыч воспринял абсолютно спокойно, обрадовался даже. Ну как, скажите мне, можно испытывать радость при появлении трёх «хуже татарина», причём одна из них явно на положении пленника, хотя это и не афишируется? Пригласил в дом, быстро соорудил поесть, мяса с картошкой, приправленные укропом, огурчики-помидорчики, грибочки солёные. Не знаю, как остальные, но у меня маковой росинки с утра во рту не было, по этому я навалился на нехитрую снедь с энтузиазмом, граничащей с неприличием. Севу дважды приглашать к трапезе никогда не приходилось, а «жертву обстоятельств» на нервной почве вообще конкретно пробило на покушать. Так что, еда, приготовленная из расчёта на одного человека, пусть и с солидным запасом, исчезала с катастрофической быстротой. В дверях показался сам хозяин, перед собой он держал трёхлитровую банку с прозрачной жидкостью: «Своя!» - многозначительно, и как то с особой нежностью, изрёк Трофимыч. Сева посмотрел на меня, вопрошающе приподнял бровь. Я изобразил мину, означающую крайнюю степень одобрения, так как был уже хорошо знаком со «своей» Трофимыча. И раньше бывало, что устав от разных Хеннеси и Баккарди, срывался к Трофимычу, чтоб по простецки посидеть с ним за литром другим крепкой и мягкой, как шёлк, самогонкой. И главное, никаких последствий на утро (ну, или почти никаких). «Своя» всем пришлась очень даже кстати. * * *
Два часа спустя за столом царила атмосфера немного нервозного умиротворения, взаимопонимания без взаимовосприятия, глубокомыслия при полном отсутствии мыслительной деятельности, жажды общения без какой-либо необходимости в нём, одним словом - набухались. Постепенно, как это и бывает при таких обстоятельствах, общая тусовка распалась на кружки по интересам. Сева с Трофимычем беседовали о политике, точнее безраздельно говорил только Трофимыч, - власть ругал, мол, свободы слова нет, свободный бизнес зажимают, а «Всенародно Избранный, того и гляди, царём себя объявит». И глядя на его искреннее негодование, трудно было представить, что этот борец за справедливость - организатор канала по переправке граждан стран третьего мира в свободную Европу, а чтоб та стала ещё свободнее, вдоволь кормил её высококачественным героином и гашишем. Так что не так прост был старик, как хотел казаться. И даже Пересмешник не знал всего о нём, смутно догадывался, но точно не знал. Так вот пока старик разорялся о тоталитаризме в отдельно взятой стране, найдя в Севе благодарного слушателя, между Никитой и Людочкой завязался не менее напряжённый и такой же односторонний разговор. Барышня, трогательно икая, стыдила, клеймила позором, обличала, выводила на чистую воду, и немного уже оставалось до обструкции и остракизма. Никита, абсолютно спокойно слушая гневно-пьяную тираду, сам в это время думал, что же с Людой делать дальше. Убить? Рука не подымается. Отпустить? Глупо и небезопасно. Может влюбиться? Не время, да и лень. Выход как-то сам по себе всплыл в голове. Необходимо сделать из заложницы верного соратника, готового в огонь и в воду за тобой. Как? Да очень просто! Тумблер поведения переводится в положение «суровое обаяние», на глаза - очки марки «мудрый мачо», выражение лица - а-ля «Десперадо на отдыхе», (всё вместе это составляло образ «Бэтмен в изгнании», который ранее в исполнении Пересмешника безотказно действовал на сентиментальных, романтически настроенных, девиц, так как перед собой они видели, безусловно, сильного, справедливого и доброго мужчину, но в то же время нуждающегося в заботе и ласке, тем самым, общаясь с ним, удовлетворяли все свои инстинкты самки), и всё - она твоя, она в экстазе. * * *
Необычный сон постепенно вымывался из памяти, оставалось смутное ощущение тревоги, еле уловимого неудовольствия, как будто, читая захватывающий роман, обнаруживающий, что у книги отсутствуют последние страницы, и развязку событий ты уже не узнаешь, по крайней мере, в сей момент. Но и это чувство помалу вытесняется обязательным обрядом, который я ввёл в привычку уже много лет назад, а именно, по пробуждении, обязательно проанализировать день прошедший и спланировать день грядущий. За три последних дня сделано немало. Полностью подготовлен выезд за границу мой и Севы. Мы поменяли имена и фамилии, гражданство, внешность. Документы не вызвали бы подозрения у самого дотошного эксперта, потому что они были настоящими по всем реквизитам и степеням защиты. Для Люды тоже был готов паспорт, но с сюрпризом. Кстати, мой план по полному приручению малышки реализовывался бешеными темпами. Мне даже не пришлось врать, так по мелочи. Кое-что упустил, где-то приукрасил, сместил акценты, и вот готов образ благородного разбойника, ставшего на путь мести нехорошим дядькам. И всё, что я натворил, всего лишь попытка спасти наши, включая и Людину, жизни. Далее пара намёков на героическое, но неоценённое страной, прошлое, и на одинокое, лишённое смысла, настоящее. Затем, как бы случайная демонстрация физической силы и ловкости, что в сочетание с моей идеальной фигурой, имеет довольно сильный эффект. А апофеозом процесса охмурения станет сегодняшний подарок, доставленный по моей просьбе ребятами Трофимыча из самого дорогого бутика Вильнюса и последующая романтическая прогулка (живописные места я уже присмотрел, что довольно трудно в болотах). И Людмила Батьковна, оказалась достаточно интересной особой - образованная, умная, я уже не говорю о внешности, и при этом, если это определение подходит к хрупкой барышне, - мужественная. При других обстоятельствах я бы обязательно увлёкся, но… * * *
Встретились за поздним завтраком. Трофимыч отлучился по своим лесным делам, остальные были в сборе. Пересмешник был великолепен в своём благодушии. После сытной и здоровой трапезы Никита довольный откинулся на спинку стула, хрустнул суставами. Достал из-под стола свой «тревожный чемодан». Немного порылся в нём, достал мобильный телефон, залез рукой в какое-то отделение внутри сумки, вытащил целую горсть SIM-карт, покопался, выудил одну, вставил в телефон, Сева с Людой внимательно и напряжённо ждали. -Итак дорогие, у меня три новости, и все, как ни странно, хорошие - начал Никита свою речь, - Точнее, это, даже не новости, а сообщения, сюрпризы, подарки, в общем, зовите как хотите. Во-первых, всё готово для нашего отъезда из страны. Во-вторых, по моей информации, Казбек, как ни странно, свернул всякую деятельность по нашему поиску. Так что нас ищет только милиция, а от неё проку, сами понимаете. И в-третьих, сейчас каждый из Вас может позвонить родным и успокоить их, говорите, что хотите, но в пределах разумного. То есть, ни слова правды о том, где вы, с кем вы и что вы собираетесь делать. Сева тут же схватил трубку «Nokia» (осторожно, скрытая реклама!), дрожащими пальцами стал тыкать в клавиатуру, набирая номер мамы, при этом преданно и вопрошающи глядя в глаза Пересмешнику, мол, можно? Свежа ещё в памяти «оруженосца» взбучка, полученная им за несанкционированную рекламу своего друга. А Пересмешник тогда прямо сказал: «Чихнуть захочешь, в сортир припрёт - плевать, пока я не разрешу - терпи». Сейчас же Пересмешник в ответ на испуганно-преданный взгляд лишь благосклонно кивнул. Сразу стоит уточнить, что Севина мама - вовсе не мама, а его тётя, сестра отца. Она забрала четырнадцатилетнего Севу из детдома. Вроде бы и не тот возраст, чтобы устанавливать контакты, но простодушный и незлобивый Севочка полюбил тётку всей душой, и иначе как «мама», её не называл (да и не воспринимал). Тётя Света Севку любила безоглядно, а Никиту, как его друга, тоже не оставляла без внимания и заботы. Каникулы он, как правило, тоже проводил у них, поэтому по приезду в Белоруссию визит вежливости, да и не только, совершал к Светлане Владимировне обязательно. Тётя Света при таких посещениях, уверенная в том, что Никита преуспевающий адвокат, постоянно шпыняла племянника, мол, был бы ты умный, как Никита Геннадьевич, давно б уже в люди вышел. Так вот, нетерпеливый Сева, который в последние дни только и думал, как сообщить тёте, что с ним всё в порядке, разрешение Пересмешника позвонить, воспринял с нервной радостью. Долго держал трубку у уха, повторил набор, опять держал, положил обратно на стол, в напряжённой тишине сказал - Не отвечает - и набычившись уставился в стол. Никита потянулся через стол, гулко хлопнул Игоря по плечу, - Спокойно, дружище, пошла к соседке или в магазин, позже наберёшь ещё раз. -Теперь Ваша очередь, Люся, Людочка, Людмила, как Вас там по отчеству? -Марковна, Людмила Марковна, Пересмешник напустил на себя инквизиторский вид, сдвинул к кончику носа воображаемые очки, посмотрел как бы поверх их, сделал вид, что записывает, - голосовые данные? Музыкальный слух? -Так, ниже среднего, -Запишем «изготовление орудий и изыскание средств для подготовки к совершению преступного посягательства подозреваемая подтвердила». Пластические операции делали? -Да не, что Вы, гражданин следователь, я молода и симпатична без этого, - подхватила Люда, принявшая игру, - Конечно, у нас все так говорят, - наигранно возмутился «гражданин следователь», - «отрицает попытки изменить внешность с целью ввести в заблуждение насчёт своего истинного возраста, а возможно и пола». Так может Вы нам споёте, что-нибудь из любимого, ну хотя бы эту «Я не буду целовать холодных рук…»? - Я не пою, разве что в ванной. - Ага, - «начальник» довольно потёр руки, -Тихонько… Очень… И редко. - Поздравляю гражданочка, уголовной ответственности Вы не подлежите в связи с добровольным отказом от совершения преступления. Следственные органы в моём лице приносят Вам глубочайшие извинения, Вас приняли за матёрую рецидивистку, повинную в серийных убийствах хорошего настроения и массовых захоронениях художественного вкуса, в криминально-эстрадных кругах известную под кличкой «Марковна» Нет, я - это не она, - Люда рассмеялась, - кстати, а звонить мне незачем, никто волноваться обо мне не будет. -То есть как это незачем, скажи ещё что ты тоже сирота, прямо не дом, а какой-то приёмник-распределитель для брошенных цветов жизни. - Никита удивлённо приподнял бровь, - что-то раньше ты не говорила об этом. -Нет, я не сирота, просто папа перестал волноваться обо мне лет двадцать назад, он сейчас с новой семьёй то ли в Краснодаре, то ли в Красноярске. А мама уже с неделю как улетела отдыхать в Турцию, у неё последняя любовь, так что ей ещё неделю будет не до меня. Вот и всё. - Какая печальная история, тогда оставим маму в покое, позвонишь ей из Акапулько, - Пересмешник сам взял телефон в руку, чуть подкинул, бросил обратно, - всё, лирическая пауза окончилась, расчёту занять позиции согласно боевому расписанию. Никита решительно встал, жестом полководца опёрся на стол, на мгновенье Люде представилось, что на Пересмешнике одет генеральский мундир с золотыми эполетами, а перед ним лежит карта будущего сражения. Представила и не смогла сдержаться, прыснула смехом в кулачок. -Отставить смех, гусары, по коням. Сева, пакуй вещи, ночью Трофимычу должны были привезти всё необходимое, смотри, не напортачь, сгною в кандалах. А Вас Людмила, я попрошу пройти со мной, нам предстоит важный разговор. На всё Ваша воля, милостивый государь, - девушка присела в дурашливом реверансе. -Ой-ли, барышня, неужели за эти дни у Вас не возникало желания сбежать от нас и вернуться к нормальной жизни. - Начнём с того, что особой опасности для себя я пока не вижу, по крайней мере от вас с Севой, с вами даже интересно. То есть бежать вроде бы и незачем, а если б и было, то куда? Как отсюда выйти я не представляю. И даже если б знала куда, то как? Никита, ты же с меня глаз не спускаешь, даже когда спишь, я чувствую твой взгляд на мне, что кстати достаточно неприятно и… И неприлично с твоей стороны! - добавила Люда и покраснела. Никита радостно рассмеялся, - Извини, но не обещаю больше так не делать, пока, по крайней мере. * * *
Жалко конечно, что мою щедрость хоть и оценили, но воспользоваться ею не смогли. Ничего, догоним в другом. Уже выходя из комнаты, я обернулся как будто забыл что-то, вернулся к столу, достал из-под него объемистый фирменный пакет с логотипом известного кутюрье, со смущённым небрежением протянул пакет Людмиле, со словами: «Встретимся через двадцать минут у калитки, примерьте это пожалуйста, если Вам понравится, мне бы очень хотелось Вас в этом увидеть, сударыня» Ровно через двадцать минут я уже топтался у выхода со двора, что ж, привычка к пунктуальности неискоренима. Глянул на часы, - опаздывает, не люблю, когда опаздывают. Нет! Только не это! Я поймал себя на мысли, что с яростным нетерпением ожидаю увидеть Люду, как будто мы не виделись полчаса назад, как будто я ожидал на свидание сиамскую принцессу, а не маленькую официантку. Этого ещё не хватало, - увлечься. Мне срочно нужна сексуальная разрядка, и ни в коем случае не с Людой, потому что я чувствовал, вне зависимости от того, понравится мне с ней, или не очень, последствия могут быть катастрофическими для последующей моей собранности и душевного равновесия. Пока я судорожно приводил мысли и чувства в порядок, Люда сумела незаметно подойти сзади. «Никита, я готова» - ну вот, начинается, я уже позволил себе расслабиться и подпустить кого-либо к себе со спины. Моя досада испарилась моментально, лишь только я, повернувшись, увидел Люду. Небольшого роста, не выше моего плеча, чрезвычайно стройная и тонкая, однако все необходимые округлости, которые делают женщину женщиной, на нужных местах и в необходимых размерах, подчёркнутые облегающим костюмом из тончайшей золотистой замши, делали Людмилу такой желанной. Почти незаметный, лишь усиливающий краски, которыми щёдро наделила Людино лицо природа, макияж. И эти огромные, необычного фиолетового цвета глаза! Ах, эти женщины. Усиливая произведённое собой впечатление, которое явно читалось на моём, враз поглупевшем, лице, Люда развела руки в стороны, крутанулась вокруг: «Ну как я тебе?». Она явно и не ожидала ответа, ведь всё было и так ясно по моей отвисшей челюсти и голодному взгляду тираннозавра. -Пойдём, я хочу показать тебе одно местечко, там мы сможем поговорить спокойно, - еле совладав с дрожью в голосе, выдавил я. -Пойду, переоденусь, - Люда уже хотела идти обратно в дом, по всей её позе читалось явное нежелание снимать вещи, которые ей откровенно нравились, по этому тут же добавила - Или просто переобуюсь, если это недалеко, - при этом с сожалением посмотрела на изящные полусапожки, в комплект костюму. - Не надо, никуда не иди, здесь совсем рядом, там не грязно, а если что, я понесу тебя на руках, и поверь мне это я готов делать хоть всю жизнь, - меня понесло. -Не сомневаюсь, мой верный рыцарь, веди же меня, моя девичья честь в твоих руках. Я взял её под руку (не честь, а Люду), и мы вышли за калитку. Идти действительно было недалеко, буквально через двести метров от хутора едва заметная тропинка, ныряющая казалось в непроходимую чащу, выводила на чудесную лесную поляну. Мы шли и самые паскудные мысли лезли в мою бедную голову: «Честь девичью она мне в руки вручает, бедная девочка, если б ты меня знала, ты бы хвост от дохлой мыши мне бы не доверила, ибо тварь я еси последняя, аки змий лукавый, всё благое смрадным своим дыханием оскверняющий» Шли молча. Люда думая, что я молчу, так как ещё нахожусь под впечатлением её волшебного преображения, старалась не мешать моей прострации. А я развлекался своими мрачными мыслями, ругал себя напропалую, но от раскаяния был далёк, как пингвин от поэзии. И вот занятый теорией самобичевания, я нырнул под лапы огромной ели, увлекая за собой Люду, ей даже не пришлось сильно нагибаться. Мы оказались на зелёной, залитой летним солнцем, полянке. Люда восхищенно ахнула. Не знаю, что её больше впечатлило, живописность места, или предусмотрительно подготовленный не важно кем, для нас пикник, профессионально сервированный на расстеленном в центре поляны, покрывале. Я тоже могу удивлять, при желании конечно, а такое желание у меня всегда в наличии, лишь бы объект для этого достойный был. * * *
Пересмешник, поддерживая Люду за руку, помог ей опуститься на покрывало, что она сделала с непередаваемым изяществом. Хлопнула пробка шампанского, игристое вино было разлито по бокалам твёрдой рукой Никиты. Он поднял бокал, то же вслед за ним сделала и Люда. «Стоит выпить за наше не совсем ординарное знакомство и за ни менее не ординарное его продолжение» - Никита провозгласил тост. Людмила с улыбкой потянулась к нему, чтобы чокнуться, хрустальный звон вплелся в симфонию летнего дня. Молча сделали по глотку вина, смотрели друг на друга, каждый видел что-то своё, каждый узнавал что-то новое. Чтобы разрядить тишину, угрожающую стать тягостной, Никита указал на блюдо с фруктами, предложил: «Ребята старались, возьми что-нибудь, хотя бы это яблоко. Люда усмехнулась, беря красный сочный плод: «Вообще то, с испокон веков повелось женщине давать яблоко мужчине, по крайней мере, так сделала Ева». Никиту как будто дёрнуло изнутри: «Заметь, сначала кто-то, не мужчина и ни женщина, предложил нашей прародительнице плод с древа познания, а лишь потом…». «Выходит ты змей искуситель?» - смеясь, предположила девушка. Пересмешник, даже как-то изменившись лицом, ответил: «Да, я искуситель, познавший искушение, меня нельзя судить, ведь я уже осуждён» - его рука при этом легла поверх Людиной ладони. В этом жесте не было ни капли фривольности, ни даже интимности, это было как знак осуждённого на смерть палачу, - руби, я готов. Люда, осознав нестандартность происходящего, не стала отдёргивать руку, а наоборот, положила свою небольшую ладошку сверху и погладила длинные узловатые пальцы Никиты, при этом задумчиво сказала: «Да, меньше всего я ожидала увидеть тебя таким, меньше всего». Пересмешник встрепенулся, приходя в себя: -Каким, Людочка? -Таким, открытым и растерянным, мне даже непривычно. -А какой я обычно, с рогами и копытами? -Ну вот, ты опять прежний! Ты играешь, ты постоянно играешь, словами, мыслями, судьбами других людей, своей жизнью, всем чем угодно. Я так обрадовалась, заметив в тебе тебя, или ты тогда тоже лицедействовал? Значит ты гений… и скотина! - Люда хотела убрать свою руку, но Пересмешник поймал её и сжал в ладони. -Я не пойму, о чём ты? Конечно, наверное я иногда я переигрываю, но я делаю это с одной целью, рассмешить людей. -Нет, Ник, ты прикалываешься с одной лишь целью - рассмешить себя, рассмешить, потешить, взбудоражить, а потому, что тебе скучно, скучно и страшно, ты даже меня пытаешься… -Нет, ты не права, мне не скучно и мне ни страшно, - резко оборвал её Пересмешник, - мне горячо и горько, не могу объяснить как и почему, сам не пойму, вроде ответ где-то рядом, но он постоянно ускользает… -Никита, милый, не только ответы ускользают, от тебя ускользает всё: радость, жизнь, чувства, люди. Ты думаешь я не заметила, что ты сегодня никому не позвонил. Конечно, ты мог это сделать и в наше отсутствие, но у тебя на лице написано было, что звонить тебе некому, тебя никто не ждёт, и тебе никто не нужен, и именно поэтому тебе горячо и горько. И поэтому ты пытаешься быть похожим на цирк, причём на весь цирк, ты и клоун, ты и дрессировщик и фокусник… -Цирк?! Что ты знаешь о цирке?! - и Пересмешник стал говорить:
Закончились гастроли, – цирк уезжает. Лев мечется от окна к окну, тычась в решётки тамбурной клетки. Высматривает добычу, ему обещали, но поезд тронулся, а газели и косули остаются на перроне. Не ужели зря он как заяц прыгал по тумбам. Великодушно позволял класть себе в пасть пышноволосую голову зрительницы, неожиданно согласившейся на опасный трюк. И лев, в отличие от неё знал, что с ней ничего не случится. Опять обманули, снова уезжать.
Цирк уезжает. Рыжий клоун накачивается заранее припасённой перцовкой. Горячо и горько. И совсем не весело, а горячо и горько. Размазывая краску нарисованной улыбающейся рожи слезами, которые вовсе не пьяные, а потому, что горячо и горько. Сквозь румяна и белила начинает проступать черты лица, уставшего, смертельно уставшего человека. «Смотрите как я сейчас смешно упаду, опля!». Зал наливается смехом, аплодисменты, жестокие, бьющие пощёчинами овации. «Рыжий, рыжий конопатый убил дедушку лопатой» - дразнится ветер, втискиваясь в неплотно прикрытую вагонную раму. Где моя лопата?! Взять её приятную тяжесть в руки и идти по рядам, сбивая с лиц улыбки, вколачивая в глотки навязчивый смех. Идти всё выше и выше.
Цирк уезжает. Факир, кудесник, маг. Кто же я?!! Чуда хочу, чуда! Цирковой фокусник выталкивает из себя надоевшего несвязные фразы, обращаясь к… К кому?! Вытряхнуть кроличье дерьмо из цилиндра. Вытащить из глотки шпагу, а то изжога замучила. Хотите фокус? Слабо засунуть в горло шпагу? Нет, не через рот, так любой может. А вот здесь, сбоку, где стучится жилка. Стучится себе, стучится, в двери стучится, в души. Откройте!!! Маэстро, туш! Смертельный номер!
Цирк уезжает, зрители остаются.
