Если смотреть по официальным документам, скорее всего это был «Звенигородский дом для престарелых и инвалидов…» - возможно имени кого-то там важного. Впрочем, однажды на ближайшем перекрестке торжественно вывесили указатель «Дом пристарелых» - и местные долго ходили, гогоча и тыкая пальцами в очевидную ошибку. Указатель сняли. Но была ошибка, которую так и не исправили – в доме престарелых практически не осталось стариков. Лежали несколько гниющих обрубков, ходивших под себя, они прятали под матрасами печенье, и как правило не осознавали, где находятся. Виной всему, конечно, были квартиры – терпеливо рассчитанные подросшими детьми и внуками на квадратные метры. Были злые, но с ясным рассудком, обвинявшие правительство Громова президента время года олигархов – больше винить было некого, у них не рождались дети. Те старики отдавали квартиры сами, в обмен на медицинский уход и кормежку. Много пили – днем в магазине старик суетливо пододвигал мелочь продавщице. Водка никогда не называлась прямо. На нее кивали. «Мне той самой, дешевенькой» - потемневшая рука царапала монетки, раскатившиеся по скользкому прилавку. «Та самая». «Прозрачная». «Как обычно». Водку не называли – как когда-то на войне остерегались называть смерть. Впрочем, возможно, это была лишь советская деликатность, усвоенная долгими нудными очередями и веселыми выстрелами в затылок. И те, и другие умирали быстро. Оставались собственно инвалиды – язык не поворачивался называть их неполноценными: крепкие угрюмые мужики со стойким запахом спиртного, сосредоточенно двигали колеса каталок, курили и в насмешку тушили папиросы в ладонь. Многие были семейными – выбирали себе подруг оттуда же, и изломанные девки беременели, но слишком искорежена была утроба – и дети выживали не всегда. Местные признавали право инвалидов на некоторые места – заброшенный пионерлагерь (там они мерзли каждую зиму, если не могли спьяну доковылять до Дома), остановку перед магазином, часть пустых гаражей поодаль. Там говорили громко, пересыпая речь матом – но особым шиком считалось обходиться без него. Некоторые вбивались в память надолго: безрукий человек с нерусской кровью, заходил в автобус самостоятельно, чудом сохраняя равновесие. Скорее всего он отчасти был корейцем – во всяком случае, таким мог бы стать Цой, выживи он в аварии – суженные глаза и выступающая челюсть. Его жена была круглолицей и ненормальной, но это не бросалось в глаза. Пожилой художник передвигался по городу на инвалидном кресле, руки водили по картону быстро и умело, и людей он рисовал схоже – особенно девочек. Портреты он щедро раздаривал и приглашал малолеток заходить и навещать его – но обычно те не шли – да и рисунки потом валялись глубоко среди тетрадок, в нижних ящиках стола. Был еще слепой – среди детей ходили слухи, что он сам себя сделал таким. Млели от ужаса, представляя как втыкаются стекла в глазные яблоки, вплескивая дурную влагу. Говорили, что он попал сюда из тюрьмы. Пивший глухо и рьяно как прочие, как-то он стоял на четвереньках – асфальт обжигал ладони – возил руками и, запрокинув голову, ревел: «Бляди! Пидорасы!» - малышня шарахалась в сторону,хохотала – «Пидорасы! Ебать вас в рот, кругом пидорасы!» - не унимался он. Примерно через месяц после этого слепой уже не появлялся – никто из детей не знал, где он, и не задумывался об этом – начиналась учебная четверть. Аня знала, куда деваются все они – помнила, как на Пасху, возвращаясь с дедушкиной могилы, где оставили темное яичко, родители завели разговор о «ничейных» захоронениях в конце поля. Отец объяснил маме, что туда попадали неопознанные трупы, - Аня держалась рядом, разговор заманивал жутью – может быть, и самоубийц раньше только здесь позволяли, - продолжал он. - А престареловских? – хмуро поинтересовалась мать. Отец пожал плечами, потом согласился, что, скорее всего, так и есть. Аня оборачивалась, пытаясь разглядеть пустые холмики без надгробий и пластмассовых цветов, не увидела ничего. Родители говорили о другом, про ненужные могилы было интересней. Она вздохнула – наверное, слепой тоже бьл там, среди неопознанных, а значит, неузнанных – на дороге металась сухая песочная пыль. На самом деле, и разговора того не хотелось – вытянулась, похудела, из плюшевого щенка оборотилась в течную суку. Вслед свистели: «Эй, какая идет!» Шла, опустив голову, по школьной привычке быть некрасивой – не верила. Но вечером, задыхаясь, пила водку. Мутно глядела на покачивающееся небо. «А вокруг благодать – ни черта не видать…» - улыбалась пьяно. Цой прощал все. Чуть позже приходил СашБаш – и тут уж не было пощады – луна плыла в черном масле, и вместе с ней, захлебываясь, выплывала она. Случайно смазала помаду тыльной стороной ладони. В тусклом утреннем беспамятстве с ней впервые легли. Зашипела, выдираясь – обожгло между бедер и почти сразу отпустило. Встала, распахнула окно: этажами вниз ядерная осень. Аня оглянулась – на кровати тяжело дышал первый. С похмелья не хотелось обдумывать, подхватила сумку, натянула сапоги, насчитала три десятка ступенек по лестнице. Слепой сидел у подъезда, привычно обошла его по дуге, свернула к магазину - и замерла. - Что, выебли? – белые глаза смотрели бесстрастно – болит? Слепой закашлялся. Аня мотнула головой и попятилась, не отрывая глаз от скамейки. - Так отымели? – не унимался он. - Иди на хуй, - ответила наконец, и, крепко сжимая ремень сумки, повернула за угол. Там, прислонившись лбом к прохладному бетону, сглотнула, пытаясь унять тошноту. - Не умер, значит, - подумала, - в больнице валялся, может? Алкаш ведь был. Слово «был» растеклось противным привкусом во рту и все-таки вышло со рвотой.Утерла губы, покачнулась и уперлась в стенку руками. - Алкаш, - повторила, - в запой ушел. Стало легче. Слепой заходил в магазин нарочито медленно. На самом деле он давно уже изучил все: и высоту порога, и звук захлопнувшейся за спиной двери, но ему нравилось изображать неуверенность. Нравилось воображать покупателей, которые наверняка теряли благодушный вид и поспешно отворачивались. Он помедлил еще немного, и, наконец, отправился к прилавку. - О, дядь Гриш! А вам чего? – судя по голосу, сегодня работала Танька, молодая, еле дотянувшая до девятого класса девка. Таню он знал – рядом с домом престарелых находилось несколько пятиэтажек, частично для персонала, частично – для везучих приблуд. Вроде бы она была оттуда, но он никак не мог вспомнить, ни с кем она живет, ни кто ее родственники, отхватившие квартиру – приблуды? сотрудники Дома? Он поморщился. - Мне ты знаешь чего, Танюш, - скороговоркой пробормотал он. Пальцы еще в кармане нащупали мятые десятки. Положил наугад. Добавил мелочью. Таня прошла в сторону – он мимоходом представил, как движется девичья фигурка, передвигая бутылки, как переступает с ноги на ногу – и, конечно, возбудился. - Держите, - Таня сунула в руки прохладное стекло, и он как всегда удивился ее доброжелательству, - аккуратно, там около выхода разбили чего-то. Не поскользнитесь Он улыбнулся, виновато и благодарно, и вышел из магазина. Теоретически в Дом спиртного не приносили, но не было людей, чтоб уследить. Слегка прикрыв бутылку курткой, он прошел мимо охранника – хотя тому прекрасно было известно, зачем выходят престареловские, но нарываться все же не стоило. Не видя, он знал уже, что охранник машинально кивнет ему, пропуская, и снова уткнется в газету – звук мнущихся листов нельзя было спутать. Его так и подмывало спросить у кого-нибудь из здешних, какую газету читает охранник, и потом удивить его осведомленностью. Впрочем, шуток здесь не поощряли. Уже в комнате, вытирая руки грязным полотенцем, он услышал шаги – заглянул сосед. Этот мудак уже разузнал, конечно, что Григорий выходил, и теперь пришел угоститься. Делать было нечего – по неписанным законам Дома полагалось наливать, если попросят. - Стаканы принеси, - сквозь зубы велел слепой, - и пожрать что-нибудь. Есть у тебя? - Сосиски... - Сосиски неси. И хлеба, если найдешь. Сосед проворно умчался. Не стоило беспокоиться, что он позовет кого-нибудь еще – не захочет делиться. Григорий вздохнул, стянул майку через голову. На бледном, на удивление сильном теле проступали синие разводы наколок. Слепой поежился. Прибежал сосед – застучали дробные шажки. Громыхнул крышкой кастрюльки, увесисто поставил ее на стол. - Сосиски, - повторил и добавил зачем-то, - семь. Суетливо разлил