Литература

А что ещё нужно христианину (кроме уверенности в собственной правоте)? Есть враг, есть меч духовный и есть помощь свыше, являемая где угодно.

Андрей Пермяков «Книга надеющегося»

http://magazines.russ.ru/volga/2010/5/pe19.html

.

Сразу оговорюсь, что, на мой взгляд, лучшие стихи рассматриваемого автора написаны сравнительно поздно и ещё не напечатаны в толстых журналах, цитировать же тексты, опубликованные в личном блоге, как известно, не следует.

Поэт, критик и культуртрегер Андрей Пермяков позиционирует себя как православного христианина, о творчестве антиклерикальных и не разделяющих гуманистические убеждения авторов отзывается порой довольно резко. Поневоле заинтересуешься, отвечает ли творчество самого Пермякова правилам православного хорошего тона.

Андрей Пермяков – камерный поэт, по счастью, лишённый экзальтированности и риторической оголтелости, свойственной, например, Олесе Николаевой, и утомительной дидактичности, как у многочисленных пишущих священников. Читая его стихи, то и дело натыкаешься на расхождения с догмой. Так, трудно сказать, насколько соответствуют православной эсхатологии эти строки: «После банек с этим ихними пауками, после кучи космических или обычных лет… / Вот по окончании вечности, перед началом другой, / когда будет по-настоящему любопытно и жутко?» Православные поэты чаще отвечают, а не задают вопросы, а если задают – то вопрошают, а не интересуются. Страх смерти, смешанный с детским любопытством, - это, скорее, признак агностицизма.

Характерно, что церковь у Пермякова упоминается в одном ряду с алкоголем и мордобоем:

…водка теплая, Ростов-на-Дону,

храм похож на заварное пирожное.

Уезжаю с непобитою рожею:

Не беда, еще разок загляну.

Поэт словно одомашнивает сакральное, сравнивая церковь с едой. В стихотворении «В квадратном городе закончилось кино…» обыгрывается священная формула: «Христос воскрес! – Воистину воскрес!»: «Почти библейское: «Пошел ты!» — «Сам пошел». «Нормальный саундтрек таких локаций», - подытоживает повествователь. Стоит ли уточнять, что с точки зрения ортодоксального христианства подобные высказывания лирического героя – чистой воды профанация? Ранее Пермяков постулирует принципы стихотворчества вполне в традициях вагантов и кабацкой лирики: «Стихи – это карты: весёлый мухлёж», их «даришь, как дарят ворованный хлам». Впору говорить о дуализме сознания лирического героя, заблудившегося между пивной и собором; создаётся впечатление, что ему важна не цель (выход к пивной/собору), а сам процесс – безусловно, доставляющий удовольствие.

Другое стихотворение напоминает исповедь грешника, осознавшего свою мелочность и «подлость». Герой представляет себе, что умер по ошибке врача или водителя:

Подыматься над сизою кодлою —

кто там голуби или менты —

и такое хорошее, подлое:

первый раз виноватый не ты.

Иногда стихи Пермякова – это имитация псевдофольклорного юродства в рубцовско-тряпкинском духе, больше подходящая авторам патриотического направления:

Нам не жить, ваша правда, хорошие.

Нам не жить, вам не жить, никому.

Этим — пьяным, корябеньким, брошенным,

этим — в новеньком на Кострому.

Уходите, спасайтесь, красивые.

Здесь нельзя. Здесь нельзя никогда.

С первым вздохом, с последними Силами,

в старцы Фёдоры, в мир, никуда.

Самое худшее – что подобные строки пишутся без тени иронии, либо же ирония настолько тонка, что распознать её может лишь сам автор. Впрочем, текст можно рассматривать как фиксацию пьяного бреда, сбивчивой невнятицы, которую сам субъект речи недопонимает:

И вот этим. Вот главное — этим.

Нам чего? Как-нибудь, во вранье.

Отсюда и излишняя сентиментальность, и патетика, вызывающая улыбку читателя, особенно в ранних стихах:

Что остается? Прозрачнее рая

злато московского сна?

Это заемная память. Чужая,

слишком чужая война.

На фиг! Не помнить! Забыть о разлуке!

Сердце — взведенный курок.

Разговорное «на фиг» в сочетании с метафорами вроде «злато сна» выглядит, мягко говоря, спорно.

Искать у Пермякова серьёзные размышления, визионерские прозрения и религиозные опыты – неблагодарное занятие. В памяти лирического героя

…остаются другие события:

жесткий свет, женский мат, пьяный плач.

Пермяков внимателен к деталям, умеет создавать бытовые зарисовки, двумя-тремя штрихами очерчивать городской пейзаж: «Листья серые, пиво вокзальное, / фонари — как оранжевый лед». Но стоит ему заговорить о вечном, как создаётся комический эффект: «Вроде, дождь. И такое печальное, / иудейское: «Это пройдет». Слабовата энергетика, нет собственного словаря – действительно, впору говорить о «заёмной памяти». Присутствует, пожалуй, только узнаваемый синтаксис – перечисление через запятую предметов, попадающих в поле зрения нарратора, зачастую однообразное и скучноватое, либо рифмованная «телеграфная проза». Лучше всего автору удаются не любовные и философские стихи, а лёгкие акварельные пейзажи и натюрморты, допустим:

Старый дождь за окнами вроде амальгамы,

В воздухе от курева топоры висят.

Или:

Так и надо – чтобы холодина,

в белом небе белая заря.

Виноград краснее, чем рябина

только в первых числах октября.

В чайнике последняя мелисса.

Тонкий лист, похожий на билет…

Финал автор, по обыкновению, портит упоминанием «Кали Юги, двадцать первого века», без которых прекрасно мог обойтись. Все эти глобальные символы выглядят лишними, прилепленными «на всякий случай», «чтоб выглядело не хуже, чем у других», словно аляповатые картонные иконки в салоне машины. А нужно ли быть «как другие»? (Поневоле вспоминается серия пародий Шиша Брянского «Как эти», где поэт иронизирует над неумеренным пафосом современных классиков.)

Возможно, некий дефект слуха затрудняет Андрею Пермякову поиски собственной интонации. Так или иначе, настойчивое стремление увязать низовые приметы быта с библейскими цитатами, а храмы – с пьяными драками наскучило ещё во времена Есенина и может завести автора в логический и семантический тупик.

--

Процитированы стихи из подборок:

«На вокзалах они виноградные…»: http://magazines.russ.ru/volga/2008/4/pe10.html

«По весёлой улице»: http://magazines.russ.ru/ra/2008/8/pe8.html

«Один-один»: http://magazines.russ.ru/ra/2009/3/pe18.html