Литература

Жёлтоватый тусклый свет от масляной лампы, что висит под потолком, падает

на его лицо какими-то странными бликами, придавая коже болезненый

оттенок. Пахнет тяжёлым сигарным дымом, вином, специями и дорогими

духами, где-то рядом скрипки и рояль мерно перебирают ноты,

ненавязчиво и нежно лаская слух... Он порывается что-то сказать, но тут

же замирает, откидывается на спинку стула и отпивает из бокала с

вином. Совсем чуть-чуть, крошечный глоток алой, как кровь жидкости и

это вдруг придаёт ему какой-то громадной внутренней силы. Тёмные глаза

теряют малерийный оттенок, он выпрямляет спину, тянется вперёд и

кладёт свою ладонь на твою. Губы его вначале бесшумно шлёпают, как у

выброшенной шальной волной на берег рыбы, и ты замечаешь,

что он мелко подрагивает, словно у него жар или лихорадка.

Свободной рукой он касается своего высокого лба и резким движением

отметает в сторону чуп, выбившийся из копны тёмных коротких волос.

Наконец, он начинает говорить. Голос его хриповат, слегка

потрескивает, словно он давно не пил, он слаб, немощен и просит о

помощи одним своим тоном, но, в то же время, в нём звучат

металлические нотки уверенности в своём будущем и предрешённостью

судьбы, которую он принял и уже не боится встретить.

-Я... Я признаюсь тебе... Да, я скажу то, что ещё никому не говорил... -

тут его глаза внутри вспыхивают чем-то странно торжественным и почти

радостным. Его лицо ужасно корёжит, кажется, что он борется с жуткой

болью, но непонятно, что он сейчас сделает рассмеётся или заплачет, -

Я - чудовище. Отвратительное и убогое душою. Ты абсолютно права,

чудовищное откровение, но ты не поймёшь этого сразу. Дело не в моей

внешности, дело в моей сути... Я нечто непонятно и отватительное, у

меня нет твёрдых привычек, у меня нет никого близкого, а кого и свела

со мной судьба, они ужасно страдают. Я ни к кому не могу привыкнут,

никого не могу полюбить по настоящему, хотя я этого ужасно хочу...

Моя натура развращена и опошлена до такой степени, какую себе можно

вообразить лишь в страшном кошмаре... - он начинает грустнеть и злится, видимо

от признания, - Эти письма... В них нет ни капли святого, в них нет ни

грамма жизни. Это вырезки из жизни, вырезки их любовных признаний,

склеенные вместе. Я научился их использовать. Это обманывает, но не

забывай кто я. Я подлое существо... Тебе бывало так осознавать свою

никчёмность и безнадёжность здесь, в этой бездне грубой и

отвратительной, где каждый мимикрирует так как надо для выживания, но

ты можешь только быть собой по глубине душевной слишком сильной

личностной развитости... Вспрочем, знаешь, что я сделал с теми, кто

дал мне ЭТО. Кусочки из которых я собрал свой обман, это черепки.

Да-да, именно черепки их глав, части мозга и сознания, объединённые

мною во что-то ценное... Ты не веришь, улыбаешься, смеёшься? Верно,

это хорошо, что я смог доставить тебе несколько мгновений радости. А

мне теперь всё равно, - он убирает руку и отворачивается в сторону, -

Я теперь не знаю, хотя всё это я вру, всё я знаю, куда меня дорожка

жизни приведёт, - он улыбается, будто заметил что-то забавное, - Я

хочу стать знаменитым и счастливым с виду, а потом в один прекрасный день

застрелить себя. Ведь ты же понимаешь, что рвущееся из души

невозможно остановит, дать волю жизни и теплу, открыть душу...