Этот монолог, бьющий экспрессией и кровью, заставил Люду позабыть всё то, правильное и гневное, что она хотела выплеснуть, а хотела сказать ещё много чего. И о том, как он обращается с Севой, о попытке сделать её собакой Павлова, вообще о жестокости и эгоизме этого негодяя. Но ей до ужаса захотелось обнять его, прижаться, сделать всё, что угодно, лишь бы он никогда больше так не говорил, точнее так себя не чувствовал: - Никита, что это было? -Это было сказка, страшная сказка. -Я не хочу больше страшных сказок, мне действительно стало страшно… за тебя… за нас. Прости, я пыталась разложить тебя по полочкам, издержки психологического образования сказываются. -Значит все-таки психолог, а я тебя сначала определил в лингвисты или педагоги. -Нет, психология. Кстати, я было лучшей студенткой потока, а особенно меня увлекала нетрадиционная психофизиология, мои успехи все преподаватели отмечали. -Релаксация, медитация, гипноз, пранаяма, йога и прочая дребедень - решил блеснуть эрудицией Пересмешник. -Не смейся, действительно я увлекалась этим очень серьёзно. А хочешь я тебя загипнотизирую? -Без моего согласия нельзя? -Нельзя, я же не Вольф Мессинг. -Тогда я спокоен, ты не ворвёшься нагло и грубо в мой тонко устроенный внутренний мир. -Серьёзно, давай! Чуть-чуть только, я давно не практиковалась, ну, ради смеха. -Разве что ради смеха. Торжественно обещай не заставлять меня делать ничего, что унизило бы моё достоинство, то есть, танцевать голышом румбу, есть траву, рассказывать о моих сексуальных пристрастиях, влюбиться и прочее. -Давай договоримся. Мы сейчас с помощью гипноза попытаемся решить проблему, которая тебя волнует сейчас больше всего. Просто подумай о ней, когда я скажу: «Думай» - и практически весь твой активный мозг будет сосредоточен на её решении, всё понятно? -Да уж, куда понятней. -Сядь прямо, спиной прислонись к дереву, расслабься. Готов? -Готов. Точно ничего плохого не сделаешь? -Не волнуйся. Только нужен катализатор, - предмет на котором ты сконцентрируешься, вот это подойдёт, - Люда расстегнула верхнюю пуговицу блузки, взяла в руку золотой крестик и стала его раскачивать, - ты видишь только этот крестик, твоё тело расслаблено, руки тяжелые, очень тяжёлые, ноги расслаблены, ноги становятся ватные… Никита слушал, старался, смотрел на качающийся крестик, он стал приближаться, расти, заполнил всё пространство, и тут Никита провалился во тьму…
[Т1]
Камлание 1 (реверс)
Сумрак, окутавший помещение, казался таким непроницаемо густым, что даже сотни софитов не смогли бы разогнать его. Чудилось, протяни руку, и ты сможешь потрогать его пряди, ощутить вес и плотность. Шесть треножников с курящимися углями, источавшими резкий дурманящий запах, никак не мешали сумраку, а лишь подчёркивали его реальность и осязаемость. Вокруг угольков он ещё более уплотнялся, начинал обретать, неподвластную человеческому пониманию, жизнь. Треножники были расставлены по правильной окружности вокруг прямоугольной каменной плиты с вырезанными письменами. Нельзя на плите ничего разобрать. Ниже. Там написано что-то важное, Не могу прочитать, ничего не могу прочитать! А письмена, они зовут, знаю точно, зовут! Зовут меня! В серой полумгле, пронизанной жилками вялой черноты, начинают воплощаться такие же серые тени людей, и они не нарушат живую тьму, они неотделимая часть её, идут-плывут, каждый становится-вплетается возле одного из треножников. Звуки музыки-немузыки - тягучие, бьющие по нервам, шарахаются по углам, падают сверху, подбрасывают снизу, в них слышаться крики дикой боли, плачь смертельного отчаянья, вопли ярости и ужаса. К плите подходит ещё один человек-тень, внешне неотличимый от других, такой же тёмно-серый балахон, островерхий капюшон глубоко надвинут на лицо, не позволяя увидеть его, но ощущение громадной силы и власти, струящейся от сумрачной фигуры, выделяет из общего ряда. Остановился, воздел руки вверх и начал говорить-петь… На незнакомом мне языке. Я не знал слов, но я знал, что он говорит о чём-то великом, древнем, как мир, жутком, как ад. Мне не страшно, я не умею бояться. Это меня нужно бояться. И люди-тени боятся, зовут меня и говорят обо мне и меня же боятся. И правильно делают, потому что я начинаю злиться, мне не нравиться то, что здесь происходит. А сумрак стал оживать, закручиваться в тугие струи, жадно потянувшиеся к плите, сплетаться, на глазах обретать форму человеческого тела, крестообразно раскинувшего руки, ещё несколько мгновений и мрак воплотился. Обнажённое женское тело возникло на алтаре неведанного бога, белое и неподвижное как мраморное изваяние. И только глаза жили, в них было удивление, тот час сменившееся испугом. Песнопение продолжалось, ритм нарастал, звуки становились всё выше, тембр нечеловечески истончался, уголья в треножниках уже не тлели, а полыхали светло-серыми сполохами, подчиняясь неистовому полёту адской кантаты. Люди-призраки разом, как по команде, шагнули от своих треножников, подходя ближе к телу на плите. Из широких рукавов блеснули скальпельноострые лезвия. Взмах шести рук. На ногах и руках, по бокам туловища, обезумевшей от боли жертвы, появились бордовые длинные, размашистые полосы. И женщина кричала бы, если б могла, и только в расширившихся зрачках бился неописуемый ужас и невыносимая боль. А «балахоны» уже сноровисто расширяли разрезы, подпарывая кожу, показалось из рукавов и по второй руке, а них горстью были зажаты какие-то маленькие чёрные комочки, которые начали засыпаться в углубленные надрезы. Присмотревшись, можно было понять, что комочки - это тельца пучков. И вот уже раны аккуратно зашиваются, да так аккуратно, что и различить их можно с трудом. Главенствующий в странном обряде, а уже нельзя было сомневаться в другом, не прекращая иступлённого пения, стал опускать свои поднятые вверх руки. Мне нужно ещё ниже! В двух ладонях, занимая всю их площадь, лежал жирно-чёрный паук, перебирая членистыми ногами. Справа шагнул один из прислуживающих. Нож на всю длину клинка погрузился в плоский женский живот. Резкий рывок вниз, под углом вверх. V-образный лоскут из кожи и мышц приподымается свободной рукой. И в образовавшееся отверстие, на обнажившиеся внутренности, усаживает огромный арахнид. И в то же мгновенье под кожей началось хаотическое движение, вздулись, засновали бугорки, всё чаще и чаще, их всё больше и больше. Тело спазматически выгнулось и застыло, таким же белым и гладким каким было вначале. Из глаз наконец-то ушло страдание, они закрылись. Мне отчего-то очень не хотелось заглянуть в них. И в то же время меня влекло к этому, несомненно мёртвому, такому знакомому-незнакомому лицу и телу. Ещё ниже! Довольно! Расшалились детишки! Пора прекратить это! Я взмахнул рукой, намереваясь убить Главного одним ударом. Но моя рука-не рука пронеслась сквозь капюшон, почти не встретив сопротивления. С удивлением я уставился на то, что должно было быть моей рукой, увидев драконью лапу, украшенную серебряной чешуёй и загнутыми, острейшими на вид, когтями. Я возвращаюсь! Я уже почти здесь! Встречайте! Ликование, от кончика шипоносящего хвоста до верхушки смертоносного гребня, наполнило меня. В это время… * * * Последние слова Призыва прозвучали. Гнетущая, мёртвая тишина нарушилась тихим шорохом. Невеста Паука приподнялась на алтаре, открыла свои уже не человеческие глаза, в фасеточных зрачках отразился адски прекрасный облик Повелителя, видимого только Ей-Не ей. Выеденные связки не могли сказать уже ни слова, но Она-Оно прошевелила губами: «Мой Господин, я иду к тебе», и не было более у Невесты другой цели. Невеста Паука будет-была вечно со своим Повелителем, и даже смерть не разлучит их, потому что они оба уже мертвы.
Люда увидела, что Никита уже вошёл в транс, всё шло своим чередом, она решила, что хватит и пора выводить Никиту: «На счёт три ты закроешь глаза и заснёшь, проснёшься через десять секунд» - и в этот момент она поняла, что происходит что-то странное, такое, что не должно было происходить никогда, разве что в кошмарном сне. Всё тело Никиты стало поддёргиваться дымкой, черты лица поплыли, стали меняться, стали более резкими, угловатыми, и подходили бы больше ящеру, а не человеку. Глаза на миг закрылись, а когда открылись, вместо прежних серо-зелёных, чернели бездонные провалы огромных зрачков, таких больших, что белков глаз и видно не было, и только где-то на немыслимой глубине их поблескивали серебристые точечки. И эти ужасные зрачки смотрели прямо на Люду, смотрели осмысленно, и кто бы ни сидел сейчас перед ней, это был уже не Никита, это вообще не было больше человеком. -Кто Ты? - сидящий заговорил с Людой, провалы зрачков впились в неё - Ты не Невеста, ты живая. О, это и не Сумерки! -А кто ты? - Люда изо всех сил боролась с магнетизмом странного нечеловеческого взгляда, - Что происходит? Где Никита? -Сколько вопросов, и ни одного толкового. А ты сильная и смелая, для человека у меня неплохой вкус, - сидящий не менял расслабленной позы, но теперь в нём чувствовалась огромная мощь, воздух вокруг него видимо для зрения искрился от скопившейся силы. -Что ты сделал с Никитой, где он? Отвечай ты, зверь! - Люда понимала свою слабость, ничтожность, беспомощность перед могуществом этого существа, но гордость не позволяла ей отступить, конечно, отчаянный шаг - дерзить Неведомому, но характер не изменишь. -Во-первых человечек, кто тебя учил хамить старшим, может мама - кандидат наук, или отец - искусствовед? Во-вторых, Зверь - слишком громкое имя для меня, у меня было много имён - Лукавый, Осквернитель, Бахамут, Локи, Гермес, нынешнее - Пересмешник - тоже ничего, а Зверь - увольте. И последнее, никуда твой Никита не делся, он - это я, я - это он, мы неотделимые части друг друга, так что считай, что ничего не произошло. -Ничего не произошло? А что у Вас с лицом? - Людмила решила быть повежливей, всё таки плохого ей пока не сделали, а первый испуг уже проходил. -А что у меня с лицом? - в руке Пересмешника появилось кокетливое дамское зеркало, он франтовато поднёс его к «лицу», посмотрелся, - вполне приличная физиономия, для демона, - получеловеческая морда опять поплыла и трансформировалась в настоящую драконью голову, нестерпимо пылающую серебром, только пропасти чернее чёрного глаз мерцающие белыми искрами остались прежними, - Так лучше? - в воздухе щёлкнул длинный раздвоенный язык. -А можно вернуть человеческое лицо, ну хотя бы почти человеческое, а то как-то непривычно? -Легко, - пасть раскрылась, обнажив набор великолепных, но жутких на вид, клыков. Люда могла поклясться, что прочитала на драконьей морде разочарование, - Ну пожалуйста. -Ладно, уговорила, хотя мне так больше нравилось, - драконья морда опять стала вполне узнаваемым лицом Светлова, только глаза всё равно… -Глаза, - подсказала Люда. -Что там опять не так? - Пересмешник снова посмотрелся в зеркало, - Ну уж извините, глаза, как абсолютно верно говорят люди, зеркало души, а так как у меня её нет, то ты видишь мою сущность, меня изначального, а именно - космос. -Я не пойму, что произошло, почему вместо Никиты появились Вы, и если неотделимы друг от друга, то где та часть, что сделает Вас опять человеком? Неужели виноват гипноз?! - с ужасом предположила Людочка. -Ну у тебя и самомнение. С чего это ты, милочка, решила, что простеньким фокусом можешь вызвать древнего как мир и всесильного как галактика демона. Нет, гипноз почти не причём, им ты только подавила волю моей человеческой составляющей, но другая сила сродни моей стремится вернуть мой первозданный вид, - Пересмешник задумался, - почти первозданный. Это происходит помимо моей воли и я никак не могу понять, кто в этом повинен. Так уже было почти сто лет назад, сейчас опять пришла Невеста, значит вскоре объявится и Призывающий. -Какая такая невеста? - Люда с удивлением отметила, что ревность кольнула сердце, не хватало только приревновать адскую тварь, пусть и с дорогим лицом Никиты, неизвестно к кому. -Забыл, ты её не видишь, сейчас Невеста только в Сумерках, но она рядом, а вообще то попробую её показать, - Пересмешник взмахнул рукой в которой только что было зеркало, из ладони полыхнула вспышка серого пламени, в его свете проявилась обнажённая женская фигура, стоящая по левую руку демона, призрачная правая рука женщины лежала на его плече. -А она всегда так откровенно одевается, или только при посторонних? - тоном сварливой жены сказа Люда, - А так ничего, милая дамочка, разве что шрамы немного её портят, хотя может у демонов другие критерии красоты, - при этом Людмила пожала плечами с абсолютно невозмутимым видом, как будто подобное с ней случается постоянно, а лицезреть драконов и изуродованных женщин с глазами насекомого, для неё каждодневный пустяк. Пересмешник неожиданно легко и совсем по человечески хохотнул, - Нет, определённо, ты мне нравишься, Я-Никита в тебе не ошибся, хотя я не могу понять его сомнений. -С этого места поподробней, что он там ко мне чувствует? - Люда аж подалась вперёд от волнения. -Уж нет, люди, сами разбирайтесь в своих взаимоотношениях, мне так даже лучше, чем больше неразберихи, тем больше эмоций, а значит мне интересней. -Знаете, уважаемый Пересмешник, так что это получается, Никита - человек, одержимый демоном? -Не всё так просто, - Пересмешник сразу как-то посерьёзнел, собрался, - В принципе он не вполне человек, а я уже наверное не совсем демон, вообще мы с ним такие мутанты, что лишь Одному известно, как это называется, и что из всего этого эксперимента выйдет. -А всё-таки что произошло? - страха уже совсем не было, женское любопытство с примесью жалости, победили его. -Длинная история. -А мы торопимся? -Вообще то для меня огромное искушение, вдруг мне опять понравится быть просто демоном, и с подачи неизвестных, и непрошенных при этом, помощников я скину человеческое тело как кокон, и тогда прощай Никита. -Не надо, я прошу Вас, Вы конечно неплохой человек… - Люда осеклась, - или не человек, а… -А я сам не знаю кто я теперь, так что всё нормально, - Пересмешника рассмешило замешательство девушки, - Не волнуйся, я пошутил, но в мир Видимый впущены силы Невидимого мира Сумерек и воплощены во мне, и кто знает к чему это приведёт. -Вроде всё нормально, - Люда осмотрелась. -Ты не можешь видеть всего, но ладно начну, - Поссорился я как-то раз с Богом….
…Два воинства стояли напротив друг друга, и было каждого из них количество бесчисленное. Слева стояли блистающие ангелы, светлые крылья распростерты над прекрасными ликами, огненные мечи в руках их пламенеют. Воинство справа ничем неотличимо от первого, те же крылья и лики, те же мечи в руках. И те, что слева, и те, что справа, похожи как братья, они и есть братья, но сейчас им предстоит сойтись в битве и разить враг врага и брат брата до последнего вздоха, хотя дышать им и так вовсе не обязательно. Качнулись воинства сближаясь, взлетели ввысь мечи, но не суждено было пролиться серебряной крови воинов Невидимого мира. Разверзлась под ногами одной из армий сама плоть мироздания, и рухнула она прочь с Небес, в абсолютное Ничто. И ангельские тела, лишаясь сверкающей небесной плоти и размашистых крыльев, становились телами ползучих гадов и безобразных тварей. И прекрасные лики взрывались язвами гримас, становясь кошмарными рылами и мордами. И не самое страшное, что лишились они ангельского вида, они потеряли самое главное - Благодать Небес. Но никто из них не понял этого тогда, решив, что они обрели истинно необходимое - свободу. Я был среди Падших, и вместе с ними радовался новому существованию, ещё не зная, что…
Пересмешник замолчал, уставился вдаль невидящим взглядом, словно ещё раз переживая произошедшее неисчислимое количество человеческих лет назад. Встрепенулся, продолжил.
Ещё не зная, что с мнимой свободой мы обрели смерть, истинную смерть, конечную. Не буду описывать нашу жизнь-нежизнь в преисподней космоса, она непонятна и неприятна человеку. Каждый занимался своим делом. Мы горели в пламени страстей, обжигались льдом гордыни, а Творец в это время - творил. И вот настал судьбоносный для нас шестой день. Появились люди - любимые творения Господа. И было первое искушение Евы, и было грехопадение. У нас, у Падших появился какой-то смысл, мы оттягивали к себе людей, пытаясь досадить Единственному. Играли в богов, именно играли, никогда не имея Божественной сути, но глупые люди нам верили, потому что мы были рядом, показывались, карали и миловали в открытую. Но однажды один из Падших понял, что умирает. Умирает медленно, очень медленно, как может громадная гора становиться равниной, теряя в день по одной песчинке. И всё же он заметил, сопоставил факты и пришёл к выводу, что бывшие ангелы незаметно становятся смертными. А это жутко для существа, созданного для бессмертия. Он метался в поисках спасения, хотя уже знал, что оно может прийти только с Небес, которые навечно закрыты для Падшего. И оно пришло. Недавно, две тысячи человеческих лет назад, пришёл на землю Спаситель, несущий частицу Небесной Благодати. И вот после того дня, который люди назвали искушением в пустыне, вслед за Сатаной, упорхнувшим несолоно нахлебавшись, к Спасителю явился ещё один Падший, то же не последний в демонической иерархии. Они встретились и каждый из них знал, кто перед ним. И сказал Сын Божий: «Я всё знаю о тебе, невозможно вырастить однажды отрубленные крылья. Я не могу просить Отца простить тебя, нет прощения без покаяния, а Твари Невидимого мира, как Небес, так и Сумерек, не каются. Первым - не в чем, вторые - не умеют. Ведь и ко мне тебя привёл лишь страх, хотя и это уже не мало для того, чьи имена - Гордыня и Ложь». Взмолился Демон: «Неужели нет возможности опять обрести бессмертие, пусть не ангелом, кем другим?». Ответил Спаситель: «Есть. Получи чашу свою, неси, если сможешь донести не расплескав». И в то же время на месте демона, представшего перед Спасителем в виде огромного серебряного дракона, появился человеческий младенец… Пусть каждый даст то, что сможет дать, и каждый получит то, что сможет нести.
Пересмешник опять замолчал, потом добавил, - Вот так я стал Недочеловеком. -Но Никита, то есть ты, стал бессмертным? Кстати, можно перейти на «Ты»? -Я не против, может заодно выпьем на брудершафт? Шучу, шучу - успокойся. В том то и дело, что не стал. Я продолжаю умирать, и пусть я буду умирать почти вечно, но в том то и дело, что «почти». Человеческое тело то же оказалось уязвимым и смертным. Оно умирало уже много раз, но после его смерти я продолжал существовать в уже мёртвом, причём недвижимом теле - брр, неприятные ощущения. Однако, через какое-то время на меня, демона, как бы начинают налипать атомы, собираться в молекулы, скручиваться в аминокислоты, создавать живые клетки, и я опять «обрастаю» живым телом, снова становлюсь младенцем, как тогда… -Так тебя что, обманули? -Девочка моя, подумай, что ты говоришь! Обмануть могу я, но только не Он. Не обмануть, не подшутить. Мне даровано что-то такое, что я пока не могу понять. И пока я не найду решение, я буду существовать в веренице смертей и рождений. -А Никита знает о том, кто он на самом деле? -Нет, даже не догадывается. Так и лучше, хватит мне и прошлого раза… Так что лучше не говори ему ничего о нашем разговоре, как есть так и хорошо. Давай прощаться, мне не очень уютно здесь, слишком много сил приходится тратить на поддержание формы. -Я вот хотела спросить, если мы с Никитой это… ну, в общем… поцелуемся в смысле, - Люда густо покраснела, - ты будешь об этом знать? -Первым. Его эмоции - мои эмоции, - Пересмешник улыбнулся, - Давай считай, мне пора. -Раз, два, три, - Пересмешник закрыл глаза, стал размеренно дышать как спящий, - А вот фигушки, ничего у нас не будет! Ещё групповухи мне не хватало, - бросила с некоторой задержкой Люда, надеясь, что ни Пересмешник, ни Никита её уже не слышат. Так, на всякий случай… Никите спать - ещё целых десять секунд…
ГЛАВА 4
Ольга Константиновна за день намаялась ужасно, весь дом на ней, да присмотреть за детьми: старшим Митькой, четырёхлетним шалопаем, и полуторагодовалой Настенькой, уже целая проблема. Няньку или гувернёра не нанимали, не из скупости, просто Ольга Константиновна не могла доверить воспитание своих чад «пришлым» даже в малейшей степени. Сейчас, когда всё семейство, включая и его главу, приехавшего в начале первого ночи, спало, ей ещё предстояли маленькие, но обожаемые хлопоты, ведь старалась она для своих любимых. Сначала нужно зайти в спальню мужа, всё подготовить чтобы Ванечка завтра без, обычных для других, утренних проблем, как то, не отглаженная рубашка или нечищеные ботинки, смог уехать на службу. Доверить это прислуге она тоже не могла, о внешнем виде своего Ванечки она заботилась лично, он должен быть лучше всех. Ванечка, Ванюша - так называла его Ольга лишь про себя и в минуты страсти, в быту же и тем паче на людях - не иначе как Иван Фёдорович. Как бы не любила его, но возрастная разница в пятнадцать лет и безмерное уважение, испытываемое к уму и стойкости характера супруга, не позволяли назвать его иначе. Иван Фёдорович уже крепко спал, Ольга прикрыла огонёк свечи, чтобы случайный отблеск не нарушил его сон. Ольга подошла ближе, склонилась, посмотрела на спящего мужа, - дыхание ровное, но лицо напряжено как будто и во сне он решает каверзу какую. Она повесила в гардероб свежие рубашки, достала из него костюм, который завтра будет одет с утра, положила рядом галстук в тон. Хорошо, что Ване в Департамент не нужно одевать мундир, Ольга Константиновна жутко не любила всё казённое, а наоборот следила за европейскими модами и настаивала, чтобы супруг одевался элегантно и современно. Иван Фёдорович в таких случаях только тяжко вздыхал: «Куда уж мне молодиться, засмеют ведь», но, поворчав, покорно подчинялся. А Ольге даже нравилось когда муж ворчит, в такие моменты он был таким трогательным, беззащитным. А Ивану Фёдоровичу в это время снился пренеприятнейший сон, в котором странно одетый молодой человек, отбрасывая тень в виде дракона, каких вышивают на китайских халатах, сидел перед ним и монотонно задавал один и тот же вопрос: «Кто я? Кто я? Кто я...». И вот уже перед ним дракон с человеческой тенью, а глаза у дракона чёрные-чёрные, пасть щерится то ли в угрожающем оскале, то ли глумливой ухмылке. За спиной дракона, положив руку на его чешуйчатое плечо, стояла Тышлевская, ещё относительно целая, стояла и невидящи пялилась жуткими насекомьими глазами. Мифическая рептилия приветливо помахала когтистой лапой: Раз, два, три, четыре, пять, Выходи меня искать. Не найдёшь, так на роду - Нам увидеться в аду. Откуда-то сбоку вышел человек одетый в мундир пехотного офицера и кальсоны. Поручик Светловский, виденный ранее Крюковым только на фотографических карточках, улыбнулся: «Крюков, голубчик, будете в Архангельске, заходите в «Христофор» - пропустим по маленькой. Торопитесь, у Вас две недели, а потом …», - Светловский поднял руку с револьвером, зажатым в ней и вставил ствол себе в рот, повернулся боком. Если поручик собирался стреляться, то он явно опоздал, из огнестрельной, несомненно смертельной, раны в виске торчали обломки кости и выбивалась кровавая каша. Светловский всё же выстрелил, пуля, выходя из черепа, вздыбила волосы на затылке. Потом достал изо рта пистолет, отшвырнул, повернулся, с досадой сказал: «Полюбуйтесь, голубчик, даже застрелиться не дадут, успели убить», - при этом офицер засунул указательный палец на всю его длину в рану на виске. Вниманием опять овладел дракон: Мёртвые проснутся, спящие умрут. Сумерки коснутся нас и заберут. Заберут и ладно, только ты пойми - Сумерки ворвутся в твой привычный мир. -и добавил уже прозой, - А в Архангельск поезжайте, много нового узнаете.