водку, замолчал. Григорий не торопился. Нашарил стакан, взвесил его в руке, отставил. Сосед терпеливо ждал. Пауза затягивалась. - В магазине-то кто сегодня? - Танька… Сосед одобрительно хмыкнул. - Хорошая. До десяти рублей прощает, если потом занести. Слепой кивнул, раздумывая. Вспомнилось недавнее возбуждение и молодой голос. - Вот давай за нее и выпьем, - сказал решительно и приподнял стакан, тыча наугад. Сосед звякнул стеклом, охнул, зашарил по столу. - Дрянь, все-таки! - Ты денег дай, я тебе самую дорогую, блядь, притащу, - беззлобно сказал слепой. Сосед не ответил, подцепил сосиску и принялся жевать, то и дело откусывая от горбушки. Григорий думал о Тане, о том, что даже в слепоте можно тронуть – и нащупать влагу. Подруга слушала хмуро. Аня замолчала. Взглянула исподлобья, поежилась. - Что, думаешь, показалось? - Я его давно здесь не видела, это да…- неохотно сказала Кэт, - но черт его знает, что с ним? Кто на них смотрит-то? Один ушел, два пришли. А тебе-то что? - А? Ничего. - Ну и держись от них подальше, ебнутые они, - решительно припечатала подруга и отвернулась. Аня порылась в сумке, достала белую пачку кента, затянулась жадно, с упреком глядя на Кэт. Та пожала плечами. - Пристает, что ли? - Веща говорит нехорошие. - Да, это они все любят. Я тоже недавно иду, пристал один такой. На полшага отстает, и все бубнит, про то, как он мне ноги раздвинет, и как мне это понравится, - Кэт хихикнула, - а у самого стоит, - весело добавила она. Аня рассмеялась, неожиданно для себя самой. Кинула Кэт пачку. - Держи, докуришь! До дома шла медленно, натерла ногу о новые туфли. Чертыхаясь, искала в сумке ключи, и, спиной чувствуя неладное, повернулась резко – волосы упали на глаза. Слепой стоял поодаль, неподвижные белки глаз уставились мимо нее, в сторону дороги. - Ну, чего ты? – шептал хрипло, Аня отступала внутрь подъезда, сжимая ключи в руках, - чего боишься, а ну, подойди! Аня споткнулась о ступеньку, потеряла равновесие. Рукой зацепилась за перила, и, с трудом повернувшись спиной, пробежала по лестнице, оступаясь и морщась из-за неудобной обуви. Слепой бормотал невнятицу, но в подъезд не заходил – почему? Все же на всякий случай закрылась, проверив каждый замок, себя выругала: он же не видит ни хера, что он сделает? Чего ты мечешься маешься бегаешь? Но дверь не открыла. Рухнула на диван, лицо в ладони, дышать прерывисто всхлипами. Бояться нечего – но – мат, гниль, смерть. И мутные невидящие зрачки – зараза ползет по коже, лишний взгляд – и станешь такой же. Белые глаза остановились, вытекла суть. Вытерла лицо о простынь. Встала, покачиваясь, глянула в окно. Слепого не было – ветер гонял по улице бумажный пакет, галдели дети, выясняя, кто «вода», пробежали мимо – ах, отрава. Если бы не осень, было бы радостно. Григория остановили ближе к вечеру, когда он вышел купить сигарет. Вместо лиц – тяжелые брови и рты - очертились резким окриком и матом. - А, с-сука! Били методично и долго, слепой корчился, закрывая руками голову, и сплевывая через разбитые губы. В голове вертелось: «не вставать, ждать, не вставать, убьют». Отошли, утихомирились. Глядели презрительно, устав. Забился, попытался приподняться – тут же напомнили коротким ударом – лежи. Надавили на плечи. - Куда! Захрипел – сжатые рты размазались – ушли. Григорий пополз, присмирев, нащупал железную клетку остановки. Цепляясь за прутья, кое-как подтянулся. Дышал. Кэт сидела на подоконнике, выпросив сигарету у матери. Аня стояла рядом, прислонившись лбом к окну. - А слепой умер, - сказала Кэт, - это точно, мне отец рассказал. Аня не повернулась. Помолчав, спросила: - Как? - С сердцем что-то. Его избили недавно, не слыхала? Аня покачала головой. - Это ведь местные, некому больше. Его утром нашли, довели до Дома, а что толку? На следующий день уже не встал. - За что его? - Фиг знает. Аня кивнула. Распахнула форточку, кинула окурок вниз. Молча следила за уменьшающимся огоньком – тот приземлился рядом с песочницей, и тут же пропал. Отошла, оставив окно открытым. -Ты чего, холодно же, – удивилась Кэт. - Так полагается, - объяснила, и, на секунду зажмурившись, попыталась привыкнуть к темноте. |
проголосовавшие
комментарии к тексту: