Литература

Когда я закрываю глаза, то вижу поющие лица, разных мужчин и женщин – они нарисованы тонкими черными линиями на белой безграничной бумаге. Лица четко отделены одно от другого. Каждый поет своим голосом, в своем диапазоне, последовательно – то замолкая, то снова вступая в общий хор. Иногда я лежу так часами на постели.

Открывая глаза, я вижу потолок. На него падает свет нескольких тусклых ламп. Потолок одинок, и я тоже – в этом наше утешение. Комната не представляет собой ничего интересного, и, если бы не потолок, я не смог бы в ней находится.

Мой отец умер два года назад. Он выпал из окна. Было ли это самоубийством, как заключила комиссия, или нет – я уже не гадаю, смирился. Помню лишь его воспаленные красные глаза, суетливость. Он что-то пытался сделать, собирал деньги. Занял кредитов. Ему все что-то не хватало для эфемерного счастья, от которого он лишь отдалялся, сам не замечая того. Нам пришлось выехать из квартиры, которую отец заложил.

От всех кредитов у него остались деньги, которые мы истратили на возвращение долгов нашим родным. Они не просили, но давали понять, что деньги надо бы вернуть. Не смотря на трагедию. Мы возвращали. Среди купюр я нашел тогда странную записку, которую отец сделал карандашом на красной сотне: «Смерти нет». «А таким дуракам, как ты – несть числа», подумал я тогда и вложил купюру обратно.

Нас осталось четверо – я, моя мать и два брата. Мне было двадцать лет, я уже работал. Братья учились в школе. Сейчас мы все втроем работаем, потому что получать образование сегодня могут лишь богатые. Богатый имеет деньги, чтобы заплатить за обучение, или позволяет своему чаду подготовиться, взвалив на свои плечи заботу о пропитании и беспечной молодости ребенка. У нас не было ни того, ни другого.

Я постепенно свыкся с мыслью, что мне в жизни ничего не светит. Стал искать утешения в том, что под рукой – пиво, друзья, работа, мастурбация. Сейчас у меня уже водятся некоторые деньги, я сменил работу, пошел кладовщиком в строительный магазин. Платят больше, у меня есть даже два подчиненных – правда неформально, но они меня слушаются. И то хорошо. Часть жажды власти я уже реализовал.

К сожалению, моих школьных навыков оказалось недостаточно, чтобы получить какую-то более престижную работу: я хорошо знал школьный курс истории, любил математику, иностранный язык. Вообще, я был достаточно смышленым, классная часто говорила, что я далеко пойду. А одноклассника Вову ругала – троечник.

Вова работает сейчас заместителем директора. Директор – его отец. Небольшая фирма, но Вова ни в чем себе не отказывает. Мы не виделись уже четыре года. Это все по слухам, общие друзья, так сказать. Я знаю несколько семей, где нет отца – кто-то ушел, кто-то спился, кого-то жена сама выгнала. Ребята в разных положениях, но завидовать там нечему.

К сожалению, людей связывают иллюзии. Общие увлечения, игры – это те иллюзии, которые способны создать самые прочные связи. Чем меньше у человека иллюзий и игры, тем он более одинок. Мои друзья пьют, чтобы создать иллюзию. В трезвом состоянии они слишком пессимистичны, каждый сам по себе. Со своими проблемами и заготовленной туфлей Хрущева за пазухой. Когда падает очередной самолет, они радуются – у них нет денег летать самолетами. В их представлении, на самолетах летают только богатые. У которых есть отцы.

Многие из моих сослуживцев уже женились. Кто-то удачно, кто-то как все. Женатые сами по себе, как и трезвые. Женатый человек еще более трезвый, чем холостой. Женатый мужчина согласился перед алтарем или в ЗАГСе, где уж он там соглашался, расстаться с собой. Те, кто этого не понимал – развелись.

Жениться для мужчины – это значит отдать свою жизнь за детей. Дело в том, что любая женщина, какая бы она экзальтированная не была особа, понимает нутром, что ее миссия – это родить. Наигравшись, она выходит замуж за одного из множества плавающих рядом кавалеров. Мужчина и сам не замечает, как оказывается связан. Сегодня один, завтра один, а послезавтра уже и совсем пропал.

Я лежу и думаю, как я буду растить детей. Я холост, и у меня нет постоянной подруги – но я думаю о таких вещах. И чем больше я взрослею, чем (и уже не удивляюсь) меньше считаю жизнь хорошей штукой – с каждым днем все меньше чувствую в себе необходимость продолжать род.

.

Мои размышления были прерваны братом, он попросил говорить, что его нет дома, если будут звонить. Не важно кто….

.

…И тут я проснулся.

.

Вокруг шум, я сижу в кафе, рядом смутно знакомые лица. А проснулся оттого, что чья-то нога задела мои яйца. Я изумленно поднял взор и встретился взглядом с яркими смеющимися глазами молодого чернявого паренька. Мы были незнакомы, но он гладил меня ступней под столом. Впрочем, кругом была пьянка, и мало кто замечал это.

Я совершенно не соображал, где нахожусь и кто все эти люди, хотя лица были знакомы.

.

- Вовка, нахуй, ты че – быдло, шоле? Че ты в фрикадельках валяешси, бля? – какой-то пьяный хач потрепал меня по плечу.

- Бля! – ответил я, не совсем понимая, к чему он. Затем ощупал лицо – и правда, мокрое. Взглянул – я только поднял свою морду с тарелки, которую услужливо унесли от меня официанты.

- Вот те и бля, гыгыгыгы! – засмеялся хач и отвернулся к другим.

.

Паренек снова принялся за свое. Надо сказать, что по какой-то причине меня не удивляло его поведение. Я встал из-за стола, отерся салфеткой и принялся пробираться сквозь ряды друзей в направлении сортира. Где это было, я смутно представлял. Выбравшись, я буркнул, ни к кому особо не обращаясь: «Эй, где тут сортир?!». Пара лап махнула куда-то в сторону от стола, а чернявенький вызвался проводить. Он поднялся, обнял меня за талию, так, чтобы со стороны это выглядело как дружеская поддержка не в меру набравшегося товарища, и поволок через кафе. Оглянувшись по сторонам, и заметив, что, кроме бармена, занятого приготовлением какого-то коктейля, никто их видеть не может, он затолкнул меня в сортир и вошел сам, запер дверь. Я не без удовольствия отметил про себя, что у меня уже прочно и хорошо встал.

Он, ни слова не говоря, спустил с себя штаны, встал над унитазом, держась за бачок, и повернул ко мне голову: «Давай!». Я как по команде развязал ремень и вынул свой член. Он казался мне совершенно незнакомым, каким-то маленьким, но для дела был вполне пригоден, потому я привычным (и когда только научился) движением поплевал в очко чернявому и засунул туда член.

Все было очень быстро жестко, и почти не доставило мне удовольствия, если не считать обычную эйфорию от оргазма. Чернявый, было, полез целоваться, но я оттолкнул его и вышел.

Я не совсем понимал, что я сейчас сделал и зачем, но почему-то был совершенно спокоен и уверен в себе. Вместо того чтобы вернуться к друзьям, я вышел на улицу и закурил. «Странно», - мелькнула мысль, - «Я ж не курю».

Чернявый сидел уже за своим местом и болтал с соседом, когда я вернулся. Он неодобрительно зыркнул в мою сторону, но все же улыбнулся и попытался завязать разговор и со мной. Я буркнул что-то недружелюбное, и мальчик потерял ко мне интерес.

Через пол часа я снова набрался и как-то незаметно для себя нырнул в туман забвения…

.

…Горшок разбился о мою ногу – плутовка кошка спрыгнула со стола. Ее хвост мелькнул в проеме двери – миг – исчез. Облака безнадежно уплывали за крыши этих серых многоэтажек. К другим серым многоэтажкам. И так до бесконечности. Как в том мультфильме моей молодости – «…обернешься, сделав круг…». Ха-ха, они улетают, чтобы вернуться к моему дому с другой стороны. Глупые бараны. Облака-барашки. А вырастаешь, они превращаются в облака-бараны. Ха.

Видимо, я клюю носом, не выспался. Как обычно. Как всегда. Как уже черт сколько знает лет.

Видите ли, я ненавижу свою жену, своих детей, свою квартиру, свою работу, свои облака, небо, многоэтажку, этот город и страну, человечество, себя, свое детство, стоп! Вот детство я люблю. Детство мое было прекрасно. И даже юность, хотя, наверное, лишь потому, что я уже забыл все плохое от юных лет. Осталось лишь общее впечатление энергии и праздника. Как мы устраивали пикники, орали под гитару Володьку Высоцкого – мы называли все его Володька, хотя он был мужчиной старше нас. Высоцкий был героем. Настоящий мужчина.

Сигарета потухла, пришлось достать зажигалку, кремень совсем стерся. Сколько ни щелкал, зажечь не получалось. Через минуту стараний, встряхивания во время выбивания искры, ругани и чертыханий, сигарета снова задымилась. Я так устал.

Сигареты я тоже ненавижу. Пытался бросить курить в молодости, когда еще видел смысл во всей этой кутерьме, которую называют жизнью. Помню, даже два года не курил. Черт, мне всего сорок четыре, а я уже живу воспоминаниями, как свой отец.

Немного о родителях – они еще живы, и это весьма прискорбно. Потому что в довесок ко всему дерьму, мне предстоит еще пережить их смерть. Не смотря ни на что, я их люблю. Хотя и боюсь, боюсь, что кто-то из них умрет на моих глазах. Впрочем, я знаю что делать, я уже хоронил тещу и соседа тещи. У меня даже не осталось сил их всех ненавидеть. Я просто живу, смотрю и жду.

