Литература

Человеку, практически разучившемуся воспринимать хулдит, было сложно ознакомиться сразу с 60 книгами и отрецензировать их. Но в свое время мы читали полные собрания сочинений русских классиков перед зачетами, а также огромное количество книг по зарубежной литературе и книг о них. В принципе, ничего невозможного для студента в этом нет, но годы берут свое.

Скажу честно: они все меня бесят. Но толерантность – наше все. Каждый автор заслуживает внимания, и он его получает.

Зачем вы пришли?

«Зачем ты пришла?» Романа Богословского повествует о двух представителях креативного класса, которых с наслаждением избили бы 50 % населения Этой Страны, особенно на дискотеке где-нибудь в глубинке. Два разнополых яппи-рекламщика вступают в токсичные отношения, разыгрывают шекспировские страсти в малолитражке, пьют пиво и томатный сок, грызут сухарики, занимаются разнузданным сексом, рушат традиционную семью главного героя, но не могут на ее руинах создать другую. Зачем яппи отклонился от курса? Он сам прекрасно понимает, что ему это незачем. Понимает, но кренится налево. Потому что слаб, эгоистичен, инфантилен, потому что привык, что за него все сделают и решат женщины – мама, жена, любовница, а там и дочери подрастут, они тоже начнут решать. Даже прыщи главному герою давит женщина. Сам себя он сравнивает с рептилией. Таков «герой времени» у Богословского.

Яппи перманентно бьется в истерике, почва уходит у него из-под ног, но я задаюсь вопросом: а была ли почва изначально? По сути, оба главных героя – «продавцы воздуха», они ничего не производят, их миссия – впаривать населению Этой Страны некие услуги, даже не товары. Затем мужчина теряет работу, занимается творчеством, устраивается в глянцевый журнал (ну не на завод же ему идти). Женщина стабильно зарабатывает, отдыхает с ним за границей, содержит авто, покупает недвижимость. Героев-яппи терзает взаимная ревность на фоне кучи ненужного барахла, без покупки которого яппи, очевидно, просто не мыслят своего существования. В конце концов главная героиня решает, что ей спокойнее без этого дерганого Сергеева, который даже колеса потаскать не может, который много пьет и у которого музыка «вторичная». И она выдирает любовь с корнем, как проктолог – копчиковую кисту из заднего прохода главного героя (метафора любви как опухоли в заднем проходе – несомненно, лучшее в этом романе). Анальная кара послана герою свыше. Иначе это изнеженное создание наказывать просто нельзя.

Если в традиционной, скажем так, литературе чаще встречается всепобеждающая и возвышающая любовь, то здесь страсть буквально размазывает героев и тех, кто с ними связан. И все это на фоне многочисленных бытовых деталей. Если раньше героями времени были аристократы, то теперь это представители креативного класса, плоть от плоти потребительского общества, недаром сначала Сергеев обращает внимание на тело своей возлюбленной, а уже потом – на ее личность. Это нормально для яппи, главное – упаковка, главное – как подать. А когда срок годности выйдет, можно выкинуть надоевший, ставший ненужным продукт и, конечно, жалеть о потраченных деньгах. Яппи вредно рефлексировать, превозмогать себя. Проще расстаться, убежать от того, что пугает, что мешает заниматься собой.

Хотелось бы верить, что это просто история мужчины и женщины, но Богословский безжалостно вскрывает анальные кисты субтильного и капризного «поколения сэлфи» (что, в принципе, соответствует задачам интеллектуального бестселлера). Атмосфера, индивидуальный стиль, напряжение – все это у Богословского есть, книга заставляет переживать или, скорее, негодовать.

Время от времени в романе появляются персонажи «из народа» - священник, гаишник. Гаишник ругает «проклятых москалей». Признаться, я тоже. Зачем вы пришли, мажоры? Уходите!

Борис Гайдук, «Халовинов»

Борис Гайдук слишком любит ГТА и братьев Вайнеров. Это стало понятно уже по первой странице. Стиль повествования ака гоп-стайл не предвещал ничего хорошего, так обычно пишут мои друзья, начинающие трудный и унизительный путь в сетевую литературу. (И верно: «Начал публиковаться в Интернете на сайтах со свободной публикацией», т. е. на проза ру.) Упоминание о некой Ленке-белошвейке меня насторожило. Неужели в нашу эпоху адронных коллайдеров и гонок на гелендвагенах какая-то ретроградка занимается пошивом рубах с панталонами? Почему не Верка-модистка, перешивающая краденые крепдешиновые платья в голодное послевоенное время? Пришлось списать это на деконструкцию блатного жанра. Также на первой странице мелькают Горбун и «коселек, какой коселек?»

Братья Вайнеры осторожно переворачиваются в могилах, поглядывая в сторону еще живого Линча и вопрошая, зачем этот паноптикум. Читатель уже понимает, что в отношении этой рукописи возможна только гонзо-критика, а никак не та пристойная, неторопливая критика с рассмотрением стиля, мотивов, деталей и литературных традиций, какая бывает в «толстых журналах». И в первую очередь это обусловлено спецификой гоп-стайла. Обычно фэнтези о «попаданцах» пишутся скучным, усредненным языком литнегров, но энергичный Борис Гайдук решил добавить по возможности больше треша и угара.

Как сетевой автор с большим стажем, могу сказать, что, во-первых, гоп-стайл хорош только в умеренных дозах. Он используется для того, чтобы привлечь внимание читателя к «креативу» размером в 3-4 книжные страницы. Целый роман, написанный этим сильнодействующим языком, практически невозможно воспринимать человеку с клиповым сознанием и сухим конъюнктивитом. Нужно давать читателю подышать и поморгать хоть иногда, а не наворачивать феерические эпизоды один за другим. Во-вторых, сетевой текст, по причине своей малой длины, как правило, очень плотный. Небольшой и плотный – это нормально. Большой и плотный – это слишком. И хорошо, если в мощном потоке гоп-стайла относительно понятно, кто, кого, куда и зачем. В-третьих, гоп-стайл все-таки не может претендовать на особую идейную глубину. Бичевание политики Путина, нерадивых чиновников и Машки с третьего подъезда – его потолок. Но мы будем комментировать то, что есть в романе, а не то, чего в нем нет.

Герой с многозначительной фамилией Халовинов взламывает некий волшебный гараж под медной крышей и попадает в альтернативную реальность. Там его отправляют на выборы губернатора, сильно отдающие «Широко раскрытыми глазами» и вот этими всеми масонскими ложами. Дорвавшись в масонской робе до микрофона, гг произносит речь, полную пролетарского пафоса, который, очевидно, не вяжется с его амплуа «великого автоугонщика». Остальных кандидатов убивают, гг побеждает на «выборах». Стюарт Хоум начинает нервно курить в углу не ту сигарету.

«Прежняя спокойная размеренная жизнь вдруг показалась Халовинову земным раем.

«Не ценил, - огорчился он. – Завидовал чужим шикарным машинам, успешным футбольным клубам. А самое главное – фарту, внешнему шику, кабацкой удали. Эх, дурак, дурак! Все это теперь у меня будет, а вот главного – спокойствия, стабильности больше не жди».

- Надо бы какой-нибудь законопроектик выдать, - напомнил Буня. – У меня есть заготовки, может посмотришь?

Буня вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо грязный листок, стряхнул с него крошки и протянул Халовинову.

- Про что законопроекты? – рассеянно осведомился Халовинов.

- Один по хозяйству. Надо отобрать акции у одних козлов и передать их нормальным пацанам. Другой по здравоохранению. Введение обязательных абортов на первые две беременности у женщин.

- Это еще зачем? – удивился Халовинов.

- Да так. Расплодилось всякой рвани».

А ведь и верно, расплодилось всякой рвани. С чувством юмора у автора, во всяком случае, все в порядке. Но гонзо-критику кажется, что афтар немного школоло. Это странно: если верить Википедии, Гайдук родился в 1967 году. Однако, его текст и его юмор сохраняют юность духа. Оно и правда, «не пишите для толстых журналов, иначе скоро состаритесь», как сказала одна писательница на форуме молодых литераторов.

Кстати, героев в этом тексте тоже расплодилось слишком много и следить за ними нет никакой возможности, проще всех перестрелять/утопить на первых пяти страницах и оставить штуки четыре для племенной работы, ну, это я так.

Герои появляются внезапно и беспричинно. Например, некий Влад сходу разражается внутренним монологом в стиле «Транспоттинга»: «Влад никогда не смотрел телевизионой рекламы. Собственно говоря, он вообще почти не смотрел телевизор, и к концу заставки был раздражен и даже подавлен. Его всегдашние размышления о свободе выбора получили очередное горькое отображение – свободы нет, ее место заняла осозннная потребительская необходимость. Вся оставшаяся людям свобода – это выбор марки бульонного кубика. Свобода сильных – выбор автомобиля. А так называемая духовная свобода – отказ от бульонных кубиков, больше ничего. После просмотра полного блока рекламы Влад чувствовал себя тяжеловато, как будто сам только что съел, выпил и примерил все товары, которые промаршировали перед ним на экране. Но теперь новости. И эти новости свежие». Кто такой Влад, откуда взялся этот Влад со своими прогрессивными мыслями, зачем он здесь, мне не очень понятно. Влад уходит. Появляется некто К. Кто он такой, я не в курсе. Но, видимо, так надо. Метод нарезки, берроузовщина, сорокинщина, пейотль, все дела. Вообще, эту рукопись для более адекватного восприятия следовало бы читать под веществами или основательно выпив. Возникает вопрос, чем автор стимулировал творческий процесс. Украинский однофамилец и коллега Бориса Дмитрий Гайдук предпочитает коноплю, например.

Сюжет романа вроде бы очень увлекательный, но его видно ходов этак на семь вперед. Вступивший в должность Халовинов заселяется в хоромы с лакеями и размышляет о том, что богатые богатеют, а бедные беднеют, но те и другие как-нибудь сами справятся. (И ведь не поспоришь.) Пока гг вступал в должность, неизвестные злодеи урыли его «правую руку» Буню. ГГ отправился в неизвестность и дорогие интерьеры. Критег начал за него опасаться. И недаром:

«Посередине кабинета располагалась огромная тахта. Вдоль стен стояла какая-то мебель, стулья, столики, пуфики, кушетки. Стены и особенно потолок были щедро украшены зеркалами. Из углов тускло отсвечивали огромные телевизионные экраны. Картины и гравюры на стенах были самого похабного свойства. На нескольких встроенных шкафчиках Халовинов прочел надписи: «Садо-мазо», «Животные и растения», «Девственницы – скорая помощь», «Свежие фекалии», «Плетки и наручники», «Словари», «Видеопродукция» и другие. Одна из стен полукругло изгибалась барной стойкой в форме женских ягодиц. Халовинов представил себе силовых министров в этом антураже и невольно усмехнулся».

Сможет ли пацан остаться тем чистым и искренним автоугонщиком/медвежатником, каким начинал игру? Последовала встреча с блатными министрами. Гг не посрамил мир ГТА, он держался скромно и с достоинством. Погодите, базар был, вроде, за выборы губернатора, откуда взялись министры? Может, это главы комитетов? Мне кажется или автор на что-то намекает? Борис-Борис, ну что с вами делать? Нехорошо, Борис!

С внешней политикой у ГГ тоже все в шоколаде. УВоланда на балу полно иностранных гостей, почему бы и губернатору их не пригласить? Для российских губернаторов обычное дело – принимать послов. В ихней альтернативной реальности это раз плюнуть: «И вот распахнулись двери, но не те, через которые входили министры, а другие, главные. Плотной толпой, как пьянчуги в винный отдел по окончании обеденного перерыва, ввалились иностранные послы, общим количеством не меньше сотни. Топот ног, возня и оживленный гомон звучали совсем неполитично. Перепихиваясь в стремлении занять места получше, дипломатический корпус расположился широким полукругом. Впереди как-то сами собой оказались представители крупнейших держав. Народец поскромнее тянул шеи из-за их спин. Многочисленные послы самых ничтожных стран слитной массой стояли сзади и даже не пытались высунуться поближе. Халовинов почувствовал на себе любопытные и ищущие взгляды множества глаз». Тут у меня есть замечание: вино-водочные отделы в РФ не работают по ночам, но обеденных перерывов там нет.

Далее автор осуществляет неизбывную мечту каждого обывателя Этой Страны – чиновники едут в баню на рейсовом автобусе. Ну а почему бы нет?

«Есть все-таки в бане какой-то примиряющий и гармонизирующий все человеческие отношения посыл, - сложно подумалось Халовинову. – Может быть, администрацию губернатора, министров, чиновников и дипломатов мне тоже в баню водить? Сразу бы наступил мир во всем мире. Хотя нет, у иностранцев такие забавы, кажется, не приняты».

- К бабам, ребята, к бабам! – послышался громогласный клич директора, по- прежнему обернутого в форменную простыню, но уже совершенно мокрую. – Хватит плескаться! Как дети, в натуре! Прилаживаем веники, и вперед!»

Хоум не допустил бы такую нелепую ошибку, он-то в курсе, что по канонам жанра минет полагается делать друг другу и никаких баб там мелькать не должно.

Ближе к середине критег понял, что гг – не жилец. Он нарушил какие-то неписаные правила блатного мира. И еще много страниц Халовинов спасается от этого перенасыщенного наркотического трипа, а Борис все наворачивает и наворачивает эпизоды. Кончается трип не клинической смертью героя, как могло бы показаться читателю, а пробуждением: «Это был троллейбус. Первый троллейбус. Если в этом городе водится нечистая сила - а она, безусловно, водится, - если всякая кровавая мразь таится в его подвалах и кружит вокруг его башен, то теряет силу она не от крика петуха. Петухов здесь давно нет. Первый троллейбус, рассекающий пустые улицы, возвещает городу о новом дне. От его трубного гласа тают в воздухе оборванные люди с головами крыс, исчезают с улиц души погибших бомжей, ставшие дорогими автомобилями, прячутся до новых сумерек ведьмы, масоны, постмодернисты, спецслужбы, марксисты, герильясы, генерал паныгин, генерал громобоев, конфирманов, селивасов, цесарский, халовинов и прочие бесчисленные тени, страшные в темноте, но жалкие при ярком свете».

В финале муссируется тема аптечного запаха от главного героя. Что как бы намекает. Ну… если бы Борис нашел годного, понимающего критика из ТЖ, чтобы вместе курить и смотреть артхаус, тот со временем сделал бы афтара новым Джойсом, разложил бы все как надо с точки зрения новаторства, постмодернизма, актуальности, щедринской сатиры. И гоп-стайл в его редакции заблистал бы новыми гранями. Борис, в принципе, четкий поцан, в совершенстве владеющий жаргонной лексикой и умеющий набрасывать на вентилятор. При определенных условиях эта рукопись могла бы стать бестселлером. Но у нас за гаражами этих джойсов с монтировками – как собак нерезаных, и все хотят фуагра.

Саша Щипин, «Бог с нами»

Сперва мне показалось, что это книга действительно провокационная, о религиозном фанатизме, о людях с легким блеском безумия в глазах, которые жгут и топят во имя веры, склоняют к нехорошим делам неофитов, насилуют девственниц, терзаются проблематикой уровня Достоевского и пр. По крайней мере, так обещали в аннотации. После девятой страницы у меня возникло подозрение, что экшн в этой «производственной драме» так и не начнется. На 172 странице ничего не изменилось. Текст не затягивает, он вялый, разреженный, разбавленный болотной водой описаний и биографий, где нет ни одного яркого пятна. Смелые, провокационные и еретические мысли главного героя, мессии, имя которого я никак не могу вспомнить, вертятся вокруг погоды и здоровья. Его товарищ Митя напоминает старшеклассника, который обчитался Ницше и не подозревает, что таких сверхчеловеков тысячи в поселках городского типа по всей РФ. Отовсюду свисают бирки чайных пакетиков, «пахнет щами и ползают тараканы», но, в отличие от чеховских щей, щипинские не создают той удушливой атмосферы провинциального городка. В них слишком много воды с обрезками мяса. А вместе с тараканами по кухням ползают десептиконы. Этот роман можно было бы ужать до размеров рассказа без особого ущерба для содержания. О событиях в жизни сектантов и работников прокуратуры автор пишет буднично, словно намазывает хлеб маслом и кладет сверху колбасу или обсуждает в Макдональдсе с несколькими торговыми представителями задачи на сегодняшний день. Пять трупов с отсутствующими частями тела или пять бигмаков – особой разницы не заметно. Персонажей трудно отличить друг от друга, нет выраженных речевых портретов, нет симпатичных героев. Очень много отсылок к произведениям литературы и кино, очень мало оригинальных находок, а где смеяться, вообще не понятно. (Может, там, где автор пытался спародировать «Девичий источник» Бергмана?) Возможно, весь этот смелый постмодернизм имеет единственной целью увеличение количества знаков с пробелами? Отсутствуют глянец, обаяние и «теплый ламповый звук», присущие неторопливым старым детективам. Автор может знать, что такое «ламповость», но «не уметь в нее», как сказали бы современные эстеты. Это теплота и обаяние, за которые мы прощаем все издевательства раннего Линча над зрителем. Это советско-викторианский уют, ради которого мы смотрим фильмы Масленникова. Это любовь к людям, которая есть в романе «Трудно быть Богом»… В книге Щипина вы не встретите дона Руматы. И в афедрон там тоже никто не даст. И выхода в запредельное там не будет. И счастья даром не будет.

Пожалуй, допрос юного Олега Ляшко у следователя был куда драматичнее, чем допросы сектантов в этом произведении. Лично я терзаюсь вопросом, как этот зануда не помню фамилии вообще умудрился сколотить секту, собирать стадионы? Что такого важного, интересного, интеллектуального, провокационного сказал мессия неофитам? Ну, понятно, что «верующие» ушли в отрыв и начали веровать кто в лес, кто по дрова, это плохо, потому что это плохо. Но что, собственно, заставило их спрыгнуть с ума, а не заснуть? Неужели сама душная реальность провинциального городка? Почему они, допустим, коллективно не спились или не снаркоманились, как нормальные люди в нормальном спальном районе? Что там такого особенного? Может, просто место намоленное, может, собирать стадионы помог покойный монах-чудотворец?

Не хотелось бы писать негативную рецензию, в каждой книге можно найти много положительных моментов. В данном случае автор поднимает тему религиозного фанатизма и вредной отсебятины в вопросах религии, это хорошо. В аннотации указано, что в романе есть магический реализм. Но лучше бы там был магический стиль. После 250 страницы автор пытается изобразить Мэри Шелли/Томаса Харриса, выкатывая кадавра, которого сектанты собирают из кусков разных тел, чтобы создать Бога. И тут становится понятно, что это был интеллектуальный детектив с элементами магического реализма. Но не бестселлер. Перед прочтением рекомендуется принимать флуоксетин, который предпочтителен при депрессиях, протекающих с моторной заторможенностью и гиперсомнией.

Рома Сит, «Пиджак из-под картошки».

Засев за чтение монастырского дневника Дарьи Верясовой и уже собравшись писать о простой жизни, которая является достойной альтернативой оргиям креаклов, рецензент отвлекся на дневниковые же записи рэпера, которого номинировала Наталья Романова. И номинировала, надо сказать, не зря. Во-первых, это концептуально. Автор ведет нарочито дебильное повествование в духе американских мультиков для взрослых, насыщенное матом и неплохим, с моей точки зрения, юмором. Во-вторых, здесь более-менее симпатичный герой – во всяком случае, пока он вспоминает свои детские годы.

Если бы Дениска из рассказов Драгунского появился на свет после развала СССР, кто знает, матерился бы он? Если бы Пруст родился в семье российского автослесаря и продавщицы, был бы повествователь в его романах столь умиротворенным и лиричным? Если бы Бодхидхарма ушел не на Восток, а на Запад и примерил треники «абибас», кто отнесся бы серьезно к его учению?

Если старшие товарищи Ромы еще помнят, что такое традиции, гордость за свою страну, общечеловеческие ценности и пр., и пр., то Рома принадлежит к поколению, которое считает, что:

а) Первостепенно важно - пометить территорию, обозначить себя, свое место вот тут, свою значимость. Потому что ты молодой, креативный, отдыхаешь за границей.

б) Необходимо высказывать свое мнение по любому поводу, и это мнение всегда ценное. Например, ты прочел роман Достоевского или купил на «Али» новые кеды. Надо сделать отчет.

в) Тебе все должны, особенно пенсионеры, чиновники, президент, писаки, селебрити и прочее старичье.

г) Ничьему опыту нельзя верить, главное, что ты «до всего доходишь сам», особенно когда в этом нет необходимости и все уже пройдено и сказано до тебя.

Чтобы выбраться из дерьма российской действительности, обязательно нужны новые ощущения и переезды с места на место. Однако, ментальное дерьмо юный и креативный товарищ носит в себе и оставляет повсюду, где побывал, причем желательно не в макдаках, а в пятизвездочных отелях, где до него испражнялся сам Джонни Депп. Обязательно нужно наложить новые метки поверх старых, см. пункт а.

