Литература

Дервиш упал на грязный песок и стал извиваться, словно какое-то ужасное знание разрывало его изнутри, стремясь вырваться наружу и поразить своим непостижимым ужасом всех жителей города. Узловатая, отшлифованная ладонями дервиша палка, много лет служившая ему посохом, валялась рядом.

- Киемати асгар! – кричал дервиш в исступлении. – Конец света близко, и русские сотрут с лица Земли Бухару! Великий Хан, защити детей своих и жён! Великий Алим, день расставания близок! – дервиш закатил глаза и принялся загребать песок ладонями.

Вокруг дервиша толпились торговцы из ближайших лавок и студенты медресе. Они растерянно слушали бормотание дервиша и тихо переговаривались между собой.

- Киемати асгар! – выкрикнул дервиш и затих, широко раскинув руки.

Алимджан, осторожно ступая по горячему песку, подошёл к дервишу и тронул его за плечо.

- Святой человек, расскажи правоверным о том, что ты видел в Кагане, - Алимджан повернулся к однокурсникам. – Помогите отнести его в тень, он шёл долго и быстро, чтобы предупредить нас.

Ещё вчера дервиш был в Кагане; он видел огромную армию, исполинских размеров бронепоезд, и другой поезд поменьше, на платформах которого под выцветшим брезентом русские прятали трофейные немецкие аэропланы. Красноармеец из младобухарцев отогнал дервиша от поезда и весело крикнул:

- Уходи, святой человек! Уходи далеко! Русские пришли за головой Алима, они заберут голову, а вам оставят его жирное тело! Иди в аулы и скажи людям, что пришла новая власть!

Дервиш ходил по базарам и везде видел людей в остроконечных шапках с большими синими звёздами. Люди, не торгуясь, покупали сладости и фрукты, уходили в тень и жадно поедали пахлаву и персики.

Дервиш видел огромные орудия, каждое из которых с трудом тянули по шесть крепких лошадей. На длинных телегах везли ящики со снарядами; ящики были маркированы зелёным и жёлтым цветами. Командиры, все с роскошными, ухоженными, лихо закрученными усами, кричали то на солдат, то друг на друга, поминутно хватались за маузеры в тяжёлых, лакированных, деревянных коробках и немилосердно хлестали своих лошадей.

Дервиш наблюдал, как стволы орудий направили в сторону Бухары, и командиры, проверяя боеготовность, разом закричали:

- Р-р-р-асчёты! Занять места!

Поражённый увиденным, дервиш выбрался из города и быстро зашагал в сторону обречённой Бухары. Он шёл четыре часа и ни разу не присел отдохнуть, пока в небольшой, выжженной Солнцем долине не встретил старика, закутанного в халат, который лет десять назад можно было назвать роскошным. Теперь халат был засален, клочья ваты торчали из дыр, вышитые золотом узоры потемнели, и дорогие маракандские нити волочились по земле.

Старик поклонился дервишу, посмотрел ему в глаза и облизал сухие, потрескавшиеся губы, вытер лоб рукавом, и неожиданно звонким, и твёрдым голосом обратился к дервишу:

- Святой человек идёт в Бухару?

- Бухара блаженна в своём неведении! – ответил дервиш.

- Святой человек хочет разбудить младенца Алима?

- Олими Гов… Его досточтимый отец не зря дал ему такое прозвище, - дервиш презрительно скривил губы. – Корова Алим надеется, что бараны и рис сделали джадидов покорными его воле. Но джадиды позвали русских дьяволов, которые скоро сравняют Бухару с землёй, а потом и самих джадидов положат на песок, и накроют камнями.

- Святой человек знает то же, что и я? – старик кивнул в сторону Кагана.

- Я видел то, что никогда не должно было появиться на бухарской земле, - дервиш опёрся на посох.

- Мой сын надел эту шапку со звездой, и сразу же стал дураком, - старик вздохнул. - Он стал дураком, потому, что рассказал мне много того, чего я не должен был знать. Но он стал деревянным, словно ножка топчана в чайхане.

- Ты знаешь больше меня, - дервиш начертил на песке полумесяц.

- Жёлтые метки – это газ. Ты знаешь Саида Могильщика?

- Я знаю многих, - дервиш утвердительно кивнул.

- Саид ушёл на войну. Он продал своё здоровое тело и пустую голову русским за десяток баранов, и ушёл на север с такими же, как и он…, - старик пожевал губами. – …такими же дураками. Он ушёл воевать на германский фронт Саидом, а вернулся Могильщиком. Ты видел, как он кричит о духах, вырвавшихся из могил и душащих солдат до смерти?

