Литература

Улица Университетская в центре города, субботний вечер. Лавки заняты пьющей молодёжью. На бордюре возле ёлки сидит Наталья и курит восточную сигарету. Она небольшого роста, полная, в грязных штанах, красной шляпе и очках; джинсовая куртка из секонд-хэнда удачно дополняет выходной наряд.

НАТАЛЬЯ (бормочет). Одна затяжка, и всё. Пусть я поправлюсь ещё больше, но избавлюсь от чёртовой зависимости. Ненавижу!

Подходит Полина, бухая. Это девушка лет двадцати двух, волосы выкрашены в алый цвет, одна прядь синяя. На Полине чёрная куртка и готичная юбка до земли. В руке банка яги.

ПОЛИНА. Не найдётся сигаретки?

НАТАЛЬЯ. У меня только лотосовые из магазина «Путь к себе».

ПОЛИНА. Айс! Я тоже туда хожу курить кальян.

НАТАЛЬЯ (неуверенно). Они не так ударяют в голову, как никотиновые, но других у меня нет. (Гордо.) Я бросаю.

ПОЛИНА. Бросаете… А меня… бросили. (Медленно опускается на камни и начинает рыдать, не выпуская банку яги.)

НАТАЛЬЯ (успокаивающе). Меня тоже когда-то бросили, но теперь я самодостаточная феминистка.

ПОЛИНА. А мне недостаёт самой себя. Хочется заниматься сексом с кем-то ещё! Я не смогу быть феминисткой.

НАТАЛЬЯ. Я тоже думала, что не смогу, когда одна тварь покинула меня.

ПОЛИНА (утирая слёзы). Хотите яги?

НАТАЛЬЯ. Мне нельзя алкоголь, я на транквилизаторах. Я пью их уже два года.

ПОЛИНА (роняет банку). Пиздец.

Пауза.

Я подумала: вот пройдёт десять лет, и я тоже стану… феминисткой. (Снова плачет.)

НАТАЛЬЯ. Мне помогло лечение. Раньше я ходила по этой улице и слышала голоса в голове и видела воображаемых наркоманов, а теперь вижу только быдло, мужчин и женщин. Я была библиотечной мышкой, боящейся родителей, а теперь руковожу киноклубом при нашем заведении. В прошлый раз туда пришло три человека!

ПОЛИНА (достаёт зеркальце и глядит на свою готичную рожу). Еба-а-ать…

НАТАЛЬЯ. У нас никто никого не ебёт. Интеллектуальное кино смотрят самодостаточные люди.

ПОЛИНА. Я тоже интеллектуал. Я посвятила себя творчеству, искусству. А этот подонок не понял меня.

НАТАЛЬЯ (оживлённо). Пишете стихи?

ПОЛИНА. Да, сейчас прочитаю.

Моё сердце под звуки дарквейва

Всеми жабрами дышит

А подонок читает ЛаВея

И не слышит меня, не слышит

Я звонила – он не брал трубку

Я ушла его взгляда за край

Я надела узкую юбку…

Порвала, блять, влезая в трамвай!!!

НАТАЛЬЯ (помолчав). Как много эмоций. Я тоже эмоциональна. Но я пишу верлибром, чтобы меня ещё больше никто не понимал. (Читает.)

мария мария мария

я хотела бы трахнуть тебя

на варшавской скамейке

если бы ты вылезла из варшавской кровати

на которой спишь с ёбнутыми поляками

но за мной следит

сотрудник ФСБ, ЦРУ

и местной библиотеки

я хотела сунуть ему в задницу

чёрную вифлеемскую звезду

чёрную вифлеемскую звезду

чёрную вифлеемскую звезду

а он вышел поссать

я должна была родиться поэтом

похожим на светловолосого гитлеровского солдата

а родилась маленькой скромной библиотекаршей

и моя жизнь меня так задолбала

что я хотела бы сунуть два пальца в рот

но не могу отлучиться с рабочего места

я хотела бы на худой конец

полюбить одного поэта

но он вышел поссать

навсегда

и теперь мне кажется что я стою у двери в сортир

куда все выходят поссать

или сунуть два пальца в рот

и не возвращаются

не возвращаются

не возвращаются.

ПОЛИНА (приобалдев). Прогрессивно.

НАТАЛЬЯ. А ещё я хожу на мероприятия и фотографирую их все на сотовый телефон.

ПОЛИНА. Не вижу смысла. Размыто и не айс.

НАТАЛЬЯ. Родители не покупают мне фотокамеру.

ПОЛИНА (снова плачет). Вот будет мне тридцать лет, и мне тоже… никто… ничего… не купит!

НАТАЛЬЯ. Главное – это внутренняя чёткость и ясность. Мои снимки концептуальны. Они являются противоположностью моей души, видящей всю остроту и резкость этого мира.

По аллее бредут двое манерных парней.

ПЕРВЫЙ ПАРЕНЬ (жеманно). Я отправляю эсэмэски в пустоту. Она не отвечает. Поведение этого человека в постели совершенно меняется. Но стоит ей вылазить оттуда…

ВТОРОЙ ПАРЕНЬ. Стоп, ты сказал: «ей»? Я решил, что не отвечает пустота, а человек – мужского рода.

ПЕРВЫЙ ПАРЕНЬ (затягивается косяком). Да. Как ты правильно подметил! Человек – мужского рода, а пустота – женского.

Исчезают за ветвями елей.

НАТАЛЬЯ. Моей твари тоже тридцать лет. Мы встречались, потом она ушла от меня. Я пыталась утешиться и писала в ЖЖ, что её место – замужем за клейким местечковым поэтом, хотя она ушла не к нему, а моё – в Лондоне. Как выяснилось, она недавно зачем-то перечитала мой ЖЖ и сказала общему знакомому, что за эти пять лет всё стало ослепительно ясно: моё место – на конкурсе местных талантов портала Клопс.Ру. А её… она печатается. Много где. Я делала ей приворот на смерть, но её всё равно печатают. Какая тогда разница, умрёт она или нет.

ПОЛИНА. Извините, а именно в Лондоне, мне кажется, и есть ваше место.

НАТАЛЬЯ. Почему «извините»?

ПОЛИНА. Ну… там всем похуй на фриковатых персонажей, и вы можете развиваться в нужном направлении, а тут вас едят, как гамбургеры в макдаке. Вот её место, если она нормальная сволочь, может, и здесь: нормальные и здесь вполне себе живут.

НАТАЛЬЯ. Я такая, как есть, и другой не буду!

ПОЛИНА (успокаивающе). Мне кажется, если вы сядете на диету, купите другую одежду и отрастите волосы, будет ничего.

НАТАЛЬЯ. У вас другая одежда, другие волосы и диета из яги, но вас всё равно бросили.

ПОЛИНА (гордо). Я найду себе кого-нибудь ещё.

Наталья нервно роется в своей грязной сумке, достаёт из пачки со свастиками новую лотосовую сигарету. К девушкам подходит тётка лет сорока пяти, толстая, волосы выкрашены в фиолетовый цвет, на веках синие тени.

ТЁТКА. Девчонки, есть прикурить?

НАТАЛЬЯ. Только такие. (Протягивает свастичную упаковку.)

ТЁТКА (радостно). Я тоже жидов не люблю!

Полина подбирает с земли банку яги, трясёт – не осталось ли там жидкости.

ТЁТКА (закуривая). Девчонки, запомните: каждая безмозглая козлиха, желающая себя попробовать на рабочем месте в качестве милиционера, доктора или безопасности, – это год, полгода и больше жизни.

ПОЛИНА (охуев). Ага.

ТЁТКА. Есть официальные сроки ответов и проб, но жиды, козлихи и бандиты тянут время, чтобы довести людей до кладбища.

ПОЛИНА. Готично.

ТЁТКА. Круглогодично!

С еловой ветви начинает спускаться крестовый паук.

Скоты кругом, а я женщина с большими запросами.

НАТАЛЬЯ. У меня тоже запросы, но, к тому же, папа и мама.

ТЁТКА. В вашем возрасте уже не папу, а детей надо иметь.

Подползает старушка. На ней ветхое белое платье, поверх него – демисезонная куртка. На губах тёмно-оранжевая помада.

БАБКА. Сволочи кругом, точно вы говорите. У меня весь подъезд, весь – зассали жиды!

ТЁТКА. А что с квартирой?

БАБКА (дрожащими руками вытаскивает из ридикюля трофейный позолоченный портсигар; Наталье.). Ой, я вас узнала, я в вашей библиотеке всегда детективы беру. Так вот…

Наталья весьма смущена, пинает банку из-под яги, та укатывается под ель.

Я интеллигентный человек – проработала на комбинате Козья Слобода двадцать пять лет! Десять лет стояла на очереди на получение жилья. А общежитие это постояло и рухнуло. Пришлось к дочке переезжать. А та с мужем ругается, дети матом орут – невозможно. Вот наконец квартиру разменяли, купили по гостинке, но радость моя была преждевременная: там оказался прописан мудак!

И, блять, приехал, гадёныш, ещё до меня – оказалось, дольщик. Я документы все подписала, не читая – зрение плохое. Про дольщика ничего не помню. Зять явился, просит отдать через дверь ключи, а он вышел с молотком в руке и заорал: «Всех уебу!»

Тётка жалостливо кивает. По аллее идёт быдло – мужчина и женщина.

Так я обратно к дочке-то и отправилась. На четвёртом этаже у них Игорь Иосифович Рихтенберг. А в подъезде постоянно мочой воняет.

Оборачивается к Наталье.

И детективов новых в библиотеке никогда нет. Нечего читать!

НАТАЛЬЯ (лепечет). Это не я отвечаю за пополнение фонда, это к директору… она…

БАБКА. Да что у вас за культура быта? Лежит журнал «Ноябрь», и в нём произведения с матерной руганью!

ПОЛИНА. Слово «дольщик» в договоре не видите в упор, зато весь мат в журнале разглядели. Это как?

БАБКА. А ты молода ещё учить меня читать.

ПОЛИНА. Я творческая личность, я и далай-ламу могу поучить читать стихи.

БАБКА. Давать на лапу учить? Ваше поколение потакает коррупции! Не-ет, я денег юристу сама давать не буду, это пускай зять несёт, раз ему не терпится выгнать из дому мать своей жены.

ПОЛИНА. Так вы на самом деле не хотите переезжать? Вам нравится жить в этом доме с жидами и ссаниной?

ТЁТКА (покровительственно). Подрастёшь – поймёшь.

ПОЛИНА. Лучше такое никогда не понимать – кто понял, тот постарел.

ТЁТКА. А оно само собой понимается. Ты его не остановишь.

НАТАЛЬЯ (осмелев). Писатель имеет право на обсценную лексику.

БАБКА (сурово). На обоссанную лексику права никто не имеет. Таков закон.

НАТАЛЬЯ. Вы же сами…

Женщины начинают ругаться, визжать, размахивая сумками. В отдалении блестит банка яги.

Из кустов вылезает приземистая баба лет тридцати пяти в белой синтепоновой куртке, пьяная в дым.

БАБА (громко). Чего разорались тут? Эй, курицы!

Наталья вздрагивает, тётка мрачно смотрит на бабу, старуха машет рукой и семенит в направлении бывшего арт-кафе.

ПОЛИНА. Сама курица.

БАБА. Думаете, если я поссала, то сразу уйду? А, блять? А я не уйду! (Подгребает ближе, вопит.) А, бляди, собрались тут разбира-а-аться!

ТЁТКА. Полицию вызову щас.

БАБА. А мне похуй на менто-о-ов! (Встаёт, уперев жирные руки в бока.) Нахуй пошли! Все! Щас как прысну из баллончика.

ПОЛИНА. Дура чокнутая.

БАБА (визжит). Что ты сказала? А?! Красноголовая, бля! Пиздят, ничего не делают тут, хуйню вашу слышно из моего окна! Я те дворник – мусор за вас убирать под голубой, ёбте, елью? Вы накидали тут, бля! Вы нассали тут, бля!

ПОЛИНА (оторопело). Да вы сами же и ссали.

БАБА. Я тут живу!!

Тётка плюётся, уходит. Полина мерит бабу презрительным взглядом, уходит. Наталья, забыв сумку, спешит за ней.

Баба торжественно озирается. Над её головой – бледно-лиловое небо с едва прочерченным серпом луны.

БАБА. Я – тут живу! Я – всех в пизде вертела. Я… это… феминистка!

Занавес.