Это само по себе не хорошо и не плохо. Ты не пометил – другие пометят, да так, что потом дышать не сможешь. Нет ничего плохого в эгоцентризме. Нет ничего плохого в свободе слова. В конце концов, советская эпоха давно ушла. Нет ничего плохого в отказе молиться на авторитеты. Однако, везде должен быть какой-то твердый критерий оценки. В Википедии, к примеру, это критерий значимости. Пробежимся по тексту и попробуем отыскать эту значимость.

Поскольку гонзо-критег такой же долбо… вырос на тех же мультиках, что и автор, проза Сита не вызывает у критега явного отторжения. Юный герой этих мемуаров, плоть от плоти Дениски, Бивиса и Картмана, умиляется виду живого негра на улице, мечтает стать героем компьютерной игры, разглядывает наклейку с голой бабой. Взрослый автор сетует, что порнухи в инторнетах стало слишком много, а потому ощущения уже не те, обнимашки не кажутся такими особенными. Подсказываю: для особо острых ощущений есть хентай, запрещенный Уголовным Кодексом Российской Федерации. Немного хентая – и вы уже, как Лимонов, строчите новые волнующие мемуары на крытке.

Далее автор много размышляет о творчестве. Любой четкий рэпер, смотревший «Топ гир» и пивший крафтовое пиво, однажды выдает такой пассаж:

Но если я буду писать хуевые стихи, я могу рассчитывать на звание поэта, даже если мои

стихи будут такими же маленькими и сморщенными. Это очень удручающая ситуация.

Если вы видите, как человек хуево поет песни или пишет плохие стихи, обязательно скажите

ему об этом. Не питайте в нем никаких иллюзий. Иначе все эти пидоры проникаются

тем, что они — талантливые и сложные натуры, и начинают, блять, считать

себя лучше остальных, как будто вся красота мира только им и открыта, а остальные

бродят во тьме невежества. Либо пусть учатся прежде всего понимать то,

что делают, изучают подробно вопрос, а затем делают хорошо, либо пусть не засирают мозги своей хуйней. Призываю вас, будьте честными.

Мужик, все верно сказал, ёба! Сам он, канешна, тоже пытается засрать мозги читателям и членам жюри, но делает это как-то более няшно и изящно, чем его коллеги. Это не хуйня, а хуйняшечка. Он извиняется за то, что это может быть не совсем литературно. Говорит: «Я ни на что особо не претендую». Ну, такой обычный блоггер с нашего двора, толстоватый добряк, который делает реверансы публике и пытается заняться фитнесом, да все никак не займется.

Честно говоря, лучше бы автор продолжил наворачивать воспоминания детства, однако, он решительно выпускает из рук штанину Драгунского и отправляется на ирландские аттракционы с пивом, вином, джазом и #сольнанашейкоже.

Концептуальность куда-то исчезла, появились обычные дневниковые записи и пафосные размышления обо всем понемногу. Из текста поперли артхаус, Бродский, #какяпровеллето. Вскоре автор уже почувствовал, как «начал стареть». Ему «стало скучно», русская хандра понемногу овладела этим онегиным, стриженным в барбершопе.

Далее афтар ненадолго вернулся в юные годы и поведал, как был ролевиком. У критега появилась надежда, что хоббит сейчас запрыгнет в электричку и поедет биться с орками текстолитовым мечом. Но нет, этот фродо сразу вырос и поперся в аймакс на Питера Джексона. И ему не понравилось – снова хандра овладела. Он-то думал, Толкин волшебным образом вернет ему экзистенциальную радость, поможет вернуться в детство и в теплый ламповый нарратив. Однако, за этим следуют снова #какяпровеллето #базаримспрограммистом #какаятохуйняпрорэпилитературу #подорогекамстердамуяживапокаещежива.

Далее автор высирается в честь Дня России машиной навоза «от Путина» для бабуленьки, что ожидаемо в дискурсе #небыдла (см пункт в). Далее снова #фапаюнабап #моиценныемыслипрорэппрозуиартхаус (см. пункт б).

Всего, что знал еще Евгений в модных конверсах, пересказать мне недосуг. Автор еще долго #бухал, #пердолилбаб, рассуждал о рэпе и политике, посещал литературные чтения. Как обычный блоггер из Этой Страны. Кончилось тем, что он обманул питерскую зимнюю депрессию и поехал куда-то под пальмы печатать вот этот блог.

Я, представитель населения Этой Страны, у которого нет зимой денег на отдых под пальмами, вместе с #запутинцами и #ватнобыдлом решительно осуждаю такое мажорство. ЧСВ автора выпирает значительно дальше его живота, широк русский блоггер, надо бы сузить монтировками за гаражами.

Наверное, Сит и сам уже догадался, что блог и бестселлер – это немного разные феномены современной культуры. Автор, в общем-то, неплохой человек, но типичный представитель среды рэперов-блоггеров вроде Эльдара Джарахова. Он умеет не вглубь, а вширь. Систематизировать материал, выстраивать какие-то структуры, отслеживать преемственность, вводить символы, разрабатывать образы он не хочет. Кидать идеи он может, но заставить их «работать» в тексте – нет. Драматизма там не видать, одни «баттлы». Представитель «старичья» или какой-нибудь Минаев из «поколения пепси» непременно задал бы ему вопрос: «А где там духовность?» Отвечу вопросом на вопрос: «А зачем?» Может, оно и слава Б-гу, что новое поколение не рефлексирует, не терзается неустранимыми внутренними противоречиями, не режет Настасью Филипповну?

Хотя… Совсем недавно юный программист Артем изнасиловал и задушил свою подругу Таню. Мог же просто пить пиво и «пердолить баб», как Рома Сит, а не разыгрывать трагедии! У поколения сэлфи тоже бывают драмы, рефлексия, вот это все. Но если «прокачанные» старые мазохисты к этому готовы, то прогрессивная молодежь после погружения на дно непростой духовной жизни помирает от кессонной болезни.

Блог есть блог, ему свойственны разрозненность, отсутствие сквозного сюжета, ярких постоянных персонажей. Это мысли, зарисовки. Ничего нового, прогрессивного и значимого в этой книге нет. Однако, читать было довольно приятно. Могу даже сказать, что эта книга улучшает настроение. Так что живите на здоровье, Рома, и не забивайте себе мозги всякой достоевщиной. Ведите блоги, радуйте себя почаще, не заглядывайте в бездну, не сидите среди «сопливых стен».

Дарья Верясова

Дарью Верясову я знаю как человека предельно искреннего. Быть волонтером, читать стихи на Майдане — нормально и естественно для этой деятельной натуры. Она верит в свое дело. Цинизм – это не про нее. Никакого позерства, самолюбования, попыток выставить себя в выгодном свете вы не найдете в этой книге.

Начну с цитаты из середины дневника:

Как же мне знакома эта раскалённая тьма в душе: кажется, капнешь туда спирта – и полыхнёт свет. Кажется, капнешь больше – и зальёшь до охлаждения. И капаешь-капаешь-капаешь, а темнота расширяется. Как чёрная дыра, выползает изнутри словами и воздухом и набрасывает на голову свой край, плотный, как одеяло. Ужаснее всего в этот момент – остаться в одиночестве, совершенно никому не нужным. Этой дыры не видно, её можно лишь ощутить. Это как если долго не дышать. Или когда сводит судорогой грудь и дышать получается только краешком лёгких.

После этого вы можете сказать, что «испорченная москвичка» или «бледная петербургская развратница» совершила турпоход в монастырь по надуманному поводу. Непонятно, правда, с каких пор кризис мироощущения и несчастная любовь стали надуманными поводами для чего-либо.

Итак, это книга о выживании. Казалось бы, нет ничего необычного в том, что насельница в монастыре ведет дневник. Ничего особенного в ее жизни не происходит – она беседует с монахинями и послушницами, изучает священные тексты, моет посуду в трапезной, помогает иконописцу, много гуляет, молится за своего обидчика, сажает петрушку, рефлексирует. Собственно, это т. н. жанр «повседневность», которому соответствует добрая половина японской литературы и кинопродукции. На Западе он не так развит. В идеале там вообще не должно быть вот этой самой рефлексии, только повседневность, хэндмейд, уютные кафе, свежевыпеченный хлеб, паломничества, автостоп либо прогулки на велосипеде. Рефлексия, как и страстная любовь, в восточной культуре считается греховной, убивающей сознание. Именно за освобождением сознания через простую жизнь, лишенную мирских соблазнов, приезжает Даша в монастырь.

Как ни парадоксально, в этой книге очень мало собственно православия. Да, есть православный антураж. Эта книга не о поисках Бога и не о религии, она о жизни в Боге. О том мироощущении, которое приходит на смену городскому безумию. О спасении души.

Предыдущие авторы отчаянно пытались нарастить некую «крутизну» повествования, как модницы – силиконовую грудь. Здесь ощущается сила иного порядка. И хорошо, когда среди тотальной расчлененки, сопливых стен, трагедий Донбасса и выкинутых с балкона лифчиков появляются такие тихие и неторопливые записки у изголовья.

Закончить мне бы хотелось цитатой из Ш. Бронте:

Пусть порицает меня кто хочет, если я добавлю к этому, что порой, когда я одна бродила по парку, или выходила за ворота и смотрела на дорогу, или, воспользовавшись тем, что Адель играет с няней, а миссис Фэйрфакс расставляет банки с вареньем в кладовой, взбиралась по лестнице на третий этаж, открывала дверь чердака и, выбравшись на крышу, окидывала взором далекие поля и холмы и всматривалась в туманный горизонт; что мне хотелось тогда обладать особой силой зрения, которая помогла бы мне проникнуть за эти пределы, достигнуть иного, деятельного мира, увидеть города и местности, полные жизни, о которых я слышала, но которых никогда не видела; что я мечтала о большем жизненном опыте, о более широком общении с людьми, о знакомстве с более разнообразными характерами, чем те, которые меня окружали до сих пор.

Для одних вести простую жизнь значит «похоронить себя», для других - «спастись». Перемена места спасает от беспокойства в душе. Надолго ли? «Ты уже в Москве?»

Сергей Шаргунов

И какой русский писатель не любит строчить мемуары? Скажу честно, из всех представленных книг это первая, которая мне сразу не понравилась. Долгое и лиричное перечисление в первой части собственных предков со всеми их регалиями и навязчивым хрустом французской булки, трепетное отношение повествователя к себе и своим родителям, богатый (и местами вычурный) литературный язык – все вызывает отторжение. Возможно, мой внутренний пролетарий ненавидит вот эту набоковщину. Возможно, все это ассоциируется с длинными помпезными фильмами Никиты Михалкова.

Шаргунов выступает здесь как этакий дядюшка Бунми, который видит прошлые жизни, точнее, жизни своего отца и отца своих отцов, и всех своих предков до единого. Для любителей Набокова и вальсов Шуберта эта книга, несомненно, станет настольной. Для любителей нонконформизма и баттлов с рэпером Гнойным – нет.

Главным достоинством этой книги является ее патриотизм, попытка помочь читателю полюбить Россию и ее печально-героическую историю, ее прошлое и настоящее. Это могла бы быть стандартная книга о белом движении, о советской эпохе. С участием ярких исторических фигур, полемичная, срывающая покровы с каких-то событий. Это могла бы быть книга о вымышленных персонажах, помещенных в определенную эпоху. Вместо этого мы видим историю обычной реальной семьи, существующей в определенном отрезке времени. Это не совсем воспоминания и не совсем худлит, перед нами документальный цикл рассказов, где прошлое тесно переплетается с настоящим. Такая концепция книги, несомненно, нова и оригинальна. Чувствуется долгая и тщательная проработка материала, компоновка деталей. В принципе, во многих мемуарах уделяется какое-то внимание истории предков, но здесь эта история по значимости и по удельному весу переросла историю самого повествователя. Далее идут истории других людей – друзей и знакомых автора. Но сам автор как будто застрял в двадцатых годах прошлого века. Вся атмосфера книги настолько старорежимная, наполненная «русским духом», что в ней дико видеть, к примеру, обычный компьютер, кореянку, фото с отдыха в Египте или на Крите.

Вторым достоинством является отсутствие «нерва» в повествовании — здесь все ровно, богоугодно, даже самые страшные и неприятные события поданы чинно, без психопатии, без шизодискурса, которым так насыщена современная литература. Чувствуется, что автор – человек цельный, с нормальной самооценкой, умеющий уважать себя и других, отсюда и благожелательное отношение к персонажам, к миру. «Свои» - это, конечно же, русские, граждане великой и очень красивой страны с богатой историей и крепкими традициями. Люди, которые воюют в Чечне, защищают Новороссию. Люди, которым не пишут равнодушные эмигрантки. К сожалению, я частично инородец, так что мне сложно в полной мере насладиться русскостью и старорежимностью этого тематического сборника. Но для своих это, несомненно, бестселлер.

Кристина Гептинг, Жизнь +

Еще по названию мне стало понятно, что книга – о жизни с ВИЧ-инфекцией. Тема старая, всегда актуальная. Мой первый рассказ, кстати, был на ту же тему и тоже о дискордантной паре, многие авторы начинали с темы ВИЧ, тогда еще ультрамодной и острой. Мне довелось посмотреть огромное количество фильмов про ВИЧ/СПИД, работать над профилактикой ВИЧ/СПИДа у молодежи. Мой родственник долгие годы был инфицирован и умер в итоге от туберкулеза. (К сожалению, он не был «ВИЧ-элитой», как герой Гептинг.) Не хотелось бы привносить в рецензию личные мотивы, скажу лишь: это трагедия, которая может коснуться каждого. И я точно знаю, что никогда не буду писать книгу об этом. Это то, о чем хотелось бы забыть. Многие сейчас возлагают большие надежды на антиретровирусную терапию. Считают, что с ВИЧ можно жить долго…

Любой хоть раз думал о страхе перед отсроченной смертью, о страхе заразить кого-то, о страхе быть не принятым обществом. Любой хоть раз испытывал фобию при контакте с ВИЧ-инфицированным. Любой знает о ВИЧ-диссидентстве. У любого есть ВИЧ-инфицированные знакомые. Любой хоть раз сталкивался с парами, где один -, а другой + Одним словом, это жизнь. А передо мной литературное произведение. Не знаю, в какой степени оно соответствует чьей-то реальной биографии. Мне придется рассмотреть его не как «человеческие документ», а как художественную литературу.

Герой по имени Лев рождается у матери-наркоманки, он инфицирован, его воспитывает бабушка, которая из-за фобии не может его полюбить как должно и дезинфицирует все вокруг. Герой лечится, учится, заводит друзей, девушку. Живет с ВИЧ. Его лучший друг Рома кончает с собой, но Лев продолжает жить. Ему и в голову не приходит уйти из этого мира, перед ним не стоит выбор, жить или умереть, он и так знает, что ему нужно жить.

Появляется главный враг ВИЧ-инфицированных после рака – туберкулез. А у героя – дискордантная пара со школьницей Ариной. (Нет, никакой педофилии, только любовь.) Нужно бороться, выжить во что бы то ни стало. Ее мать против ВИЧ-инфицированного и стигматизирует молодую пару. А тут еще школьники негодуют, называют Арину вичевской подстилкой.

Постойте, мне уже, вроде, попадались где-то просьбы Кристины Гептинг рассказать о дискордантных парах для какого-то исследования. Журналистка хотела привлечь внимание к проблеме?

Зачем читателю этот Лев, студент-хипстер с его дискордантной парой? Что такого особенного в этом Льве? Ничего. Да, вот такой-то Лев говорит о своей жизни +. Вы так расскажите про этого Льва, чтобы он привлекал внимание, как настоящий лев, а не сытый барсик в пищеблоке туберкулезной больницы №8. У Льва фактически нет биографии, которая предостерегла бы читателя, заставила прочувствовать его боль, сопереживать его борьбе, а не просто ознакомиться с нагромождением фактов. Как заразился Лев? Внутриутробно, при родах? Ну да, Лев давно привык к мысли, что у него ВИЧ. Лев не парится. Лев остается «положительным и позитивным». Есть некоторые сложности: сказать или не сказать при знакомстве. Но в целом у Льва все ровно. У Льва все норм. Старорежимное общество в лице будущей тещи, одержимое фобией и не верящее в силу ВААРТ, вяло строит препоны его будущему счастью. Ну и хорошо, Лев. Наплюй на тещу, лечи туберкулез, у тебя же всего две сочетанные инфекции, а не четыре, как у обычного российского нехипстера. Надевай презерватив, чтобы не нервировать пожилую женщину и одноклассников подруги.

С чем автор борется? Видимо, с фобией. Борьба с фобиями в обществе – это новый, популярный подход к проблеме ВИЧ. Как будто во всем виноваты только фобии и люди, которые ими страдают. Как будто ВИЧ заражаются только молодые, красивые, успешные, а вот эти наркозависимые и бывшие зеки с их беспорядочными связями остались в далеком прошлом. В романе эти опасные типы мелькают эпизодически. Где-то в другой палате, чтобы не воняли.

Кристина с самого начала снимает основные проблемы – низкого уровня жизни населения, высокого уровня криминала, низкой информированности о ВИЧ. Что заставляет население принимать наркотики и вступать в беспорядочные связи? А черт его знает. Вот эти глупые, непозитивные, необразованные ни с того ни с сего начали бахаться «ссаным баяном», Лев не одобряет. В этом романе нет безнадеги, один позитив. И больница в нем – отнюдь не «раковый корпус». Все почти норм, только в душевой воняет. Герой брезгливо сторонится больных туберкулезом бывших зеков, но злится на людей с фобией в отношении ВИЧ. Герой волонтерствует, помогает другим больным, но желательно не бывшим зекам, а людям почище. Автор дает понять нам, что Лев – это ВИЧ-элита, а не как вот эти все положительные, но непозитивные быдланы – зеки, наркоманы. Лев хочет ставить капельницы, а не обрабатывать пролежни. Он даже покупает для пациентки бассейн, т. к. она хочет увидеть море, ну, как те двое, из «Достучаться до небес». Вы шутите? Чисто по-человечески я понимаю, что приятнее смотреть на Тиля Швайгера, чем на зека-наркомана. Никто не любит грязь, но такая позиция автора отнюдь не возвышает. Героя спрашивают: «Почему болен именно ты, молодой, умный, красивый?» И правда, почему бы вместо Льва не умертвить целый отряд наркоманов? А вроде бы, в журналистских кругах ценится толерантность, евгенике там не место.

Я вижу здесь не Льва, а саму Кристину Гептинг, которая сидит в интернете и берет интервью у дискордантных пар, а затем пытается придать материалу видимость драмы. Но драмы нет. Я «не верю» рассказчику. Это похоже скорее на фотоотчет: «Смотрите, какие ужасные туалеты в сельских больницах». Нет ощущения вовлеченности.

Цинизм, жалость к себе, злость, нарочитая жизнерадостность, депрессия, полная апатия, стремление защитить других — все это мне приходилось наблюдать у больных. Но не приходилось наблюдать такое ровное изложение материала, «все про ВИЧ и позитив». Да, в финале Лев рыдает, его загоняет на крышу недостроенного дома русское быдло, метафорически стигматизируя и заставляя прыгнуть вниз либо подставиться под кулаки. (Он всего-то хотел быть со школьницей, за что?) Но позвольте, Лев, где было все это быдло на других ста страницах романа, почему ваш единственный противник – будущая теща? Почему это быдло раньше не заставляло читателя скакать, как кошка на раскаленной крыше? Зачем эти бесконечные интервью с «людьми из народа»? Почему вместо оголенного провода читателю суют инстаграм и чай с печеньками? Почему экшн добавлен только в финале, до которого читатель мог бы и не дожить? Да у вас, Лев, была не жизнь, а сказка. Вы бы, Лев, пожили в бесчисленных спальных районах и ПГТ, где дискордантные пары ежедневно пьют, дерутся и воруют, чтобы купить дозу, а не дают интервью… Понимаю, что для худлита это уже давно клише, но это правда. Лев, вы слишком молодой и чистый, вы слишком хипстер. Вы бы, Лев, хоть подрочили, чтобы обозначить свою гендерную принадлежность… Я все понимаю, надрыв девяностых ушел, ушла вычурность нулевых, настало время асексуальных мальчиков-мажоров, которых ВИЧ, вроде бы, может накрыть только через мать из немытого прошлого. И все-таки чего-то не хватает.

Кристине нужно было задушить в себе журналиста, прежде чем приниматься за написание книги. Меньше хипстера, больше Маяковского, в конце-то концов!

К этой проблеме уже привлекали внимание Сирил Колар, Грегг Араки, Педро Альмодовар, Джонатан Демми, Лина Вертмюллер, Тони Кушнер, Рэндал Клайзер, Ирвин Уэлш, Дэнни Бойл + ∞. Любой, кто хоть раз смотрел «Транспоттинг» или «Оголенный провод», не нуждается в книге про хипстера Льва, брезгливо задирающего подол юбки при входе в палату. Хотя, возможно, не все читатели – любители ВИЧ-олдскула, оголенных проводов и раскаленных крыш. И многим творчество Кристины Гептинг понравится. В принципе, любая книга, привлекающая внимание к проблеме ВИЧ/СПИДа, нужна и хороша.

Карлос Шакал, весна для Гитлера и винишко-революция

В первую очередь хочу сказать, что участие этой книги в каком бы то ни было конкурсе неизбежно вызвало бы скандал. Это обусловлено самим материалом и способом его изложения. Любые претензии ко мне вы можете смело адресовать самому автору и его номинатору.

Перед нами не исследование политолога, не исторический очерк, не биография. Перед нами агитка, которая сделана фанатом Шакала, млеющим от общения с идолом леворадикальной тусовки. Кого-то держал на руках Сталин, кого-то целовал Гитлер, кого-то держал за руку Леннон, кому-то дала автограф Мадонна. Игорю Молотову звонил Шакал. Имеем что имеем.

Книга написана с огоньком. В смысле, с настоящим огоньком (интенсивным процессом окисления, сопровождающимся излучением в видимом диапазоне и выделением тепловой энергии). Правда, мне совсем не нравится Шакал, этот «освободитель народов и сёрфер судьбы», у которого «противоречие общественному вкусу длинной в жизнь». Мне больше по душе Гитлер, который был очень приятным в общении, улыбчивым человеком и любил избирательное сжигание книг. Так вот, Гитлер подсказывает мне, что книги, романтизирующие и популяризирующие терроризм и еретические идеи, нужно жечь. Не читая. Возможно, коллектив варвар карауловых, имена которых мы не называем, пообещает за это отрезать мне голову. Я не возражаю. Я испытываю по отношению к террористам не «страх», который мне заочно приписывает номинатор, а нормальное для каждого человека и гражданина неприятие. Также я испытываю сожаление оттого, что мои коллеги заигрались с темой терроризма. Вопрос, чем кампания взрослых литераторов за освобождение Шакала отличается от визга школьников на Майдане в поддержку Тимошенко, - риторический. Возможно, разница в том, что школьники глупы и управляемы, а большие дяди надеются сами управлять школьниками. Ведь у Лимонова и Дугина получалось быть «властителями дум» юных бездельников.

Я бездельник, но не юный. Мне нравится Лимонов, но не нравится Молотов. Мне не нравится, когда по соседству взрывают станции метро, когда гибнут люди. Я не получаю удовольствие от чужих страданий ради некой благородной цели. Молотов попался не тому критику. Единственной задачей настоящего, уважающего себя литератора, пишущего о политике, я считаю освобождение сознания читателя. Предполагается, что автор должен уметь критически оценивать любые идеи и факты, а не проникаться какой-то радикальной идеей, выкорчевывать общепринятую мораль и загаживать нейроны масс новыми химерами.

Не знаю, удивляет ли это других читателей. Меня это удивило и шокировало (привожу цитату из Википедии)

16 декабря 2011 года суд во Франции вынес Карлосу второй пожизненный приговор за организацию четырёх взрывов на территории Франции, в результате которых 11 человек погибли и более ста были ранены. 26 июня 2013 года парижский суд отказал Ильичу Рамиресу Санчесу в отмене второго пожизненного приговора.

В марте 2017 года Карлос был приговорён французским судом к третьему пожизненному сроку за организацию взрыва в торговом центре в Париже, в результате которого двое погибли и более тридцати человек были ранены.

В мае 2017 года шесть русских писателей написали открытое письмо французскому президенту Эммануэлю Макрону с просьбой помиловать Карлоса. В числе подписавшихся — Александр Проханов, Игорь Молотов, Герман Садулаев, Исраэль Шамир, Андрей Рудалев и Сергей Петров. К августу число подписантов составило 20 человек. Письмо осталось без реакции со стороны французского правительства и общественных деятелей.

Нет, если все так любят Брейвика, то почему бы не полюбить Ильича? Нашего Ильича любил весь СССР, пусть и этот Ильич погреется в лучах народного обожания. Да помилуйте вы уже Ильича, пусть снова посетит Москву, взорвет пару книжных ярмарок, вставит нескольким восторженным студенткам МГУ, я только за. Шакал - это вам не рэпер Рома Сит, который от депрессии тупо спасается на пляже. Товарищ Санчес от скуки переделывает мир, чтобы он более соответствовал его представлениям о красоте и справедливости.

Ну что ж, литераторы и режиссеры любят террористов (а также маньяков, серийных убийц). В боевиках террористы это молчаливые бородатые мужики с автоматами. В артхаусе и интеллектуальной литературе – смелые, отчаянные и прекрасные революционеры. Кстати, поскольку терроризм – это крайнее выражение нонконформизма в искусстве, два японских режиссера, Кодзи Вакамацу и Масао Адачи, просто перешли от слов и игр с кинопленкой к делу. Художнику, по большому счету, плевать на трагедию Беслана, на 11 сентября, на взрывы в Париже, на сотни убитых и покалеченных людей. Тут главное – революционный пафос, порыв, мечты о светлом будущем, борьба со старым режимом, евреями, несправедливым миропорядком. Это материал, на котором можно творить. Не важно, что кто-то убил, допустим, императора. Это повод построить замечательный собор. Не важно, что даже одна простая человеческая жизнь ценнее произведения искусства. Наверное, только Достоевский в «Бесах» и Фолькер Шлендорф в «Тишине после выстрела» действительно адекватно, многослойно, по-человечески представили проблему революционного террора.

Посмотрим, удастся ли товарищу Молотову переплюнуть всех тех, кто уже увековечил Шакала в искусстве: Уильяма Фридкина, Кристиана Дюге, Оливье Ассаяса, Роберта Ладлэма, Роджера Янга, Жерара де Вилья, Стивена Лизера, Андрея Таманцева.

Уже с первой страницы становится понятно, что книга не вычитана: в первом предисловии розарием прочищаются винтовочные дула, а запятые местами выкинуты за несоответствие нуждам рабочего класса.

Всю дорогу Молотов тоном восторженного школьника защищает этого смелого, красивого, креативного, интеллигентного террориста. Конечно, чисто по-человечески Молотова можно понять, ведь Шакал мало того что освобождал мир, он боролся с сионистской гидрой, а «у сионизма особое, привилегированное положение в системе империализма». А еще Шакал всегда стильно одевался, посещал дорогие заведения, участвовал в культурной жизни, с Лимоновым на короткой ноге. Шакал – человек светский, он не просто «аристократ духа», он аристократ во всем. И зря на Молотова накинулся сионистский убийца в моем лице со своими ретроградными, мелкожидовскими, обывательскими упреками.

Основной текст нарублен топорным языком с безобразными оборотами — на редактора и корректора у борцов за свободу денег не хватило либо грамотные сионисты с филфаков отказались вычитывать этот бред. У славного вегетарианца Адольфа был гораздо более яркий писательский талант, Гитлер умел волновать массы, интересно рассказывать истории, да и рисовал хорошо. А как речи произносил — заслушаешься! Писанина Молотова откровенно скучна. Но некоторые места в ней довольно смешны. Пожалуй, не стоит ее сразу жечь, сперва нужно разобрать на мемы, как и два предисловия.

Из второго предисловия (его автор – известный еврей-антисионист):

Ильич, самый умный, самый отважный — тоже поддерживает коммунистическую партию, тоже поддерживает Путина, но во французской тюрьме — уже 23 года.

Самыми угнетенными — и в то же время самыми страстными и пассионарными были палестинцы, и палестинское дело привлекало идеалистов с наганами.

Это сионистских убийц — хотя они взрывали отели с постояльцами, расстреливали мирных жителей на площадях и в домах, бомбили беззащитную Газу — никогда не называли террористами и в тюрьмы не сажали даже за самые кровавые преступления. Но борцы с сионистами всегда оказываются «террористами».

Но и в тюрьме продолжается потусторонняя жизнь.

Прорвавшись через адский «розарий» предисловий, переходим непосредственно к тексту.

И тем не менее Эльба продолжала битву за душу Ильича. Как утверждали друзья семьи, она в тайне крестила своего первенца, а когда, например, муж был занят делами, Эльба водила детей на католическую мессу. Помогло ли это? И да, и нет. Ильич все-таки придет к Богу, — правда, вместо католичества обратившись в Ислам и возьмет в Палестине исламское имя Салим Мухаммед. Можно сказать, что хотя и через много лет, но Эльба одержала свою победу.

Товарищ Молотов, а зачем вообще арабы воевали с израильтянами, за что воюет ИГИЛ, как вы объясните феномен религиозного фанатизма, если даже не видите разницы между исламом и католичеством?

Сам Ильич без особого восторга вспоминает образование дома: «Пока дети играли со своими сверстниками, мы были вынуждены просиживать дома» И пожалуй, Ильич был прав: вне стен дома он всегда был лидером среди ровесников.

Товарищ Молотов либо сам получал «образование дома» у залетного солдата-марксиста, либо слишком часто играл в казаки-разбойники, надеясь стать лидером вне стен дома. Ясно одно: русскому языку этого пассионария не учили.

Да и биография философа вызывала уважение: Сартр был крутым парнем, участвовал в протестах против Алжирской войны, выступал с критикой готовящегося блицкрига американских командос на Кубу.

Да, участие в рядовом митинге – это «круто».

— Однажды, в 1973 году, прогуливаясь по бульвару Святого Мишеля, я увидел, что Сартр приближается ко мне с большой улыбкой, чтобы дать первый номер своего журнала. Затем Сартр обнял меня и позвал Симону. Симона была окружена десятком журналистов и грациозно уворачивалась от вспышек фотокамер. Сартр велел мне не ждать, чтобы фотографироваться. Я был молод и выглядел стильно, на талии под пиджаком висела амуниция от пистолета. К сожалению, я уже ожидал, что в ближайшем будущем мне придется скрываться, поэтому я ускользнул на бульвар Сен-Жермен… Такова была плата за борьбу — я должен был скрывать, кто я, — Ильич говорит об этом с легкой грустью.

Без комментариев. Автор сам не понимает, насколько большую улыбку это вызывает у читателя.

Я не родился с одной темой в голове. Я родился сложным. Мне близок и “острый галльский смысл” и “сумрачный германский гений”. Мне близки и тюрьма, и ресторан … Я понимал и понимаю рафинированное и изящное, и если удается ополоснуть палату рта глотком Шато-Лафит-Рот-шильд, то я простенько радуюсь, а не мучаюсь противоречием между моими радикальными политическими взглядами и глотком Шато-Ла-фит-Ротшильд. Видимо, образ “революционера” у среднего обитателя Интернета связан с голодом и тюрьмой, лохмотьями на плечах и унылым выражением лица. Такое понимание “революционера” никогда не соответствовало действительности.

Революционер, как видим, уже выболтал палатой рта некоторые тайны своего быта. Он сложный, пьет хорошее вино. Да за что вообще его держат в тюрьме, отпустите уже человека в ресторан. Кстати, образ революционера у нормального обитателя интернета прочно связан не с лохмотьями, а с убийствами людей из-за нелепой идеи, которая стукнула в его набриолиненную «сложную» голову. Каждый нормальный обитатель интернета знает, что расхлебывать винишко одного такого винишко-революционера приходится иногда населению целой страны/стран в течение долгих лет. Ильич время от времени испытывает недовольство результатами своей деятельности. Мол, бывшие товарищи продались или что-то начали делать не так. И жизнь в СССР оказалась не такой идеальной, как он думал. Почему этот «интеллектуал», который фапал, извиняюсь, на «крутого» Сартра, столько лет не мог додуматься до банального несоответствия собственных ожиданий и реальности?

Являясь по сути нацистской, идеология сионизма провозгласила своим принципом непризнание существования палестинского народа как такового, а Израиль другой рукой начал политику геноцида. По всему миру эта политика вызвала протесты в левых кругах и студенческой среде, которые подняли палестинский вопрос на свои знамена.

Даже не знаю, что тут больше меня восхищает – антисионистский пафос или неистовый, революционный синтаксис.

В июле 1968 года двое бойцов НФОП посадили «Боинг-707» в Алжире и потребовали освободить 16 товарищей, находящихся в заключении в израильских тюрьмах. Акция, получившая название «Палестинское освобождение 007», стала первой ласточкой партизанской войны нового типа, лучшим солдатом которой станет Ильич Рамирес Санчес.

Террористы стали партизанами, из которых Ильич станет лучшим солдатом, и они все станут от этого еще более лучше. И плевать, что террористическая организация, партизанское движение и регулярная армия – это немного разные… ладно, сионист уже молчит.

Хотя Ильич уже успел познакомиться с жизнью в подполье на родине, все-таки он был 20-летним юношей — гордым, тщеславным, верящим в свою звезду.

Да вся эта книга – сплошная звезда.

Еще один красочный штрих: Будия был довольно популярным драматургом и театральным режиссером, имел свой театр в пригороде Парижа и был своим парнем в кругах столичной французской богемы. Театрал c динамитом!

Ишь, какой театрал выискался… ТЕАТРА́Л, театрала, муж. Любитель театра, частый посетитель театров.

Обычно я сажусь писать эту книгу в хорошем итальянском костюме из Флоренции, чтобы, наверное, стать ближе к герою, который всегда был одет с иголочки.

Нет, не могу:

Также Молотов был шеф-редактором — интернет-порталов вице-премьера РФ Дмитрия Рогозина и депутата Госдумы РФ Алексей Журавлева (2013—2014).

Поражает небрежность политиков в выборе людей, которые будут говорить от их имени. Это еще что, известный русофоб Эдуард Багиров, к примеру, был доверенным лицом кандидата в президенты Владимира Путина на выборах 2012 года и заявлял у себя в блоге: «Путин ненавидит вас так же, как и я».

Полуграмотные, напичканные леворадикальными идеями винишко-ксенофобы в хороших костюмах, одобряющие терроризм… Зачем вы пришли, из каких нор повылезали?

Молотов - далеко не Молотов, не Фридкин, не Ассаяс и даже не Ладлэм, а великовозрастный двоечник, мечтающий встать в один ряд с Лимоновым, но не имеющий таланта для этого. Кстати, мне всегда нравился тот самый фильм про Шакала, в честь которого Санчес получил свою кличку. Фильм был просто отличный. В детстве мне хотелось, чтобы у героя все получилось, хоть он и собирался убить де Голля. Такова сила подлинного искусства.

Ильич Рамирес Санчес, спасибо вам за то, что вы не похожи на нашего русского Ильича. Тот всё писал сам. И спасибо другим литераторам за то, что не они стали авторами этой «Весны для Гитлера»

Василий Иванович Аксенов

Аксенову, в силу его опыта, знаний и мастерства, легко удается подлинно русская проза. Не «патриотическая», а именно русская, богатая без напряженного действия, без дурной кухонной полемики, без навязчивых размышлений, которые молодежь пытается вбить в голову реципиента. Каждый абзац у Аксенова – это бриллиант, который читатель созерцает вместе с автором. Картины, которые создает Аксенов, зримы, даже осязаемы. В этой прозе органично звучат диалектизмы, старые и новые слова. Приметы времени не бросаются в глаза, настолько органично они вплетены в текст. В этой прозе точно соблюден ритм: не нужно ни медленнее, ни быстрее. Эта проза удивительно лирична.

По уровню исполнения это сопоставимо с прозой Керуака, путевыми заметками Басё. Я сознательно не сравниваю это с прозой советских авторов, хотя тут можно вспомнить и Паустовского, и Пришвина, и Распутина, и Астафьева, и Абрамова, и многих других. Созерцательный, медитативный характер этой прозы, несмотря на всю ее русскость, роднит ее скорее с американским вариантом дзен-буддизма и лучшими образцами японской пейзажной лирики.

Это реализм, не магический, не «новый», а настоящий. Роман организован по принципу мифа, волшебной сказки. Возможно, просто место действия определяет композицию. Время здесь не линейно, даже не циклично: прошлое и настоящее слиты воедино. Здесь, вокруг Ялани — маленький космос, отделенный от внешнего хаоса. Герой – часть этого космоса, единое целое с природой Сибири. Внутри – благодать, снаружи – боль и сомнения. Аксенов пишет «я», но это не «Я» современных авторов, которым во что бы то ни стало нужно доказать свою важность, пометить территорию, высказаться, выблевать, посетить что-то на другом конце света и составить отчет. Это не «Я» гринписовцев, которые берегут природу от пластиковых бутылок. Это скромное «я» человека, которому не нужно ничего защищать, ничего доказывать – он просто живет на своей земле.

Лишь изредка в Ялань заходят «коробейники» непонятной национальности с китайскими товарами, приезжают родственники из внешнего хаоса. Сменяются времена года. Герой ведет неторопливые беседы с соседями, молится, читает Библию, вспоминает жития, тексты святых отцов, рассказывает истории из жизни своих родственников и друзей. Долго ждет письма от Молчуньи и сам не решается ей написать. Размышляет о жизни и смерти. Гоняет молодого медведя, который повадился жевать овес рядом с пасекой. Помните шутки о русских медведях, которых поят водкой? Так вот, здесь живут медведи, обычные неэкзотические медведи. Кстати, о водке: один из героев книги - пьющий Василий, который прячет от грозной жены Людмилы бутылку. Но это не алкоголик из душной городской прозы, пьянство у него тихое и естественное. Зато Людмила в итоге уезжает в город, спивается по-настоящему. Также появляется в романе вороватый алкоголик Шура, пьющий медовуху на пасеке и бредящий международными новостями (зараза внешнего хаоса до него дотянулась через радио).

Герой не обрывает связи с внешним миром, но и не спешит туда возвращаться. Дискуссии об «отрыве от корней» ведутся в России постоянно. Эта книга подсказывает: чтобы у тебя были корни, нужно от них попросту не отрываться. Очень много было разговоров о «вымирании российской деревни», особенно у «новых реалистов» - да нет, жива российская деревня, несмотря на войны, на отток людей в города, на «укрупнение», на то, что в деревне давно никто не рождался. Деревню даже со спутника видно. Правда, как предполагает герой, это никому из «наших» не интересно.

К вопросу об интересном: а интересна ли в принципе судьба обычного русского человека кому-нибудь из «наших», не говоря уж об американцах? И так ли вообще важно, в деревне живет герой, в монастыре или в городе? Пожалуй, деревенская жизнь героя более насыщена событиями и размышлениями, чем жизнь многих горожан. Скучно ли в деревне? Отвечу так: скучно бывает скучным людям, которые подменяют духовную жизнь некими внешними благами. Людям, которых терзают желания, разрушающие душу. Герой этой книги освобождается от наносного, от разлада с самим собой. И тем, для кого чтение — это духовное развитие, а не убийство времени, книга Василия Ивановича Аксенова будет интересна.

Порадует эта книга и феминисток – историей о Марье Григорьевне, которая застрелила мужа-абьюзера (тот связал ее и положил в ледяной ручей, чтобы «не гуляла», и причинил тяжкий вред ее здоровью).

Вы спросите: а что с названием, почему была бы дочь? Еще в студенческие годы, в Ленинграде Таня, которую любил герой, сделала аборт. И тогда герой уехал в археологическую экспедицию, а затем – в Ялань на две недели, чтобы спастись, так как «разум сделался бессилен перед криками сердца». Но до сих пор он думает о Тане и о дочери, которую мог бы назвать Анастасией, как бабушку.

Иногда книги, номинированные в один и тот же год на Нацбест, совпадают по теме. Это может быть незавидное будущее России, захваченной китайцами, либо гей-тема, либо что-то еще. В этом году явно обозначились темы рода/семьи и религии. Именно семья и религия видятся спасением и целью существования для Дарьи Верясовой и Марианны Ионовой, о семье мечтает герой Кристины Гептинг. О распаде семьи, отношений сокрушаются Богословский и Очеретный, в крепкой семье и в православии видит основу своей жизни Шаргунов, даже террорист Карлос Шакал много говорит о семье и религии. Темы семьи и веры – центральные в книге Кузнецова. Аксенов, конечно, не исключение. Главная беда героя этой книги в том, что он живет один. Пусть ему и не грустно, пусть он постоянно чем-то занят, все равно чего-то не хватает. У него есть корни, но нет дочери, по двору не бегают внуки. Потому да, Ялань для него – спасение, как для Верясовой монастырь, но вечно это продолжаться не может. Басё странствовал, и Аксенову тоже пришлось собираться в дорогу.

В финале герой получает письмо от Молчуньи и возвращается в большой мир, думая о том, что его малая родина вымирает и он, возможно, уже никогда не увидит ее. Как знать…

Олег Зоберн, эротоман Йезус и «а что такого-то?»

Читатели уже поняли, что две главных темы нынешнего сезона – это семья и религия. Кто-то из авторов молится, кто-то, как Щипин, к примеру, пишет о мошенниках, стоящих во главе секты. Зоберн тоже пишет о мошенниках-сектантах, причем от лица некого Йезуса, совпадение которого с вымышленным персонажем из Южного Парка совершенно случайно. Ну так вот, этот Йезус путешествовал по Ближнему Востоку, сколотил секту, занимался шарлатанством под видом медицины, делал аборты, #пердолилбаб, #пердолилмужиков, #пердолилживотных. В то время еще не было айфонов, так что он не мог фотографировать еду и делать сэлфи, как это делает современная прогрессивная молодежь. А жаль, ведь он мог это выложить в своем блоге и стать невероятно популярным.

Оставим в стороне религию. Просто оставим, здесь мы обсуждаем литературу. Перед нами не очень удачная стилизация под непонятно что. То ли под «Саламбо» Флобера. То ли под что-то из Фейхтвангера. То ли под «Иосифа и его братьев». То ли под «Жизнь Брайана». Чувствуется, что автору интересна история Ближнего Востока, его текст утыкан древними артефактами, как проза Бегбедера или Паланика – названиями модных брендов. И это хорошо. Плохо то, что в романе очень много плагиата – например, сюжетная линия украдена у коллектива из четырех авторов – Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Почитав оригинал, критик сделал вывод, что упомянутые четыре автора намного лучше владели литературным арамейским языком. Их смелые метафоры, яркие эпитеты, поэтические сравнения, «драйв», глубина мысли не смогли оставить критика равнодушным. Образ Иисуса, созданный этими четырьмя авторами, невозможно не полюбить. Он даже гораздо лучше д`Артаньяна из «Трех мушкетеров». Он смел, он умен, он бесконечно добр, он настоящая личность, умеет располагать к себе людей. Иисус прогрессивно мыслит, ниспровергает устои, устраивает перформансы в храмах, буквально творит чудеса, искупает своими страданиями грехи человечества и дает ему надежду на спасение. Да что там, скажу без преувеличения, он настоящий Бог.

Конечно, такая яркая личность не могла оставить равнодушными многих писателей, философов, художников, композиторов. Огромное количество выдающихся произведений искусства и научных исследований посвящено Иисусу.

А что у Зоберна? На пародию это не тянет, потому что нет закадрового смеха. Это похоже на плохой цветной римейк хорошего старого голливудского фильма, где (в римейке) известный актер только благодаря гриму хоть как-то соответствует заявленному персонажу. Чтобы зритель совсем не заскучал, сюжет насыщен порнографическими сценами и временами скатывается в откровенное фэнтези, а автор бичует русских попов. Попы – это оголтелые фанаты упомянутых четырех авторов (Матфея, Марка, Луки, Иоанна). Их даже больше, чем фанатов Роулинг или Толкина. Естественно, попы отвергают все новое, например, романы Дэна Брауна. И очень хорошо, что бесстрашный новатор Олег Зоберн набрался смелости, чтобы плюнуть в лицо этим консерваторам от литературоведения, а заодно и вам, дорогие читатели. Но плевок, как мне кажется, не долетит, поскольку в романе 500 страниц, и его аэродинамические свойства представляются критику сомнительными.

Бренер и… Рома Сит

«Мы живем в эпоху, когда искусство сделалось посмешищем», и посмешищем его делают такие, как Бренер. Перед нами плохо написанная, претенциозная книга о гениальных произведениях искусства. Ее автор в аннотации торжественно поименован «большим писателем» уровня Хлебникова, который объясняет вам, унылые академические старперы, что вы все неправы. Точнее – «Радикальный противник институций учит, как разглядеть истинную суть искусства, вписывая каждое творение в мировое полотно смыслов». «Истинной сутью искусства», если судить по содержанию книги, является «старый добрый sunn-vynn», который автор разглядывает, держась за гигантский фаллос из известного фильма. Возможно, для кого-то Бренер является большим авторитетом и даже иконой современного искусства. Возможно, этих людей много, но я, к сожалению, не отношусь к их числу. Каждый унылый старпер, который читал «Улыбку» Брэдбери, в глубине души подозревает, что произведение искусства вообще не нуждается в объяснениях. Если нуждается – это не произведение искусства.

Хорошо, когда искусствовед выражается нормальным, человеческим языком, коим ему и подобает писать книги. Плохо – когда он пытается писать грязно-белым стихом с постоянными восклицаниями и невообразимой мешаниной из фамилий, цитат, названий, эротических сцен. Сразу скажу: это нечитаемо. Это все равно что пытаться общаться на серьезные темы с подростком, страдающим СДВГ. Подросток сидит смирно пять минут и почти нормально говорит, но затем срывается с места, принимается кувыркаться, дразниться и онанировать. Автор хотел выразить себя красиво, смело, неконформно. Правда, говорит он об известных всем произведениях искусства, он говорит о классике. Как о ней ни выражайся, она есть то, что есть. У каждого человека свой индивидуальный процесс восприятия, культурный фон каждого человека уникален. Людей не нужно «учить воспринимать». И Бренер сам же говорит об этом в начале. Если так, на этом и нужно было закончить. Натягивать на священный личный опыт читателя «свое искусство», т. е. свой шизодискурс с примесью спермы – по меньшей мере наглость. «Учить воспринимать» нужно тогда, когда перед нами арт-объект, не способный оказывать воздействие без «костылей». Когда вы пишете книгу, не обязательно вываливать в кучу все свои знания: даже на выставках современного искусства посреди зала не ставится пухто, куда сваливают все работы участников, а Бренер здесь именно это и делает. Ну какое, простите, «полотно» может быть на свалке? Нужно же какое-то расстояние между экспонатами!

Представим, что Бренер осуществляет свои перформансы не один, перед толпой косных обывателей, а в толпе таких же истерически хохочущих, скачущих, испражняющихся и брызгающих спермой акционистов, которые все как один слышат пение ангелов и считают его старым ретроградом, а на его любимых художников/поэтов тупо плюют, потому что невидели/нечетали. Обида, шок, так нельзя же, имейте уважение к автору! Если один Бренер наложит кучу под полотном Ван Гога, получится перформанс. Если это сделает толпа акционистов, получится засранный музей. Уникальность, «штучность», тонкость собственного дерьма – центральная тема этой книги.

Бренера, по большому счету, не волнует искусство, его волнует только собственная элитарность, собственное соитие с искусством, диалог с «мертвыми друзьями» (художниками прошлого) по причине невозможности коммуникации с живыми.

Что мне это напоминает? Как ни странно, блог Ромы Сита. Только Бренер старше и вырос в ином культурном контексте. А так – очень похоже, это постоянное «Я», кричащее «мяу», зацикленность на себе, навязчивое #пердолитьбаб, #довсегодошелсам, почесывание яиц и отчеты о поездках. Даже срут они с Ромой одинаково – обильно, протестно, бичуя общественный вкус. Сам Бренер уверен, как пить дать, что это на уровне Фаулза, но зачем ходить за сравнениями так далеко, когда есть Рома?

Пожалуй, более-менее свободна от мешанины из цитат глава о греческих вазах, на ней отдыхает глаз. Правда, автора интересует в основном половая жизнь греков, которая на них изображена. В следующей главе он вспоминает поездку в Италию и снова переключается на половую жизнь древних греков, а также – на половую жизнь современных обеспеченных итальянцев. Эта глава напоминает полноценный рассказ, он довольно смешной и хорошо написан. Глава о фаюмских портретах начинается восторженной лирической белибердой, но продолжается уже нормальным языком. Главы, посвященные иконе, то есть, простите, Марии Магдалине и ее блядской сущности, отдают откровенной эротоманией. Вся книга отдает эротоманией. Я не хочу вспоминать о фаюмском портрете на фоне дрочащего Бренера. Пусть это будет только фаюмский портрет и ничего более.

Я даже могу сказать, что эта книга хуже, чем блог Ромы Сита – в ней нет картинок. Бренер – художник руками примерно того же уровня, что и Рома Сит. Как акционист он тоже вторичен. Он, несомненно, тонко чувствует искусство, но этого недостаточно. Его нонконформизм уже практически переехал в академизм, его социальный протест устарел. Сам Бренер уже не молод, увы, не молод…

Редкими островками вменяемости и асексуальности в тексте высятся главы о китайских мастерах. В главе о Боттичелли Бренер с трудом удерживается от половых актов – все-таки материал обязывает к легкому дуновению ветерка на одежды нимф и не более. Без содрогания можно читать главу об Элизабет Пейтон. Далее следуют главы о нескольких художниках, которые почти приятно читать. Между ними торчит глава о проволочных мерседесах. Зачем она именно здесь? Просто так? Нет, чтобы дать читателю просраться, как автор. И за главой о Тициане, напр., следует глава о том, что Бренер «совокупляется по-тициановски». Это чтобы вы не подумали, будто книга об искусстве – она о присвоении искусства: пока оно не ощупано и не объебано со всех сторон, его сложно считать своим и понятым. Навязчивая попытка осеменить Священное писание достигает пика в главе о Караваджо, при этом Бренер уверен, что Караваджо слушал пение ангелов. На самом деле это пение слушал, видимо, сам автор, и не факт, что читателю жизненно необходимо дочитаться/додрочиться до такого пения в собственной голове.

Раздражает стремление Бренера везде присовывать Хлебникова, будь то глава о Рембрандте или Веласкесе. Когда начинается прямое совокупление поэтов с художниками, читатель, с моей точки зрения, уже может наложить кучу на это творение Бренера и подтереться несколькими страницами из Хлебникова, который у автора вроде священной коровы.

Есть среди этого шизоприсвоения мировой художественной культуры и вечного хлебникова только один по-настоящему светлый момент: «Занимался оральным сексом с милым юношей на философской дискуссии Валерия Подороги». Это немного примиряет критика с действиями автора.

Короче, тем, кто не хочет приобрести СДВГ и возненавидеть Хлебникова, эту книгу лучше не открывать. Тем же счастливцам, у которых СДВГ уже есть, эта книга не нужна – они «до всего дойдут сами». Не подумайте, что это взгляд тупого, зашоренного традиционалиста – критик вполне проникся духом этой книги и произведет с ней вышеперечисленные действия после того, как выкинет ее в окно.

P.S. На самом деле Бренер – интересный и оригинальный писатель. Несомненно, эта книга имеет большое культурное значение, как памятник современного искусства. У нее только один изъян –религиозный фанатизм. «Иконоборец» настолько заигрался с иконоборчеством, что перманентно припадает к стопам Марии Магдалины. Таким образом, он автоматически попадает в группу «конъюнктурщиков года», назойливо дымящих кадилами и отрывающихся от земли. Российские авторы слишком много думают о религии и слишком мало – о литературе. Это пугающая тенденция.

Марианна Ионова: тихий одиночный посвист дворянского гнезда

Марья малость рябовата,

Да смиренна, вожевата,

Марья, знаешь, мне сродни,

Будет с мужем - ни-ни-ни!

- Ай да Марья! Марья - клад!

Сватай Марью , Марью , сват !

Нам с лица не воду пить,

И с корявой можно жить…

Н. А. Некрасов, «Сват и жених»

Тургенев и Елинек в одном флаконе не доведут до добра. Книга Марианны Ионовой получила уже по меньшей мере три гневные рецензии за начало месяца. Между тем, Ионова очень талантливый писатель, в совершенстве выражовывающийся литературным языком: стиль Ионовой красив, безумно поэтичен, богат и узнаваем, как лицо некрасовской Марьи. Все это - от стремления изъясняться как можно витиеватее в своей «сладкой предельности». Ионову можно цитировать до бесконечности, каждая ее строчка – это кусок шедевра «с каким-то взвихривающимся нажимом».

Проза Ионовой смело могла бы побороться с палатой рта Игоря Молотова за титул самой «справной и какой-то юношеской, но не щеголеватой». Нам с лица Марьи не воду пить, все претензии к редакторам, которые, видимо, знают, каким образом дети «играют уже по-весеннему, хотя и сугробы». Мало ли у кого «калитка подстонет», усталый редактор может не заметить, как «огоньки терялись среди собачьих снарядов». Иногда, зачитавшись столь благолепной рукописью, людям простительно «выпускать тихий одиночный посвист», а то и просто храпеть, «по-детски слегка двигая ноздрями». Но лучше бы «движущая сила» велела автору «бережно, капля за каплей, излить свою чистую, звездную немоту», а не эту адскую графома сеченую рану, из которой ты вышел юношей, стариком, вышел

с кузовом за спиной.

Сложно с первого, со второго или даже с третьего раза понять, кто героиня этой книги и вообще сколько их там. Возможно, их три? Или больше? И чем они друг от друга отличаются?

Проблема даже не в языке, проблема в другом. Такая книга должна была появиться на свет в 50-60 годы 19 века, в качестве подражания Тургеневу. Помещать лиз калитиных в реалии 21 века – жестоко. Тут вспоминается не только Тургенев, но и Лев Толстой с размышлениями княгини Щербацкой:

Она видела, что в последнее время многое изменилось в приемах общества, что обязанности матери стали еще труднее. Она видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни по улицам, многие не приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их дело, а не родителей. «Нынче уж так не выдают замуж, как прежде», — думали и говорили все эти молодые девушки и все даже старые люди. Но как же нынче выдают замуж, княгиня ни от кого не могла узнать. Французский обычай — родителям решать судьбу детей — был не принят, осуждался. Английский обычай — совершенной свободы девушки — был тоже не принят и невозможен в русском обществе. Русский обычай сватовства считался чем-то безобразным, над ним смеялись все и сама княгиня. Но как надо выходить и выдавать замуж, никто не знал. Все, с кем княгине случалось толковать об этом, говорили ей одно: «Помилуйте, в наше время уж пора оставить эту старину. Ведь молодым людям в брак вступать, а не родителям; стало быть, и надо оставить молодых людей устраиваться, как они знают». Но хорошо было говорить так тем, у кого не было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не годится в мужья. И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, она не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты. И потому княгиня беспокоилась с Кити больше, чем со старшими дочерьми».

К сожалению, в РФ никаких смотрин давно нет, а свахи находят барышням женихов только на ТВ. Не видя перед собой четких ориентиров, благородные девицы вместо нормальных отношений с мужчинами принимаются искать Бога. Правда, ищут они его, мягко говоря, не там, где нужно. Зачем ходить на лекции священника Павла Островского, когда можно сесть на уши первому встречному? Родители Марии, героини первой повести, все пытаются подсунуть ей жениха. Но как-то не получается. Зато Мария часто «плачет от Бога», беседует с высокодуховным Виталиком о вере и искусстве. Все это разбавлено очаровательными фразами вроде «Ёж неприветливо миновал ее ноги». Представляю, каково было бедному ежу выслушивать эти феерические диалоги о Царстве Божьем, о взлете и падении, о «привременной жизни» и жизни вечной. Нет-нет, Мария не влюбилась в Виталика, она просто «недоспорила». Критик неприветливо миновал ноги Марии и направился дальше.

Некая «Я» познакомилась с человеком, у которого есть кузов, набитый цветами и перьями. Потом, а точнее, до того этот прекрасный человек оказывается в психушке, и «Я» его навещает. Зачем эта мешанина с флэшбэками и как это развидеть, не понял ни критик, ни неприветливый ёж. Но, очевидно, сие исполнено глубокого смысла.

Духовно богатый человек по прозвищу Грека страдает психическим заболеванием, изучает искусство и видит Бога на парусе в небе, а также вступает в возвышенные отношения с несколькими женщинами, одна из которых – школьница Люда.

В финале этой «Песни» девушка «Я» снова встречается с собирателем перьев и выдает нечто глубоко лиричное. Собиратель перьев вытряхивает с моста содержимое своего короба и превращается в стрижа, которого «Я» отпускает. В этом есть какой-то мощный философский смысл, понятный только автору, чьи руки никогда не будут пусты, пока держат то, что не держат. Старость, свет, утро, смех, река, дом.

И тут меня постигает озарение: Ионова помимо Бога и экстаза любит закосы под Гессе и магический реализм. Ее «Я» и «Она» бродят по Москве, пишут повесть про Марию и Виталика и общаются со странными людьми, познавая нечто вот это все, что непознаваемо. Не хватает только портрета Юнга на летающей тарелке в небесах.

СЖЕЧЬ! Господи, да за что же читателю такой степной волк в перьях кусок благодати?

Позволю себе процитировать Гессе для объяснения сути «Я» в этой повести: «Вам известно ошибочное и злосчастное представленье, будто человек есть некое постоянное единство. Вам известно также, что человек состоит из множества душ, из великого множества «я». Расщепление кажущегося единства личности на это множество фигур считается сумасшествием, наука придумала для этого названье — шизофрения. Наука права тут постольку, поскольку ни с каким множеством нельзя совладать без руководства, без известного упорядоченья, известной группировки. Не права же она в том, что полагает, будто возможен лишь один, раз навсегда данный, непреложный, пожизненный порядок множества подвидов «я».

Беда этой книги в том, что все «Я» бредят одинаково. Тем, кто ошибочно принял повесть «Песня» за христианскую и душеспасительную, отвечу: вам не в эту дверь. За этой дверью нет Бога:

«— Пабло! — воскликнул я, вздрогнув. — Пабло, где мы?

Пабло дал мне папиросу и поднес к ней огонь.

— Мы, — улыбнулся он, — в моем магическом театре, и если тебе угодно выучить танго, или стать генералом, или побеседовать с Александром Великим, то все это в следующий раз к твоим услугам».

Вторую часть «триптиха» я разбирать не рискну из боязни загреметь в палату №6 либо оторвать свои «Я» от земли и зарезать чью-то аниму, потому сразу перейду к третьей.

Духовно богатая русская дева (назовем ее «Она») не может без драматизма, хотя и «не читала» Эльфриду Елинек. И потому героиня повести «Мы отрываемся от земли», эта Изотта Ногарола, Коринна и княжна Марья в одном лице, вынуждена маяться любовью к Богу и женатому мужчине. Конечно же, «Она» выбирает Бога, потому что «есть только брак и блуд».

Книга в целом вызывает противоречивые чувства. С одной стороны, я рыдаю над трагедией образованной, нешаблонно мыслящей, тонко чувствующей женщины, которая не хочет, чтобы ее труп в перспективе съела орава кошек. С другой – постоянный экстаз героини (героинь?), временами дикое поведение, нелепая «поэтическая» речь и нелегкий нравственный выбор вызывают адский, богопротивный смех. Обычные, приземленные христиане вроде меня, видя воющую, плачущую от Бога или лежащую на земле тетеньку, скажут: «Самадуравиновата, лечиться надо». В этой книге около ста страниц, но мне показалось, что их все шестьсот.

Господа литераторы, хватит поминать Господа всуе, это не идет на пользу современному литпроцессу. Гораздо приятнее читать обычную богословскую книгу, написанную нормальным русским языком дьяконом или священником, чем лав-стори, приправленную таким духовным и лингвистическим «парением» сублимирующей женщины (женщин?). Затрудняюсь сказать, что больше оскорбит чувства верующих – непристойный фанфик Зоберна под названием «Автобиография Иисуса Христа» или рваный экстатический дискурс Ионовой. Но я точно знаю: и то и другое - ересь, надиктованная Сатаной для совращения читателя с пути истинного.

Закончу отрывком из жития пр. Антония Великого:

«— Сколько раз бесы нападали на меня под видом вооруженных воинов и, принимая образы скорпионов, коней, зверей и различных змей, окружали меня и наполняли собой помещение, в котором я был. Когда же я начинал петь против них: «Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся» (Пс.19:8), то, прогоняемые благодатною помощью Божией, они убегали. Однажды они явились даже в весьма светлом виде и стали говорить: «Мы пришли, Антоний, чтобы дать тебе свет». Но я зажмурил свои глаза, чтобы не видеть дьявольского света, начал молиться в душе Богу, — и богопротивный свет их погас. Спустя же немного времени, они снова явились и стали предо мною петь и спорить друг с другом от Писания, — но я был как глухой и не слушал их. Случалось, что они колебали самый монастырь мой, но я с бестрепетным сердцем молился Господу. Часто вокруг меня слышались крики, пляски и звон; но когда я начинал петь, крики их обращались в плачевные вопли, и я прославлял Господа, уничтожившего их силу и положившего конец их неистовству».

— Поверьте, дети мои, тому, — продолжал Антоний, — что я расскажу вам: однажды я видел диавола в образе необычайного великана, который осмелился сказать о себе:

— Я — Божия сила и премудрость, — и обратился ко мне с такими словами:

— Проси у меня, Антоний, чего хочешь, и я дам тебе.

Я же, в ответ, плюнул ему в уста и, вооружившись Христовым именем, всецело устремился на него, и этот великан на вид тотчас растаял и исчез у меня в руках».

Даниэль Орлов

Над огнём пролетает снежинка, как огромный, седой вертолёт.

На виске расчирикалась жилка, всё проходит и это пройдёт,

Разыгралась в тайге непогода,

Здесь в июле с погодой беда.

Я друзей не видал по полгода,

Я жены не видал никогда.

Из-под снега нарою морошек, отогрею и высосу сок.

Тихо сохнут портянки в горошек и палатки добротный кусок.

Мы свои не меняем привычки

Вдалеке от родимых домов:

В рюкзаке моём сало и спички,

И Тургенева восемь томов.

Ну, а ты моя нежная пери, мой надёжный страховочный крюк,

Через годы, снега и метели я тебе эту песню пою.

Пусть мелодия мчится, как птица,

Пусть расскажет её перебор,

Что кладу я на вашу столицу

Вот такой вот таёжный прибор.

На вокзалы кладу и аллеи, на Мосфильм, Москонцерт и Мосгаз,

На Лужкова с его юбилеем я кладу восемьсот писят раз,

На убогие ваши сужденья,

На бесстыжий столичный бардак

И отдельно с большим наслаждением

Я кладу на московский «Спартак».

Не понять вам, живущим в квартирах, пидорасам, стюдентам, жидам

Красоты настоящего мира, где бродить только нам, мужикам

Где не любят слова и ужимки,

И похожая на самолёт,

Над костром пролетает снежинка,

Как огромный седой вертолёт.

А. Кортнев

Ольга Погодина-Кузьмина уже написала блестящую рецензию на этот производственный роман. Мне тоже нужно составить небольшой отчет. На самом деле это серия новелл, но о «производственной новелле» мы ничего не знаем, так что условно назовем книгу романом.

1. Книга написана простым и понятным рабочему классу языком. Автор – достойный продолжатель дела Максима Горького, Олега Куваева и Джека Лондона. Но до уровня философской проблематики известного романа о китобойном промысле его произведение не поднимается.

2. Бывший заключенный Андрей по кличке «Англичанин», невзирая на явный плагиат из «Вокзала для двоих», за который попал в ИТК, являет собой замечательный образец советского человека. День и ночь он трудится умом в библиотеке, чтобы затем применить полученные знания руками на практике и принести пользу нашей великой Родине. «На Северах» Андрей становится ударником труда, примерным семьянином и настоящим героем. Он таскает повсюду огромный рюкзак с книгами. Его помнят и уважают в родном селе.

3. В профессиональном совершенствовании Андрея большую роль сыграли его руководители Теребянко и Дейнега, чья педагогическая жилка помогла сразу разглядеть в нем талантливого механизатора. Теребянко ненавидит крымчан, сажающих патиссоны: Эти «патиссоны в Крыму» появлялись в его речи то и дело и служили символом никчемной жизни никчемного человека. Сама максима среди народа сжалась до лаконичного: «Или умножайся, или патиссоны сажай».

4. Автор демонстрирует нам пример самоотверженности русских женщин и силы русского бездорожья, благодаря которым спасается от фашистов отец Андрея. Когда-то глава о детях и фашистах была самостоятельной новеллой, но теперь торчит в романе, как застрявший в луже грузовик.

5. Любовная линия с Людой ясно дает понять читателю, что не в гулянках, женщинах и машинах счастье. Счастье – в труде.

6. Книга заставляет читателя испытывать светлую печаль, сожалеть о развале Союза, тепло вспоминать его комиссионки, гостиницы, пуховые платки, огромные очки, за которыми не видно лица, и многое другое.

7. Отсутствие высокодозированного опиума для народа выгодно отличает это книгу от других участников социалистического соревнования.

8. Автор решительно осуждает читателей, которые наведывались в библиотеку техникума только за детективами и учебными пособиями. Необходимо признать, что даже в ту суровую эпоху производственный роман был не столь популярным жанром. О кризисе производственного романа и неблагодарном отношении загнивающей писательской среды к его авторам можно судить по повести диссидента Войновича «Шапка».

9. «Чего же ты хочешь?» - спрашиваю я у автора, вспоминая В. Кочетова. У нас тут уже скрепы, тысяча сортов сыра, хорошее французское вино, полулегальное прошутто в супермаркетах. И вдруг в окно стучится этакий косматый геолог, который предлагает пить индийский чай из алюминиевой кружки. Возможно, автор хотел много винтажа? Или хотел напомнить, что Эта Страна мало производит, но много говорит о ратных и трудовых подвигах отцов и матерей? Или хотел сказать, что судьбы отцов и матерей исковерканы развалом Союза?

10. Этот обломок советской прозы написан более талантливо, чем, к примеру, «Отель «У погибшего альпиниста»» в исполнении Яны Вагнер, где гламурная баба неистово погибает от лыжной палки на нескольких страницах.

11. Воспоминания ленинградского пижона, романтично рассекающего на мотоцикле, укрепляют у современного хипстера веру в крутизну и какраньшесть советской молодежи.

12. «Кто сгорел, того не подожжешь». Кто жил в СССР, тот может отнестись к ностальгии автора и его производственным скрепам скептически.

13. Книга рекомендована для среднего и старшего школьного возраста. Она идеально подойдет подрастающему поколению, которое никогда не работало руками, не питалось в советских столовых, не стояло в очередях, не геройствовало за спасибо, не ездило на гордости советского автопрома и не изучало труды Маркса, Энгельса и Ленина, но знает, что «при СССР все было лучше и как раньше».

14. Книга категорически не рекомендована крымчанам, чукчам и евреям, мечтающим поскорее свалить в США.

«— В эмиграцию что ли? — дошло до Андрея. — Ты же вроде не еврей.

— При чем тут это, «еврей — не еврей», — вспыхнул Егор. — Сейчас всех выпускают, хоть чукчей. Стена рухнула, Англичанин! Все! Нет стены. И страны, той, к которой привыкли, тоже нет. Еще никто не понимает, что произошло, но произошло нечто великое. Теперь ни войн не будет, ни гонки вооружений, ни ленинской тетради, ни парткомов с месткомами. Все. Закончилось. Было и сплыло. Теперь новая власть, народная. Теперь весь мир наш. Понимаешь? Весь мир, Англичанин! Не марксизм-ленинизм, а Фрейд и Сартр. Ты в свою Америку поедешь или куда ты там собирался, когда английский учил. Ду ю андестенд ми, миста Краснов?

Андрей промолчал. Он не любил, когда Егор начинал говорить про политику. В такие минуты друг казался ему чужим.

— Фёдор уверяет, что говно великое произошло, — сказал Андрей тихо, — работы по всему северу сворачиваются. Говорит, Урал по кусочкам дербанить начнут».

Считайте все нижеследующее бредом бездуховного алкоголика. Еще раз вспомнив В. Кочетова, чьи молодые идейно стойкие герои предпочитают водку джин-тонику, критик налил себе упомянутый капиталистический напиток. И синдром Шаргунова-Вирасетакуна унес критика в прошлые жизни.

Мои прабабушка и прадедушка были самыми настоящими косматыми геологами. Прадедушка рано умер – сказался ЗОЖ в тайге и тундре. Прабабушка прожила долгую жизнь, часто с теплом вспоминала свое дореволюционное детство, но о жизни до «оттепели» почему-то предпочитала молчать. Говорила лишь, что чуткое советское руководство почему-то постоянно отказывалась отправлять ее в одни экспедиции с мужем, и ей пришлось буквально за месяц до защиты диплома бросить учебу, чтобы не услали черт знает куда. Также она говорила про зубы, которые перед отъездом всегда приходилось вырывать, а не лечить, потому что медведь в лесу не владеет навыками стоматолога. Что еще? Ни разу она не изрекала благоглупости про невероятную красоту Северов в целом и горных пород в частности. Она была на редкость бездуховным человеком, который банально получал деньги за свою работу, а не думал, как стране нужны полезные ископаемые. Она не уважала эту страну, потому что помнила еще ту.

Мой внутренний взор видит другую мою прабабушку, коренную сибирячку, парторга на пенсии. Ни разу она не превозносила Советский Союз, компартию, передовиков и прочих героев труда, справедливо считая, что внукам и правнукам это на хрен не надо. Ее рассказы о красотах Урала, Сибири и Дальнего Востока упирались в основном в то, что она несколько лет ходила по этой красоте босиком за неимением нормальных ботинок и у нее умерло четверо детей за неимением нормальной медицины. Она тоже родилась и росла при Николае.

Мой внутренний взор видит свояка-крымчанина, который при Януковиче, отдыхая от весенне-летней посадки проклятых патиссонов, ездил зарабатывать на тех самых «северах» обычные, прозаические рубли.

Даниэль Орлов не жил при Николае Втором и при Сталине, ему не с чем сравнивать романтику Советского Союза.

К большому сожалению, многочисленные романы о геологах, которые выходили в семидесятые, имели одну по-настоящему великую цель: заставить молодых оболтусов прекратить хипповать, снять купленные у фарцовщика джинсы и вместо всего этого джаза с роком и Высоцким слушать шум вековых кедров да свист ветра. Романтика, эстетика, патриотизм, горячие сердца, вот это все. Сам автор как бы не замечает, что коренные жители будущей республики Коми в его прозе все больше бухают и не страдают романтотой, в отличие от ленинградцев.

Признаться, меня удивил тот факт, что автор в данный момент сидит не на сопках и не в лесотундре, а в фейсбуке. Мне вспоминаются собаки из повести Владимова «Верный Руслан», которые не понимают, кого конвоировать после разоблачения культа личности. Ведь кого-то тащить на севера надо! Кто будет пилить лес, чтобы не умер лесосплав? Кто будет разведывать, бурить, спасать каких-то детей? Как поднять страну с колен и загнать хипстеров в Инту? На болотную молодежь уже не гавкнешь, придется так: «Посмотрите, какая миленькая собачка! Хотите прокатиться на нартах? Велкам ту рашен северА, миста Краснофф! За туманом, за мечтами, за запахом тайги, за энцефалитными клещами, гнусом, водкой и туберкулезом. Поехали!»

«Он понял — они вернулись! Они по-настоящему вернулись! И то была величайшая минута жизни Руслана, звёздная его минута. Ради неё, этой минуты, жил он голодным и бездомным, грелся на кучах шлака и вымокал под весенними дождями, и ничего не принял из чужих рук — ни еды, ни даже крова; ради неё сторожил Потёртого и презрел хозяина, оказавшегося предателем. В эту минуту был он счастлив и полон любви к людям, которых сопровождал. Он их провожал в светлую обитель добра и покоя, где стройный порядок излечит их от всяческих недугов, — так брат милосердия провожает в палату больного, чей разум пошатнулся от чрезмерной заботы ближних. И эта любовь, и гордость так ясно читались в широкой, от уха до уха, ослепительной улыбке Руслана».

Благодаря этой рецензии, кстати, выяснилось, как автор, который в пух и прах разнес Кочетова, готов защищать с матами и безудержно расхваливать аналогичную писанину собрата по пен-клубу, а то мало ли что.

Наталья Юльевна Ким

Уже много дней меня не покидает ощущение, будто медики из романа Берджесса приковали меня к креслу, обкололи веществами и заставили смотреть бесконечный фильм Тарковского. Иногда это «Страсти по Андрею», иногда – «Зеркало». В текстах меняются только рассказчики и их родители, которые (родители) отождествляются с Богом-Отцом и девой Марией. В то время как автор мнит себя Иисусом и, делая сложное лицо, поучает многострадальный народ. (Распять любого такого мессию – священная обязанность критика.)

К счастью, Наталья Ким обладает здравым смыслом, который не дает ей ощущать огромное, исключительное, божественное значение вот этой конкретной своей семьи в контексте истории Отечества. Напротив, в одном из рассказов она смеется над странноватой актрисой, которая врывается в их тихую квартиру с шампанским, требуя вызвать мэтра и подарить ей гениальную пьесу для бенефиса.

Намеренный отказ от пафосного слога, обобщений и высокой проблематики делает книгу Натальи Ким редкой натуральной жемчужиной среди духовно/интеллектуально богатых одной и той же идеей обманок, внутри которых мы находим какую-то черную дрянь (то ли грех стяжательства, то ли грех гордыни). Ким нормальным человеческим языком рассказывает о простых людях – соседях, знакомых, ребятах со своего двора. Но читать про ее соседей - не менее увлекательно, чем смотреть, допустим, «Окно во двор». Интересное и смешное – не всегда там, где нас нет. Приглядитесь – может, совсем рядом пройдет безумная старая дама, педофил, транссексуал, наркоман, юный пикапер, интеллигентный бомж, клоун с собакой, старичок с таким же дряхлым медведем. И будет в них что-то такое, о чем стоит написать. Не обязательно сидеть в архивах, вырубать тайгу, расшибать лоб перед иконой, ездить в Дублин, брать провокационные темы и лезть на баррикады, чтобы проявить писательский талант. В данном случае талант – это когда ты написал простую историю, и ее прочитали, а не пролистали. Когда ее дали почитать маме, сестре или подруге.

Прозу Дины Рубиной приятно перечитывать – она живая, всегда остроумная, человечная. Я понимаю, почему Рубина написала предисловие к этой книге, почему эта книга так ей понравилась: Рубина и Ким во многом похожи, прежде всего – отношением к жизни. Оно легкое, но не легкомысленное. Просто, без надрыва и театральных поз, они могут говорить о серьезных вещах, трагических событиях. Рассказчица в этой книге иногда откровенно издевается над героями и ведет себя заносчиво. Но какая девочка не считает себя принцессой? Главное, чтобы у нее была нормальная самоирония. У Ким это есть.

В данном случае я не буду подробно разбирать книгу по понятной причине: вы захотите прочитать ее сами.

Наталья Мещанинова

Приношу искренние извинения, если эта рецензия заденет чьи-то чувства, но моя задача – оценивать литературные достоинства книг, а не «человеческие документы» и их социальную значимость.

Авторы в этом году, как вы уже успели заметить, группируются по темам «семья», «религия», «искусство». Наталья Мещанинова уверенно вошла в группу «семья» и заняла позицию где-то между Ким и Старобинец. Это рассказы о девчонке, ее одноклассниках и ребятах с ее двора, о ее деспотичной, но слабохарактерной и мало любящей дочь маме, о слегка поехавшем папе, о сестрах, о педофилах, об экстрасенсах, о сопении в школьной подсобке, о дневнике Лоры Палмер, который вела девчонка.

В процессе ознакомления с книгой выяснилось, что главная виновница всего зла, происходящего с рассказчицей, – ее мама. И у героини было, вроде как, два папы. Но одно дело, когда это два гей-папы, а другое дело – когда секреты чьей-то мамы и два унылых натурала. В общем, экшена не получилось. Да и какое нам дело до того, с кем спала чья-то мама? У читателя есть свои папа и мама, ну или были когда-то. Папой и мамой нынче никого не удивишь.

Была еще сестра-цыганка, которую мать удочерила из жалости. Эта цыганка потом привязывала рассказчицу шарфом к стулу, чтобы не мешала уединяться с парнями, а также мусорила, хулиганила, воровала. В общем, взыграли в сестре «цыганские гены», вылезла леонидандреевщина. Сестра родила, прописала ребенка, вела асоциальный образ жизни, а мать-сердечница выживала ее из квартиры. Потом повзрослел и начал воровать цыганский племянник Олег, жалостливо ноя: «Бабушка, я тебя люблю». Эта линия – уже что-то с чем-то. Хотя у кого не было родственников, ведущих антисоциальный образ жизни?

В следующей серии этой мыльной оперы появился отчим-педофил дядя Саша, который баловался с ножами и не ходил на пляж, потому что стеснялся своих худых рук. Отчим таскал картошечку из тарелки рассказчицы с одобрения ее потерявшей достоинство от недостатка секса мамаши. Еще он заставлял Наташу есть виноград, это было ужасно. Наташа начала вести асоциальный образ жизни, курить марихуану и щеголять спермой в волосах. Подросла и наказала дядю Сашу. Мамаша ничего не замечала. Потом дядя Саша пострадал за педофилию, мама обвинила рассказчицу в соблазнении дяди Саши, а рассказчица начала признаваться в любви к маме. И делала это очень долго, так, что мне даже показалось, будто у режиссера и сценариста Н. Мещаниновой нет никаких интересов в жизни кроме взаимоотношений с мамой.

Не знаю, нонфикшн это или нет, но мне попадались сотни фильмов с подобным сюжетом, в т. ч. венгерский, где вместо Наташи был парень. Любовь к нехорошей маме, которая закрывает глаза на поведение мужа/любовника и плохо заботится о ребенке, – это штамп из штампов. Да взять того же Линча – Сара пьет, Лиланд насилует дочь. Азия Ардженто сняла аж два фильма о плохих матерях. В одном она сама сыграла шлюху-наркоманку, которая таскает сына по притонам. Герои другого фильма – ее настоящая мать и умеренно педофильствующий с сестрой синьор Дарио. Гражданка Рут из фильма Александра Пэйна «дошла до жизни такой» после того, как ее трахал сожитель матери. В фильме «Пока летит летучая мышь» мамаша поплатилась жизнью за то, что доверилась педофилу. Сигарев со своим «Волчком» не отстает от загнивающего Запада. Японка Наоко Огигами недавно сняла фильм о женщине, которая попросту сбежала от дочери, оставив ее на попечение брату и его сожителю-транссексуалу, который ожидаемо оказался лучше родной матери. И это я говорю об известных артхаусных режиссерах, а мэйнстримовых и любительских фильмов о плохих матерях и гадких отцах/отчимах – не счесть.

Написана книга гладко, удобочитаемо, каких-то обобщений и тарковщины не видно, Азии Ардженто тоже не видать, есть только хтонические реалии отечественного быта, от которого воет и стонет рассказчица. Автор пытается прорастить из чернухи какую-то драму: жертвенную любовь дочери, запоздалое раскаянье матери и разочарование дочери, но… Создается впечатление, что к вам в гости зашла соседка тетя Наташа с бутылкой красного сухого и принялась взахлеб рассказывать подробности о малознакомых людях, важные и интересные для нее, но не имеющие никакого значения для вас. Тетя Наташа допивает бутылку почти без вашего участия, снова перемывает косточки маме и сестре, начинает показывать на смартфоне фотографии унылых гопников и покакунек, а вы зеваете и думаете, как вежливо ее выпроводить и когда закончится этот чертов сериал. Бесспорно, процесс взросления каждой девочки очень важен для Министерства образования и науки Российской Федерации, для социального педагога и для полиции, а также для всех нас, но значение вот этого процесса для художественной литературы «о натюрель» представляется сомнительным.

К автору у меня только один вопрос: за каким плинтусом это похоронить? Я даже не спрашиваю, какого икса отечественные зрители год за годом должны смотреть чернуху про алкашей с худыми руками, про сопящих школьниц и их педофилов. Я не спрашиваю, почему отечественное «кино» это либо однообразная чернуха, либо плохо перелицованная западная кинопродукция. Я не спрашиваю, за каким *** нас из года в год насильно пытаются накормить одним и тем же виноградом от дяди Саши. Есть Линч – он стильный, ламповый, а есть нестильные и неламповые отечественные фильмы про утырков и какстрашножить. Героиня этой книги – ни разу не Лора Палмер, а одна из. Потому что не важно, про что там, главное – как снято. Что такого особенного, берущего за душу в этой истории, я не знаю. Возможно, проблема в стиле изложения, в эстетике, в недостатке концептуальности. Хотя нет. Могу совершенно точно сказать, что мемуары педофила Д.В. Кузнецова в свое время мне было читать гораздо интереснее. И там не было никакой любви к маме, одни слюни по поводу того, как автор хочет мальчишку. И написано это было пафосно и коряво. Черт его знает. Возможно, дело в том, что отечественные сценаристы в принципе не любят и не уважают своих зрителей. Пишут вполсилы либо льют сопли так, что от них тошнит. Могут обозначить проблему, но не могут заставить вас сопереживать. Взаимоотношения матери и дочери не поднимаются на общечеловеческий уровень. «Из ничего не выйдет ничего», из чернухи не выйдет ничего, кроме самой чернухи. Вы не переживете катарсис от ворчания Наташиной мамы.

Но если вам, дорогие читатели, не хватает тесного душевного общения с соседкой или вы живете в другой стране и не имеете возможности упиваться отечественным «остросоциальным» кино, эта книга – для вас.

Роман Шмараков

Романа Шмаракова я хочу отметить особо, во-первых, за отсутствие в тексте синдрома Тарковского-Вирасетакуна, во-вторых, за его владение стилем (хотя в правке роман все же нуждается). Это совершенный тип «кабинетного» писателя, который от скуки за две недели может деконструировать Овидия на 500 страниц и перемешать его с Джойсом, да так, что родная мать не разберет, куда и зачем. Либо написать рассказ, ключом к которому будет какой-нибудь труд по фольклористике. Лучшими друзьями Шмаракова, как и Бренера, являются мертвые авторы. Прозу Шмаракова необходимо читать пословно, притом стараясь не забыть содержание предыдущего абзаца. В идеале нужно, чтобы Бренер и Шмараков рецензировали друг друга, это стало бы настоящим культурным событием. Собственно, как и книга Бренера, этот роман – о любви автора к искусству, прежде всего к литературе и живописи. Но если у Бренера эта любовь экстатическая, проникающая, то у Шмаракова – холодная платоническая любовь исследователя.

Перед нами не то чтобы бестселлер, а деконструкция «бестселлеров» прошлого. Вы спросите: зачем? Я отвечу: вероятно, затем, что автору, как и некоторым читателям, противна российская действительность, и это был лучший способ абстрагироваться от нее. Не важно, чему «учит» эта книга, и учит ли, и нужно ли беспрестанно поучать кого-то руками при помощи клавиатуры. Но она (книга) определенно помогает думать о чем-то кроме повышения цен, внешней политики Дональда Трампа, добычи полезных ископаемых в Республике Коми и поножовщины в соседнем подъезде. Возможно, некоторые читатели хотят погрузиться в альтернативную реальность из «Отеля Бертрам» и «Убийства в доме викария», а там оказаться внутри картины, в монастырской библиотеке из рассказа персонажа с этой картины, в парижской опере, в мастерской художника и пр. Конечно, творчеством Агаты Кристи это не ограничится, так или иначе мы узнаем и других известных британских авторов, и некоторых античных, а заодно и Стаута с его «Смертью Цезаря», и даже мадмуазель де Скюдери, которая появится в тексте лично, осеняя своей благодатью этот образец прециозной литературы, перемешанной с английским детективом. Собственно, в расшифровке культурных кодов и будет состоять счастье внимательного читателя.

Роман написан с отменным юмором, но этот юмор оценят не все.

Коротко о сюжете: «Очень милые стишки, — сказала Алиса задумчиво, — но понять их не так-то легко. (Знаешь, ей даже самой себе не хотелось признаться, что она ничего не поняла.) — Наводят на всякие мысли — хоть я и не знаю, на какие… Одно ясно: кто-то кого-то здесь убил… А, впрочем, может и нет…»

Особенно рекомендую эту книгу любителям Дэвида Линча, Питера Гринуэя, Стивена Фрая, П. Г. Вудхауса и Умберто Эко. Правда, без «современного перевода и комментариев для детей и идиотов» дожить до последней страницы будет трудновато. Но я верю, что у вас, дорогие читатели, все получится.

Бушковский

Лишние орлы и лишние собаки

Предисловие о «настоящих мужчинах», которые непонятно почему «выживают» в Карелии (у нас там, вроде, еще не Северный полюс?) побуждает желание немедленно закрыть эту книгу и скормить автора сборищу радикальных феминисток.

Тем не менее, приступим. Вот рассказ про карельского Хатико, точнее, овчарку, у которой от горя после смерти хозяина вылезла шерсть, так что пришлось овчарку убить, чтобы не мучилась. Нет, собаки не такие умные и преданные на самом деле. Иногда они непрочь и закусить любимым хозяином либо сотворить с ним развратные действия, но у нас тут не Бренер, а Бушковский. В этом рассказе автор поднимается до высот советской детской литературы, напр., стихов про рыжую дворнягу, которая бежит, задыхаясь, за поездом, в котором уезжает бывший хозяин. Мы плакали всем классом. Собака тут, конечно, не просто так. Потерявших смысл жизни собак пристреливают. Конечно, их жаль, но и девать некуда. Они же могут везде разнести свой лишай после смерти Ель … нет, мы тут не о политике. Пусть это и очень умные и преданные собаки, но такова жизнь.

Второй рассказ, про потерянный брелок с орлом, оказался несколько мутноват. Видимо, этот рассказ был программным, т. к. эта книга – о «лишних орлах», которых использовали в очередной нефтяной войне. В принципе, все верно: поездки в Карелию, посещение монастырей, умеренное употребление алкоголя, охота и рыбалка – это нормальные занятия бывших борцов с терроризмом, которые все еще надеются найти себя в этом мире.

Следующий рассказ – о том, как два «берсерка» влюбились в одну девушку и когда одного из них убили, другой в ней ничего не нашел. Зато мы нашли очень много пафоса о простых русских ребятах, которые (как в песне Высоцкого) в детстве читали нужные книги, чтобы до срока отправиться в чертоги Валгаллы во имя интересов какого-то олигарха. Молодец, Славян, ну а для чего еще читать книжки про викингов? Не газеты же читать, это так неромантично. Так, пожалуй, передумаешь идти по контракту и останешься в живых. Еще, если я правильно понимаю, в этом рассказе срочники тоже принимали участие в боевых действиях?

Была весна, и лужа возле гаража разлилась шире моря. Ручей впадал в нее и вытекал с другого края. Через середину ее было не пройти, сапоги скрывало. Рядом росла сосна такой высоты и толщины, что солнца, бывало, не видать сквозь крону, а обхватить ее удавалось только вдвоем, взявшись за руки. С этой сосны они скалывали ножичками толстые куски коры и резали из них драккары. На кораблик из коры не возьмешь большую команду, потому игра была такой: два драккара, два берсерка, каждый на своем корабле, вместе они начинают сплавляться вниз по ручью. Кто первым выходит в открытое море и причаливает к берегу, где ждут его враги, тот становится конунгом и командует всем войском. Целый день потом другой берсерк подчиняется ему и действует согласно его стратегии. Мало того, нос корабля-победителя украшался добытой где-то кокардой, крылышками с колесиком посередине. В книге говорилось, что самый удачливый и отважный конунг ходил на драккаре с орлом на бушприте.

Ну так вот, конунгами стать в итоге не получилось ни у кого, первыми герои не доплыли. Автор думает, что Мижган стал конунгом? Вряд ли. Кто-то другой сейчас плавает на комфортабельных… эээ… драккарах по Средиземному морю, а герои этой книги – только до монастыря на небольшом пароходике. Ну не конунгам же думать о душе. Автор умалчивает о конунгах и говорит только о берсерках. Запомните, население Этой Страны, вы – берсерки … да нет, не важно.

Перелистываем.

Из следующего рассказа узнаем, что контрактники отдыхали на Тенерифе, потом кого-то убили, а кто-то стал инвалидом. Но никаких смелых выводов и обобщений в этом рассказе мы также не найдем. Ну, просто так ТТ кого-то продырявил, а потом можно кормить рыбок, пить кофе и мечтать.

Далее идут очень душевные рассказы про Пуха, Горе и их друга Фому, который живет в монастыре. Они настоящие мужики, потому что долго рассуждают про баб, вспоминают непонятно какую войну (предположительно какую-то из чеченских, вероятно, первую), выпивают, беседуют о монастырской жизни, о смирении, о «мире в душе». Однако, есть мнение, что «лишние орлы» так и не поняли, за что и за кого воевали. К тому же, эти самые «орлы» после Чечни работали в «охранном агентстве» (все понимают, что это такое) и даже сидели. Земледелие и труд на заводе не относятся к любимым занятиям викингов. Спасибо еще, что их не пристрелили, как ту овчарку, «чтобы не мучились». Разве берсеркам и овчаркам нужна какая-то психологическая помощь, не говоря уже о трудоустройстве? Пусть плавают как хотят, и никто их не погладит даже в перчатке.

Повесть «Дикие гуси» порадует любителей «Охоты на оленей». Рассказ «Страшные русские» также весьма хорош. Но никаких прямых выводов из того, что там описано, вы не увидите. Рассказ «Край» - о ветеране Чечни с голосами в голове после контузии, который убивает инспекторов Рыбнадзора и забирает у них бутылку водки. Автор и тут не делает выводов, хотя очевидно: война превратила человека в дикого зверя, которому нечего есть и чью боль можно унять только водкой. Также есть в книге письмо жителя психоневрологического интерната певице Земфире, это маленький шедевр. В целом книга порадует вас простым и ясным языком, иногда нетривиальными сюжетами, трезвым отношением к религии и отсутствием у автора желания навязывать читателю какую бы то ни было идеологию.

Настоятельно не рекомендую эту книгу политологам. Рекомендую эту книгу любителям охоты, рыбалки, поездок на Соловки и других мирных занятий. Также эта книга должна стоять на полке у каждого солидного догхантера. Она научит его убивать отчаявшихся больных собак из пистолета, со всеми почестями, а не бездушно травить их изониазидом.

Данихнов: сублимация размером с колесо обозрения

Гёте в свое время, чтобы излечиться от тягостных переживаний и воспоминаний, написал известную книгу о самоубийце и положил начало жанру, о котором пойдет речь ниже. Нет, не сентиментальному роману. Я говорю о романе-сублимации, своего рода «письме счастья», где автор преобразует свои страдания в творчество и передает это «счастье» другим. Отчего возникает т. н. «эффект Вертера». Слава Всевышнему, у Гёте не было аккаунта в Фейсбуке.

Начну с большой-пребольшой цитаты:

«У Ромы и у меня с собой были фотоаппараты. У меня совсем старый, мне его вручили в качестве утешительного приза в 2006 году за попадание в финал литературной премии “Дебют”. Писатель Маканин, председатель жюри, после вручения сказал, что у меня есть талант, но фантастика ему не близка. Слова про талант, конечно, польстили. Но я все равно, помнится, выпил лишнего. У меня было веселое боевое настроение. После церемонии награждения я опоздал в помещение, где на столах лежала закуска, стояли фужеры с шампанским и рюмки с водкой. К моему появлению закусок и шампанского почти не осталось: пресса, писатели и критики успели все съесть и выпить. Но водки оставалось вдоволь: и я пил водку. Хватал рюмку за рюмкой, вливал в себя. У меня успела взять интервью девушка из какого-то небольшого окололитературного издания. Не помню, что я ей сказал и не уверен, что интервью где-то появилось. Подошла представительница то ли АСТ, то ли Эксмо с предложением предложить им мой роман для издания. Дала мейл, куда именно предлагать. Впоследствии я выслал файл, но ответа не дождался. Но это все потом: тогда я просто пил. С кем-то здоровался, кого-то поздравлял. Помню, там была писательница Мария Галина. Это она посоветовала мне выдвинуться на соискание премии. Или даже выдвинула сама – не помню точно. Я был уже не совсем трезв, подошел к ней. Помню, мы за что-то выпили. По крайней мере я выпил точно. Кажется, она посоветовала мне не переживать, все еще впереди. Я сказал: не буду.

Среди прочих на фуршете был Ллео Каганов, известный в интернете писатель-фантаст; я его заранее пригласил на церемонию. Он спросил Маканина про фантастику: какую фантастику тот считает хорошей. Маканин признался, что вообще-то давно не читает фантастику. А какую последнюю фантастику вы читали? – спросил Ллео. Маканин задумался: если не ошибаюсь, “Гулливера”.

Помню, как поэт Виталий Пуханов предостерегал нас, молодых финалистов премии: не очень-то переживайте из-за поражения. А то вот был случай: один молодой человек по всем признакам должен был победить. Он ждал этой победы. Но вышло так, что победил не он. И вот в полном расстройстве он куда-то пошел. Где-то заблудился, среди каких-то деревьев, в каком-то из парков Москвы. Его еле нашли, замерзшего, в снегу. Слава богу, обошлось. Это была смешная история. Я-то никуда не собирался уходить. Не собирался теряться. Вообще что-то похожее будет потом, когда Яна скажет мне по телефону: ты только ничего с собой не сделай. Как будто моя болезнь – это самый настоящий, единственно верный проигрыш. Впрочем, тогда в СМИ часто появлялась информация об онкобольных, покончивших с собой; фейсбук бурлил по этому поводу: смотрите, до чего наша медицина довела раковых, что-то в этом роде».

Извините, но нет. Маканин не любил фантастику, а я не люблю читать книги о болезнях и литераторах, особенно о литераторах с «Дебюта». Пусть они даже супер хорошо написаны. Вопрос «на ***???» появился у меня с детства, когда мне попалась очень добрая и душевная книга для старшего школьного возраста, в которой у опытного кинолога долго и мучительно умирает от рака овчарка. Какая сволочь рекомендовала такую книгу детям? На «Дебюте», кстати, очень любят раковых больных – да взять того же «Молданова» с его несуществующей биографией, жюри не смогло отказать умирающему. И каждый критик, несомненно, будет сволочью, если не похвалит книгу о больном раком. И этой сволочью сейчас буду я.

В этом сезоне, как уже справедливо заметила В. Кунгурцева, одной из магистральных тем, после семьи и религии, стала болезнь. О болезни пишут и Басинский (врожденный сифилис Лизы Дьяконовой), и Гептинг (ВИЧ, туберкулез), и Старобинец (патология беременности, пороки развития) и, конечно, главный борец с гриппом. Зоберн также много пишет о болезнях, которые лечит его сексуально озабоченный мессия. Герои Ионовой лечатся в ПНД. Что поделать, люди болеют. Некоторые болеют раком. Это неизбежно. Практически в каждой семье кто-то умирает от рака либо от инфаркта. Но что тут интеллектуального и захватывающего, я не знаю. Автор намекает, что «книга не о раке» - а о чем тогда? Очень подробно описывать процесс лечения и течение заболевания, перемежая его с какими-то семейными подробностями, маленькими радостями семейной жизни и картинами своего прошлого – зачем? Возможно, для автора это очень нужный и важный процесс. Безусловно, я восхищаюсь героизмом жены рассказчика, которая, сама страдая от недуга, борется за жизнь дорогого ей человека. Но это не бестселлер.

В книге очень много бытовых деталей, хотелось бы, перефразируя Маяковского, сказать: «страшнее рака обывательский быт». Вроде бы, рак – тема серьезная, однако, автор как-то филигранно умудрился перебить ее в мелкотемье и самокопание. Даже Гептинг в своем юношеском опыте поднимается на более высокий уровень обобщения, чем зрелый уже автор. Здесь – сидение в интернете, собирание денег, поспал, поел, погулял, сходил за батоном – нет, не ходи за батоном, ты же умираешь – нет, пойду за батоном, дочке нужны бутерброды – о, ты герой. Даже Рома Сит, который у нас уже стал легендой, как-то более значительно может погулять и сходить за батоном. Он знает меру в ходьбе за батонами. Выдуманным героям Стивена Кинга я сочувствую больше, чем рассказчику в этой книге, потому что у Кинга четкая композиция, герои говорят всегда к месту, нет лишних сцен и деталей, которые только отвлекают внимание, а не работают на концепцию романа. Здесь вместо драматизма мы видим бесконечный отчет в социальной сети.

Если бы Солженицын в свое время начал дотошно описывать все процедуры, которые проходил лично, и реакцию друзей и семьи на свою болезнь, мы бы не получили знаменитый «Раковый корпус». У меня создалось впечатление, что Данихнов не различает важное и не важное и вообще мало думает о читателе, зато слишком много думает о себе и важном лично для себя, а для него важно буквально все, что с ним происходит. Он не умеет сокращать. Он много (иногда до неприличия) думает о своем писательстве, об издательских делах. Ему очень хочется выжить, чтобы защитить семью. Это все понятно. Каждому нормальному человеку хочется защитить семью. Однако, такая сверхподробная картина авторского сознания не содержит почти ничего масштабного и примечательного кроме собственно твари.

Теперь о твари:

«Я заинтересовался, вычитав в интернете мнение, что рисование может стать средством лечения душевнобольных; подолгу разглядывал картинки, нарисованные шизофрениками, – таких полно в сети. Часто среди этих картинок попадались уродливые чудовища, по-настоящему безумные твари. Одна из картинок заинтересовала меня. На ней был изображен человек, лежащий в кровати; возможно больной. Рядом с кроватью располагался мольберт, череп, стаканчик с кисточками. К больному откуда-то из-за мольберта тянулось высокое костлявое существо, с анатомией, отдаленно напоминающей человеческую. Голова на длинной как у жирафа шее нависла над кроватью, глаза смотрели на человека холодно и безжизненно, длинные руки висели, почти касаясь пола; больной протянул ладонь, то ли чтоб отстраниться, то ли чтоб прикоснуться к существу. По его лицу было непонятно, боится он или испытывает любопытство. Мне казалось, что он хочет прикоснуться просто чтоб узнать: на самом деле эта тварь находится рядом с ним или это видение. Про автора рисунка было сказано, что у него незаконченное высшее образование, хронический алкоголизм и в больницу он поступал неоднократно в связи с алкогольным психозом. Рисовал по выходу из психоза и вне запоя. Впрочем, все это было написано в интернете, где, как известно, вольно относятся к фактам; мало ли кто и зачем это написал. Никаких специальных исследований, чтоб уточнить, правда это или нет, я не проводил. Да мне по сути было все равно кто автор картинки: главное, в этом существе было что-то знакомое. То как оно в силу немалого роста старательно пытается разместить свое тело в небольшом объеме помещения; его болезненная худоба и тощая длинная шея. Картинка очень напоминала ту, что застряла у меня в голове. Но все же моя тварь была иной.

Изобразить ее у меня не получалось, но я решил, что раз тварь все равно никуда не собирается деваться, я использую ее в книге. В принципе такая мысль у меня уже возникала. Тварь, высокая как колесо обозрения, пролезла в “Колыбельную” с большим удовольствием; как будто с самого начала хотела туда попасть. Помню, я писал книгу как одержимый: быт и мистика на страницах ворда смешались в дьявольской пропорции. От некоторых моментов мне самому становилось смешно; от других – печально или страшно. Иногда мне казалось, что я не пишу книгу, а читаю. Изначально это должна была быть история про похищенного маньяком ребенка – меня вдохновил один случай, действительно произошедший в Ростове, никакой мистики и вообще фантастики не намечалось; но мир книги разросся, как злокачественная опухоль. Появлялись какие-то новые герои, которые не должны были появиться, кто-то существовал, а кто-то отказывал себе в существовании, и над всем этим царила тварь размером с колесо обозрения. Я чувствовал, что ей здесь понравилось. Тварь была довольна и на время оставила меня в покое. То есть, говорил я себе, это все, без сомнения, ерунда, причем тут “оставила в покое”; меня излечило не рисование, а написание книги. Или не излечило. Может быть, я в ремиссии; это временно. Тем не менее тварь действительно не появлялась какое-то время. Я больше не спешил включать свет, входя ночью в темную комнату. Я не просыпался среди ночи как в детстве, дрожа от страха и боясь открыть глаза: вдруг над собой я увижу нависшее лицо мерзкого существа. Все это ушло».

Это замечательно, когда автор написанием книги пытается бороться с депрессией. Но у любого читателя тоже случается депрессия, любой читатель иногда болеет, и в этот момент я никому не рекомендую читать книги о чужой депрессии и болезнях. Каждый помнит о смерти, и не всегда нужно так долго, настойчиво и однообразно о ней напоминать. Автором не должна руководить тварь, им должны руководить его литературные способности, его чувство меры, четкое понимание композиции, уровней, смыслов, которые он хочет донести до читателя. Если кто-то доверит сочинение романа твари, она ему надиктует черт знает что, и не факт, что это будет так же гениально, как роман, напечатанный томминокерами. Эта книга сама, как тварь, высосет ваши мозги и забьет пустое пространство бутербродами, постами из соцсетей и использованными шприцами. И потом не говорите, что вас не предупреждали.

Павел Басинский, «Посмотрите на меня»

- Знаешь, как я представляю себе бога? — сказал он. — в виде

колоссального неведомого нам производительного органа, рассеивающего в

пространстве миллиарды миров, словно рыба, которая мечет икру одна в целом

море. Он творит, ибо такова его божественная функция, но он сам не знает, что

делает; его плодовитость бессмысленна, он даже не подозревает, какие

разнообразные сочетания дают разбросанные им семена. Человеческая мысль —

какая-то счастливая случайность в этой его творческой деятельности, мелкая

преходящая, непредвиденная случайность, которая обречена исчезнуть вместе с

землей и, быть может, возникнуть вновь где-либо в пространстве, — возникнуть

в том же или ином виде, в новых сочетаниях извечных начал. Этой ничтожной

случайности — нашему сознанию — мы обязаны тем, что нам так плохо в этом

мире, созданном не для нас и не приспособленном к тому, чтобы принимать,

размещать, кормить и удовлетворять мыслящие существа. Сознанию же мы обязаны

и тем, что вынуждены — если только мы действительно утончены и культурны —

постоянно бороться против того, что все еще называется путями провидения.

Ги де Мопассан, «Бесполезная красота»

Это будет не критика, а скорее комментарий комментария. Книга основана на дневнике русской девушки, которая рано осознала социальное неравенство женщин и пыталась его преодолеть. Здесь мы не увидим попыток разобраться в «женской психологии». Эта книга – о психологии женщины, о попытке сознания выйти за границы, навязанные культурой, и об уничтожении этим сознанием самого себя.

Начну с главного: смерть Лизы Дьяконовой наступила, скорее всего, в результате болевого шока и переохлаждения. Почему Лиза была найдена голой? Возможно, это было одновременно самоубийство и ритуал. Девушка, больная по вине распутного отца, порицаемая обществом за «неженские» интересы, считающая себя «уродом» за несоответствие навязанным стандартам красоты, разделась перед смертью и так заявила миру о себе. Не каждая современная феминистка способна зайти так далеко, декларируя права женщин.

Басинский хочет заинтриговать читателя необъяснимой смертью русской феминистки, но прелесть книги не в этом. Главное, что в ней тонко и проникновенно говорится о взрослении молодой, смелой и пылкой интеллектуалки, о ее внутренней борьбе с традиционалистами, смотрящими на нее как на «девушку» и «невесту» и не желающими разглядеть в ней человека. А главное – о ее борьбе с собой, о попытках преодоления собственных стереотипов, навязанных воспитанием, средой, в которой она жила. Басинский сравнивает дневник Дьяконовой с дневником художницы Марии Башкирцевой, которая стала прототипом героини рассказа «Легкое дыхание». Юную, уверенную в себе красавицу Башкирцеву, романтически сгоревшую от чахотки, противопоставляет молчаливой, робкой, вечно сомневающейся, но сильной духом Дьяконовой с ее врожденным сифилисом. Лиза задает вопросы о жизни ученым, общественным деятелям. Те не знают, что ей ответить. Не могут разглядеть настоящее «я» этой странной девушки. И только сто с лишним лет спустя на нее посмотрит автор этой книги. Лиза всего лишь хотела сказать: «Посмотрите на меня!» Она всего лишь хотела найти свое место в жизни, найти людей, которые могут ее понять, найти пространство, в котором можно себя реализовать.

Это невыдуманная история, в отличие от саги про ВИЧ-инфицированного хипстера Льва, о которой мы говорили ранее. Лизе сложно быть «положительной» в отношении к мужчинам. С точки зрения юной Лизы, все они развратники, которые пользуются двойными стандартами и требуют от женщин чистоты. Женщинам же до брака вообще не положено знать о половой жизни, и всякая новая информация из этой сферы становится для Лизы пугающим откровением. Тут, кстати, вспоминается Эптон Синклер с его романом о феминизме и ЗППП. Но Лизе, в отличие от Синклера, пришлось испытать на себе тяжесть двойных стандартов. Общество требовало от нее быть красивой, изящной, невинной, женственной и малообразованной. Лизе внушали, что она должна удачно выйти замуж, т. е. выгодно продать себя, чтобы поправить положение семьи. И это при том, что она медленно сходила с ума. Лиза отчаянно пыталась выжить, вырваться из окружения, давящего на нее. И ей это почти удалось. Но, поступив на Бестужевские курсы, Лиза понимает, что и там останется изгоем: ей недоступна «светская жизнь», ее сторонятся потому, что она слишком умная, слишком скрытная. Ее сокурсницы увлечены революционным движением, а Лизе хочется учиться. Большинство давит на нее, требует поддержки. Причем все протесты инициированы мужчинами – преподавателями, студентами университета, но страдают в итоге женские курсы, а женщинам отведена скромная роль «друзей и соратниц». Окончив курсы, Лиза понимает, что должность учительницы, самое большее начальницы гимназии – единственное, что она может получить на родине. Лиза мечтает стать юристом, но знает, что в России ей в этом будет отказано. И за границей она не сможет убежать от себя, не сможет найти счастье. В Париже Лиза по-настоящему остро ощутит свое одиночество. Парижский психиатр посоветует ей выйти замуж…

Однако, Лиза не пожелала выйти замуж даже за богатого и хорошо образованного человека, не этого она добивалась. Она влюбилась в своего психиатра – единственного, как ей казалось, кто смог ее понять. Психиатр оказался вполне прозаичным шовинистом, прописывал ей «ванны» и «электричество», ему не было никакого дела до «женского вопроса». Для успокоения он советовал своей пациентке смирить свое ищущее ответов сознание и «быть никем». Басинский здесь поднимается уже до уровня Мопассана с его «Бесполезной красотой», а ведь он всего лишь комментирует дневник Лизы…

Могу совершенно точно сказать, что в этой книге больше драматизма, чем в остальных книгах этого сезона, входящих в категорию «болезнь». Сложно сказать, к какому жанру относится книга, биография это, психологическое исследование или большое эссе о феминизме, однако, ясно, что перед нами не роман в привычном нам виде, не чисто «художественная литература». И тем не менее, по уровню эмоционального воздействия эта книга выше остальных. Ее хочется читать. Она интересна, актуальна, в ней есть напряжение, она написана нормальным русским языком. В ней вы увидите не анатомию и физиологию, не состояние измененного сознания, но жизнь духа.

Те «открытия», сделанные Лизой, которые представляются автору удивительными, приходят в голову каждому обладающему развитым интеллектом человеку. Например, страх Лизы и страх Л. Н. Толстого перед бессмысленностью существования, которое заканчивается смертью. Думаю, его испытывал или испытает когда-нибудь каждый читатель. Лиза была исключительной не в силу своих способностей, а в силу того, что таких «прозревших» женщин, несмотря на уже развитое женское движение, в России тогда было очень мало. Их и сейчас не так уж много. Сознание купчихи/прос титутки и сейчас правит в головах сотен тысяч девушек, которым проще быть никем.

Эта книга поможет тем, кто считает, будто в наше время уже не нужно бороться за права женщин – мол, женщины и так хотят слишком много. Мужчины и женщины не видят дискриминации, не хотят о ней думать. Даже сейчас, когда пытаются запретить женщинам распоряжаться своим телом, навязать им идеалы материнства, домашнего очага, нравственности или, наоборот, разврата. Когда пытаются им «объяснить», какие занятия женские и какие – неженские. Эта книга поможет тем, кто думает, будто «пособия по соблазнению олигархов», «руководства для пикаперов», «мужчины с Марса, женщины – с Венеры», тренинги Юлии Печерской и изнасилование Шурыгиной – это нормально. Для тех, кто все еще верит, будто «женственность» - это нечто важное и крайне необходимое женщине, а не стереотип, навязанный тотальным агрессивным маркетингом.

Ошибкой будет полагать, что современные феминистки свободны от стереотипов – они кидаются из крайности в крайность, делают скоропалительные выводы из каких-то событий, постоянно ссорятся, ненавидят не только мужчин, но и «патриархалок», и друг друга. Возможно, каждой феминистке стоило бы вести не блог, а дневник, чтобы разобраться прежде всего в себе, в том, как она себя воспринимает, чего на самом деле хочет. Правда, не совсем ясно, к чему это может привести. Вероятно, к тому же осознанию бессмысленности существования в современном обществе. К осознанию, что всякое понимание есть непонимание. К осознанию того, что все хотят обратить чужое внимание на себя, но не хотят обратить свое - на других, на тех, кто нуждается в ответах на вечные вопросы бытия. К осознанию того, что иногда нужно просто взять человека за руку, и это будет ценнее тысячи слов. Возможно, к осознанию того, что мужчина ничем не отличается от женщины, и освободиться от стереотипов, получить понимание и поддержку нужно всем.

Эта книга – о юношеском максимализме, о вере и патриотизме, о несостоявшемся диалоге, об одиночестве, о невозможности рассказать миру о себе, о несоответствии ожиданий реальности. Да, Лиза все-таки заставила мир посмотреть на себя, но заставила ли увидеть то, что видела сама? И какой ценой она это сделала?

Посмотрите на эту книгу, ее определенно стоит прочитать.

Станислав Терпогосов

Географ в очередной раз пропил глобус

Начнем издалека. Европейцы и американцы любят писать и снимать про школьников и считают своим долгом детально прорабатывать их внутренний мир, межличностные отношения и пр., следить за стройностью и логичностью их истории, выражать идеи через детали, символы, мизансцены. Для них очень важно, чтобы читатель сопереживал, сочувствовал героям, думал над какими-то идеями разной степени важности. Японцы каждый год снимают не менее 20 шаблонных сериалов о том, как Обычный Японский Школьник попал в необычные условия. Ну, скажем, это путешествия во времени, «попаданство» в альтернативные вселенные, в глубины своего больного сознания. При этом разработкой характеров персонажей японцы особо не озабочены, да и вообще эти нарисованные фигурки все на одно лицо и различаются только своими амплуа, одеждой и цветом волос. Оригинальных идей там нет. «Обычный» это в буквальном смысле обычный. Никаких особых личностных качеств у героя нет. Точнее, есть, два-с: умеренность и аккуратность. Если у тебя есть эти два важных качества, и ты Обычный Японский Школьник, то в любой альтернативной реальности добьешься всего и найдешь свою любовь. И конечно, в любом таком произведении есть какой-то гениальный одноклассник, который производит над героем опыты. Ученым ведь больше нечем заняться, кроме как опытами над сознанием своих школьных приятелей. Но не думайте, что результаты опытов вас ошеломят. Вы увидите нарезку из сотен других произведений с невероятными «поворотами сюжета», причем эта невероятность будет обусловлена мозговыми штурмами и страхом дедлайна. Герои очень много говорят, чтобы сэкономить на анимации, и все свои невероятно оригинальные мысли пихают прямым текстом, а то вдруг подростки не поймут. Так о чем я? О том, что как японцы делать не надо.

Не хватало еще, чтобы советские школьники ломанулись по этой натоптанной дороге. У нас уже были Алиса Селезнева с ее друзьями, Витя Малеев, Дениска, многочисленные герои Крапивина и пр. Короче, у нас все это уже было, и в хорошем качестве. Советские авторы никуда не торопились. Если вы что-то пишете, не нужно создавать мешанину из персонажей и локаций. Нужно стремиться к простоте и увлекательности, к выразительности персонажей, у каждого из них должны быть свое лицо и характер. Вот об этом нужно заботиться автору, а не о том, как наплодить альтернативных миров и заселить их какой-то шантрапой.

Начинается все как школодрама в стиле Н. Мещаниновой. Конечно, главгерой сходу беседует с высшим разумом, который ему что-то там обещает и отвечает на какие-то вопросы. Но это мною было списано на употребление учащимся конопли (как потом оказалось, напрасно). Далее идет несколько глав про советских озабоченных школьников и учителей, которые состоят друг с другом в каких-то отношениях. Мне это не показалось интересным. Карикатурный визит парторга не добавил повествованию увлекательности. За школьными сплетнями последовали воспоминания уже подросшего героя и какая-то фэнтезийная ***, но это совсем не бойня № 5.

Герой служил на корабле, но мы не увидим тут какой-то особой морской романтики, это сведения о тех, кто там служил, и о том, что они делали, а также несколько приколов. Перед нами не Конецкий и не Грин, а дембельский альбом.

Коротко о приколах. В Ленинграде ГГ потрахался и поел конфет на халяву. Если бы об этом писала, допустим, Наталья Ким, это было бы даже смешно. В Лиепае ГГ с товарищами заварил дверь офицерского отсека и залил его обитателей дерьмом из гальюна, чтобы те ни с кем не потрахались. Чувствуется масштабность замысла: дерьмо это, видимо, советский строй, а заваренная дверь – железный занавес.

Потом ГГ занялся на гражданке бизнесом, и автор от дембельского альбома внезапно перешел к производственному роману (подвид «бизнес-роман»):

Через два месяца мы выплатили первую скромную зарплату, еще через шесть подняли ее втрое. Долги удалось выплатить раньше установленных сроков, а через год я, как и обещал, передал 49% акций компании «Московские продукты» тем, кто вкалывал по 12 часов, поднимая комбинат из руин.

Поначалу я пытался наладить взаимовыгодное сотрудничество с местными властями, но, в конце концов, понял, что пять тысяч сотрудников предприятия (а вместе с членами семей до 15 тысяч) власть не только не рассматривала в качестве граждан, но и не признавала в них избирателей.

Уяснив реальное положение вещей, мы предприняли все необходимые меры, чтобы отгородиться от всего государственно-муниципального. К сегодняшнему дню мы фактически построили государство в государстве, насколько, разумеется, это вообще возможно. При этом предприятие исправно платило налоги, а кроме того выполняло за государство и муниципалитет немалую часть их функций.

На земле, принадлежащей компании, мы построили городок для своих работников и назвали его просто «Новый город», причем стоимость квартир оказалась в два раза ниже сложившейся на так называемом «свободном» рынке. В Новом городе нами построены водозабор, очистные сооружения, котельная, проложены необходимые коммуникации, учреждена своя управляющая компания. В результате всех этих мероприятий стоимость большинства коммунальных услуг снизилась в два и более раза. К примеру, за отопление сотрудники компании платили в три раза меньше, за воду в 5 раз, а за обслуживание и содержание новых домов в 10 раз меньше, чем граждане, проживающие в самом Московске. При этом наша управляющая компания еще и получала прибыль.

Молодец, что тут еще добавить! Обо всем нужно составить подробный отчет. Правда, автор уже подзабыл на данном этапе, что пишет художественную литературу. О композиции он вообще, похоже, не вспоминал. Что перед нами, роман или сборник не стыкующихся друг с другом повестей, которые автор тщетно пытается объединить фантастической линией? Зачем этот общий герой? Кто он вообще такой, чем лично он интересен, вызывает ли он хоть какую-то симпатию? Я не знаю.

Пикантной особенностью книги является то, что ГГ с Богом на короткой ноге, часто с ним беседует. В этом сезоне вообще многие авторы злоупотребляют общением с Господом. То ли в воздухе что-то такое, то ли в воде, то ли в продуктах питания в связи с санкциями прибавилось пальмового масла, красителей и консервантов, то ли скрепы в головах начали ржаветь и влиять на обмен веществ в организмах россиян. Господь буквально везде.

После этих слов Господь откинулся назад и зачерпнул из небольшого озера, питаемого ледником, пригоршню кристально чистой холодной воды. В этот момент его белое одеяние приподнялось, и я увидел – о Господи! Розовые рейтузы! Пораженный неожиданной картиной, я тут же отвел взгляд. Когда Господь, омыв водою лицо, открыл глаза, я смотрел на его мокрую бороду, делая вид, что интересуюсь огромными каплями воды, переливающимися на солнце всеми цветами радуги.

– Господи, твоя борода похожа на ледник, что на вершине горы, но при этом кажется такой мягкой, – я пытался скрыть свою растерянность.

– Мягкая – это верно, но думаешь, ты не о ней! – Господь резко опустил голову и, заглянув мне прямо в глаза, оглушил неожиданным вопросом. – О чем ты сейчас думаешь, отвечай!

Ошеломленный неожиданной атакой, я так и застыл с блуждающим взглядом и приоткрытым ртом, не смея произнести вслух заранее заготовленную ложь.

– Как на Создателе могли оказаться грязные розовые рейтузы, вот о чем ты думаешь! – белые брови, сомкнувшись, угрожающе нависли надо мной.

– Нет, нет, что ты Господи! – воскликнул я, заливаясь краской стыда.

– Разумеется, в этом мире встречаются прирожденные лжецы, способные соврать и глазами, но это не твой случай. А твои глаза говорят сейчас следующее: «Да, да, Господи, именно эти розовые рейтузы и не выходят из моей головы». Ну что же, между нами нет запретных тем, тем более, что эти грязные розовые рейтузы надел на меня ты!

– Что ты, Господи?! Да я и не смог бы! В смысле – не посмел бы! – я был совершенно не готов к такому повороту беседы и теперь не знал, что сказать, чтобы, по крайней мере, не усугубить ситуацию.

– А вот теперь, когда и глаза не врут – ты действительно говоришь правду. Правду, но не истину! А истина заключается в том, что все, что нас сейчас окружает, придумал ты, а не я! Ты усадил меня на двуглавый Арарат, вид которого прочно засел в твоей пьяной голове. И еще бы, не засесть! Общая продолжительность времени, которое ты провел, рассматривая этикетки выпиваемых тобою бутылок коньяка, хватило бы на написание диссертации по производству этих самых коньячных спиртов. Бороду и белые одеяния ты взял из детской библии, которую хотел подарить племяннице, но так не подарил. А не подарил, потому что красочные картинки сотворения мира, действовали на тебя каким-то странным образом, а именно – снимали головную боль, когда наступало похмелье. Глаза и руки – машиниста локомотива, кстати, действительно огромной любви или, как вы говорите, души человека. Наконец, нос от Деда Мороза из любимой тобою в детстве киносказки «Морозко» и, пожалуйста, – Господь готов! Ну что ты так на меня смотришь? Разумеется, у меня не только бороды, но и тела-то никакого нет, соответственно, ни на какой горе я сейчас не сижу. Так, кажусь тебе, для твоего же удобства.

– А как же с рейтузами? – робко напомнил я.

– Ах да, простите, самое главное упустил. Так вот, рейтузы на мне те же, что и на Царевне-лягушке, а родом они, как и все, что прочно сидит в подсознании, из детства – твоего детства. Сцену с падением штанов БТР Ивановича помнишь? Вот эти злополучные рейтузы и засели в твою детскую голову.

Я даже не буду комментировать этот пассаж, пусть его комментируют Щипин и Зоберн. Без Господа Бога русскоязычным авторам в этом году просто никак. Нужно обязательно помусолить священные рейтузы и приплести к этому какую-нибудь дзенскую или хайдеггеровскую «мудроту». У авторов даже не возникает вопроса, надо ли, зачем, какую художественную ценность это имеет.

– Все верно, мы находимся в мире Богов, в котором нет пространства, нет времени, нет законов, это настоящая свобода и настоящий полет! Что знают о полете летчики, дельтапланеристы и прочие летающие граждане? Иногда капельки свободной воли долетают отсюда до Земли, и происходит то, чего произойти не могло, не должно было. В таком случае может ошибиться даже Создатель вашей Вселенной, которому однажды показалось забавным предположение о выборе, которое ты сделал будучи еще мальчишкой…

А что касается других личностей, то это действительно так. Ведь здесь находится твоя душа, а она гораздо больше, чем Гурджиев Артур Александрович. В Мире Богов информация общедоступна, она – составная часть этого мира, но ты здесь всего лишь гость… Поэтому можешь узнать многое, но далеко не все.

– Дедушка, до того, как попасть в мир Богов, я хотел узнать, почему наш материальный, земной мир несправедлив, а теперь понимаю, что он справедлив абсолютно, что ничего несправедливого в моем мире не может произойти по определению. Ведь если что-либо происходит, то происходит в соответствии с действующими законами, одинаковыми для всего мира, в этом и есть высшая справедливость. Сейчас мне кажется это естественным и очевидным. Но там в моем мире мне так не казалось?

– Все одновременно и сложно и просто, внучок. Программа Вселенной имеет единственную доминанту, которой подчиняется все, и эта доминанта – Бытие! Твой Господь верно рассчитал и воспроизвел ее, поэтому в вашем мире все стремится к выживанию, существованию, Бытию. Между справедливостью в человеческом понимании и Бытием программа выбирает Бытие.

В мире книг все одновременно и сложно, и просто. Мозг читателя имеет единственную доминанту – получать удовольствие от чтения. К сожалению, на «я» критика часто давит «сверх-я», которое требует по этическим соображениям что-то похвалить, но если человек не получил удовольствие от чтения и считает, что зря потратил время, похвала будет неискренней. Между этичностью и справедливостью в человеческом понимании я выбираю справедливость, а программа вообще ничего не выбирает, разве что зависает иногда от избытка прекрасного.

Его голос, уходя куда-то ввысь, становился все тише, и я с трудом разобрал последние слова:

– Ну что же, Гурджи, в таком случае, просыпайся и живи.

Нет, Гурджи, завязывай уже бредить на тему секретных лабораторий, коллайдеров, искусственного сознания маньяка-педофила и пр. Не надо валить весь фэнтезийный и остросюжетный хлам в одну кучу, попроси у Боженьки способность разрабатывать сюжет, достойный большой литературы. Не надо гениальных бывших школьников и экспериментов с сознанием, не надо пытаться переплюнуть сестер Вачовски, не надо теребить Бога и Бунина, надо быть проще.

Тут, видимо, есть про трудную судьбу Этой Страны и ее незавидное будущее, но чтение финала этой книги еще труднее, чем трудная судьба Этой Страны. Герой там еще находит любовь в лисьей шубе, подбитой лисьим мехом. Какая еще «любовь», о чем вы, товарищ, вы не любите и не уважаете своих персонажей, вам наплевать на читателя. «Лучше меньше, да лучше», как говорил Ильич. Собственно, в этом сезоне у автора имеется прямой конкурент – Бушковский, который выделяется именно этим «меньше да лучше» при сходстве основной идеи – взросления, становления личности героев на фоне развала Союза. Орлов с его производственным романом также даст фору Терпогосову.

Автору можно пожелать выработать стиль, достойный его материала, и определиться с жанром. Также добавлю: не всё то постмодернизм, что сделано из клише. Иногда это просто набор клише. Оригинальность – главное достоинство хорошей книги.

Инга Кузнецова, «Пэчворк»

Пэчворк: шум и ярость экотекста про экоаутистов

Здесь вам сразу ткнут в лицо Юнгом:

Я — человек-письмо. Я — человек-письмо. Когда мне становится слишком беспокойно, я вспоминаю и повторяю эту фразу. Твержу ее себе до полного обмякания лицевых мышц. До обмякания внутренних мышц условного лица.

С этой книгой Инга Кузнецова входит в категорию «искусство» и становится рядом с Бренером и Шмараковым, в категорию «болезни», а также в категорию «поэтическая проза», где ее уже ждет Ионова. Хочу отметить новаторство автора, хотя это и не совсем новаторство: метод нарезок давно и успешно использовался дадаистами, сюрреалистами и, например, Берроузом. А также Марианной Ионовой. Но тут мы видим просто ультранарезку, мир, покромсанный клиповым сознанием героини, кое-как сложенный коллаж из ощущений и символов. Абсолютное, на первый взгляд, несходство с «почвенниками» - Аксеновым, Шаргуновым, Бушковским. Хотя, если приглядеться, у этих трех авторов тот же пэчворк, но исторический, диахронический. Это несходство – только речевое. Цельности и последовательности текста на самом деле не хватает всем. У всех четверых текст держится не на сюжете, а на генеральной идее. Не важно, почвенник ты или хипстер, рассыпание сюжета неизбежно. Просто у Аксенова роман распадается на глыбы, у Шаргунова – на довольно крупные куски, а у Кузнецовой – на тряпочки и бисер. Вместо сюжета появляется либо нагромождение событий и флэшбеков, либо словесный шум, в котором еле слышна основная тема, как у Кузнецовой.