- Да! – коротко ответил дервиш. – Многие считают его сумасшедшим.

- Жёлтые метки – это газ! – ещё раз повторил старик. – Жёлтые метки – это духи из могил, которые свели Саида с ума. Скоро Бухара увидит этих духов, совсем скоро!

- Великий эмир уйдёт на юг, - пробормотал дервиш. – И многие уйдут с ним. Но многие – останутся!

- И я скоро уйду, святой человек, - старик закутался в халат. – Но не на юг. За всю мою жизнь никто не мог заставить меня совершить такой грех, который сделал меня слабым за один день. Никто, кроме русских. Говорят, что в России перестали считать грехом детоубийство, если сын идёт против революции. Мой сын пошёл за революцией, - старик взмахнул рукой. – Я убил его, святой человек, и теперь я должен умереть сам, потому, что я – не русский. И я не хочу революции, я не хочу, чтобы людей травили газом и выкалывали штыками глаза только за то, что они не хотят мировой революции.

- Ты должен умереть, - дервиш опустил глаза. – Ты жив до сих пор, потому, что ты убил!

- Да! – старик усмехнулся. – Чтобы жить сейчас, - он выделил это слово. – Сейчас надо убивать своих детей, а детям – своих родителей. Я не хочу жить, святой человек, попроси Аллаха об этом.

- Аллах уже знает, - дервиш стёр нарисованный им полумесяц босой ногой. – Он будет говорить с тобой, отец! Я знаю – он обязательно будет говорить с тобой!

Старик упал на колени и обхватил трясущимися руками ноги дервиша.

- Найди Алимджана! Прошу тебя, я - убивший своего сына и потерявший двух других!

- Хорошо! – дервиш погладил старика по голове. – Хорошо, ата! Я найду его!

Старик заплакал, и этот плач делал его всё слабее и слабее, пока он не обмяк, и, всё ещё обнимая ноги сына, не упал на землю, задыхаясь и пытаясь что-то сказать.

- Возьми! - старик вынул из-за пазухи страшную резиновую маску с толстыми стеклянными окулярами, гофрированной трубой вместо носа и кожаными ремешками с латунными застёжками. – Я нашёл это у него…

Дервиш взял противогаз в руки, щёлкнул ногтем по стеклу и сказал:

- Нет, отец, Аллах ведёт меня, - и отбросил маску далеко в сторону. Потом он положил тело старика на землю и долго бродил по долине, собирая камни. Он потерял два часа, и теперь ему предстояло идти всю ночь, чтобы наверстать упущенное время.

***

Асланбек, пьяный и потный, с раскрасневшимся лицом, внезапно замолчал, налил себе и Большому Русскому ещё по сто грамм, и махом осушил новенькую, с ярко-синей овальной наклейкой стопку.

За мутным, треснувшим в нескольких местах, оконным стеклом ругалась и плакала осень, требуя немедленно впустить её туда, где конфорки плиты «Лысьва» были раскалены докрасна, и рваное стёганое одеяло, небрежно наброшенное на топчан, сколоченный из необструганных досок, постепенно становилось тёплым и уютным.

- Давай дальше! – Большой Русский отломил от лаваша небольшой кусок, понюхал его и положил на цветную, зашарканную клёнку, прикрывавшую тяжёлое прошлое тумбового кухонного стола только наполовину. Асланбек взял пластиковый файл, в который была помещена изрядно помятая ксерокопия какого-то документа, явно напечатанного на пишущей машинке, и продолжил:

«…следуя указаниям Правительства Афганистана о назначении пожизненного содержания родственникам покойного эмира Бухарского Эмирата, Великого халифа Сайида Алим Хана, Министерство финансов уполномочено заявить, что предприняло все возможные меры к розыску Зейны Зухры Даад, указанной в качестве одного из лиц - получателей пенсии. В результате предпринятых мер, на основании ответа на запрос в Посольство СССР в Афганистане, удалось установить, что вышеозначенная Зейна Зухра Даад погибла при взятии Бухары войсками Красной армии первого сентября тысяча девятьсот двадцатого года, и значится в списках погибших вместе с матерью Забихад Рейной Даад. В связи с чем, Министерство финансов считает невозможным назначение пожизненного содержания Зейне Зухре Даад в связи с её смертью…»

***

- Ты смотри, высокая-то какая! Наших деревенских церкви три будет! Вот бусурманы понастроили! Минарет называется! – пилот разворачивал аэроплан для второго захода. Пулемётчик, который к тому времени уже расстрелял одну ленту и прилаживал к пулемёту новую, не отрываясь от своего занятия, прокричал:

- Давай ниже, я там вроде видел кого-то!

Серый аэроплан с небрежно закрашенными белыми крестами на крыльях сделал вираж и стал приближаться к минарету, из узких окон которого вырывались небольшие, яркие язычки пламени.

- Ты, Петя, гранаты-то побереги! – пилот, привычным голосом, свободно перекричал звук тарахтящего мотора. – На площадь сейчас пойдём!

Но бывший ярославский гимназист Петя Якушев совсем не собирался тратить драгоценные гранаты на минарет – он уткнулся головой в спину пилота, и стремительно слабеющей рукой, пытался поставить на место то, что всего секунду назад было его челюстью.

А ещё через секунду две пули пробили фанерное дно и хлёстко ударили в правую ногу пилота, который сразу потерял интерес и к минарету, и к базару, то появляющемуся, то исчезающему из-за правого борта аэроплана, и к Пете, пачкающему чёрную кожанку пилота своей кровью. Пилот видел лишь то, как человек в чёрной одежде, стоял на минарете и быстрыми, ловкими движениями перезаряжал винтовку. Пилот точно знал, что пуля непременно попадёт ему в горло, и вырвет из него кадык и трахею, заставив пилота забиться в последнем в своей жизни кашле.

Человек в чёрной одежде спокойно наблюдал, как потерявший управление аэроплан врезался в землю совсем немного не долетев до железнодорожных путей, на которых стоял матово-серый бронепоезд. Человек ударил кулаком по стене, перезарядил винтовку и ткнул стволом маленькую, скорчившуюся в углу фигурку.

- А теперь кричи, чтобы все уходили к восточным воротам! Громко кричи! – Алимджан ударил муэдзина прикладом. – Ты понял меня, Рахметкул?

- Да-а-а!!! – простонал муэдзин.

- Ты уйдёшь последним, как я говорил? – переспросил Алимджан.

- Да!

- Я найду тебя, - Алимджан начал спускаться по узкой лестнице. – Я найду тебя, если ты сбежишь!

***

Асланбек прекратил читать и многозначительно посмотрел на Большого Русского. Почти два часа они сидели в строительном вагончике, обитом досками, жестью и рубероидом. Пили водку, закусывали свежим лавашем, маринованным тунцом и зелёным луком. Асланбек, пьянея всё сильней, с трудом переводил текст официального документа. Он часто останавливался и жевал губами, а Большой Русский пытался угадать смысл слова, которое силился перевести Асланбек. И, хотя Асланбек читал этот документ далеко не в первый раз, он долго подбирал слова, стараясь как можно точнее передать этот неповторимый стиль, который одинаков в присутственных местах всего мира.

- Тэбе скажу, сэйчас уже можна не баяцся, - Асланбек вытер мокрое лицо рукавом свитера. – Зейна Зухра Даад – мая бабка!

Большой Русский молча разлил остатки водки, выпил, не дожидаясь хозяина, и спросил:

- Там есть ещё что-нибудь?

Асланбек поднёс документ к глазам:

- Подпыс, министр фынансав, дата: десятая март, сорак пятаго года.

Большой Русский многозначительно помолчал, очевидно, вспоминая знакомое ему, но отложенное за ненадобностью в самый дальний угол памяти, слово, а потом произнёс:

- Так ты, значит, потомок последнего мангыта?

- Так - палучаица, так - виходит! - Асланбек самодовольно улыбнулся. – Родствинники из Душанбэ бумага прислали, - он указал на документ. – Па телэфон званит, гаварят, кто-то в архиве нашёль, решил наследник паискат, и разаслаль па страна. Дэсять працент требуит, говорит, может памочь деньга взять с Афганистан.

- А ты откуда знаешь, что она твоя бабка?

- А-а-а-а! – Асленбек многозначительно поднял вверх указательный палец. – Иё старший бират из-пад завал витащиль и Душанбэ патихонка увёз, там и отэц мой радился - Сайид – Алим Хана сын, да! А вместа ниё – систра дваюрадный пагибла с матерь, так бабка именем сестры назвалас, систра-та в гарем не биль! Бират патом в гора ушёль у самого Энвер Паша слюжиль. Большевик за его голова большая деньга даваль, но паймать никак не мог. Бират да тридцать третий год патихонька дэньга матэри и систре передаваль, а патом прапал, кто гаварил, что в Европа уехаль, а кто – что убиль его красныи, Алимджан иго звали.

***

Из полка «Шербача» осталось не больше роты студентов медресе, из которых и был сформирован полк. Алимджан бежал по пустым улицам к приземистому зданию медресе, где и располагался штаб. Он не знал, что Великий эмир был поспешно эвакуирован в загородную резиденцию три часа назад, а турецкий полк, воспользовавшийся падением аэроплана, и начавший атаку на бронепоезд понёс огромные потери и был отброшен за каршинские ворота.

Город горел. Где-то далеко-далеко ухали дальнобойные орудия, с крепостных стен слышались редкие выстрелы, а монотонный гул со стороны железнодорожной насыпи становился всё громче и отчётливей, пока не перерос в многоголосое «ура!».

Узкие улицы не давали газу химических снарядов рассеяться, и те немногие, кто с диким кашлем выбегал на открытые места, сразу же падали на землю и корчились от невыносимых спазм.

Алимджан прижимался к стенам и обходил места, над которыми поднимались грязно-жёлтые клубы едкого дыма. Аэропланы на бреющем полёте расстреливали из пулемётов людей, пытающихся вырваться из химических ловушек. Торговцы из уцелевших лавок спешно грузили товары на арбы и впрягали в постромки своих жён и детей.

Возле небольшой чайханы Алимджан увидел дервиша, лежавшего рядом с убитой взрывом лошадью. Дервиш пытался выплюнуть ядовитый воздух, но вместо воздуха из горла обильно шла кровь. Кровь пузырилась на губах, и множество пузырьков беззвучно лопались, разбрызгивая яркую жидкость по всему лицу. Алимджан закинул винтовку за спину, подхватил дервиша, быстрым шагом пересёк небольшую площадь и скрылся за дверями чайханы.

Чайхана была переполнена людьми, окна и двери были занавешены мокрыми тряпками, женщины суетились, затыкая щели разрезанными на полосы коврами. И, едва Алимджан успел разглядеть в дальнем углу верховного судью и члена правительства Азамидина, как в грудь ему упёрся штык. Высокий солдат из турецкого полка махнул рукой в сторону:

- Муллобача может держать в руках оружие. Муллобача должен назвать своё имя и идти воевать. Здесь только женщины, дети и раненые.

Алимджан увидел двух писцов, которые усердно составляли какие-то списки.

- Я из полка «Шербача», - Алимджан отвёл штык рукой. – Есть кто-нибудь из наших?

- Узнаешь у писарей, - солдат нехотя пропустил Алимджана.

Несколько женщин подошли к Алимджану и осторожно приняли у него стонущего дервиша.

- Он выживет! – кто-то похлопал Алимджана по спине и сказал уже по-русски. – Алим-Джан ещё не окончил медресе?

Алимджан обернулся и увидел человека в белом халате. По инерции он ответил на вопрос:

- Должен был…в декабре…

Человек поправил пенсне и улыбнулся:

- Что, студент, не ожидал встретить меня здесь?

- Нет…доктор…нет, - Алимджан растерянно крутил головой.

Несколько месяцев назад фельдшер Николай Фёдорович Караваев вырезал Алимджану фурункул, но тогда он работал в больнице Кагана и Алимджан, затянувший лечение, едва успел добраться до больницы во время.

- А я ведь давненько в Бухаре, - фельдшер обвёл рукой чайхану. – Красные только на Каган двинули - наши сначала в Бухару ушли, а потом в Китай решили прорываться. В Китай, - Николай Фёдорович усмехнулся.- Без меня только, - и он резким движением задрал штанину. В нос Алимджану ударил тяжёлый, приторно-сладкий запах разложения. – Гангрена, - спокойно сказал фельдшер. – На морфии седьмые сутки. Да здесь и недолго осталось. Вот, помогаю, чем могу – лекарств-то нет никаких. На восточный базар людей послали – там сириец аптеку держал, знаешь? – Алимджан кивнул. – Так три часа уже никаких вестей.

- Я могу сходить! – Алимджан сжал винтовку в руках. – Патронов бы немного…

- Это не я решаю, - Караваев рассмеялся. – Вон – начальство ваше сидит – умничает. Уходить надо, а они армию переформируют! Дервиш-то твой в себя пришёл вроде, пойду, посмотрю, - фельдшер снова хлопнул Алимджана по спине, на удивление ловко перескочил через двух раненых, лежащих на полу валетом, и скрылся за синей шёлковой занавеской, которой была отгорожена часть чайханы, служившая, очевидно, операционной.

Алимджан подошёл к писарям:

- Полка «Шербача», рядовой…

Один из писарей замотал головой:

- Иди в ту дверь, - он указал на небольшую дверь, ведущую на задний двор. – Там новую роту формируют. Мы уходим ночью. Приказ Великого хана. Бухары больше нет. – Писарь протянул Алимджану один из списков. – Посмотри, нет родственников?

Алимджан пробежал глазами список погибших и, удивляясь своему спокойствию, указал пальцем:

- Мать…сестра…двоюродная сестра…

- Эти из дворца. Последние. Не успели уйти. С аэроплана их, - так же спокойно пояснил писарь. – Там девчонке ногу оторвало, он кивнул головой в сторону операционной. – С ними была – можешь поговорить.

- Не хочу! – Алимджан стал медленно пятиться назад, наступая на руки раненым.

- Алим-Джан! – голос фельдшера звучал строго и грозно. – Алим-Джан должен поговорить со святым человеком. Он зовёт.

Алимджан вытер пот со лба и, аккуратно ступая между переплетённых рук и ног, двинулся в сторону операционной.

- Аллах дал тебе знак, брат! – дервиш обхватил запястье Алимджана обеими руками. – Я знаю, ты – будешь жить!

Караваев недоумённо посмотрел на Алимджана.

- Это мой брат, - Алимджан склонился над дервишем. – Брат!

- Знак, - продолжил дервиш, но Алимджан перебил его:

- Нет, святой человек, знак дал мне тот англичанин, который собирал мою винтовку и тот индиец, который учил меня стрелять. Аллах здесь ни при чём! Твоя мать, святой человек, и твои сёстры погибли, помолись за них, если можешь. Мне надо идти. Скоро ночь и вас увезут отсюда, только если я и мои товарищи будем стрелять. Мне надо идти. Благослови меня, брат и – прощай! – Алимджан сжал руку дервиша.

- Я буду молиться, - прохрипел дервиш. – Иди!

Фельдшер нашёл Алимджана на заднем дворе.

- Он умер. Я обманул тебя, прости!

- Он ушёл просить Аллаха за них, - Алимджан махнул рукой в сторону крепостной стены. – За них. И пока он просит – я буду убивать!

- Они хотят мировой революции, - Николай Фёдорович посмотрел в небо. – Но если смешать белую и чёрную краски – получится серый, самый скучный цвет. Ты слышал о поляках?

- Нет.

- Они разбили Первую конную. Разорвали её в клочья и пустили по ветру обратно в Россию. Мировой революции не будет, но они постараются захватить как можно больше земли, как, впрочем, и все, кто встал на этот путь.

- Мне не нужна Россия!

- А мне – Бухара! – фельдшер расхохотался. – Ты видишь, как быстро мы договорились.

- Вы думаете, что когда-нибудь мы будем договариваться, не прибегая к этому кошмару?

- Нет! – Караваев дотронулся до ноги и поморщился. – Но можно, можно же свести этот треклятый кошмар к минимуму! А пока будет так, - он подтолкнул Алимджана к перекошенной двери крытого соломой сарая. – Именно так.

Фельдшер распахнул дверь и весело сказал:

- После вас, господин студент!

Ослик размахивал хвостом, отгоняя мух; он был впряжён в игрушечную, как показалось Алимджану, повозку на щербатых деревянных колёсах, сделанных из цельного куска дерева. На повозке, прикрытое куском коричневой мешковины, лежало тело, лишённое рук и ног. Будёновка с большой синей звездой была натянута на голову так, что полностью закрывала глаза.

- Рекомендую, - Караваев откинул мешковину. – Человек-свинья. По-правде сказать, ему следовало бы выколоть глаза и отрезать язык, но… - он пошевелил пальцами. – Японцы в девятьсот пятом много нам их подбрасывали. Что-то вроде чёрной метки по-восточному. Стивенсона читали? Держу его на морфии и местных травках – отличное сочетание! Всё понимает, на боль не жалуется и, прошу обратить внимание, - учит послание Великого хана большевикам. Повторяет почти без запинки, - фельдшер довольно улыбнулся. – Ещё пара часов – и будет от зубов отскакивать!

Алимджан заметил, что культи пленного были аккуратно перевязаны и, очевидно, так же аккуратно зашиты, чтобы предотвратить кровотечение.

- Англичане до такого не додумались, - выдавил из себя Алимджан, с трудом сдерживая рвоту. – Зачем это?

- А зачем травить детей ипритом? – отрезал фельдшер. – Прекратите, молодой человек, истерику. Вам надо быть трезвым в своих желаниях и поступках. Если я скажу, что этот… боец изнасиловал двух ни в чём не повинных девушек прямо на глазах их отца, это прекратит ваши рвотные позывы?

- Нет!

- А мои - испарились без труда, представьте! – фельдшер набросил мешковину на едва шевелящийся человеческий обрубок. – Это, между прочим, ваше изобретение – кровная месть! А вот ослика, безусловно, жалко – расстреляют его из «максима» как пить дать, - фельдшер хохотнул.