Я очнулся. А кстати, кто я? Поднял руку к лицу. Что я там ожидал увидеть? Когтистую лапу? Нет, рука как рука. Знакомая с давних лет ладонь, пальцы с ухоженными ногтями, привычная паутина вен на запястьях. Но слишком отчётливы в памяти картины жуткого обряда, Я-сность и не-Я-сность существа, которым я себя ощущал только что. Ощущение привычной силы не давало покоя, ага - шампанское, оно будет очень кстати, причём прямо из горлышка. Я взял пятерней стоящую передо мной бутылку, она разлетелась на осколки, как будто попала под пресс. Спокойно, бутылка с дефектом, или с дефектом я? Всё как в тумане, странном таком тумане, почти таком, как в давешнем видении. «Никита, Никита, очнись, ну пожалуйста, посмотри на меня» - знакомый голос пробивался ко мне. Я поднял глаза, сквозь ненормальный туман разглядел женское лицо. Люда опасливо поглядывая, сделала шаг вперёд. «Стой, не подходи ко мне» - я, ограждаясь, выкинул перед собой руку. Люду отбросило назад, протащило ещё пару метров по траве, как будто она получила сильнейший удар в грудь. Могу поклясться, что я к ней даже не притронулся! Я замер, боясь даже пошевелиться, глянул на Людмилу, ожидая самого худшего. Но нет, пошевелилась, со стоном приподнялась, одной рукой опираясь об землю второй держась за грудь. С хрипом вытолкнула из себя воздух, опять застонала. -Люда, как ты? Только умоляю, не подходи ко мне, что-то происходит со мной, я стал типа Супермена. -А мне уже и не очень то хочется. - Люда скорчилась от боли, - по-другому никогда не пытался ухаживать? - Люда наконец-то села, но руку от груди не отнимала. Как по-другому? - Я видел, что девушке очень больно, но сквозь слёзы она всё равно шутила, видимо шутовство - заразная штука. -Без членовредительства! Я с момента нашей встречи только и делаю, что получаю. Пересмешник, то есть Никита, смотрите, мне может надоесть такое обращение. -Сударыня, уверяю, что причинение телесных повреждений различной степени тяжести обусловлено внешними факторами, но никак не субъективным отношением. - Мной, несмотря на необычность происходящего, овладело привычное настроение, к тому же хотелось обнять, пусть невольно, изувеченную мной девушку, пожалеть, но я не беспочвенно предполагал, что тогда у неё не вообще не останется ни одной целой кости. - Следует обсудить некоторые моменты: побывав в трансе, я присутствовал непонятно где, и вообще это был не я, а вернувшись, в довесок ко всем моим недостатком получил способность давить бутылки из-под шампанского лёгким прикосновением и калечить не прикасаясь. Как вам это нравиться - вопрос первый. Кто в этом виноват - второй. Бесчеловечным экспериментом лишила меня радости человеческого общения на тактильном уровне, а теперь засыпаешь упрёками! Что ты со мной сделала, Франкенштейн от психологии?! - теперь я на полном серъёзе начал нервничать, бешенство волной цунами стало подыматься внутри. -Ник, успокойся! Я сама ничего не понимаю. Посмотри, что творится вокруг тебя. Тебе явно нельзя нервничать, и дело не только в нервных клетках, которые не восстанавливаются… -Да, валерьянкой тут не поможешь, без МЧС не обойтись, - на поляне, среди ясного дня, отчетливо обозначился смерч, набирая силу с каждым мгновением, от меня по траве поползли дорожки горящей травы. - Люда, скажи мне что-нибудь хорошее, жизнеутверждающее, типа: Светлов, ты прекрасный человек, с тобой легко и надёжно, и вообще я жить без тебя не могу, - события последних дней приучили меня ко всему, и то, что теперь я ходячее стихийное бедствие, меня даже позабавило. -Я, конечно, знакома со случаями шантажа при выбивании признания в любви, но делать это с помощью природного катаклизма - уже что-то новое. Это нечестно, но подчиняюсь грубой сверхъестественной силе, - Люда, морщась от боли, встала, приосанилась, - Никита Светлов, ты негодяй и эгоист, каких свет не видывал, но я рада, что познакомилась с тобой, потому что с тобой мне лучше чем без тебя, и если в твоей чёрной душе есть хоть крохотное светлое пятнышко, мне хотелось, чтобы оно было заполнено мной. И сразу стих ветер, я более не источал испепеляющий жар, туман трусливо шмыгнул под лапы вековых елей. Выкрутилась! Кто ж её научил ничего конкретно не сказав, сказать всё?! Я почувствовал как мне хорошо и покойно. Правда прислушиваясь к собственным чувствам с содроганием ждал ощущения звенящей пустоты внутри. Такое я испытывал всегда, добившись очередной победы. Уже давно я заметил, что галочку в актив проставляю не когда затащу жертву в постель, а когда всецело подчиню себе её мысли и переживания, можно даже сказать - душу. Сейчас этого не было, странно. Аккуратно встал, боясь сделать лишнее резкое движение, - вроде нормально. Тихонько ткнул пальцем в ствол могучего дуба, возле которого я сидел - ничего. Осмелев, со всей дури впечатал кулак в кору - боль сладко пронзила руку от костяшек пальцев до локтя, а дубу хоть бы хны. Ура, я снова человек, без всяких претензий на обладание сверхсилой. Торжествуя, посмотрел на Люду, она стояла какая-то притихшая, погасшая, как будто потеряв что-то очень дорогое, хочет поскорее вытравить из сердца сожаление о потере. Что-то с ней было не так. Ожидал увидеть всё что угодно: испуг, панику, отвращение, но только не лицо человека на похоронах кого-то очень близкого. -Видишь, всё в порядке. -Да, в порядке, - безучастно и безрадостно ответила она, - пойдём в дом, а то Сева нас заждался, - Люда развернулась и пошла прочь… * * *
«Пересмешник как даст задачу, хоть стой, хоть падай. Вещи сложить, да ещё и правильно! Как их сложить, да ещё и правильно?» - примерно такие мысли посещали стриженую Севину голову. Почти час он парился над проблемой века - из нескольких пластиковых пакетов нужно было распределить вещи по двум дорожным сумкам и одному чемодану. Задача насколько простая, настолько и неразрешимая, к примеру, продукты разделить поровну в каждую сумку, или сложить их вместе в чемодане? И если с бельём было всё понятно, два комплекта мужского и один женского, то вот с косметикой - не очень, какая женская, а какая - не совсем? Вот такие недоразумения уже с десяток раз заставляли Игоря выкидывать уже разложенные вещи из сумок и начинать сортировку заново. За этим занятием и застал Севу удар по голове… * * *
Люда пошла вперёд, даже не оборачиваясь. Конечно, её можно понять, кстати, как и меня. Для меня эти мультики тоже бесследно не проходят. По мне уже наверное Кащенко плачет. Представляю себе картину: с сиренами и мигалками меня подвозят к парадному крыльцу, где уже стоят дюжие санитары с транспарантом «Добро пожаловать», а главврач встречает меня хлебом-солью, щедро сдобренным аминазином и сиднофеном, участливо интересуется: «Рубашечка как, в плечах не жмёт-с, рукава не длинноваты?». Только самолюбие не позволяет мне сейчас биться в истерике и заливать асфальт слюной. Ничего, прорвёмся! До сих пор жизнь ставила передо мной тоже не простые задачи, ну и что - выпутывался. Сейчас вроде посложнее чем обычно, но пока терпимо. Уже подходили к дому, Люда обернулась: «Понимаешь, как специалист, я могла бы сказать, что при экспериментально-психологическом исследовании у тебя выявляются эгоцентричность, повышенная самооценка и уровень притязаний, стремление к доминированию в социальных контактах, затруднения в установлении близких, доверительных отношений. Обнаруживается стремление строить своё поведение, ориентируясь на собственное мнение и оценки, игнорирование социальных норм, при слабой сформированности сферы морально-этических критериев и так далее. Но в случае с тобой вся эта туфта не имеет никакого смысла, я даже чувствую себя растеряно. Давай сделаем вид, что ничего не было, и вообще мы только что познакомились. Кстати, меня зовут Люда. А Вас?». -А кто здесь ещё? - я огляделся по сторонам. - А, ты это мне. Что мы разве на «вы»? -Мы с Вами на брудершафт не пили, - дёрнула плечиком Люда и пошла дальше. -Не пили? А жаль. Вам бы понравилось, как я целуюсь, - крикнул я в спину и бросился догонять. * * *
Так пусто, и так полно, на душе у Люды не было никогда. С ужасом понимая, что происходит то, что происходить не может ни в коем случае, ничего не могла с собой поделать. Не будучи человеком истинно религиозным, Люда к вере относилась более менее серьёзно, она не было для неё лишь словом, хотя и стала набором символов и ритуалов, обязательных в её семье. Люда знала, что есть Бог, и есть Дьявол. Она знала, что нужно хотя бы изредка ходить в церковь, но зачем это делать, уже понять не могла, разве что свечку поставить. Молиться не умела и учиться не собиралась, уверенная, что просить можно и своими, а не только непонятными архаичными, словами. Но, несмотря на такой духовный раздрай, понимала, что общаться с демонами, а тем паче испытывать к ним тёплые чувства, вообще ни в какие ворота не лезет (в райские так точно). Сомнения, как стая голодных наглых ворон, раздирали её сердце. Что делать со своими чувствами? Отдаться им? Нельзя! Бежать от них? Невозможно! Зашла в дом, прошла через сени, открыла дверь в комнату. Первое, что ей бросилось в глаза - стул к которому скотчем был привязан Сева. Его поникшая голова была залита кровью. Ещё комната была полна незнакомыми людьми. Открыла рот, чтобы разрулить ситуацию чисто женским способом - закричать. Уже готовая выдать порцию предельных для человеческого уха децибел, была грубо, но эффективно прервана чьей-то, пахнущей табаком, рукой, заткнувшей ей рот. * * *
-Люда, прости если я тебя напугал или обидел, - говорить я начал, лишь войдя в тёмные сени, сильно волнуясь, неужели этой проницательной барышне непонятно, что я сам испуган происходящим не меньше, чем она, - к вечеру Трофимыч объявится, нам к отъезду надо готовится. Взялся за ручку двери, колеблясь, шестым чувством понимал, что за дверью меня ничего хорошего не ждёт. Не ждёт, и ладно, трусливо прятаться от откровенного разговора, а я к нему был готов на все сто… Пора мне на свалку, чутьё опасности, не раз выручавшее меня ранее, на этот раз подвело. Не то чтобы оно не сработало, но ожидал я не совсем то, что нарисовалось передо мной. Оглушённый Сева сидел привязанный к стулу, Люда билась в руках одного из незваных гостей. А внешний вид и решительное настроение гостей не оставляли сомнений, что это - нукеры Казбека, тем более, что он сам красовался орлиным профилем среди своих, таких же орлиноносых красавцев. Довершили картину разгрома нашей армии два ствола упёршихся мне в голову: один в левый висок, другой в затылок. Из самой комнаты на меня смотрели глазки двух автоматных и трёх пистолетных стволов. Сам Казбек в руках имел только чётки, которые нервно пробрасывал в пальцах. Он выложил все козыри, меня же колода встречала пересохшим колодцем. * * * -Ну чито, дарагой, встрэтились наконэц. Я тэбя в гости ждал, а ты всё бэгаешь и бэгаешь, не харашо. Может ты меня нэ уважаешь? Зря, зря. Ты меня нэ уважаешь, и я тэбя уважать не буду. А тэ, кого я нэ уважаю умирают, как сабаки, - Казбек подленько ухмыляясь, давил из себя монолог «крестного отца», но ближе не подходил, опасался Пересмешника, причём абсолютно справедливо. Даже сейчас, находясь в, казалось бы, безвыходной ситуации, Никита как вычислительная машина просчитывал варианты, он даже не слушал дефективного, заранее зная, что тот может сказать. Сухо щёлкали чётки, в никуда падали никому не нужные слова, время бежало, поджимало, наваливалось безнадёгой, а решение было так далеко, что лучше туда и не заглядывать… Чтобы как-то потянуть драгоценное время, пришлось вступить в гнусный диалог, - А тэ, кого ты уважаешь, тэ чито? - Пересмешник не сдержался, чтоб и здесь не поиздеваться, хотя бы над акцентом. Казбек, аж покраснел от неожиданной обиды, - Тэ умирают как воины, но тэбе, клоп, это нэ гразыт, ты будыш умират страшно и долго, если нэ атдашь дэнгы. Дяденька, откуда у сироты денежки, с хлеба на воду перебиваюсь, третий день уж не жрамши, - слезливо юродствовал Пересмешник (Казбек покраснел ещё больше, хотя это казалось невозможным), - Не обидь, дяденька, сирого, - Никита неожиданно для всех бухнулся на колени, умоляюще вскинул вверх руки, как бы невзначай отбивая в сторону пистолет стоящего сбоку, а ударом головой назад попадая в солнечное сплетение пристроившегося за спиной. Боевой пружиной рывок вперёд, дотянуться до горла, а там видно будет… * * *