Застрелиться что бы они потом возмущались и думали: "Зачем это он

сделал с собой, ведь жил же человек. Счастливый! Деньги были

власть была - всё было!" Они будут возмущаться и искать причины,

найдут уйму ложных и ни один из этих кретинов не поймёт истинного

смысла. Счастья нет... Тех бедных девушек я убил. Морально покалечил и

убил. Одна даже говорят сошла с ума, но это меня не волнует. Всё что у

меня получается в этой жизни, это мучить людей. Я не знаю почему,

почему меня никто не оддёрнул за руку, когда я только начал. Но,

как сказал ДеСад в предисловии к своей Итальянской повести, "разврат и

злобность быстро развиваются, если их не остановить во время". Меня не

остановили. Было кому, но не остановили. Сейчас меня этот груз

тормозит тем, что испытываю насущную потребность изничтожать людей,

делать из них подушечку для иголок, где каждая игла моё слово,

пронзающее какое-либо больное место, горящее болью и отвращением к

самому себе. Я бы хотел, чтобы мне помогли, чтобы появилось

какое-нибудь милое существо, которое исправило бы меня, потянуло за

собой в лоно нормальной человеческой жизни, прочь от страданий,

которые мне приносят внутренние страсти и верное расстроенные, по

причине моей никчёмности, нервы. Да это так, я никчёмен. Я никого не

люблю и меня не любят. Такой, как я никому не нужен, все сторонятся и

убегают, потому что они почти все поголовно трусы и ублюдки, боятся

помочь, слишком боятся, что я утащю их в свой омут, в своё болото. Но

что там, они даже не подозревают. Сверху это окружено, может

быть, симпатичным редколесьем, а если продвинуться вглубь - топкое

болото. Но они же, они всего боятся, боятся понять, боятся проникнуть

вглубь, под этот покров, ведь они считают там отвратительная мразь и

мерзость болота и грязи, даже не подозревая, что под этим покровом

чудесный источник, чистый и прекраснейший, который только ищет, чтобы

его нашли, открыли и дали волю разлиться тёплыми потоками по

просторам человеческой души, которая освободит его, даст волю и

продолжение жизни. Ведь я мёрт по сути или же сплю, как во мне иногда

просыпаются прекрасные начинания, которые гибнут из-за всегдашнего

болота. Оно меня жутко злобит, но я не могу с ним совладать, оно меня

пугает и мучает, доставляет боль, но всё же, в конечном итоге тону в

нём, как не рвусь прочь... - тяжко вздыхает, - Я только теперь понял,

что я привязан к земле, к этому месту, своему телу и болоту стальными

цепями, которые не в силах разорвать и свобода от которых будет только

в смерти, в гибели, в отвержение своей сути, переломе инстинкта

самосохранения и страх неизвестность. Меня только это удерживает

тонкой женской ручкой от суицида. Ведь нету, хоть убейся, такого

человека, светлого и чистого, который бы наплевал на себя, ради

спасения другого, который бы всё бросил и с головой окунулся в мою

душу, сколько бы она не была злоблива... - он усмехается, - Знаешь

каково это осознавать, что никогда не будешь счастлив... Это как если

ты с нетерпением ждёшь слов и мыслей чужого человека, который далеко

от тебя, очень разниться с окружащими и он вдруг начинает

преображаться на твоих глазах. Обрастает крыльями мученика и

становится тем, кого можно пожалеть, кому можно открыться, ведь у него

нет ничего, он наг перед тобой, как при рождении, и чист словно лист, а

то, что ты сделаешь решит, что будет с этим листом, снова ли он будет

размыт болотной водой мрази и пошлостей, или же ты напишешь на нём три

сокровенных слова, которым он поверит и пойдёт за тобой, станет

счастливой звездой, которая воспылает ярким белым светом, чистым и

сокровенным... Но теперь всё равно, - он тяжко вздыхает, снова откидывается назад и

начинает глубоко дышать, будто сейчас заплачет. Вдруг его дыхание

обмирает, грудь перестаёт двигаться и из плотно, с силой сжатых век

текут по щекам две крупные кровавые слезы, цвета вина, что он только,

что выпил...