Литература

Он возвращался из магазина домой, когда пронзительное «киу» сверху заставило его вздрогнуть, задрать голову. В мандариновом небе, нащупывая крыльями восходящие потоки, парил канюк. Виль удивился. Орланы – обычное явление для приморского городка, а вот канюки держатся от моря подальше, охотятся в солнечных долинах рядом со скалистыми сопками.

Канюк давно исчез из виду, а Виль всё стоял, пялясь в пустое, уже не мандариновое, а грязно-голубоватое небо. На него косились прохожие, подозрительно оценивал бродячий пёс, но Виль был далеко. Почему, подумал он, люди не летают? Он усмехнулся заезженной мысли, но тут же встревоженно умолк. Вот она, суть: почему люди непременно хотят летать? Почему так тоскливо смотрят вслед птицам? Что такого в полёте, что каждый хоть раз в жизни приходит к этой мысли?

Он зашёл в квартиру, швырнул булку подольского хлеба на стол и, не снимая обуви, двинулся в комнату. Ткнул кнопку пульта, достал пачку «элэма». Чёрт возьми, раньше он даже не мог себе позволить покурить в комнате… Что уж говорить про полёт! Сначала надо освободить разум от сковывающего сознание шлака. Выплюнуть эти сраные шаблонные фразы, что, будто профессиональными мерчендайзерами, расставлены на самых видных полках – хватай и применяй. Усилием воли попытался избавиться от застёжек-комплексов и услышал, как в голове что-то заскрипело, защёлкало. Но Виль не тешил себя надеждами – открылись лишь самые поздние застёжки, скорее всего, приобретённые в универе. Те же, которые с рождения вшивались в податливую ткань мозга, врослись, огрубели, стали единым целым с сознанием, упрятали в заскорузлый носорожий панцирь тонкие лучики генетической свободы.

- Канюк, как и все хищные птицы, обладает превосходным зрением, - вещал из телевизионных динамиков Дроздов. – Он видит, представьте только! в десять раз лучше человека! Сверху канюк вглядывается…

Виль швырнул сигарету на ковёр, ткнул в пульт. Дроздов, булькнув нечленораздельное, захлебнулся в пузыре экрана.

Он посмотрел на часы – от тех потянуло полуденной кукушкой. Пора. Часы можно развесить потом, всё равно Дали давно умер.

Лифт, квадратным питоном, отрыгнул его на последнем, шестнадцатом этаже.

- Здрасьте, у меня дело! – многозначительно произнёс Виль на вытаращенные наполненными презервативами глаза соседки, когда начал взбираться по лестнице на крышу.

Ветер рванул его за воротник, швырнул на рубероид. Виль, не отряхиваясь, поднялся, поглядел по сторонам. На розоватом востоке колыхалось вымя молокозавода, юг пускал зайчики гладью моря, на которое налипли соринки сухогрузов. Канюка нигде не было.

Тогда он посмотрел вниз. Ведь птицы не смотрят в своей плоскости, и уж тем более им не нужно пялиться в небо, каким бы фруктовым оно не было. Ну, вот он, низ. То, что птицы видят сверху. Серый осенний корж земли, утопленный в маслянистом бульоне моря. Разрезанные на квадраты микрорайоны, засранные всё теми же птицами выпуклые прямоугольники машин. Вот что видят птицы. И целыми днями одно и то же. Захотелось сказать людям: «СтОит ли?»

Виль спускался по взрыхлённой лисьим мехом ржавчины лестнице, когда пришла новая мысль. Многие хотят заглянуть в себя. Надо попробовать окунуть глаза хотя бы в желудок. Что, если и там ничего интересного?

Его нос уловил вкусный запах разгорающегося в квартире пламени.