- После этого они точно устроят резню, - как-то отрешённо пробормотал Алимджан.

- Вы знаете – детишки, особенно те, которые родителей лишились, стоят в очередь, чтобы ночью выгнать эту повозку за ворота. Красный террор или белый, какая разница? На войне чувства атрофируются быстро, очень быстро.

- Я не думал, что можно превратиться в зверя за трое суток, - Алимджан продолжал рассматривать повозку.

- Жаль, что ЧК в Самарканде, - Караваев плюнул на мешковину. – Не доедет. Но я думаю, что вы, через месяц-другой, когда они осядут здесь, исправите этот географический казус.

- Вы – безумны! – прокричал Алимджан и выбежал из сарая.

- Я – врач! – закричал ему вслед Николай Фёдорович. – И я не для того дважды принимал роды у своей жены, чтобы первый попавшийся большевик насиловал моих детей своим сифилитическим детородным органом. Не для того!

***

- Афганских законов я, конечно, не знаю, - Большой Русский забарабанил пальцами по столу. – Но по логике вещей могу предположить, что тебе полагаются все деньги, которые должна была получать бабка до своей смерти. Она когда умерла?

- Какой на хуй логик! – Асланбек побагровел. – Маладой ты исчо! Па чест нада! Па чест! – он обвёл хмельным взглядом убогую обстановку строительного вагончика. – Патомак самаго Темучина хуй лажит на твоя логик!

- А как ты докажешь, что ты внук последнего эмира? - Большой Русский внимательно посмотрел Асланбеку прямо в глаза.

- Патомак Темучина не можит бить глюпий! – Асланбек встал и, заметно шатаясь, подошёл к окну, занавешенному какой-то сизой, вконец измочаленной тряпкой. Он резким движением отдёрнул тряпку, и заплетающимся языком пробормотал:

- Видишь – старий челавек? – он указал рукой на закутанного в бурое больничное одеяло гастарбайтера, который, в большом казане, варил на костре какую-то бурду.

Большой Русский кивнул.

- Он Душанбэ мидицинский унивэрситэт училь! Он гаварит - сичас есть такой ипэртис – радство на сто працент паттвирдить можна! Толька бабка давай! – Асланбек неожиданно рассмеялся. – А бабка у мэня тэперь ест, хорошая бабки!

- Ты знаешь, сколько эта экспертиза стоит? – Большой Русский с недоверием посмотрел на Асланбека.

- Мине всё равно! – закричал Асланбек. – Тэпер я всем магу гаварит, что я, - он стукнул себя кулаком в грудь. – Внюк Великий халиф! Нэ тот врэмя сичас! – и он продолжил раскрывать семейную тайну потомков последнего эмира Бухары. – Ата сорак трэтий с фронт вернулься – нога нэт! Нога нэт – мужчина тожэ – нэт! На вэсь кишлак – тры ивалид.

Ата в Душанбэ поехаль, жена нашёл и там остальса. Я родилься – на следуящий дэнь Алим Хан умер! Ты понял? – Асланбек посмотрел на Большого Русского. – По радио гавариль – умер паследний бай и иксплюататар трудавога народа Вастока. Ата к мать в кишлак приехаль – сказаль, так она стол накрыль, гости зваль – внук радился, а сама в комната спряталься и плакат вся сорак днэй. Народ думаль – от радасти – у сын –инвалид внюк радился. А ана па иму – па Алим-Хан плакат – любит его силна!

Большой Русский внимательно слушал Асланбека и задумчиво жевал спичку.

- А теперь, что? Будешь родство устанавливать? Мне-то ты зачем всё это рассказал? Интересно, конечно, слов нет…

Асланбек снова посмотрел в окно – по щебёнке, весь перепачканный ржавчиной, Алишер тащил кусок где-то найденной им железной трубы в кучу металлолома, приготовленного к сдаче. Потомок Чингизхана и Тимура был одет в чёрный, с искрой, «адидасовский» тренкостюм, стоптанные внутрь розовые сланцы и белую бейсболку с логотипом «Сбербанка».

- Он! – Асланбек повелительно указал на сына. – Он будит!

Большой Русский открыл рот.

- Я старий, а здэсь многа врэмя нада, - Асланбек вздохнул. – Старший – дурачок – одна баби на уме! Он! Алишер - правнук Великий халиф Алим Хан!

Спичка выскользнула изо рта Большого Русского и упала на неимоверно грязный пол строительного вагончика. Большой Русский икнул и с трудом выдавил из себя:

- А я-то здесь причём?

- Правнук эмира должын бить грамотний! Тэм болие, для такой священний дел! Будэшь учит его руски! Писат и читат. Я – плачу! – Асланбек хлопнул по карману засаленной, рыжей дублёнки.

Осень стонала под треск перегретых конфорок и безуспешно пыталась оставить следы своего негодования на серой, с коричневыми прожилками щебёнке. Большой Русский почесал кончик носа, подкурил сигарету и резонно спросил:

- Но я - то почему?

Алимджан достал из ведра с водой свежую, холодную бутылку, хрустнул крышкой и проткнул крестовой отвёрткой дозатор.

- Начала – випьем! – произнёс он превентивный тост, разливая водку по стопкам.

***

Алимджан нашёл золото, спрятанное одним из отрядов его шурина, на неделю раньше товарища Бакирова. Отряд Бакирова был расстрелян в ущелье из четырёх «максимов», а пара привычных к своей работе лошадей разорвала тело коммуниста Бакирова на две неравные части. Одна часть была подброшена в бухарское ЧК, а другая, с небольшим количеством золота, - отправлена в Кабул самому Алим Хану. Эмир благоразумно наградил Алимджана превосходной английской винтовкой последней модели и отбитым у большевиков золотом.

Три месяца несколько отрядов, состоящих из правоверных красноармейцев, гоняли Алимджана по горам, заодно устанавливая советскую власть в отдалённых кишлаках. Три месяца бухарское ЧК регулярно получало лучшие части тел комиссаров отрядов, пока, наконец, по личному указанию товарища Фрунзе, охота за золотом не была прекращена.

Англичане, после долгих переговоров, впустили небольшое, хорошо вооружённое войско Алимджана в Пенджаб. Они гарантировали ему жизнь и неприкосновенность с тем лишь условием, что он заманит шурина на Шри-Ланку. Алимджан, поначалу согласился, но, после недельного пребывания в карантине, взял в заложники парочку важных сагибов и, предварительно опустошив гарнизонный арсенал, пробился к отрогам Памира и исчез.

***

Большой Русский отчаянно тёр слипающиеся глаза и слушал грозную, полную пафоса речь Асланбека.

- Ты университэт училь? – Асланбек вскинул брови и сам ответил на поставленный вопрос. – Училь! Он тебя уважаит? - Асланбек кивнул в сторону запотевшего окна. – Уважаит!

Большой Русский попытался запротестовать:

- Кого он уважает? Он же дикий совсем…

Асланбек просиял:

- Да! Дикий, дикий, как валчёнак! А тибэ нада из ниго сделать волька! Умний вольк – жрёт глюпый овца!

Большой Русский закатил глаза.

- Точна, - продолжал философствовать Асланбек. – Кого ему взять? Дэвочка с пэд…- здесь он поморщился. – Пэдинститют? Так он иё выебет – она даже «мама мила рама» не успеит сказат! Питнадцать лэт пацану!

Большой Русский отрешённо смотрел в окно. Потомок последнего мангыта сидел под навесом из щербатых, разнокалиберных кусков шифера и ковырял в носу; Найда, положив передние лапы ему на плечи, пыталась лизнуть Алишера в лицо и виляла хвостом. Из безобразной, кособокой конуры выглядывали штук шесть разномастных щенков, которые скулили и звали мать. Перед закрытыми воротами, требуя немедленно впустить её на постой, отчаянно сигналила голубая «шестёрка».

Большой Русский сплюнул прямо на пол и отчеканил:

- Месяц. Машина – полгода бесплатно, плюс сто баксов. Если не получится – без претензий. Если получится – ещё столько же. – Он натянул бейсболку на глаза. - Аванс не верну.

Асланбек моментально выкинул на стол зелёную бумажку, приоткрыл дверь и что-то крикнул Алишеру на фарси.

Алишер отшвырнул от себя собаку и нехотя поплёлся открывать ворота.

***

Бират не появлялся на стоянке два дня, на третий он пришёл с опухшим лицом и новеньким фотоаппаратом. Обитатели стоянки с интересом наблюдали за его манипуляциями. Отправив крутившегося под ногами Алишера за пивом, Большой Русский принялся фотографировать разнообразные предметы, среди которых были его «восьмёрка», баран, Найда, огромный фонарь, Гульнара и куча металлолома. Асланбек, сидя на приступке вагончика, одобрительно крякал и ухмылялся.