Я пытаюсь отвлечься от мыслей о деньгах, но бесполезно – они лезут в мою голову снова и снова, как ленточки у гимнасток. Этак и так извернется, а в голову пролезет, собака. Я должен всем кругом, и у меня нет денег, чтобы вернуть эти долги. И я даже не купил то, ради чего брал. Я так хотел дачу, хотел выходить из своего дома, идти в лес, затем куда-нить к берегу реки, ставить спиннинг, садиться на землю рядом и ждать. Просто смотреть на воду, на ее ровный плеск, я так люблю спокойствие, вода и рыба и дача, плеск воды, тишина, я так люблю это все, но вот нет дачи, и нет спиннинга, и нет рыбы, и нет спокойствия, я должен деньги, я должен, я столько раз брал у них, я же хороший кредитор, зачем они просили заложить квартиру, жена еще не знает, зачем я взял эти деньги, но ведь у меня нет смысла жить дальше, я не могу без этого, затем я взял деньги, зачем.

Я еще взял у свояка. Он дал. Как всегда – успешный молодой человек. Спортивный, любит родителей, любит жену, любит даже моих детей. Весь правильный.

.

Отец долго стоял с потухшей сигаретой, и со стороны могло показаться, что он просто наблюдает облака, которые и правда были похожи на шерсть. Он так стоял и смотрел, а мысли бурлили, наслаиваясь одна на другую, плыли.

Однажды ночью ему приснился странный сон – он был как бы в теле своего старого отца. У него неясно все болело, но почему-то больше всего беспокоило то, что он никак не мог вспомнить, уже сходил он в туалет или нет. Такой странный сон. Когда он проснулся, то записал на первой попавшейся банкноте банальность: «Смерти нет».

Отец бросил вниз сигарету. Она летела не быстро. Он смотрел на нее. Смотрел. Насколько безмятежна была природа, легкий ветерок в листве, твердая зеленая же ограда из чугуна вокруг, асфальтированные пустые дорожки, школа, беговая дорожка, тропинки, окна противоположного дома, сетка для волейбола, деревянная песочница, деревья, маленькие и большие, крыши утопающих в дикой листве деревянных дачных домов рядом с многоэтажками. Так все было спокойно. Отец отошел от окна и открыл в комнату – из квартиры пахнуло жаром и гнетущим молчанием. Тогда он запретил себе думать, развернулся и перемахнул одним прыжком через балкон. Дико утробно заорал, быстро долетел до земли и разбился.

.

Я открыл глаза. Всегда просыпаюсь, когда падаю во сне. Видимо, диалоги с потолком уморили меня совсем. Я смутно помнил сон, что был каким-то человеком, который прыгнул из окна. Наверное, размышления об отце навеяли.

На кухне пахло свежей гречневой кашей и вареной курицей. «Я только вчера купила, ешь – всё свежее», и она улыбнулась своими печальными стареющими глазами. Я положил в тарелку и принялся пережевывать без масла.

.

- Мама, слушай, а тебе не кажется иногда, что мы все – это один человек?

- Нет, мой дорогой, ешь лучше, - она подошла ко мне и дернулась, было, потрепать меня по голове, но остановилась, т.к. я давно уже вырос из этого возраста. Матери одинаковы – они стареют, но их дети всегда остаются для них детьми.

- Мне просто кажется, что я – это ты, мои братья, друзья, даже незнакомые, все они – это я один. Что людей нет. Есть только я.

- Извини, у меня болит голова после работы, - дежурная фраза, когда я начинал подобные разговоры.

.

Я доел и помыл тарелку. Неужели смерти и, правда, нет? Почему-то, такая мысль внушала мне лишь ужас. Слишком безысходное положение, если смерти нет. Я бросил взгляд на балкон, с которого упал отец – из коридора он был отлично виден. Все как обычно – двери, стекло, макушки деревьев, окна. Окна противоположного дома. И облака, облака – бегут прочь. «Чтобы вернуться и взглянуть на нас с другой стороны», - усмехнулся я.

.

На следующее утро Вову лихорадило. Ему всю ночь снилось, будто у него депрессия, он лежит на кровати, а над ним разверзается потолок, а еще он – Вова - прыгает из окна, превращаясь в лепешку. Чернявый мальчик, которого звали Вадим, ухаживал за Вовой и приносил ему чай. Отец выписал сыну внеочередной отпуск, который он весь посвятил выздоровлению и любви. Жили на съемной квартире – Вова сразу же согласился платить за ее аренду.

Скоро Вова платил и по другим счетам Вадима. В принципе, оба были довольны, хотя как сложится их дальнейшая судьба, мне совершенно не известно – время покажет.