У Петровича неожиданная радость - приехал сын. Предварительно упредил телеграммой: «Приезжаю воскресенье. Василий». И с утра в назначенный срок явился. Вошел во двор, увидел отца: — Ну, здравствуй, батя! — Здоров, сынок… Встретились родные люди, как чужие, так как много лет не виделись. После короткой паузы, пожав руки, неловко обнялись. — Как живешь? Как здоровье? – Ничего, слава Богу, еще живой… Время шло к обеду. Сын ходил по двору, осматривался, в сараи заглядывал… Дед ковылял сзади, ревниво наблюдая за реакцией сына. — Гляжу, ничего не изменилось, батя… — А чему меняться… Сам-то когда в последний раз приезжал? — Когда мама умерла, лет шесть назад. — Откуда ж шесть? — засуровел отец, — ее уже одиннадцать лет как нет… С собой сынок привез всяких гостинцев. Теперь раскладывал на столе – отверстые консервные банки, бутылки, пакеты: – Ну, что, батя, пообедаем? По сто грамм выпьем? – Отчего не выпить — не помянуть мамку нашу, за встречу … Отобедали. Пока сын убирал со стола и рассовывал недоеденное в холодильник, Петрович присел на лавочке под навесом. Погодя пристроился рядом сын. Присел - нога за ногу, вытащил из кармана пачку сигарет. — Когда курить начал? — спросил строго отец. — Ну, что вы, батя, как будто я маленький, — обиделся сын, - мне сорок лет почти. — Хочешь еще сорок прожить? Бросай… Ухмыльнулся сын в ответ загадочно, но промолчал. Хотелось Петровичу к главному перейти: узнать с какой это стати и на сколько явился из столицы сынок. Мулял на языке вопрос, только Петрович тут посчитал так: «Все в свое время, не скажет сам – спрошу». Так, с невнятными разговорами досидели до вечера, поужинали. - Батя, я лягу в большой комнате? — спросил сын. — Ложись… Где постель лежит, еще помнишь? — Ну, чего вы, батя… - снова обиделся сынок. Промолчал Петрович. Пошел в свою комнату, улегся на старенький продавленный диван, задумался.
Утром сын позвал завтракать: - Идем, батя! Петрович ел неохотно, по-птичьи. - Ну, как тебе чай? Из Англии привез, когда в командировке был… — Ничего чай, - с достоинством ответил отец. – Да только и мой неплох. Ты вот что мне скажи: там, на подвале дверь поправить надо – возьмешься? — Не-а, батя, - ответил сын, отставляя в сторону чашку. — Я не за этим приехал… Ты прости, но если что-то починить, мне легче людей нанять… — С чего это? – удивился Петрович. – Денег девать некуда? — Я, батя, помирать сюда приехал… На неожиданности этой разговор вдруг и прекратили. Не собрался Петрович спросить, а сын сам не сказал. Ушел дед к себе, лег на диван, задумался…
Сынок-то у него путевый был. Закончил институт, в люди вышел – в Киеве теперь работает министерстве, а в каком — черт его знает. И если бросил все, своим да родительски горбом выстраданное, значит причина на то веская. «Неужто рак? Сколько ж людей от него померло…» Лежал старик, в потолок смотрел, губами шевелил – с покойной женой разговаривал: - Видишь, как пришлось? – будто бы говорил ей. – Василий наш помирать собрался… Скоро-скоро за тобой собрался… Я-то, старый, думал, что прежде всех с тобой увижусь, он меня похоронит…
Такая тоска разобрала Петровича, таким грузом на сердце легло, аж дышать стало тяжко. Но чуть погодя встал, вышел во двор. Василий сидел на скамейке – листал газету. Помялся старик, хотел спросить о важном, но махнул рукой. Потирая грудь слева, где болело сердце, добрел до сарая, выбрал из инструментов молоток, подобрал пару гвоздей и поковылял к подвалу. Стучал молотком и все гонял в голове: «Как же это так?»
Вечером, за ужином все-таки собрался Петрович с духом, приготовился услышать страшное: — Ты хоть мне, отцу, скажи – что случилось? И был поражен прямодушным ответом: — Да ничего страшного, батя. Устал я от жизни, теперь решил – все, хватит, недоело! — Так, значит, здоров? — начал допытываться Петрович. — А с чего мне болеть? Всем в тебя пошел! — польстил проклятый. — Ты уж прости меня, старого, — все еще сомневался Петрович, — С чего ж такое решение? — Я и говорю, — ответил довольный сын, — устал от жизни. Приехал к тебе доживать свое… — Вешаться будешь? – откинулся на спинку стула старик, с трудом принимавший неожиданное объяснение. – Так не бери греха на душу, живи, ты еще молодой… — Да нет, батя, ты не понимаешь. Устал я от всего, надоело! Теперь решил так: побуду рядом с тобой годик, поживу по твоему стариковскому распорядку и сам состарюсь. Наукой все расписано, да и сам чувствую — так и будет… — Н-да… - только смог сказать изумленный сыновьим выводом Петрович. Василий продолжал делиться идеей: — Завтра на кладбище схожу, место для себя присмотрю… Наверное, возле мамки похоронишь меня… — Ты это… - вдруг похолодел Петрович. — Не смей! То мое место… Другое себе ищи… — Хорошо, хорошо, — согласился сынок. — И в правду, что места мало? Другое выберу. Еще чаю будешь? А, бать? Встал Петрович из-за стола, глянул на сына уничижающе: «И как же ты, паскудник, дошел до такого?». Вышел из кухни, а там сгорбило старика неожиданная обида и так, придерживаясь за стену, еле-еле добрел до своего дивана.