Не ожидали от меня такой прыти? Получайте! Идём ва-банк! Я вам не Терминатор какой-нибудь задрипанный, я - Никита Светлов! Эх, была у птицы песня, и ту… Так больно меня давно не били. Последнее, что я увидел на этом свете, было лицо склонившегося надо мной Трофимыча. А он тут что делает так рано? * * *
Отделение, в котором служил Крюков, денежным довольствием обеспечивалось практически без ограничений, поэтому сейчас он за казённый счёт путешествовал вагоном первого класса, в отдельном купе. Нелегко конечно было объяснить за какой надобностью понадобилось срываться лучшему сыскарю на край империи. Но на то Крюков и лучший, чтобы давать кому-либо подробный отчёт о своих действиях, а то было бы занятно пытаться убедить начальника, что наводка, данная китайским драконом, причём во сне, является оперативной информацией. Да и сам бы никогда в эту чушь не поверил бы, если б на следующее утро не связавшись с Архангельском, уже через несколько дней получил подтверждение от агентуры, что человека, похожего на Светловского, действительно видели в ресторане «Христофор». До Архангельска путь неблизкий. Но и информации, которую следует перелопатить и проанализировать, также в достатке. Поручик Светловский, кто он? Сведений о нём было достаточно, чтобы явственно вырисовался портрет блестящего офицера-гвардейца, камер-юнкера двора, балагура, души компании, любимца женщин, которые, кстати, его и погубили. Будучи замешанным в одной нелицеприятной истории с графиней N., был вызван её супругом на дуэль, но пренебрег благородным правом сатисфакции, и в ответ на брошенную в лицо перчатку, попросту врезал графу по физиономии, выбив четыре зуба и сломав обе челюсти. Был отлучён за данный проступок от двора, отправлен в действующую армию, в Маньчжурию. Там зарекомендовал себя как храбрый и изобретательный офицер, правда, отличавшийся излишней жестокостью. Ходил слух, что после того как в окопы его взвода подбросили голову солдата, давеча взятого в плен, со следами страшных пыток, Светловский самовольно, в одиночку посетил позиции японцев. Там захватил самурая, офицера высокого чина, которого собственноручно оскопил, потом отрубил пальцы на руках, чтобы тот не смог совершить харакири, а всё, что отрезал, засунул самураю в задний проход. Доказать, что это сделал Светловский не смогли, но шум был страшный. Японцы нашли своего офицера изувеченного, но живого – позор для последнего был смертельный, но не отомстить, ни совершить обряд сеппуки, тот, как вы понимаете, уже не мог. Кстати после истории с «фаршированной уткой по мукденски» зверства со стороны японцев именно на том участке фронта прекратились. Поручик имел два «Георгия», наградное именное оружие, которое презрительно именовал «дрючком с бантиком», в рукопашные же ходил с двумя трофейными самурайскими мечами, ими во время боя создавал воронку, попав в которую, противник непременно лишался жизни. Светловского боялись за безразличие к смерти чужой, но уважали за презрение к смерти собственной. Легенд вообще ходило об интересующем объекте немало, большинство из которых нашло отображение в донесениях и доносах. Личность неоднозначная, и как нельзя лучше подходящая на роль безумного убийцы, но всё же… Интуитивно Иван Фёдорович понимал, что дело не только, а точнее совсем не в жестокости отдельного человека. Всё гораздо сложнее. И не политическое это дело, никто из фигурантов к политике не имел ни малейшего касательства, это уж охранка проверила наперво. * * *
Чтобы привести в себя, Никиту окатили водой, и то, результат дало только второе ведро. Было видно как тяжело Пересмешнику далось возвращение в чувства. Лицо разбито, правый глаз заплыл совсем, губы – сардельками, мысли – обломками, тоска – одним словом. А самое неприятное, что был он теперь как куколка шелкопряда обмотан скотчем, а количество и крепость оного не давали ни единого шанса, что из этого кокона когда-нибудь вылупится прекрасная бабочка. Для пущей надёжности Никита был привязан к ножке массивного стола, который видимо был намертво приколочен к полу. То есть перспектив на приятное продолжение дня ну ни каких. И даже это не стало последним испытанием незыблемости веры в человечество. Первым, что увидел сквозь розовато-серый туман Никита, придя в сознание была сосредоточенная физиономия старика – хозяина дома. Тот сидел напротив на приземистом табурете, сложив руки на ручке массивной трости. Остальные, даже Казбек, подчёркнуто вежливо стояли вокруг Трофимыча. Люда присмирела, поэтому обрела относительную свободу, и находилась тут же, как и не желающий приходить в себя Сева. Все с нетерпением ожидали пробуждения Никиты, правда не все с радостными намерениями (таковых было подавляющее большинство). Заметив, что Светлов стал подавать признаки жизни, Трофимыч сменил позу ожидания, взбодрился. -А, Никитушка-сынок, проснулся видать. А то уж я беспокоится начал, как бы чего не вышло, - старик с мнимым беспокойством закачал головой. -Пусть об этом Ваш врач-диетолог беспокоится. Только ничего хорошего из Вас уже не выйдет, - слова из разбитого рта выползали с трудом и болью. -Не понял? – Трофимыч недоумевая приподнял правую бровь. -Ты в унитаз после себя когда-нибудь заглядывал? И много ты там хорошего видел? – Никита был всё-таки неисправим. -Ах ты сявка неразумная, на кого хвост подымаешь! Гляди, соколик, крылышки обломали, клювик свернули, так и башку открутить могут, - сделал вид Трофимыч, что рассердился, и тут же приняв его раздражение как сигнал к действию, один из абреков подскочил к Никите и саданул его носком ботинка в грудь, - Спокойно, Казбек, придержи своих орлов, нам с Никитой долгий разговор предстоит. Казбек недовольно поморщился, но перечить не осмелился, жестом показал остальным, чтоб не вмешивались. -Ну, спасибо, сначала предаём, потом оберегаем, как трогательно, - Светлов пытался усмехнуться расквашенными губами, однако изуродованное лицо не смогло передать всей богатой мимики сарказма. -Ты, Никита, птица высокого полёта, спору нет, - лицо Трофимыча стало серьёзным, - но слишком уж ты непредсказуемый, своевольный. Эти (мотнул головой в сторону Казбека) ногтя твоего не стоят (Казбек нахмурился, но промолчал), но с ними я работал и работать буду, потому что знаю, - обойдётся без сюрпризов, а с тобой только и ждёшь, чего нового выкинешь. С тобой каши не сваришь, а вот навар с тебя поиметь можно. -Вы что сговорились? Тебе Трофимыч, судя по всему, те копейки, что у меня есть, разве что на клизмы пригодятся, так что не стоит игра свеч, ни при каком раскладе. -Как сказать, как сказать, - дед-мафиози опять закачал головой, - Знаешь Никитушка, я ведь за тобой давно слежу, сложновато правда, ты ведь как угорь скользкий – шмыг, и в воду. Ты думаешь, я случайно тебе под машину упал? Как бы не так. Просто решил лично познакомиться, уж сильно твоя личность меня заинтересовала. Ты ведь, голубчик, только с одного пункта пропуска за последние три года около двух лимонов баксов лично снял, причём ни для кого не зарисовавшись, всё через подставных работал, которые потом очень таинственно и бесследно исчезали. И не только в этом направлении работал, так ведь? Ну, колись давай! – Дед резко, с угрозой подался вперёд. -Трофимыч, ты мне ещё как Остап Бендер, предложи пройти в закрома. Акстись, не для того я деньги зарабатывал, чтобы на них тебе памперсы в доме престарелых покупали. Кстати, а зачем тебе деньги, ты же старый и весьма скучный тип, тебе в крематорий ссобойку собирать, а не о земном думать, - Никиту развеселила попытка этого доморощенного Дона Карлеоне взять его на банальный испуг. -Ты за меня не переживай, сколько века отпущено, - весь мой, не нам его мерить, - при этом поднял глаза к потолку и картинно перекрестился, - А с тобой, я понимаю, мне разговаривать не о чем, не вежливый ты и глупый. Ты то сам ничего не боишься, молодец. А вот если я твоего дружка вот этими руками на ремни порежу, а с девкой твоей джигиты мои хором споют, то как? Никита искренне рассмеялся, - ну ты даёшь, фиговенький из тебя психолог. Если ты меня так хорошо изучил, то мог бы и заметить, что из всех живущих людей меня интересует только один – это я! Но, как ты правильно заметил, это МОЙ дружок и МОЯ девка, а МОЕГО лучше не трогать. Поэтому руки твои я из тебя выдерну вон, а джигитов натурально кастрирую. -Не в том ты положении, чтоб меня пугать, а твои привязанности мы сейчас проверим, да и ребята заскучали, – с этими словами Трофимыч повернулся к тому, что держал Люду и кивнул. Похотливо скалясь, дитя гор рванул с плеч Люды пиджак и блузку, обнажая крепкую девичью грудь… * * *
Сева, который к этому времени очнулся и, пришибленная всем происходящим, Люда в диалог до сих пор, что разумно, не вмешивались. Но, дело принимало неприятный для них оборот. Нельзя сказать, что они приняли на веру последние слова Светлова (разве что в глубине души), но понимая абсолютную беспомощность Никиты в настоящий момент, на спасение от его рук рассчитывать не приходилось. Хотя Людочке, когда с неё одежду срывали, в голову пришла одна довольно не плохая идея… * * *
Разве не умница Люда?! Может я и последний эгоист, но своим добрым именем дорожу. Раз уж кто под моей защитой, то может до конца на неё рассчитывать (ну, или почти до конца). А сейчас, запеленатый как мумия египетская, я мог только изрыгать беспонтовые угрозы и демонически хохотать. И при этом помнить, что полчаса назад мог вызывать смерчи и испепеляющий жар, выжимать из камня воду, а из воды кислород. Когда Люда прервала грозившее начаться изнасилование словами: «Не надо меня насиловать, пожалуйста, я вам помогу», я поначалу насторожился. Чем это интересно она могла им помочь? Но после того, как она рассказала, что является наикрутейшим гипнотизёром, а под её гипнозом я выложу всё, что интересует, я всё понял. Посопротивлявшись для вида, был вынужден подчиниться грубой силе. Тут кто-то опять включил песню Бутусова. «Чёрные птицы слетают с луны, чёрные птицы – кошмарны сны. Кружатся, кружатся всю ночь, ищут повсюду мою дочь…» И всё было как в прошлый раз, даже быстрее… * * *
Как только вместо серых глаз Никиты на Люду посмотрели галактические провалы зрачков Пересмешника, время прекратило свой ход. Вокруг них всё замерло в стоп-кадре: перекошенные рожи бандитов, капелька пота, сорвавшаяся с носа одного из них, муха, будто в янтаре, застывшая в тягучем воздухе. -Привет, соскучилась? – драконья морда ощерилась чисто драконьей улыбкой, – Как дела не спрашиваю, вижу, что не очень. -Пересмешник, милый, спаси нас! – Люда умоляюще потянулась к Пересмешнику, чуть было не дотронувшись до, разорвавшей скотч, серебряной чешуи. -Милый? Забавно! Приятно! Ну что, настало время игры. А мне, всему, делать здесь больше нечего, – морда поплыла, превращаясь обратно в Никитино лицо, страшные чёрные глаза закрылись, а когда открылись, они были уже зелено-серые. * * *
«…Чёрные птицы из детских глаз, выклюют чёрным клювом алмаз, алмаз унесут в чёрных когтях, оставив в глазах чёрный угольный страх…» Я всё помнил, всё! Я помнил чёрную пустоту космоса с беснующимися, пламенеющими шарами солнц. Я помнил себя средь танцующих звёзд, целующим плоть раскалённой кометы. Обжигающий холод и леденящее пламя. Но помнил и бездну боли, рвущуюся изнутри меня, боли и отчаянья, просящегося наружу. Я помнил. Кто я?! Никита Светлов? Пересмешник? Кого во мне больше? Светлого Пересмешника? Тёмного Светлова? Не важно! Я здесь и здесь те, кто пытался лишить меня свободы. Такое не прощается. Ничего не прощается! Никогда! Время отряхнуло оцепенение, постепенно возвращаясь в привычный ритм. «…Возьмите тогда глаза мои, чтоб они вас впредь не видали…» Шаг вперёд. И один из людей остаётся с кровавыми провалами глазниц, в которых побывали мои пальцы. Ещё шаг. Второму уже никогда не залить свою глотку, потому что она багряным ошмётком осталась у меня в руке. Время убыстрилась настолько, что остальные начинают понимать, что что-то происходит, что-то жуткое для них. Медленно подымается автомат, пытаясь прицелиться мне в грудь. Автомат летит в одну сторону, а его бывший владелец в другую, чтобы проломив стену, рухнуть в соседней комнате грудой исковерканной плоти. Шаг-кровь. Ещё шаг-смерть. Секунды вернулись в привычное русло. Последнего я убил уже в режиме реального времени, банально оторвав голову. Последнего, да не совсем. Оставались двое, кого я желал видеть мёртвыми слишком сильно, чтобы убить их первыми. Обернулся. Наткнулся на обезумевший от ужаса взгляд Казбека: «Привет, Казбек, говорят ты меня искал. Нашёл, ну что легче стало?» С этим просто. Через мгновенье в одной моей ладони лежала Казбеков «Люггер», а в другой трепыхалось его горячее сердце, а сам Казбек падал на пол с развороченной грудной клеткой. Поискал глазами Трофимыча, не нашёл. Не спрячешься, я тебя найду: «Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать. Не надейся, как найду, вмиг очутишься в аду». Из-за перевёрнутого во время Бредового побоища стола раздался сдавленный женский стон. Девушка здесь была только одна – Люда, значит она. Больше некому. Из-за столешницы показалась её голова, потом шея, а к ней сбоку, там где стучится жилка, была приставлена острейшая на вид заточка. «…Нам уже не нужны глаза твои, побывали уже в глазах твоих и всё, что нам нужно взяли» Люда уже полностью показалась. Её лёгкое тело на весу перед собой держал Трофимыч, укрываясь девчушкой как щитом. -Никита, может поговорим? Ты же умный человек, а может и не человек вовсе, но умный, так точно, – голос старикана дрожал, но рука с заточкой у Людиного горла не позволяла думать, что старик полностью растерялся, – Меня убивать не надо, я тебе пригожусь, вот посмотришь, нельзя меня убивать. Тут опять заиграла песня: «Чёрные птицы слетают с луны, чёрные птицы – кошмарные сны…» -С чего ты взял, что нужен мне, «золотая рыбка», у меня ни старухи, ни разбитого корыта нет, – разговаривать совсем не хотелось, волны, непонятной при моей нынешней силе, усталости накатывались щемящей сердце тоской. Казалось, всё не так как надо. А как надо? - Прощай, Трофимыч – я поднял пистолет и направил его в середину Людиной груди, за которой скрывалась голова МОЕГО врага. Я видел страх и непонимание в её глазах, она верила и не верила, что я смогу выстрелить. Конечно смогу! Заворожено смотрели фиолетовые глаза в тёмный туннель ствола. Человеческий взгляд смог бы проследить за движением пистолета, но не смог бы за полётом пули. Я мог. Я видел пулю в облачке раскалённых газов, видел, как вращаясь она набирала разбег, видел, как она вгрызается, прожигает маленькое отверстие в Людиной одежде. И я знал, что пуля в конце своего путешествия найдёт тело МОЕГО врага. «…нам не нужно твоё золото, заржавело твоё золото и повсюду на нём пятна…» * * *
Люда видела как дёрнулся затвор пистолета, вдруг поняла что её больше никто не удерживает. Чуть не упала, опёрлась о стол, услышала как позади неё с тоненьким повизгиванием грохнулся хозяин дома, казавшийся ей до сего дня милым чудаковатым стариком. Прислушалась к ощущениям своего тела, вроде цела, хотя уже распрощалась с жизнью, глядя на пистолет и читая в глазах Пересмешника готовность выстрелить, убить Трофимыча любой ценой. Обернулась, старик лежал, зажимая обеими руками причинное место, вокруг рук на тёмных брюках быстро набухало, расплывалось мокрое пятно, как будто бы дед обмочился от страха. Хотя, глядя, как тот сучит ногами, и жутковато, с придыханием визжит от боли, можно было бы предположить, что это кровь, а не моча. Неслышно подошёл Пересмешник, положил руку на плечо и, как показалось даже с заботой, спросил: «Как ты?». Люда молча пожала плечами, глянула вниз, увидела дырку от пули в подоле юбки на уровне середины бедра: «Вот, костюм совсем испортил» (как и не увидела, что Никита буквально несколько секунд назад совсем испортил с десяток человек). Никита окинул взглядом забрызганную кровью, заваленную телами, у большинства из которых отсутствовали значительные фрагменты, комнату: «Костюм жалко, он мне нравился». Люда ещё раз посмотрела на обожженное по краям отверстие: «Мне тоже нравилось, уже не починишь наверно». Пересмешник взял Люду за руку: «Пойдём отсюда», та кивнула в сторону скулящего Трофимыча: «А этот?». Никита мельком взглянул на елозившего во всё увеличивающейся луже крови мафиозника: «Сам умрёт, секунд через девяносто». «Я имела в виду, может помочь?», Пересмешник удивлённо посмотрел на девушку: «Зачем?», потом добавил: «Выключите наконец эту песню». Теперь Люда посмотрела на Никиту с удивлением, но промолчала, она то никакой песни не слышала. «Никита, Люда, развяжите меня, не оставляйте меня здесь, ради Бога!» - раздался голос Севы, про которого все дружно забыли. Бледный как полотно Сева до сих пор сидел примотанный к стулу и двоякое стремление боролось в нём: ему было страшно идти куда-то с человеком, который сделал всё ЭТО, но ещё страшнее было оставаться в доме, полном изуродованных трупов, стоя в крови, вдыхая её приторный запах. Нет, всё-таки лучше с давно знакомым Никитой. Через пару минут они все вместе выходили из дома. Никита правой рукой поддерживал ещё слабого Игорька, в левой держал пистолет. Сзади шла Люда. Трофимыч утих. * * *
У меня были странное ощущение лёгкости и завершённости. Из памяти как-то само собой вымывались воспоминания, сначала о бойне, которую я устроил, потом о тысячелетних скитаниях, а затем и о том, кто я. Кто я?! Что за дурацкие вопросы? Я – это я: Светлов Никита Геннадьевич, 1976 года рождения, русский (наверно), холост (не всегда), удачлив во всех отношениях (раз до сих пор жив с моим то образом жизни), правда последнюю неделю, со мной происходит много странного, а также стал я подвержен видениям, которые навещают меня всегда неожиданно, и также неожиданно прекращаются, давая ответы, но плодя ещё больше вопросов. И если бы не моё дурацкое приподнятое настроение, то наверняка заметил бы стрелка на секунду раньше, то есть успел бы выстрелить первым, а не одновременно с ним. И одновременно пули коснулись своих целей: моя, нарисовав аккуратную точку в середине смуглого высокого лба, и его, обжигая мою руку. Над ухом охнул Сева, опиравшийся на моё раненное плечо. Оглянувшись, я увидел как Сева привалившись к косяку медленно сползает по нему. Между пальцев руки, прижатой к груди, толчками выбивалась кровь. Пуля-дура, пройдя навылет моё плечо, попала Севе в грудь и наверняка пробила лёгкое. Игорь силился что-то сказать, смотрел на меня глазами обиженного ребёнка, заваливаясь на бок. Упав на колени, я подхватил его грузное тело. Плотно зажав пулевое отверстие ладонью (не впервые я сталкивался с подобным ранением), бормотал какую-то чушь, только чтобы отвлечь Севку, не дать ему уйти: «Стоять-бояться, солдат, куда пошёл – водка греется, девки стынут. В бой ходить – не простыни пачкать, домой вернёмся, боец, все бабы твои, только гандоны менять успевай, а сейчас такое дело – терпи». Я нёс ахинею, а сам в это время размышлял: «Бандитов в доме было восемь, с последним – девять, значит приехали минимум на двух машинах. Тот, который ранил меня и Севу, видимо остался присмотреть за транспортом, и услышав выстрелы, рванул к дому, узнать в чём дело. С момента первого выстрела прошло минут пять, значит машины недалеко, максимум за километр-полтора. На джипе с высокой посадкой возможно подъехать к дому Трофимыча (хотя дому теперь придётся сменить хозяина) так близко». Требовалось добраться до машины, а там уж до ближайшей больницы, которая находилась в райцентре, в двадцати пяти километрах. Люда поддерживала голову Севы, гладила его по голове, тоже приговаривала: «Игорь, милый, держись, сейчас мы тебя в больницу отвезём», как будто читая мои мысли, потом наклонилась к моему уху и спросила: «Он выживет?», я кивнул в ответ. Туго перевязал рану своей же разорванной рубашкой, сказал Люде, чтобы забрала мой «тревожный чемодан». Поднатужившись, взвалил на плечи центнер живого (надеюсь, он таким и останется) Севиного веса и мелкой трусцой припустил к выходу из леса. * * *
Никита бежал впереди Люды, придерживая на плечах Игоря обеими руками, то есть и раненной тоже, кровь из его раны, текла на Севу, там мешалась с его, и уже не было понятно, где была чья кровь… Машины они увидели через полтора километра, которые одолели за минут двадцать. Люда едва поспевала за Пересмешником, но у неё даже не было сил удивиться выносливости Никиты. Когда добежали до машин и Никита привалил потерявшего сознание Севу к «БМВ Х5», а сам обернулся к Люде, та увидела посеревшее от предельного перенапряжения лицо Пересмешника, поняла, что заёмные нечеловеческие силы давно закончились, и Севу он нёс на пределе уже своих человеческих сил. «Сейчас, Люда, поедем лечиться» - всё, что он успел сказать перед тем, как выключился… Хотя уже минуту спустя Люде удалось привести Никиту в чувства, ей предал сил страх остаться неизвестно где, с двумя бесчувственными мужиками на руках, а без Никиты она себя ощутила такой беспомощной и растерянной. Никита пришёл в себя как-то резко, был на удивление спокоен и собран и, вызвав ощущение дежа вю, спросил: «Долго я так?», Люда ответила: «Минуту, может чуть больше» (опять дежа вю). -Поехали, - Никита легко, как будто и не было усталости и не кровоточила, так и не перевязанная, рана, перетащил Севу на заднее сидение джипа, поправил ему повязку, сам сел за руль, справа села Люда. Люда уже догадалась, что во время отключек с Никитой что-то происходит (как не догадаться после бесед с мистером Пересмешником), по этому спросила – Никита, что с тобой сейчас произошло? Что ты видел? Никита, не отрывая глаз от ухабистой лесной дороги, сказал – Потом как-нибудь, не сейчас, а пока наложи мне жгут на руку. Знаешь как это делать? Люда знала и больше Никиту вопросами не донимала. Из-за нервного переутомления и нетерпения Люде казалось, что время тянется безобразно медленно, что они вообще сбились с дороги и так далее. Никита же, как только выехала на асфальт, выжимал под сто пятьдесят, что было опасно на узкой, изобилующей неожиданными поворотами, дороге. Люда находилась в странном забытьи-полусне, чёрно-белой картине сумасшедшего режиссёра, а она актриса в этом фильме, и теперь смотрит то, что ещё не побывала в монтажной. Всё происходило какими-то рывками, отрывками… * * *
Я уже достаточно далеко отъехал от Минска, можно и нужно было разворачиваться и менять машину, но как-то не хотелось покидать уютный надёжный джип. Пускай он засветился, пускай он слишком приметный и наверняка объявлен в розыск. Я устал. Я очень устал, рана почти не болела и кровотечение прекратилось. Сева остался в больнице, Люда на Минской кольцевой, сам я ехал в неизвестность. Всё кончилось. Всё только начиналось… Моё последнее видение слишком много мне рассказало, чтобы я остался прежний. * * *
Дверь в купе приоткрылась. Сначала в щель заглянуло лицо, а потом втиснулся и сам обладатель лица. Иван Фёдорович автоматически отметил явно семитскую чернявость и носастость вошедшего, а также полное отсутствие багажа. Попутчик сел напротив. -Здесь явно какая-то ошибка, - Крюков закрыл свою знаменитую тетрадь, - купе полностью зарезервировано. -0 нет, что Вы, что Вы, я прекрасно понимаю, что такой важный господин как милостивый государь не могут ездить как куда-нибудь, а непременно в отдельном. Ошибки нет, мне нужны Вы, а я полагаю, очень нужен Вашему сиятельству (Крюков скорчился в ответ на грубо льстивое княжеское обращение). Я Вас сильно не задержу, если Вы конечно сами меня не попросите задержаться. Выслушав диковатый монолог, Крюков спросил, – Вы знаете кто я? И по какому Вы делу ко мне? -Ну что Вы сразу о делах, мало их Вам в Петербурге было? В Архангельск поехали то никак отдохнуть, а я тут… и сразу о делах.. не удобно то как.. -Ну хватит, говорите зачем пожаловали или убирайтесь вон! – Иван Фёдорович начал терять терпение, что за напасть. -Вот только не надо нервничать, врачи знаете ли не рекомендуют и всякое там… А таки Вам скажу зачем я с Вами здесь на поезде. Вы, говорят, Светловского ищите, фрачную пару прикупили, «Христофор» посетить намерены, – при этом незнакомец сменил хитровато растерянное выражение лица и уже не казался комическим персонажем, а внутренне преобразившись, стал походить на какого-нибудь древнего могучего мага, Черномора или ещё кого, – Так вот не стоит Вам его искать, а не то… -С чего бы это? – Иван Фёдорович внутренне собрался как почуявшая дичь борзая, понимая, что он на верном пути, раз ему уже угрожают. Расстраивало одно, за ним следили, и значит кто-то в курсе действий, которые он предпринимает и даже собирается предпринять. -Давайте сразу о главном. Светловский ни в каких убийствах не виновен, а виновных Вам найти не удастся, как не старайтесь, а даже если и найдёте, то привлечь ну никак не сможете. Столкнулись Вы, уважаемый Иван Фёдорович, с силами, которые выше человеческого понимания, и уж тем более сферы интересов полицейского департамента. -В сфере интересов департамента всё и вся, что на земле, под ней и на небесах также. -Вы аллегориями кидаетесь, а я буквально. Светловский не человек боле и вокруг него нешуточные страсти разгораются, а силы, в нём заинтересованные, точнее в смерти его, столь могущественны, что пережуют Вас и выплюнут, не заметив. -Вот что, любезный, хватит морочить мне голову. Вам меня не запугать и не запутать. Вы ведь не просто так пришли, по этому выкладывайте начистоту: как и почему была убита Тышлевская; каким образом здесь замешан Светловский и почему кому-то так необходимо его убить; и, наконец, кто Вы такой. -Кто такая Тышлевская? А, эта женщина… - попутчик небрежно взмахнул рукой, – Жертва, необходимая для совершения обряда. Она подходила по всем параметрам, так что… А что касается Светловского, Вы всё равно не поверите. Будем считать, что группа людей, почитает его за древнее и могущественное божество, в давние времена принявшее обличье человека и забывшего о своей истинной сути. Так вот с помощью обрядов жертвоприношения ему пытаются вернуть первозданную силу. -И как, получается? – насмешливо перебил Крюков. -Получается, но не всё, - очень серьёзно ответил незнакомец – они опоздали, нужно ждать следующего перерождения. Крюков прикусил язык, вспомнив каким образом ему пришло известие о нахождении Светловского в Архангельске, по этому умерил свой скепсис до минимума – Я не понимаю, Вы же говорили, что его хотят убить, теперь говорите, что ему пытаются вернуть силу, не понимаю. -Для того, чтобы обряд завершился, Светловский должен умереть, только при определённых обстоятельствах и до истечения определённого времени. Они этого не знают, а я знаю и поэтому должен помешать довести этот замысел до конца. -Так Вы заодно с убившими Тышлевскую? -Был, уважаемый Иван Фёдорович, был заодно. Теперь я в конфронтации с ними. Потому и Вам помогаю. Кстати, это всё, что я могу ответить на последний вопрос. И вообще, мне пора – смуглокожий встал и решительно направился к дверям. Крюков даже не предпринял попытки задержать его, почему-то зная, что сделать это невозможно. И тот, уже выходя, обернулся и добавил – Что хотите делайте, но Вы не должны допустить гибели Светловского при таких обстоятельствах, какие будут планировать ОНИ. -Да кто они? И как мне не допустить? -ИХ Вы сразу узнаете. Делайте всё, что угодно, хоть сами его убейте, но только Светловский должен умереть не так, как хотят одержимые. Ни в коем случае! -Одержимые? Кто это? -Всё, прощайте…а впрочем, - незнакомец резко остановился и повернулся к полицейскому. - У меня была надежда уговорить Вас свернуть со своего пути, но эта надежда умерла, родив другую. Если я не смог предостеречь, то тогда мне придётся тебя вооружить знанием. Слушай. С чего там у вас начиналось? Тело нашли утром… * * *
Люда находилась в странном забытьи-полусне, чёрно-белой картине сумасшедшего режиссёра, и она актриса в этом фильме, и теперь смотрит то, что ещё не побывала в монтажной. Всё происходило какими-то рывками, отрывками… Вот они подъезжают по разбитой изъёзженной дороге к больнице на окраине города… Никита тащит Севу, что-то кричит, бегут люди с носилками… Никита говорит с ней… Никита говорит с милиционерами, показывает им удостоверение… Никита опять говорит с ней, поворачивает лицом к машине, подталкивает её в спину… Они сидят в машине, куда-то едут. Едут? А как же Сева, что с ним? Почему они без него?! -Никита, куда мы едем? -Ты домой, я по делам. -По каким делам? -Странно, мне показалось, что ты должна догадаться. -О чём догадаться?! Почему ты говоришь загадками, сейчас, в такой важный момент. В жизни все моменты важные. Я должен узнать кто я и важнее этого нет. А на данный момент я знаю только две вещи: я – не человек, и второе, ты знаешь кто я. Если ты не говоришь, значит это важно для тебя и меня. Я мог бы упросить тебя или выбить знание пытками, но ты можешь соврать, ошибиться, не всё рассказать. Я не имею права полагаться на такой слабый источник информации о себе, как кто-то другой. Люда досадуя, откинулась на сидение. Какое-то время ехали молча. Девушка первая не вынесла тягостного молчания – А что с Севой, он жив? -Жив, потерял много крови, но жить будет, поверь, я разбираюсь в таких вещах. В больнице я врачами, вызванным ментам, показал комитетское удостоверение, а так как оно с фамилией реального сотрудника, там не скоро разберутся что к чему. -Что с Игорем будет дальше? -Не знаю. Сначала выяснят личность, потом установят связь с происшествиями в городе и на хуторе, соответственно выйдут на меня. Сева расскажет про меня всё, что знает, но это будет уже не важно, так как я буду уже за пределами страны и вообще это буду не я. -Как ты можешь так спокойно говорить? Хотя я чуть не забыла, что ты не… -Что ж продолжай. Я не человек, а кто я? -Я обещала не говорить. -Кому это ты обещала, интересно? -Тебе. Люда заплакала, Пересмешник как-то неловко, но очень нежно погладил её по волосам, – Я понял. -Ты всегда оставляешь тех, кто в тебе нуждается, а как же я? А Сева? -Всё будет хорошо, и без меня у вас на это гораздо больше шансов. -Куда ты теперь? – Люда обречённо поникла, понимая, что изменить уже ничего не удастся. -Искать своё имя. -А мне ничего на прощание сказать не хочешь? -Почему же… Тебе холодно? Возьми мой плащ, как - никак Октябрь на дворе. Осень. Не страшно, что на улице становится холоднее, просто надо стать немного теплее внутри, и тогда всё нипочём. Посмотри на вон то дерево. Я знаю про него одну историю. Точнее не про него, а про листья этого дерева. Слушай. На одном дереве, на вполне конкретной ветке обитали листья. Шелестели себе, трепыхались, бед не знали. Но природа имеет свои законы, и им противиться никто не в силах. Наступила осень. Листья мёрзли, желтели и в один прекрасной день они почувствовали, как отрываются от своей, такой привычной ветки, и неодолимая сила тянет их вниз. Страшно стало листьям. Они гладкие, чистые должны будут упасть на эту противную грязную землю, где их обязательно затопчут, сомнут, разотрут в прах. И листья, отчаявшись, взмолили как раз, пролетавший мимо ветер: «Добрый, сильный ветер, возьми нас с собой, вверх, подальше от этой земли». Добродушный ветер рассмеялся, подхватил листья себе на плечи и понёсся вверх, в небо. В небе ветер пел про радость полёта, рассказывал о чудесах поднебесья, а глупые листья восхищённо и испуганно охали и старались покрепче держаться. Так продолжалось бы долго, но ты ведь знаешь, какой ветер бывает переменчивый, можно даже сказать ветреный. И вот он, забыв о своих пассажирах, сделал крутой вираж и полетел куда глаза глядят, к новым дням и чувствам. Может быть даже к тебе. А листья? А что листья? Какая уже разница, хотя могу и рассказать. Свалившись, они опять полетели вниз, к истоптанной тысячью следами земле. С ужасом понимая, что теперь падать будет ещё больнее. -Отсюда доберёшься до дома? -Да, здесь недалеко, поймаю машину. -Держи. -Что здесь? -Потом посмотришь. Пока.
* * * Сева остался в больнице, Люда на Минской кольцевой, сам я ехал в неизвестность. Всё кончилось. Всё только начиналось… * * *
«Христофор» оказался небольшим ресторанчиком, буквально на шесть столов. В столь ранний час, в который Крюков выбрал для посещения места, в которое так настойчиво зазывали гости его недавнего странного сна, и против посещения которого так настаивал не менее странный попутчик, он был заполнен ровно на одну шестую часть. То есть занят был лишь один столик. Но зато компания, которая расположилась за ним, свою малочисленность полностью компенсировала необычным антуражем и поведением. Слева, под пальмой сидел субъект, который выделялся бы в любой толпе. Мало того, что он бы необычайно высок и неимоверно худ, этот тип напялил на голову высоченный цилиндр, который казалось, встань он, пробьет потолок. Правее Большой Шляпы находился взлохмаченный и нелепый тип, с жестами и мимикой безумца. А усы, торчащие в стороны кисточками для бритья, делали его физиономию похожей то ли на заячью, то ли на кошачью морду, про себя Крюков его так и прозвал – Кошачья Морда. А посреди этих чудаков, уронив голову на сложенные руки мирно посапывала толстенькая дамочка, лица которой разглядеть было нельзя. Стол был заставлен чайными кружками, среди которых нелепо возвышался примус. Завидев вошедшего Крюкова, они закричали: -Занято! Занято! Мест нет! -Место сколько угодно, – возмущенно подумал Иван Фёдорович, но ничего не ответил и сел за свободный столик. -Выпей с нами лафиту, - бодро предложил Кошачья Морда. Крюков посмотрел на их стол, и не увидел там не графина, ни рюмок. -Я что-то его не вижу, - сказал он. -Ещё бы! Его здесь и нет! – отвечал Кошачья Морда. -Зачем же вы мне его предлагаете? – рассерженно буркнул, начинавший закипать, полицейский. – Это не очень то вежливо. Всё происходившее навевало какие то смутные воспоминания, и даже каким то образом приятные, тянущиеся из детства. Вдруг задекламировал Шляпа: Раз, два, четыре, пять, Водка кончилась опять. Только нам – исчадьям ада Её вовсе и не надо. Тут толстушка встрепенулась и запела во сне: «и не надо, не надо, не надо…» Она никак не могла остановиться. Пришлось Шляпе и Кошачьей Морде ущипнуть её с двух сторон, чтобы она замолчала. И при этом Кошачья морда добавил, обращаясь к Ивану Фёдоровичу: «А тебе ищейка не советую вмешиваться, а то Ольга Константиновна расстроиться, тогда мне придётся её пощекотать, чтоб рассмешить». Крюков, впадая в ужас, понял, что это именно ТЕ, о встрече с которыми, предупреждал незнакомый попутчик. И происходило всё именно так, как описал он. Значит и в дальнейшем будет происходить по его рассказу. И точно, как по писанному, в зал в этот момент вошёл Светловский, одетый точно так же как в давешнем сне, приведшем Крюкова сюда. Небритый, с красными глазами и дрожащими руками, блуждающим взором поручик обвёл зал. Поручик оказался к Ивану Фёдоровичу правым боком. Было видно, что Светловский недужен, как физически, так и душевно. Шляпа посмотрел на вошедшего и вдруг гнусаво сказал: «Что-то ты слишком оброс, не мешало бы постричься. И почему же до сих пор не застрелился? Нехорошо получается». И Крюков понял, что сейчас должно будет произойти то, чему он должен был, во что бы то ни стало, помешать. Светловский вытащил из-за пояса кальсон револьвер, стал подносить его к лицу. Крюков вырвал свой из внутреннего кармана, понимая, что опаздывает. Два выстрела прозвучали почти одновременно… |
проголосовавшие
комментарии к тексту:
