Литература

Предмет № 1

Тело: При поверхностном осмотре повреждений не обнаружено, кроме нескольких глубоких царапин на лице и горле. Под ногтями обнаружена кровь той же группы. Непонятным является положение тела – почти на метровой глубине под рыхлой землей. Следов вокруг обнаружено не было – что говорит о не состоятельности гипотезы, будто тело было закопано злоумышленниками с целью сокрытия улик преступления.

Предмет № 2

Тетрадь: общая, с клеенчатой обложкой, лежит в четырех метрах от тела; направление – северо – запад. Почерк резкий, неаккуратный, с множеством вписок и исправлений; подписи нет.

На первой странице большой заголовок:

ЖИВОЕ МЯСО

Жаркий летний день и я иду по улице, а желтые дома покрыты пылью. У стены сидит нищий с протянутой рукой, и она, из-за, темно-коричневой грязи, похожа на теплую, аппетитную котлету. Несколько мальчишек стоят на другой стороне улицы и показывают на него пальцем. Они громко разговаривают и смеются над его лохмотьями, а солнце бьет в них своими лучами, но они не замечают этого. Я подхожу к нищему и даю ему пять копеек. Он молча берет деньги и даже не поднимает головы. Пожав плечами, и стараясь не смотреть на мальчишек, я иду дальше, но скрипучий голос нагоняет меня. «Сколько времени?» - я смотрю на руку и вспоминаю, что у меня нет часов – я их продал еще позавчера. Сердито оглянувшись, я говорю «Я, кажется, оставил часы дома» и иду прочь. Тихий смех нищего шелестит мне вдогонку.

Я сижу в своей комнате. Там солнечно и пусто. Косые лучи скользят по стенам и вязнут в темно-серой тени рассохшегося шкафа. Я сижу в кресле и курю. У меня почти совсем не осталось денег – а я еще подал этому нищему с въевшейся в ладонь грязью. Мне становится досадно и я начинаю думать как получить деньги. Можно пойти в союз и занять десятку у редактора. А он скажет: «Как же так, милый мой! Вы мне еще не вернули прошлый долг и опять занимаете!».Или он скажет:«Послушайте, у меня с собой только три рубля, я не могу одолжить вам».А может быть так:«Вы бездельник и ничего от меня не получите!».Мне неприятно осознавать то, что у меня нету денег. А тут еще этот нищий! Внезапно меня охватывает порыв: нужно написать рассказ про него! Пусть у нищего будет богатая родня, с которой он из гордости не общается, и теперь он вынужден просить подаяние. Тысячи сцен и диалогов мечутся у меня в голове, и в возбуждении я беспокойно поворачиваюсь в кресле. Это будет настоящий шедевр! А многие мои знакомые считают, что я уже не способен написать гениальную вещь.

Мне нужно писать, но я совершаю массу бессмысленных поступков - хожу по комнате и бесцельно открываю и закрываю с грохотом ящики стола, и он яростно хрипит под моим напором. Потом я кидаюсь к двери и закрываю ее на два оборота. Замок металлически щелкает - и теперь никто не помешает мне. Я сажусь к столу и пододвигаю к себе чистый лист. По улице за окном катится стеклянный звон и ругань – это мешает мне сосредоточиться и я с нетерпением жду. Наконец все утихает. Я хватаю перо и пишу – «Нищий сидел у стены и руки его были покрыты темной въевшейся грязью».Но тут в коридоре начинают громко ругаться соседи и я, отодвигаясь от стола, снова закуриваю. По крыше дома напротив ходят два человека – они показывают друг другу на трубы и что-то говорят. У одного из них в руках конторская папка, а другой одет в белую косоворотку. Мне становится неприятно смотреть на них и я закрываю глаза. В голове у меня вспыхивают образы нищего человека – вот он сидит под дождем, а мимо проходит дорого одетая публика. Заливисто хохочет дама. А вот его выгоняют из парка. У сторожа мясистое лицо, а ручка метлы отделана костью. «Это заслуженный дворник» - думаю я и медленно засыпаю.

А просыпаюсь от стука в дверь. За окном дома уже не желтые, а грязно-серые от сумерек и мне неприятно, что я потерял целый день. Я встаю, а кресло изумленно вскрипывает и качается, пока я иду открывать дверь. За порогом стоит нищий и тихо смеется. На коричневой голове у него белый пух. Мне непонятно, как он нашел мою комнату, но нищий проходит вглубь и садится в мое кресло. В нерешительности я останавливаюсь перед ним и мне видно, какие у него гнилые желтые зубы – а он продолжает тихонько посмеиваться. На меня нападает какая-то апатия – я не могу вымолвить ни слова и только смотрю на него. Наконец он говорит мне: «Садитесь, молодой человек» - и я сажусь прямо на пол. Он смотрит на меня сверху вниз и со свистом втягивает воздух. По его шее ползет жирная блоха. «Тюк!» - говорит он и постукивает пальцами по подлокотнику. Мне становится неудобно и затекают ноги. «Что вам нужно?» – говорю я наконец и апатия медленно спадает. Что этот оборванец делает у меня в комнате? «Ничего – отвечает нищий, качая головой, как китайский болванчик – выйди из комнаты».

Странно, но я почему-то выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. Мне слышно, как нищий возится там. Некоторое время я стою в коридоре и смотрю на обои. Они в жирных разводах и я почему-то вспоминаю, как нищий сказал «Тюк!». «Тюк!» - говорю я сам себе и почему-то пугаюсь собственного голоса. Из своей комнаты выходит соседка. Она склочная и отвратительно любопытная женщина в застиранном ситцевом халате и все время распространяет запах горелых котлет, а мне это очень не нравится. На голове у нее намотана грязная тряпка. «С кем вы разговариваете?» - спрашивает она. «Ни с кем, здесь никого нет. Никого» - зачем-то повторяю я. «Но я же слышала, что вы с кем-то говорили» – продолжает настаивать она, а я смотрю, как у нее прыгает лошадиная челюсть. «Нет» - отвечаю я – «Нет. Вам показалось».И она постепенно втягивается в свою комнату. Сначала исчезает одна нога, потом вторая, а корпус все еще висит в коридоре, но затем тоже вползает внутрь. Последним исчезает черный настороженный глаз. Это выглядит так противно, что мне хочется закричать. Сколько я буду еще стоять здесь? Я начинаю понимать весь абсурд своего положения. Скорее, в комнату, пока этот проходимец ничего не стянул! Я толкаю дверь и захожу внутрь. Сразу же становится видно, что никаких ценных вещей не пропало. Нищего нет в комнате, а окно закрыто изнутри. Куда он мог деться? На столе безучастно лежит лист бумаги, на котором написано «Нищий сидел у стены и руки его были покрыты темной въевшейся грязью».В комнате темнеет. Может быть он приснился мне? Конечно, приснился! Иначе я бы не стал вести себя так нелепо – слушаться какого-то негодяя и еще оставлять его в своей комнате. Смех наполняет и душит меня, давясь им и качая головой, словно китайский болванчик, я включаю свет. Я оборачиваюсь и сразу вижу нищего проходимца – он стоит за ширмой, грязной спиной ко мне. «Эй, вы!» – говорю я – но он не оборачивается. Я подхожу к нему и меня начинает бить дрожь, потому что теперь мне ясно видно, что он не стоит, а именно висит между ширмой и шкафом. Все очень тихо. Мне кажется, что мебель удивленно вытянулась. «Тюк» - говорю я и почему-то вспоминаю, как смеялись мальчишки. Я сажусь в кресло и закуриваю, щурясь на труп, который отвратительно покачивается от сквозняка и теперь я слушаю как поскрипывает веревка. Скоро я ловлю себя на том, что тоже тихонько покачиваюсь в кресле взад и вперед в такт самоубийце и я начинаю думать – теперь начнется канитель с управдомом, милицией, соседями. Меня охватывает злость. А может быть он не умер? Я подхожу к нему сзади, почему-то зажав себе рот рукой и чувствую, как мои пальцы непроизвольно оплетают челюсть и впиваются в щеки – мне даже становится больно. И я тихо дотрагиваюсь до спины – она кажется мне шершавой и немного липкой, и от нее неприятно пахнет. Я перевожу взгляд на его голову – и там снова ползет жирная блоха. Может быть это та же самая? Я не знаю этого, но мне делается противно. Брезгливое раздражение снова охватывает, кажется, всю комнату. Мне видится, будто мебель дрожит в отвращении, а ширма жалобно вытянулась и я чуть-чуть отодвигаю ее. «Вот сволочь!» - говорю я нищему и сажусь на кровать. Все произошедшее очень нелепо, и даже глупо. «Да, именно глупо!» - говорю я вслух и начинаю представлять, как я буду объяснять управдому и в милиции, что здесь произошло. Мне становится до судорог мерзко от того, что незнакомые люди в сапогах, начищенных черной ваксой буду заходить ко мне в комнату, скрипеть по рассохшемуся паркету и громко разговаривать. И может быть даже смеяться.

Тут я вспоминаю, что с самого утра ничего не ел и сразу же начинаю чувствовать острый голод. У меня даже начинают дрожать колени. Я подхожу к шкафчику, где я обычно держу еду – но там пусто. Я пересчитываю деньги – у меня еще хватает на колбасу и табак. Это придает мне уверенности в себе – в конце концов что с того, что кто-то повесился у меня в комнате, ведь всем ясно, что это просто сумасшедший старик и больше ничего. В милиции я скажу, что он пришел за подаянием, а меня позвали к телефону. А пока я ходил, он повесился. Я не при чем тут. Настроение мое улучшается и я уже благосклонно гляжу на труп и мне даже становится немного жалко его. Я думаю о том, что нужно бы снять его, но тут же вспоминаю, что придется положить его на кровать. Нет, пусть висит, а то еще подумают, что это я его удавил. А что если решат, что я его задушил, а потом специально подвесил? В беспокойстве я хожу по комнате, а нищий все поскрипывает и поскрипывает веревкой. Это раздражает меня и я в бешенстве захлопываю окно, а висельника закрываю ширмой. От этого усилия у меня темнеет в глазах и я решаю во чтобы то ни стало сначала поесть. Я одеваю ботинки, и, стараясь не смотреть в сторону ширмы, закрываю дверь. В коридоре никого.

Я иду в магазин, надменно глядя прямо перед собой и сжимаю зубы. Спазмы в желудке у меня страшные и я еле сдерживаюсь, чтобы не застонать. От этого у меня прямая и жесткая, словно у памятника, походка.

Я захожу в магазин и стразу же становлюсь в мясной отдел. Вокруг меня стоят и двигаются множество людей с жирными глазами и красными лицами. Они тяжело дышат и смотрят на куски мяса. Я тоже смотрю на витрину и вижу как по говяжьей вырезке ползет зеленая муха. «Тюк» - говорю я сам себе и думаю, как бы труп не протух у меня в комнате. Наконец подходит моя очередь и я становлюсь перед красным продавцом. Он одет в белый халат с какими-то желтыми пятнами, и от него неприятно пахнет свежей мясной кровью. И между нами происходит следующий разговор:

Я: Взвесьте мне, пожалуйста, двести грамм говядины.

Он: И как он тебя нашел?

Я: Простите, что?

Он: Я говорю - что-нибудь еще?

Я: Нет, все, пожалуй.

Он: Он превратится в мясную массу.

Я: Что вы сказали?

Он: Я говорю – встаньте в кассу!

Я: Д-да… Скажите, а мясо свежее?

Он: Свежее, чем в комнате у некоторых!

Я: Простите?

Он: Я говорю – комбинатное, свежее некуда.

«Глухой какой-то!» - говорит желтая старуха за мной в очереди, и они с продавцом смеются, а я , неприятно улыбаясь, иду в кассу. Глаза у старухи слезятся, но все равно видно какие они злые. У кассы я замечаю, что у меня остаются деньги на бутылку водки. Я покупаю ее, и понимаю, что мне страшно возвращаться, вот так вот просто, к себе в комнату, где висит этот грузный и нелепый труп. Поэтому я забираю ее с прилавка и еду на трамвае к своему приятелю Михаилу Степановичу. В трамвае страшная давка, все кричат и ругаются с друг другом, а некоторые даже просто так, в воздух. Все это страшно раздражает меня и я схожу с трамвая с искаженным от злости лицом. Я прихожу к Михаилу Степановичу. Он встречает меня в коридоре, одетый в какой-то странный костюм – на голове его брезентовая фуражка, а на ноги надеты резиновые калоши. Старый халат волочится по грязному полу и собирает жирную пыль.

«Здравствуйте, Михаил Степанович – говорю ему я – вот, посмотрите, у меня тут мясо и бутылка водки. Давайте с вами выпьем ее и закусим?»

«Конечно, заходите! Только зачем же вам было беспокоиться и покупать говядину? У меня самого есть превосходное мясо из подливки, водка отлично пойдет под него. Проходите!»

Пока я раздеваюсь в коридоре Михаил Степанович идет в комнату и снимает свою брезентовую фуражку. Я прохожу вслед за ним и сажусь за стол, на котором стоит белая эмалевая кастрюля с красными цветами. Я поворачиваю ее так, чтобы не видеть их – они неприятны мне, потому что я вспоминаю мясную язву на шее нищего и она похожа на такой цветок.

- Что у вас в кастрюле? – спрашиваю я Михаила Степановича – И откуда только вы достали такую мерзкую кастрюлю – продолжаю я, а Михаил Степанович мечется по комнате в поисках рюмок.

- Это купила жена – отвечает Михаил Степанович - а вот и рюмки! Давайте же сюда вашу бутылку. Мы поставим ее на стол и будет у нас стеклянный Кремль – он радостно смеется – а рядом поставим консервы. Смотрите, получилась Красная площадь!

Я тоже смеюсь. Эта идея кажется мне остроумной, поэтому я быстро вырезаю из бумаги, лежащей тут же, несколько бумажных фигурок и расставляю по столу. Коробочка с засушенным богомолом становится мавзолеем и я расставляю фигурки вокруг нее.

- Скажите, Михаил Степанович, а где ваша жена? Ее никогда не видно, но следы от нее повсюду в вашей комнате – кастрюля, занавески, обои – это ведь она выбрала?

- Да…видите ли. Она умерла очень нелепо – ее задавила толпа в кинотеатре после фильма «Сало или 120 дней Содома» - он натянуто смеется - а следы…Ну что же, следы остаются после смерти каждого человека, множество предметов и вообще, ощущений. Я стараюсь освободить ее от них – неожиданно и не совсем понятно добавляет он. - Вот интересно, какой след оставите вы, ведь что любопытно! Написали сегодня что-нибудь?

- Да, весь день писал… - говорю я и мне становится обидно, что из-за какой-то нелепости я вынужден пить водку над фальшивой Красной площадью, вместо того, чтобы работать. Но я стараюсь заглушить в себе это чувство и быстро выпиваю рюмку. И это помогает мне.

- Ну что же, за ваши успехи! – говорит Михаил Степанович и тоже пьет.

Некоторое время мы сидим молча. Наконец Михаил Степанович встает и говорит:

- Давайте пересядем в кресла, близость Кремля как-то меня беспокоит – я делаю движение убрать бутылку, но Михаил Степанович делает страшные глаза – Нет-нет, что вы! Я не это имел в виду. Это – ни в коем случае. – у него даже дрожит нижняя мясистая губа. Мы пересаживаемся кресла и Михаил Степанович ставит на столик другую бутылку, а рядом кастрюльку с мясом – и снова начинается канитель с поворачиванием цветков.

- Что это у вас в бутылке? – спрашиваю я.

- А! – Михаил Степанович оживляется – это настойка, очень хорошая. Вам понравится. – он лукаво улыбается и мне тут же очень хочется попробовать эту настойку. Пока Михаил Степанович разливает в рюмки я рассматриваю старую картину на стене. На ней изображен человек с куском бифштекса вместо головы и мне становится неприятно. Мне не нравится эта картина и я стараюсь не смотреть на нее – но против моей воли глаза все время устремляются в эту сторону.

- Вот, попробуйте! - говорит Михаил Степанович и я, погрозив картине пальцем, поворачиваюсь к столику. Настойка имеет приятный вкус и чуть-чуть пахнет лесом. Вообще же она больше отдает грибным супом, но как если бы его ели в лесу.

- Очень хорошо – говорю я и с удовольствием втягиваю воздух. Картина уже не кажется мне плохой – краски на ней переливаются очень красиво и я удивляюсь – как это я сразу не заметил. Со стола несется разноголосый гул.Я глупо усмехаюсь и говорю ленинским картавым голосом – Вот, Михаг`ил Степан`ович! Г`еволюция! – на что он посылает мне косой взгляд и отворачивается. Я слышу как он быстро шепчет:«Мясо, мясо, мясо», а потом еще быстрее:«Мясомясомясо».Я делаю вид, что не слышу и постепенно веселость охватывает меня.

- Скажите, Михаил Степанович, а вы боитесь покойников? – спрашиваю я с неприятным смехом.

- Ну как вам сказать…не то чтобы боюсь. Я больше боюсь исчезнувших людей. У меня вот был один знакомый – так он однажды пошел в булочную и не вернулся. – Михаил Степанович смотрит на меня – я вот теперь все думаю – может быть его вовсе не было, а? – и глаза его наполняются страхом.

Мне тоже становится страшно – вдруг я тоже так исчезну? И Михаил Степанович скажет «А, да ведь его и не было никогда!».Я исчезну, а картина в бифштексом так и останется висеть, и часы будут стучать дальше и дальше, и по асфальту во дворе так же будут шаркать люди. И мне очень неприятна эта мысль.

- В общем-то в том, что он исчез ничего страшного нет. – говорит между тем Михаил Степанович и добавляет неожиданно пьяно – Я даже ему завидую, хотя и боюсь о нем думать просто так. Ведь неизвестно, где он сейчас и что с ним происходит.

Я пытаюсь успокоить себя мыслью, что он не исчез. Может быть его просто забрали куда следует – так часто бывает, прямо из булочной…Но по прыгающей челюсти Михаила Степановича мне становится ясно, что никто его никуда не забирал, а он именно что исчез. Сам. И я беспокойно поворачиваюсь в кресле.

- Хотя, судя по тому что происходит на столе, можно подумать, что он попал в послеревоюционнную Москву – добавляет Михаил Степанович.

Я смотрю на стол, и вижу, что фигурки столпились возле коробочки с богомолом, а одна из них забралась на него и рубя воздух рукой, встряхивает бумажной головкой. Я чувствую какую-то иррациональную неприязнь к этому и говорю:

- Оставим это, Михаил Степанович, это пустое. Да, пустое! – говорю я, пораженный внезапной мыслью – Вот вы скажите мне лучше, как вы относитесь к самоубийцам? – и я хихикаю в кулак, настороженно бегая глазами.

- Да никак в целом. Самоубийцы обычно тихие создания, не могут никому помешать.

- Нет, могут! – вскрикиваю я громче, чем нужно и Михаил Степанович непонимающе смотрит на меня. Потом он отворачивается к стене и опять быстро шепчет «Мясо, мясо, мясо», а потом еще быстрее «мясомясомясо» и мне почему-то становится легче от этого торопливого шепота, грязной комнатки, криков на столе и грустного, покрытого трещинами, шкафа.

- Самоубийцы – это те, кто по ошибке осознали пустотность земного существования, но, поняв, не смогли ее преодолеть. – я снова слышу голос Михаила Степановича.

- А вы, стало быть, смогли? – спрашиваю я иронически и с ударением на последнем слове.

- А я, стало быть, смог. – также иронично говорит мне Михаил Степанович и добавляет – Они, видите ли, не хотят быть просто живым мясом, но сделать ничего не могут.Жить же дальше с осознанием этой достаточно простой истины они не могут тоже – представьте себе!

- А вы как же? – спрашиваю я все более насмешливо и уж не скрываю издевки. Есть все-таки в этом Михаиле Степановиче что-то раздражающее. Картина эта…совершенная мерзость.

- Но истина-то эта открывается им по ошибке! – говорит между тем он - Так, что вспышка внезапной правды не освещает им путь, а сжигает их самих. – продолжает он глубокомысленно рассказывать и делает какие-то движения руками, а мне видно, что зубы у него гнилые и желтые, а халат затерт до дыр. И мне становится смешно – почему этот человечек с сальными волосами говорит так глубокомысленно и так поучающе? Кто дал ему это право? Прочь отсюда! И наскоро попрощавшись, я выхожу на улицу. Летий вечер душит меня, но бисер фонарей освещает дорогу и вскоре я уже подпрыгиваю в креслице валкого трамвая. Домой. Домой.

Оставшись один, и тщательно заперев дверь Михаил Степанович оказался в комнате и некоторое время стоял в дверях, разглядывая происходящее. За столом сидел человек с бифштексом вместо головы и, судя по ее наклону и отчаянной жестикуляции, внимательно наблюдал за фигуркам на столе. Они беспорядочно носились по гладкой поверхности вокруг стеклянного Кремля, а некоторые подбегали к самому краю, опасливо заглядывали вниз и снова начинали свой хаотический бег. Михаил Степанович подошел к старому бюро и стал, поминутно сверясь с какой-то бумажкой, что-то рисовать на стене. Постепенно из легких и почти невесомых штрихов получился горбатый контур висельника. Осмотрев свое произведение Михаил Степанович весело расхохотался и снова подошел к ухнувшему бюро. Из ящика он достал клеенчатую тетрадь и записал там:

«И до чего бестолковое мясо! Приходил сегодня ко мне один озорник – все вопросами небытия интересуется, а у самого в комнате труп висит. Забавник. Вот, впрочем, что у нас сегодня:

7 5 9 8 5 0 3 5 6 5 8 3

4 3 6 4 8 9 7 0 3 8 5 9

0 9 8 7 6 5 4 3 4 5 5 8

1 0 9 4 5 7 4 5 6 8 3 7

1 0 9 2 8 3 7 4 6 5 4 7»

Покончив с этой записью, Михаил Степанович осторожно обошел человека с бифштексом, стараясь не коснуться его и подошел к другой стене.На обоях висела грязная тряпка и когда Михаил Степанович сорвал ее стал виден сложный символ, написанный прямо на обоях синей масляной краской. Усевшись на пол по-турецки и не сводя с него глаз Михаил Степанович запел:

Мясистое мясо мясные мяса

Мясистые речки мясные леса

Мясистое тело и мысли мясные

Мясистые вещи в мясистой квартире

Мясо живое ест мертвое мясо

Время ест мясо к часу от часа

Видится небо мясу мясным

Кажется мясо мясу своим

Постепенно его голос переходил не то в «Ууууууум», не то в «Ооооооом» и через некоторое время Михаил Степанович исчез, а единственным звуком в квартире стал торопливый бумажный шелест.

Я поднимаюсь вверх по изломам лестницы и отчетливо чувствую, как у меня дергается веко. Вот, наконец и моя дверь и я осторожно прикладываю ухо к ее равнодушной и чуть-чуть холодной поверхности. У меня возникает ощущение, что я произвожу массу шума, но это только кажется, просто удивительно, насколько напряжены мои нервы. Лестница прыгает у меня в глазах, а коридор видится далеко простирающимся туннелем, в конце которого неожиданно появляется соседка и я снова смотрю на ее лошадиную челюсть и чувствую запах горелых котлет, и это становится теперь совсем невыносимым и я со стоном закатываю глаза. Она устремляется ко мне с приветственным рычанием, несмотря на бледные протесты с моей стороны, подходит все ближе, безобразно выворачивая стоптанные в бесконечной погоне за жизнью плоские ступни, и при виде тарелки с бифштексом у нее в руках мне едва не делается дурно. Она отрывает рот как рыба, но звуки долетают до меня не сразу: «Вас там дожидается какая-то женщина».О, Боже мой! Только этого еще не хватало сейчас, какая женщина? Она тяжело дышит и смотрит на меня «Не знаю, с час уже ждет».Это какое-то мучение и я прохожу через вывихнутый коридорный сустав (соседка остается наблюдать из комнаты так, что мне видно в зеркале половину ее лица: нос, глаз и губы) и вижу какую-то темную глухую тень скрюченную в углу и слышу запах нищеты. Я останавливаюсь напротив нее и молча жду – что произойдет дальше. Пол качается у меня под ногами. На свет выходит одетая в отрепья женщина и смотрит мне прямо в лицо. Я прислоняюсь к стене, я слышу : «Мой муж…у вас мой муж, он шел к вам, да-да, к вам и не нужно отворачиваться…».Хотя я и не думал отворачиваться – наоборот, прилив радости, бодрости и сил охватывает меня всего! Как, это его жена! Значит мне не нужно будет возиться с милицией и управдомом, с соседями, со своей совестью, наконец! О, какое это счастье…Я даже немного не верю и тру глаза. Но нет, женщина не рассыпается в призрачной полутьме коридора, а продолжает стоять передо мной в и нервно теребит в руках гнилой кусочек материи, в котором я с трудом узнаю носовой платок. Я путаюсь в словах и восклицаниях «Да, конечно, проходите, вот сюда…да, здесь..».В припадке веселости я сильно бью в соседкину дверь (она явственно шипит оттуда) и сильно сжимаю ладонями лицо. Она заходит и только здесь я говорю ей: «Видите ли…ваш муж. Да. В общем – он. Видите ли. Он – вот, он повесился, и почему-то у меня в комнате».Совершенно неуместны мои вывернутые руки, как будто я собираюсь пуститься в присядку…Но куда прикажете их девать? И я чуть-чуть заикаюсь. Я жду грохота, взвизгов, истерики и заранее мну в кармане бумажный рубль (какая, в сущности пошлость!), но ничего этого нет. Она только опускает глаза и говорит «Да….Да. Я всегда ждала (она ждала! Боже, Боже…) чего-нибудь в этом роде. Вы…вы знаете, он был удивительный человек. Удивительный.»Я молчу. Нищий не кажется мне удивительным. Более того – он кажется мне чрезвычайным пошляком. Она продолжает «Теперь, если вы не возражаете, я бы хотела…ну, если вам угодно, попрощаться, что ли…В общем, вы не могли бы - ?»Я все понимаю и молча выхожу в коридор, где волна радости обрушивается не меня с новой силой! О, это неимоверная легкость! Я бегу на кухню и озорно оглядываясь на дверь вылавливаю из соседкиного супа куски отборнейшего мяса! И торопливо запихиваю их в рот! Почему-то я при этом глупо ухмыляюсь и грожу пальцем своему отражению в темном окне. Если бы кто-нибудь заглянул с улицы, он бы решил, что здесь живет сумасшедший! Но меня это совершенно не беспокоит и я отплясываю вприсядку перед треснувшим мутным зеркалом. Затем, погуляв некоторое время скрипучему коридору и выкурив папиросу я решительным шагом направляюсь к себе. «Живые, в конце концов, тоже требуют к себе внимания!» – хочу закричать я – «Забирайте вашу падаль и уходите!».Просто удивительно насколько может быть бестактен внезапно счастливый человек, но это я осознаю уже потом. И тут меня останавливает тишина – внезапно и непреодолимо, словно глухая стенка в конце длинного коридора. Страшная тишина стоит у меня в комнате, притаившись за дверью и только ждет когда я войду, чтобы набросится на меня, растерзать, уничтожить! Так страшно тихо не бывает в помещении, когда там кто-то есть, пусть даже он не двигается и даже не дышит…Нет, это особая, мертвенная тишина, тяжелая словно свинец и вязкая как свернувшаяся кровь. Перед дверью я замираю с поднятой для стука рукой и не могу пошевелиться словно налетев на непреодолимую преграду. Волосы шевелятся у меня на затылке. Я стою и не понимаю, почему это могло т остановить меня, но сердце с замиранием проваливается куда-то вниз и я все равно просто стою и жду. И слушаю удары собственного сердца. Они почему-то очень гулкие и отдаются по всему телу так, что меня в конце концов начинает колотить крупная и редкая дрожь. Наконец я открываю дверь, как-то неестественно, боком, она страшно скрипит и я вижу краешек присевшего от ужаса стола, открытый в немом протяжном крике буфет, искаженное дрожью окно, и в нем мое перекошенное отражение. И еще жену нищего, тихонько покачивающуюся рядом с мужем за перепуганной ширмой.

Вполне вероятно, что у меня сделалась истерика, потому что я развернулся и ни слова не говоря понесся на улицу и долго бежал по темным аллеям пока не обнаружил себя полуослепшим и судорожно хватающим воздух на скамейке под вывеской «Северный Мясокомбинат».Наверное, по дороге меня рвало, потому что рот был полон мерзкого вкуса, а колени противно и слабо дрожали. Ветер хлещет меня по лицу и гремит вверху черными ветками. Фиолетовый свет фонарей. Белесая скамейка. Желтая вывеска. Темное зеркало витрины. Я сажусь на поребрик и долго ни о чем не думаю. На тротуаре валяется бумажная тарелка, испачканная грязью и вся в пыли, а на ее уголке лежит розовый кусочек сосиски измазанный чем-то красным. Вскоре порыв ветра сносит эту дрянь прочь, и я почему-то чувствую грусть. Помню, я еще долго думал о чем-то большом и пугающем и почему-то Михаил Степанович с мертвыми глазами сидел рядом со мной и я не смел пошевелиться…и…знаете, как получаются звезды? Это наши перемолотые кости на темном бархате, вот что я вам скажу. И мне непонятно, то ли это все еще действует проклятая настойка или я брежу? Теперь, конечно, уже никто не поверит, что это не я убил нищего. Да и хоть бы поверили – уже без толку, я слышал, как люди пропадали за гораздо меньшие вещи…и их перемолотые кости усеивают темное низкое небо. Это я, впрочем, брежу опять. Мне нужно хотя бы забрать некоторые ценные вещи из комнаты. Спотыкаясь и весь трясясь я очень долго иду к себе домой, и не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я вынесся из парадного. Может быть час, а может быть три часа .А может быть десять минут. Снова обшарпанная лестница, надпись «Васька – мясо!», оплывающие перила, отражение перекошенного человек в осколке окна (это я) и вот дверь.

Я захожу в коридор и тут же у меня все окончательно темнеет в глазах и мне страстно хочется упасть в обморок, чтобы не видеть ничего, потому что смотреть как любопытная соседка выходит из моей незапертой комнаты я не в силах. Но она направляется ко мне и я не вижу признаков страха, или ненависти, а впрочем, откуда я знаю, как следует смотреть на человека, имеющего на своей жилплощади двух висельников, я не знаю этого….Я вообще не вижу никаких изменений в ее лице .Между тем, она, оказывается, обращается ко мне. И я слышу: «У нас опять сломался холодильник…(при чем, при чем здесь холодильник?).А мясо-то свежее, ему не след пропадать, мясу-то! А у вас окошко открыто. Я и повесила, перед окошком-то, значит, на веревочке. Два куска там. Чтобы не стухло. Пусть на сквозняке повисит? Все равно ведь окно на ночь не закрываете?».Она искательно смотрит на меня, а я гулко глотаю слюну. Наконец я киваю ( «Вот и хорошо» - это опять она) и снова оказываюсь на пороге страшной комнаты. Странное предчувствие томит меня и снова валится в черную яму сердце и я никак не могу переступить порог. Я стою в тишине коридора и мне отчетливо слышно как скрипят мои крепко сжатые зубы, но боли нет. Я неестественно улыбаюсь и роняю слюну прямо на пол, но сделать ничего не могу. Я чувствую, как у меня на лбу страшно движется кожа. «Так и стоять. Так и стоять» - крутится у меня в голове и мне кажется, что я стою уже целую вечность. Наконец, отчасти помогая себе руками, я чуть-чуть продвигаюсь к двери и со скрипом, очень медленно, открываю ее.

И тут меня страшно ударяет по глазам. Я вижу свою комнату очень яркой, чудовищная белая вспышка бьет от окна, и на этот раз освещено все. Я быстро захлопываю дверь и прищемляю себе палец, но боли опять нету.

Рядом с окном висят два жирных куска мяса просто так, а за ширмой висят два куска мяса в гнилой одежде. По одному мясу ползет изумрудно зеленая муха, а потом перелетает на другое мясо и под окном стоит тазик с тошнотворной желто-красной жидкостью, и я понимаю, что это стекшая с первого мяса кровь. Что-то капает у меня с пальца в тазик и я вижу, как в нем растворяется кровь с мяса моего защемленного пальца!

Я яростно улыбаюсь, потому что теперь мне становится все понятно, я подхожу столу, хватаю старый листок и пишу на нем «У стены сидел кусок мяса с протянутым мясом и рядом проходило тоже мясо с другим мясом.»И все. Вот настоящий шедевр, а многие мои знакомые считают, что я уже не могу написать гениальную вещь!

Видимо я издаю много звуков, потому что мясо за стенкой начинает шевелиться и бить мясом в дверь, но мне смешно, потому что теперь все понятно и я громко смеюсь над ним! Стоит мне только посмотреть на него и я сразу вижу все постыдные тайны этого мяса. Вот, например, у нее потемнение в том месте, где начинается филе – это она отравила другое мясо в 1920-ом году и так получила комнату. А вот высохшее место – это она отдала в детский дом совсем еще маленький кусочек мяса. Мечтает она о том, чтобы можно было регулярно есть мертвое мясо и еще о другом большем куске рядом, но не для еды.

Мне страшно весело и, подпрыгивая, я раскачиваю висящее мясо и мне очень смешно смотреть как они сталкиваются и как неугомонная зеленая муха перелетает с куска на кусок!

Я подхожу к умывальнику, чтобы снять кусочки чужого мяса со своего.

И вижу зеркало.

Вижу зеркало.

Зеркало.

Но я не вижу себя в нем.

А вижу я живой мясной кусок вместо своего лица и большие белые шары с маленькими черными точками. Хрящевой отросток посередине. Переплетение жил. Вены и артерии. Вскипающую пену у черной щели рта. Я вижу живое мясо перед зеркалом рядом с мертвым и кусочки мертвого на моем живом.

И мне становится дико и холодный пот выступает у меня по всему лицу. Я вижу настоящего себя и мне очень, очень страшно! и я что-то выкрикиваю тонким фальцетом… и теперь мне понятно, почему Михаил Степанович быстро шептал «мясо, мясо, мясо» и почему он при этом так отворачивался. И мне все окончательно ясно. «Мясо!» - кричит мое мясо и судорога скручивает другое мое мясо и со стоном обрывая с себя это ненастоящее, чужое лицо я выбегаю из комнаты уже в последний раз.

Предрассветный лес наваливается на меня сырой тяжестью, но земля еще теплая после жаркого дня. Я ложусь на землю и слушаю лес. Где-то вдалеке скороговоркой стрекочет дятел, а высоко в розовых с голубым небесах поет жаворонок. Я всхлипываю и плачу в голос, громко, и мне очень, очень холодно. Пытаясь согреться я подгребаю теплую землю к себе.

И еще.

И еще.

Тетрадь отбросить подальше.

Все.