Думалось с бессильным отчаянием: «Хорошо, что Фрося не видит…» Закололо внутрях, перевернулся на другой бок – к стене: «Как же он до такого дошел?»
Петрович не выходил из своей комнаты до вечера, притворялся спящим, когда сын заглядывал в двери. Тот испуганный последствиями разговора к старику входить боялся, смотрел с порога. И потому не видел, как крепко жмурит глаза отец, когда слышит Васькины шаги, и как по его лицу текут редкие слезы. Вечером Петрович встал, растер руками чуть опухшее лицо, вышел во двор – осмотреть хозяйство. Случайно наткнулся взглядом на сына, который устроился на скамейке, прикрыв ноги пледом. Тот, заметив взгляд отца, виновато улыбнулся: — Ноги мерзнут… Как пустое место, обминул Петрович Ваську. Взял в сарае сапку, и так, опираясь на нее, пошел в край огорода. Там до темна рубил пырей, который в последние годы, пользуясь немощами хозяина, постепенно отвоевывал у человека пространство под себя. Уже в темноте вернулся в дом: Василий сидел на кухне и пил чай… Петрович сел напротив, разглаживая руками клеенку стола. Долго смотрел на сына. Потом спросил: — Ну и как? — Что, батя? — с готовностью отозвался сын. — Получается твоя старость? — Есть немного, - осторожно ответил Васька. — Ну, давай-давай, - неопределенно сказал старик. — Кушать будешь? — Нет, - отрезал Петрович и зло выговорил. - Наши старики так не едят – у них пенсия во много раз поменьше твой зарплаты будет — картошкой и хлебом живы… Куда уж тебе понять это, выродок…
Ночью Петрович зашел в комнату к сыну, присел у того в ногах. Слушал. Как он спит, оглядывал комнату, дивился, как блестят в лунном свете упаковки каких-то лекарств, которые Васька разложил на стуле и изголовья. — Васька… - позвал тихо. – Слышишь? — Что, батя? — проснулся сын. — Ты бросай эту дурость по-хорошему. Езжай домой, в Киев, иди на работу. — Не хочу, батя, решился и там уже все закончено: квартира продана, из министерства уволился, с друзьями поспрошался. — Ничего, - уговаривал Петрович, - все заново начнешь, на работу возьмут– ты парень толковый, нужный… — Не хочу… — Как не хочешь? — А вот так! Иди, батя, к себе, я спать хочу! Петрович помолчал минуту, слушая как сопит сынок. — Вася, ты меня, старого, послушай. Я вот прожил почти семьдесят лет. Не сегодня-завтра в могилу лягу. И что же мне в утешение выходит? Что жизнь свою зря потратил, сына единственного так ничему и не научил? — Да, нет, - сдержанно ответил сын. — Научили, человеком же стал. Спасибо вам за это, батя. — Благодарю за добрые слова, сынок… — кивнул Петрович. — Да только, получается, главному я тебя так и не выучил… — Это чему же, батя? Петрович встал, в тишине сделал несколько шагов к дверям. Остановился на пороге, за штору рукой ухватившись: — Так и не понял? — Нет, батя… — привстал на кровати Василий. — За все в жизни платить надо… — Было такое, батя… — А такое: «Все в жизни заслужить надо»? — Помню… — Так вот, сынок, и старость, оказывается, тоже заслужить надо, не зря ею человеческая жизнь проитожена… — и выговорил Петрович наболевшее. — А ты, сучонок, хуже вора выходишь, если на незаработанное позарился! С тем и вышел Петрович из комнаты, оставив сыну последние слова для размышлений.
Когда Васька к полудню вышел во двор, у скамеечки рядком ждали его сумки. Здесь же сидел суровый Петрович, сжимавший в в руке какой-то листок. — Чего вы, батя? — Уходи по-хорошему, — приказал в ответ ему старик. — Видишь, смертное мое завещание? - Вижу… — На тебя все было записано, а теперь и не знаю, как быть с ним. Вижу: не заслужил ты, Васька, моего добра. На все плюнул и прежде — на то, чему мы тебя с женой моей покойной учили, - разодрал Петрович гербовый листок на части и бросил под ноги сыну. — А как не взял ты ничего от нас, отрекаюсь от тебя и проклинаю: уходи с моего двора на все четыре стороны — нет у тебя больше ни отца, ни матери… — с этими словами Петрович указал сыну на калитку. Васька, как побитая собака, в чем был, подхватил чемоданы и поплелся к калитке, чувствуя на себе ненавидящий взгляд Петровича. Хотел было напоследок оглянуться, но понял, что никакая сила на земле не способна заставить его взглянуть отцу в глаза.
Когда калитка за сыном затворилась, Петрович медленно опустился на колени, оглядел двор, хозяйство, которому теперь придется пребывать в запустении, пока не придет сюда владельцем совсем чужой человек. От страшной обиды задрожали губы, и Петрович лег на землю, словно хотел выпросить у нее прощения за непутевого своего потомка…. 8 августа 2003 г. |
проголосовавшие
комментарии к тексту: