Литература

Поездка начиналась, как и всегда, скверно. Димец не пролезал в двери вагона, заталкивали его всем обществом, но, кажется, делали это без особой веры в успех – скорее, из злорадного желания понаблюдать за чужими муками. Страшное сверхусилие втащило Димца внутрь только тогда, когда начальник поезда пригрозил пересадить его в товарняк, на открытую платформу с пиломатериалами.

Смеркалось, но вечерняя прохлада не брала Димца. Пот лился безудержно, вспотели даже усы. По пути в своё купе Димец ещё несколько раз застревал в коридоре, и спазматически проталкивала его по вагону лишь волна негодования остальных пассажиров.

Потом, отдуваясь и обсыхая на нижней полке, Димец мысленно возносил мольбы железнодорожным богам, чтобы в купе не вломились попутчики. И с облегчением выпустил газы только после того, как состав дёрнулся, и за окном медленно поплыла серая вокзальная гнусь.

В последнее время Димец преуспевал. Он мог бы даже чувствовать свою уместность на этом свете, да что там – богоизбранность. Мог, но под тяжестью 187-килограмовой туши не чувствовал совершенно. Сейчас он ехал в Биробиджан на ежегодный слёт кошерных литераторов «Золотые перья Мошиаха». По приглашению самого Шмуйловича, да-да. К слову сказать, Дима Зельцвротжид творил под псевдонимом «Бугаев» - опасался погромов.

Поезд постукивал мимо замусоренных пригородов и платформ с дачниками. С хрипами расплывшись на кожзамовом ложе, Димец провалился в тревожную дрёму. Когда Зельцвротжид проснулся от булькавшей в голове жижи либеральных идей, стемнело уже окончательно. Насилу поднявшись, Димец возложил на колени живот: нагромождение жировых складок требовало настолько много пространства, что поотлетали все пуговицы на лапсердаке. Собираясь немного посвященнодействовать на сон грядущий, Димец достал из сумки писательские средства производства – ноутбук и ночную вазу. И завизжал от ужаса – напротив сидел человек, которого Зельцвротжид сперва не заметил за мыслями о госперевороте средствами поэзии.

Неизвестный тип в чёрных одеждах был неподвижен и безмолвен, капюшон на его голове напоминал колпак палача.

«Вот оно. Начинается», - тоскливо подумал Димец, соображая, кого призывать на помощь – соседей по вагону или Яхве. Димец знал, что кровавая гэбня не оставит без последствий его недавний триумф на митинге рассерженных офисных хомячков против тирании. Но не думал, что всё случится так скоро и так страшно.

- О, пробудились… Доброй ночи, магистр. А я вот шёл мимо да и подумал – чего бы не заглянуть к вам на гюмку кгови, - заявил незнакомец. От ужаса у Димца заходили ходуном все многочисленные подбородки.

- В-ввадик, ты? – робко поинтересовался Зельцвротжид, чтобы потянуть время, пока Яхве среагирует на вызов.

Страшный человек скрипуче рассмеялся, отчего сила Димцова духа окончательно распалась на атомы отчаяния и беспомощности:

- Ну что вы мелете-то, хороший мой? В самом-то деле, взрослый ведь уже человек. А, Дмитрий Лейбович? Вы, чем соседей будить криками, лучше расскажите, как это вы позавчера явились на фуршет в «Подагриус», сточили кнедлики со всех столов да ещё и с собой в карманах вынести умудрились? А?

«Азохен вей! Он всё-всё про меня знает. Даже про кнедлики!», - подумал Димец, упёршись животом в противоположную стенку.

- Я… В-ввв… Эээээ, - поэт уклончиво заблеял в усы, ожидая, что перед его монументальным семитским носом сейчас же материализуется ордер на арест, а то и дуло с глушителем.

- Понятно. Я так и думал, - зевая, отреагировал чёрный человек.

Димец уныло наблюдал за каждым его движением, чувствуя себя как лягушка, которую смеха ради надувают через трубочку. Брюхо действительно продолжало наливаться соками и газами на обильно удобренной фобиями нервной почве.

Гэбэшник, однако, не торопился делать то, для чего явился. Кажется, он был намерен предварительно измордовать Димца всеми доступными способами. Обычная подлянка заморыша, Зельцвротжиду почти каждый день приходилось молчаливо терпеть подобное в возмутительном и вёртком мире худых.

- Чего вы, Димец, кислый-то такой, честное слово? – сказал мучитель. – Давайте уже, расскажите что ли, чего вам снилось сегодня.

В последние годы Димцу всегда снилось одно и то же. То, ради чего он и влачил по земле своё раздутое тело. То, что заполняло не только его желудок, но и сознание. Еда. Но сегодня сверх того довелось увидеть во сне дождь из кирпичей, кадры порнофильма с Новодворской в главной роли и первый в мире литературный кибуц под его, Димца, руководством. Не желая искушать судьбу, Зельцвротжид покорно обо всём рассказал. Страшный человек, кажется, остался доволен услышанным. Он поднялся, приоткрыл дверь купе и зычно крикнул:

-Проводник! Чаю! И кнедликов.

Когда не более чем через пару минут проводник действительно нарисовался на пороге с кастрюлей в руках, Димец окончательно проникся к соседу суеверным ужасом. Интереса к кнедликам, однако, не потерял, и проводник ещё трижды бегал за бонусными кастрюлями.

- Ну, поэт и гражданин, - сказал гэбэшник, заперев дверь на защёлку и опустив светонепроницаемую штору на окне. – Теперь-то вы больше расположены к откровенному разговору?

Димец утвердительно икнул – толща съеденных кнедликов колыхалась где-то на уровне кадыка.

Загадочный тип сверкнул глазами:

- Вот и отлично. Вот и чудненько. А теперь знаете-ка что, Димуля? Расскажите мне о себе. Всё как есть и с самого начала. Да не забудьте ничего, пожалуйста. От этого для вас зависит очень и очень многое.

Димец и без всяких наставлений хорошо понимал: придётся не забыть ничего, вынуть из себя даже то, что годами тщетно пытался утопить в «Хеннесси» и зажевать мацой в соусе бешамель. Вспотели подмышки, память стала кристально ясной.

- Я, Зельцвротжид Дмитрий Лейбович, - начал Димец свою гундосую исповедь. – Родился в Москве (Израиль) в семье раввина и комсомолки. Отец рано ушёл из семьи – в общине рассказывали, что при одном из погромов его сожгли вместе с синагогой. Поэтому воспитывала меня мать Циля Залмановна Кусмиринтохес – учительница русского языка и литературы. Детство моё было тяжёлым. В школе я чувствовал себя отвратительно. Одноклассники играли мной в футбол и заставляли изображать беременного слона. На уроках я сидел за слесарным верстаком, потому что обычные парты ломались подо мной как хрустальные. А дома матушка ограничивала меня в еде, прикармливая «Декамероном», маркизом де Садом и Набоковым. Хотя я умудрялся набирать вес и от духовной пищи. Именно тогда и стало понятно, что у меня нет другого выхода, кроме как стать писателем.

Димец заворочался как кит во время кормёжки и несмело взглянул на слушателя. Тот удобно сидел на своей полке, постукивая пальцами по столешнице.

- Вам, наверно, тяжело вспоминать об этом натощак, - сказал он, заметив как просительно, со слюной во взгляде смотрит на него Димец. – Не желаете ещё кнедликов?

Димец желал. После того, как изумлённый проводник, в очередной раз притащив кастрюлю, скрылся за дверью, Зельцвротжид тяжело задышал и сквозь чавканья продолжил изливать сокровенное:

- После школы жизнь меня тоже прилично помотала. Сначала я трудился вахтёром в библиотеке. Получалось довольно неплохо, но только до первой зарплаты, которую мне выдали собранием сочинений Тургенева. Потом я начал карьеру разнорабочего на молокозаводе, но оттуда был уволен, когда меня застукали за принятием молочных ванн и поеданием сыворотки и дрожжей. Когда меня разжаловали из дворников, от голода и безысходности я поступил на журфак МГУ. От безысходности же закончил его с отличием: сверстники мной брезговали, поэтому пить и трахаться я мог только сам с собой, и ничто не отвлекало меня от погружения в пыльный мир науки.

Димец с посвистом отдышался, свесил брюхо на пол. Поезд отчего-то замедлял ход, и гул движущегося состава делался подозрительно надсадным. Димец поелозил на полке и продолжил исповедоваться:

- Слава пришла ко мне вместе с первыми публикациями – я стал вести колонку «Вы нам писали» в газете «Сельский клуб» и криминальные новости в «Капотненском вестнике». Параллельно я устроился в школу учителем русского. Мама настаивала, чтобы я продолжил семейную традицию. Да и, в конце концов, хотелось взять от жизни то, чего недополучил в детстве – стать непререкаемым авторитетом в классе, щелбанами выбивать деньги из пацанов и тискать девок. Но и теперь из этого ничего не вышло. Пятиклассники зачморили меня на первом же уроке, поэтому домой из школы я, как и тридцать лет назад, приходил весь в синяках, харчках и экзистенциальной тоске.

Примерно в те же годы наконец-то оказались оценены по достоинству литературные опыты, на которые я угробил хренову уйму времени. Мои тексты заметил сам Шлагман – и ещё бы он их не заметил, когда я каждый день подкидывал рукописи под дверь его квартиры. Маэстро опубликовал сборник моих стихов и педагогический роман «Эякулятор», после чего вдруг спешно уехал из Москвы в неизвестном направлении. Другие издатели не давали мне своих домашних адресов, поэтому лет восемь после этого меня не печатали. Свой первый гонорар я потратил как Пастернак – на книги, трюфели и порножурналы.

Из утробы Зельцвротжида рвались звуки метеоризменной канонады, заглушавшей даже скрежет механизмов при прохождении стрелок. Вызванный в очередной раз проводник, пряча страх за измождённой улыбкой, сообщил о перебоях с кнедликами. Повара из вагона-ресторана собирались лично прийти посмотреть на человека, полностью уничтожившего запас теста на борту.

Димец надулся во всех смыслах слова и, горестно отрыгивая, засипел:

- Ещё, чтобы примирить в себе русского и еврея, я занялся оппозиционной деятельностью – бегаю по митингам с плакатиками, пишу сатирические стихи про тиранию, вынашиваю идею поснимать с башен Кремля обычные звёзды и прикрутить вместо них звёзды Давида. С годами, правда, я понял, что никакого русского во мне никогда и не было, но свою гражданскую позицию не предал – тем более, что она неплохо оплачивается в шекелях. Вот, наверно, и всё… Ааа, да, чуть не забыл. Я сильно боюсь темноты, и поэтому писаюсь, когда остаюсь в кровати один на один со своими страхами и булимией. Мама спать со мной отказалась, так что пришлось жениться. Моя жена – она тоже всемирно известная писательница, автор книг по домоводству и рукоделию. Писательство, естественно, наложило отпечаток и на её внешность, так что по ночам мы с ней занимаемся любовью к литературе. Вот… Теперь всё. Клянусь.

На щеках Димца проступили фиолетовые пятна в форме кнедликов. Зельцвротжид боязливо поднял глаза на своего слушателя, набираясь смелости, чтобы предложить взятку. Однако шутки, вероятно, кончились. Тип вдруг подался вперёд, и Димец заметил, что вокруг его лица переливается странное багровое сияние. Как-то сразу стало понятно, что тривиальным арестом уже не отделаться – если бы теперь тип достал наручники и предъявил корочки сотрудника ФСБ, Димец разрыдался бы от облегчения. Но вместо этого Зельцвротжид чувствовал, как в него из темноты шарахают маленькие злые молнии. Встали дыбом волосы на лобке.

- Ну вот. Вы уже наверняка поняли, кто я такой, - сказал чёрный и чревовещательно рассмеялся, даже не открывая рта. Говорить Димец не мог и в ответ простучал зубами.

Незнакомец кивнул:

- Бросьте, дружище. Всё вы прекрасно поняли. Чай, обрезанный. Да, я действительно оттуда. Прибыл по особому заданию, и вам должно льстить, что моя цель – вы.

В насыщенной кишечными газами атмосфере купе повис запах серы. За миг перед глазами Димца пролетело всё съеденное в течение жизни.

- Но только вы не подумайте, что я собираюсь утащить вас в геенну огненную, где из ваших телес поджарят отличный кошерный стейк, - вещал страшный голос. – То есть, всё это конечно будет, но позже. А пока я хотел бы предложить вам сделку, от которой вы, уверен, не сможете отказаться. В общем, нам нужен как раз такой тип как вы. Образованный, с набитой рукой в поэзии и онанизме. Обиженный, закомплексованный, страдающий от излишеств и неудовлетворённых амбиций. Видите ли, душам ваших соплеменников нужен грязный пастырь. Тот, кто будет сеять смуту, нести пургу, юродствовать, давать в умах людей свои метастазы. Конечно, вы сделаетесь ещё жирнее, пархатее и отвратительней - как внешне, так и внутренне. Но зато сможете стать частью великой и вечной силы. Так каким будет ваш ответ? Согласны, Димуля?

Димец задыхался от слов попутчика и от отрыжки с привкусом тухлых яиц. В стуке колёс ему мерещился барабанный бой.

- Конечно, - со слезой выдохнул он, физически ощущая, как становится больше, больше, ещё больше. – Конечно, согласен.

- Прекрасно. Мы в вас и не сомневались, - сообщил тот, кто сидел напротив, зашелестев какими-то бумагами. – Осталась формальность. Вот договор - как положено, в двух экземплярах. Сами понимаете, нужно подписать кровью. Вашей. Прошу.

В ладонь легло шило с такой толстой иглой, что при виде неё редкий либерал не позеленел бы от ужаса. И Димец не стал исключением. Дрожа всей тушей, поэт зажмурился, изготовившись ухнуть в черноту и необратимость. Когда стальное жало нависло над пальцем, Димец вдруг ощутил, как что-то внутри него окончательно вышло из берегов и готово сейчас же смыть весь мир к чертям. Оглушительный хлопок опрокинул с полок даже пассажиров соседних вагонов.

Посреди ночи поезд надолго застрял на захудалой станции с единственным фонарём над заплёванным перроном. По коридору вагона номер тринадцать сосредоточенно протопал начальник поезда со свитой из нескольких заспанных милиционеров, врача скорой, проводника и торговца сканвордами. Процессия подгрохотала к двери крайнего купе перед туалетом. Когда явившиеся вломились внутрь, они потяжелели лицами и, отталкивая друг друга, полезли обратно в коридор. Зайти в купе во второй раз рискнули только тогда, когда стойким удалось унять рвотные позывы, а впечатлительным было уже нечем блевать.

- Бомба. Террорист-смертник. Когда я приносил ему кнедлики, он разговаривал сам с собой. Я уже тогда понял, - заявил проводник, вытирая губы рукавом.

- «Компонентов взрывного устройства на месте происшествия не обнаружено», - внёс запись в протокол следователь.

- Похоже, что детонация туши была спонтанной и произошла в результате естественных причин. Это хрен знает, что такое. Двадцать семь лет работаю и такого не видел, - скрёб щетину врач.

- И как это его так, а… И кости ведь по всему купе, а…, И жижа эта белая везде, а… - крестился и охал торговец сканвордами, пока его, наконец, не заметили в общей толчее и не выпроводили вон.

- Хорошо, что хоть один в купе ехал, а то не дай Бог такое… Короче, Гена, я не знаю как, но у тебя полчаса, чтобы всё здесь вылизать. В Инвазино на эти места пассажиры зайдут, чтоб ни пятнышка не было, - морщился начальник поезда, стараясь глядеть куда-то внутрь себя.

Через полчаса поезд поехал дальше. А поэта и гражданина, ехавшего в вечность безбилетником, стёрла с лица земли проводницкая швабра.