Но Большой Русский умудрился удивить даже Асланбека. Первый раз, когда достал из багажника стопку газет и несколько аккуратных мотков электрического кабеля. Бират молча поджёг газеты и бросил мотки в огонь, едва пламя стало неоново-синим, а дым – чёрным, Большой Русский нажал на спуск, а потом закидал костёр песком. Второй – когда он также молча подошёл к Асланбеку и сфотографировал его большой волосатый кулак с огромной золотой печаткой.

Бегло просмотрев снимки на экране фотоаппарата и выпив принесённое Алишером пиво, Большой Русский, заметно шатаясь, вышел со стоянки, и направился в сторону троллейбусной остановки.

Прошло ещё несколько дней, прежде чем Бират, приветствуемый оглушительным лаем Найды, блеянием барана и визгом щенков, снова появился на стоянке. В руках у Большого Русского была увесистая чёрная папка; он на минуту зашёл в вагончик, а потом легко спрыгнул на землю, минуя ступеньки, и поманил Алишера.

- Учиться будем? – Бират посмотрел Алишеру прямо в глаза.

- Нэт! – честно признался Алишер. И гордо добавил:

- Что я женщин, да?!

Через секунду он уже лежал на земле, сваленный мощным ударом кулака Асланбека, и отчаянно верещал. Асланбек посмотрел на Большого Русского и уверенно сказал:

- Будит!

А ещё через пять минут удивлённая и испуганная Гульнара наблюдала как Алишер, прихрамывая и всё ещё скуля, бродил за Большим Русским по стоянке. Бират доставал из папки листки с напечатанными на них фотографиями и показывал их Алишеру. Иногда он отсылал Алишера к изображённому на фотографии предмету, чтобы Алишер непременно прикоснулся к нему рукой. На каждом листке Бират делал какие-то пометки, а две фотографии он разорвал и бросил клочки в кузов фиолетового пикапа.

После ухода Большого Русского Алишер изловил мирно пасущегося барана и дал ему кулаком в лоб, за что был бит Асланбеком ещё раз и отправлен с Гульнарой на оптовый рынок в качестве носильщика.

В понедельник Асланбек лично отвёл Алишера в гараж.

***

- Корова Алим, корова Алим! – кричал маленький, лопоухий Вьюнов, отец которого – бригадный генерал – только что приехал из Кагана, где случайно узнал домашнее прозвище Саида. – Ко-ро-ва! – Вьюнов держался за свой плоский, уродливый живот.

Воспитанники Пажеского корпуса показывали на Алима пальцами и хохотали.

- Ленивая корова, жирная корова! – не унимался Вьюнов.

- Я тэбя убью! – Саид приподнялся и попытался достать до кнопки электрического звонка.

- Корова говорит! – Вьюнов отскочил в сторону. – Говорящая корова! Корова так и не научилась говорить по-русски!

- Малэнький русски сука! – Алим повалился на подушки, - Я всэгда хател тэбя убить! Русский сука! Я – Алим Хан – мой прадед Темучин ибал твоя бабушка!

- Это моя бабушка ебала твоего жирного деда! – Вьюнов прыгал, словно ручная цирковая обезьянка. - Жирная корова!

Алим Хан упал на мокрую постель. Противный Вьюнов, которого он обменял на пять полумёртвых верблюдов, прыгал и кривлялся. Пять верблюдов спасли Алима, но не Вьюнова – он так и не доехал до ташкентского госпиталя, растеряв свои кишки по горным тропам.

Комиссар Вьюнов пришёл к нему с предложением сдаться! Он – Вьюнов – который поначалу выпрашивал у него английский ластик, пришёл с ультиматумом! Саид вспомнил, как Алимджан рассказывал, что вспорол живот маленькому, юркому, очкастому комиссару, словно мешок с ячменём. Алимджан! Он взял его с собой только потому, что хотел жениться на его сестре; Алимджан, начал говорить по-французски через год; Алимджан ходил на пикниках так, словно он был наследником эмира…

- Алимджан! - простонал Саид, и спрятался под покрывалом. Смерть клюнула замысловатый узор и снова взмыла вверх. Последний мангыт стучал кулаком по стене:

- Алимджан! Мне нужен Алимджан! – и снова откинулся на подушки, прислушиваясь к звукам, доносящимся из огромного полированного ящика:

«… положение на фронтах… потери наци… отступление…»

И, прежде чем умереть, на чёрной драпировке, закрывающей большое окно, выходящее в сад, Алим, успел разглядеть себя – маленького, одетого в странную одежду, плачущего и сквернословящего на фарси.

- Читай! – Алимджан, огромный и бритоголовый подносил к лицу Алима листки с картинками. - Читай!

Алим заплакал и, запинаясь, начал:

- М-е-н-я з-о-в-у-т А-л-и-ш-е-р…