Я совершенно не могу это читать, но придется, поскольку такое произведение пропустить было бы жаль. Что это – поэтический прием, речь взрослого аутиста, шизофазия, бред Котара? Да какой там пэчворк, авторка, когда разгуляется, выплескивает краску прямо из банки, как Поллок. Где уж там сшивать!

Однако, даже в нарезке имеется какой-то сюжет и смысл. Как я понимаю, здесь – творческий и жизненный манифест авторки. Яркость и фрагментарность, движение – вот что хочет передать авторка. Она стремится отбросить всё слишком человеческое и влететь – не важно, куда, да хоть в туалет какого-то учреждения. Главное – влететь.

Теперь о языке. Помните неприветливых ежей Ионовой и рощи, расступающиеся, чтобы впустить дома? Кузнецова тоже считает, что более лучше читателя знает русский литературный язык:

Почему, ложась спать, я не слышала характерных потрескиваний работающего «электронагревательного прибора»? Помешал привычный гуд включенного компьютера? Гуд в голове?

Гуд, Инга, продолжаем читать.

безусловно, Кант оценил бы мой 36 размер и охотничьи навыки — я выудила ее на кладбище сброшенных иллюзий

Безусловно, Кант не владел русским, но, даже владея оным, не смог бы оценить «сброшенные иллюзии». Текст претендует на некие откровения в сфере метафизики. Не то что все остальные тексты:

Главное — не читать тексты из всей этой необязательной полиграфической продукции, хотя тянет. Надо рассчитывать силы. У меня аллергия на фальшь, выраженную в словах. Как это ни странно, сложно устроенные тексты чаще экологичны. Хотя, конечно, случаются исключения.

«Эко» на языке современного маркетинга означает нечто ненатуральное, которое выдается за нечто полезное, настоящее и крайне необходимое покупателю. Экологичность этого текста не подлежит сомнению. Он густ, как экомех, и ненатурален, как экокожа. Есть еще т. н. «экошпон». С ним вообще лучше не встречаться. Не хотелось бы дожить до времени, когда в моду войдет экотекст. Хотелось бы чего-то природного, натурального. Есть мнение, что натуральное дерево лучше экошпона, пусть даже оно – массив сосны. Когда же кончатся эти экотексты, тексты-ДСП, тексты-ПВХ? Когда авторы перестанут прессовать опилки чужих идей вместо того, чтобы обрабатывать массив?

Этот текст не «экологичный», а эко-, вот что важно понять. Героиня отказывается от всего натурального, человеческого, но предлагает ли что-то существенное взамен? Современное искусство способно предложить только жест, манифест, старую идею в новой упаковке. Не зря Бренер и Шмараков со священным трепетом припадают к литературе и живописи прошлого, а Богословский вслед за Сартром слушает музыку, чтобы ощутить некую основу своего существования. Ионова пытается преодолеть поставленные проблемы с помощью религии. Кузнецова оставляет свою героиню наедине с ее расколотым сознанием. Стать человеком у этого «Я» не получается.

Авторка берется за модную ныне тему аутизма. Ей, наверное, кажется, что сознание аутиста осколочное, разорванное. На самом деле в сознании аутиста куда больше связей, чем в сознании обычного человека, и эти связи намного прочнее. У аутистов железная логика, и они даже не считают нужным объяснять, почему не дали вам какой-то ожидаемый ответ. Если аутист посчитал вашу просьбу глупой и бессмысленной, если уверен, что вы все можете сами, он не будет подстраиваться под ваши коммуникативные ожидания. Аутист обращается к вам, когда ему действительно что-то нужно, когда есть веский повод. Второй герой экотекста, аутист Вася, лишь имитирует настоящих детей-аутистов. Настоящих не пускают без присмотра гулять по городу и заниматься в кафе со странными тетеньками. Не потому, что аутисты это не могут, а потому, что оставление несовершеннолетнего (а тем более инвалида по психиатрии) в ситуации, угрожающей его жизни и здоровью, карается законом.

Я не знаю, что было дальше. Я очнулась окончательно. Вася написал.

(не разобрать Магеллан)

«да ха хо хи ляля песня телефон штучка Магеллан ластик резинка линейка линия штуковина карандаш лампочка бумага столешница Марко Поло стульчик кулак окно собака стержень тряпка наклейка дурачок занавески услышал меня шина машина глобус стакан ноль точилка лобзик идти он шёл фломастер мошка ложка тема урока фольклор линия надо разбирать хлам хаос Магеллан чертовщина рулон художественная школа клёпка альбом человечек тряпка круп мифы фигня бутылочка нужные вещи выбрасывать а но что где когда плохой почерк окошко аквариум корень суффикс гвоздь пылесос шумит плохо ай ой голос ужасно не надо ужасать тренироваться проверять всё хуже шум мало надо птички поют всё хуже и хуже делать зачем плохо фу восемь десять десять.

К сожалению, у меня очень богатый опыт общения с аутистами, и так они не пишут. Во-первых, они предпочитают печатать, потому что в писанине от руки мало смысла и это долго, во-вторых, их речь не так бессвязна и не состоит из ассоциаций и рифм. Аутисты говорят и пишут о том, что их конкретно заботит, что им нужно. Они прагматичны, поэзия их мало интересует. (Конечно, страдающие синдромом Аспергера взрослые могут любить поэтов и коллекционировать книги, а также составлять их списки по значимости и еще как-то их систематизировать, но в целом поэзия, повторю, аутистам не очень интересна, их будут больше волновать биографии авторов, мнения критиков.) Залипание на одной и той же фразе у детей-аутистов случается часто, также бывают проблемы с грамматикой. Здесь я этого не вижу. Разорванность речи, чрезвычайная игривость рифм и ассоциаций – признак шизофрении. Зачем Кузнецова выдает шизофазию за речь аутиста, я не знаю, но, видимо, так надо, чтобы было больше шума и ярости.

На ходу он тихонько рассказывает мне теорию «антипокака» в общественном месте — например, на улице маленького городка, где полторы кафешки на два километра. Оказывается, самое главное в критическом случае — быстро идти вперед, высоко поднимая колени. И самое лучшее, что может встретиться тут, — лестницы, ступеньки, по которым нужно подниматься. Главное — не спускаться. Главное — не смотреть вниз. Вася не может ходить в туалет в школе и «художке» (а он и ту и другую странным образом посещает).

Это Финч в «Американском пироге» не ведал, что такое школьный туалет, а аутисты в таком солидном возрасте оным не брезгуют. Странно ходят они по причине, которую не знает никто, кроме них самих. Просто так захотелось или нужно повторить какое-то движение. Насчет странного посещения Васей школы: в обычной общеобразовательной школе Васе полагается тьютор. В школу и из школы Васю нужно сопровождать. Васю полагается сопровождать везде, чтобы к нему не привязался хулиган, педофил, агрессивный одноклассник. Чтобы Вася не зазевался и не попал в ДТП.

Сомнительный подход. Кому нужны все эти прямые свидетельства? Сумма свидетельств? Родители хотят совершенно иного: адаптировать детей к социуму, приблизить их к конвенциональным вещам. Если бы они догадывались, насколько мой вектор противоположен. Если бы они знали, что, по-моему, тут важнее всякой адаптации. Да и жизни, впрочем. Если бы они это поняли, они бы не доверили мне своих детей.

Родители дураки, дефектологи дураки, инклюзивное образование чушь, Инга Кузнецова знает, как надо. Экопедагогика требует высокого экоуровня стеклянных особенностей.

Закончив на время с Васей, героиня отправляется погулять, как и «Я» Ионовой. И, конечно же, встречает странного незнакомца. Речь старика с дохлым кротом близка к шизофазии, но там, скорее, экошизофазия, речь слишком связная. Напутствие дедушки подталкивает героиню к новым свершениям в области духа и физиологии:

До этого момента я была почти уверена, что люди с рюкзаками носят в них свои ангельские атавизмы, и, если и следят за мной, то только для того, чтобы в последний момент спасти от нагромождения событий, не поддающихся моему контролю. Но теперь я уже не могу быть ни в чем уверена. Где гарантия, что они не прячут за спиной агонизирующих существ? Где гарантия, что они просто не носят в рюкзаках записывающие устройства? Что там ёкает и тикает в этих рюкзаках?

Я чувствую, как мое сердце медленно стекленеет. Я чувствую ужасающую хрупкость всего, предельную натянутость всего. Какая-то тетива повсюду. Нервная паутина не определившихся смыслов. Я встаю со скамейки.

Сцена встречи «Я» Кузнецовой со стариком сильно напоминает встречу одного из «Я» Ионовой с неким Грекой, который носит плетеный «кузов». Но на этом сходство сюжетов не заканчивается. Героиня Ионовой выбирает между мужчиной и Богом, героиня Кузнецовой – между мужчиной и спасением Васи-аутиста от непонятной ситуации. Пэчворки этих двух авторок пугающе похожи, как и их речь. Экотекст еще заставить вас плакать от Бога, жалкие людишки!

Помните многочисленные «Я» Ионовой? Так вот, у Кузнецовой тоже в избытке «голосов»:

У меня много голосов. Когда долго не разговариваешь, твои голоса накапливаются — внутренние или внешние, не важно, — и они начинают говорить все одновременно. Столпотворение голосов. Поэтому осенью их нужно отдавать, но почему-то можно только по одному. Это странно, ведь я знаю, что, если отдам один, на его месте тут же возникнет два новых. Это как отрубить голову горынычу. Ничего никому не нужно отрубать.

Вы, конечно, помните большую цитату из Гессе про многочисленные «Я»? Здесь тоже появятся разные «Я» и тень Юнга ненавязчиво помашет Персоной.

А я-1 уверено в том, что оно и есть «я». Думать — вот все, что может наблюдатель, персона созерцания (и если даже что-нибудь случится, ничего иного он/она не сможет предпринять). Тебя бьют, например, а ты лежишь и размышляешь о свойствах красоты, от которой зависят все «я», твои «я» и чужие — больше, чем это на первый взгляд может показаться. Созерцатель просто догадался, насколько, — и его физиология изменилась, кишки превратились в стекло.

Конечно, это болезнь. Красота подлинника — это страшный наркотик, в случае я-1 от нее противоядия нет. И клиник таких нет. Я-1 ничего не поможет. Кроме смерти, конечно. Может быть, кому-то при таких диагнозах рекомендуют постепенно увеличиваемые дозы искусственно синтезированной якобы-красоты — вплоть до полной подмены.

Да, бывает, что авторки слишком часто смотрят Бергмана, и от красоты подлинника у них возникает желание сделать что-нибудь этакое.

Ну и как же без анимуса и анимы, без них никуда:

А музыка извне…Что музыка извне? Эта хрустальная музыка так остро прекрасна, что трудно представить, как, отдельные и прозрачные, звуки ее вообще могут переходить один в другой, образуя непрерывность, ведь каждого звука — и только одного — уже достаточно, чтобы понять все: всю ласку уходящего, его прощальный свет, всю горечь, зашитую в подкладке подлинника. И ничего не может от нее защитить, но и не хочется защищаться. Она похожа на карточку, выброшенную из окна фотоателье тем из нас, кто совсем ничего не понимает в случайностях. В сидящую на корточках мужскую фигуру на слепой фотографии встраивается свернутая женская — точно подмышечный эмбрион, и обе иллюзорны. Но, может быть, мужская и вправду сидит. Я поняла: когда человек не любит (боится) фотографировать, на его фотографии может обнаружиться все, что угодно.

Пристрастие авторки к Юнгу, Фолкнеру, Гессе, Бергману, Берроузу, дадаистам и пр. – это прекрасно. Но текст должен быть читаемым, чтобы стать бестселлером. Одно дело смотреть на Поллока в течение одной минуты, другое — целый день читать разорванную речь. Кстати, здесь не собственно разорванная речь, а имитация оной, структура и связность в тексте все же присутствуют. В своем роде это замечательная книга, но полюбит ее не каждый.

Да, я вижу: текст похож на рассыпавшееся письмо в толстостенной бутылке, которое выловят и попытаются прочесть глубоководные рыбы, но ничего не поймут в знаках, напоминающих им рыболовные крючки.

Интересно, какой длины должна быть леска, чтобы при свете эски самка глубоководного удильщика упивалась рассыпавшимся экотекстом? И что должно рассыпаться раньше – письмо или бутылка? Тут сам морской черт не разберет, а редактор – тем более.

Для пэчворка нужен паяльник. Мне так говорили. Без электронагревательного прибора тут никак.

Владимир Очеретный, «Незадолго до ностальгии»

Автопортрет с выпавшими из окна

Уже по первым страницам, где герой и героиня делят на суде свои воспоминания, читатель мог бы заключить, что перед ним легкая лирическая комедия вроде «Вечного сияния чистого разума». Однако, это не так. Перед нами конструкция в тысячу слоев. Юмор в романе есть, но даже не черный, там все очень грустно. Это роман о памяти, об искусстве, о литературе. В рубрике «Искусство» Очеретный опережает Шмаракова, Бренера и Кузнецову по удобочитаемости. Но это слово, «удобочитаемость», можно применить только к языку книги. Чувствуется, что роман написан уравновешенным человеком, который думает о литературе, а не о самовыражении. «Шум и ярость» остальных явно уступают языку, которым написана эта книга. Он богат, но воспринимается без рези в глазах. Это не беспорядочно натыканные слова, это слова, из которых выстраиваются картины, полноценные образы. Так писали Брэдбери, Азимов, Лем – в общем, те зарубежные авторы, которых печатали в СССР. Эту книгу просто приятно читать, так как любому, родившемуся в СССР, она напомнит о детстве. (И без всяких косматых геологов, которых давали в нагрузку к Лему вместе с отчетом об очередном пленуме ЦК КПСС. Да, в СССР однозначно предпочитали зарубежную фантастику и детективы.)

Если бы не язык и стиль, этот роман рассыпался бы на материал для пэчворка быстрее, чем роман Кузнецовой. Чтобы структура держалась, в книге должно быть хоть что-то традиционное, и у Очеретного это язык.

Помимо стиля хочу отметить отсутствие гнусного «нонфикшн» и религиозности вкупе с почвенничеством. Этот роман – плод фантазии автора, и это прекрасно. Скажем так, один «Конец вечности» стоит тысячи рассказов молодых патриотов про дедушку, бабушку и покосившуюся от нерадения бездуховного населения деревенскую церквушку.

Вы спросите, а как же синдром Тарковского-Вирасетакуна? Представьте себе, он здесь ТОЖЕ есть. Но не заради скреп, а в виде «родовой памяти». У героев этого романа, как и у пресловутого дядюшки Бунми, есть возможность вспоминать прошлые жизни. В мире будущего технологии вмешательства в сознание масс уже достигли того уровня, когда при помощи родовой памяти можно путешествовать во времени. Этот роман – своего рода постмодернистское эссе обо всей фантастике, так или иначе связанной с человеческой памятью, и вообще о памяти – человеческой и культурной. Прочитав его, вы буквально «вспомните всё». Герои будущего, лишенные нашего привычного культурного контекста, парадоксально переосмысляют наследие прошлого. Впрочем, не так уж и парадоксально. Возможно, это нынешние литературоведы слишком усердно идут на поводу у классиков.

В качестве главного недостатка романа, как и его главного достоинства, могу назвать его явную кинематографичность. Если обилие флэшбеков на экране в целом не мешает восприятию сюжета, то здесь крайне затрудняет чтение. Главный герой, Киш, постоянно возвращается в воспоминаниях к тому времени, когда он был в Праге с Варварой, где Варвара исследовала Кафку и он сам изучал дефенестрацию (это как люстрация, но когда выкидывают из окна). В Праге тогда кипела напряженная политическая жизнь с кафкианским оттенком.

В романе помимо любовной присутствует и детективная линия – героя волнует вопрос, зачем именно Варвара хочет разделить их воспоминания. Возможно, она не простая исследовательница творчества Кафки, а…? Короче, не буду рассказывать, как залить в один флакон «Конец вечности», «Вспомнить все» и «Трудно быть Богом». Скажу лишь, что у Очеретного скорее не фантастический роман, а отечественный аналог киноэссе Тарантино, где герои говорят, говорят, говорят – причем киноэссе американца рассчитаны на туповатого «усредненного» зрителя, а здесь нужен зритель с хорошо расширенным сознанием, приученный к цепи, плетке и артхаусу. Здесь слишком много реальной и вымышленной информации, возможно, даже больше, чем у Шмаракова.

Если вам нужна книга, которой хватит надолго, если вы хотели бы забыть Кафку, Лема или Азимова, чтобы прочитать их снова, эта книга для вас.

Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него»

Книжный грипп, или много кашля из ничего

Жизнь человека коротка. Хорошее настроение у человека бывает редко. Иногда ему говорят, что надо, мол, почитать одну зашибись книгу, о которой везде збс отзывы. И вот, допустим, какой-то паренек, голубоглазый и белокурый, как молодой Есенин, едет по заснеженному городу в вибрирующем автобусе Минского автомобильного завода. Он входит в книжный магазин, чувствуя боль в горле, и покупает то, что насоветовал опытный московский хипстер, с которым у них уже много лет крепкий броманс на каком-то книжном форуме. Всю следующую неделю паренек плюется, кашляет, страстно обнимает унитаз и пишет своему бро: «Какого *** ты мне насоветовал это ***?» И боль, и сожаление о бесцельно потраченном времени и испорченном настроении читаются в его порозовевших очах. А ведь он мог вместо этого купить хороший справочник по С# или книгу о Второй мировой… или руководство по эксплуатации, техническому обслуживанию и ремонту Лады Калины.

Бро снисходительно отвечает, что это шедевр, а его товарищу просто не хватает культуры. Не будь лохом, читай «Петровых», там все о нашей действительности. И вот уже окультуренный блондин советует «Петровых» другим читателям, говоря, что это не хуже «Альтиста Данилова» и «Мастера и Маргариты», а по языку – чистый Эллис и Набокофф. Почему же книга такой шедевр, что ее неохота читать, но все покупают? Во всем виноват книжный грипп, то есть вирусный маркетинг.

Приведу цитату из отзыва Галины Юзефович:

Все случайные знаки, встреченные Петровыми в их болезненном полубреду, все неприметные символы — от просроченной таблетки аспирина, завалявшейся в кармане штанов, до странной девочки в троллейбусе — внезапно собираются в стройную конструкцию без единой лишней детали. А из всех щелей начинает переть и сочиться такая развеселая хтонь и инфернальная жуть, что Мамлеев с Горчевым дружно пускаются в пляс, а Гоголь с Булгаковым аплодируют. Поразительный, единственный в своем роде язык, заземленный и осязаемый материальный мир, удивительным образом не исключающий летучей фантазии, и по-настоящему волшебная мерцающая неоднозначность (то ли все происходящее в романе — гриппозные галлюцинации трех Петровых, то ли и правда обнажилась на мгновение колдовская изнанка мира) — как ни посмотри, выдающийся текст и настоящий читательский праздник. Словом, налетайте, пока не подорожало.

Ага, налетели. Вы в курсе, что иногда делают птицы, когда налетают, вот это мы, пожалуй, и сделаем. Книга Сальникова достойна удивления и восхищения прежде всего потому, что автор умудрился набрать 400 страниц, так ничего толком и не сказав читателю. В моей жизни случался грипп, мне приходилось ездить на троллейбусе и посещать супермаркет, скажу больше, Петровы – это семья, в которой мне довелось родиться. Да у меня и сейчас грипп. Но «какого Лурье» об этом читать 400 страниц, если я и так все об этом знаю? Ради особого взгляда? Мне не удалось понять, какой он особый. Кстати, в книге большие поля и крупный шрифт, что как бы намекает на возможность обойтись вдвое меньшим количеством полос и сэкономить бумагу.

Автору удалось вывести удивительно несимпатичных безликих героев в удивительно дристной реальности. Герои треплют языком и совершают какие-то обыденные действия – ездят в автобусах и троллейбусах, сидят в квартирах, режут лук, пьют, ставят чайник, что-то празднуют. На фоне этой книги Мещанинова с ее кухонно-педофильской проблематикой смотрится Шекспиром. Зато – внимание – эта книга единственная из всего длинного списка была найдена мной на видном месте в одном из крупных книжных магазинов. Роман объявлен «необычным, свежим». В рецензиях меня удивляют смелые сравнения автора с Гоголем и Булгаковым. Возможно, авторы рецензий плохо читали Гоголя? Гоголь писал о чем, а не ни о чем. Бессмысленность существования самцов и самок человека из Этой Страны передана абсолютно бессмысленным набором одинаковых серых картин. Ради чего? Нет ответа… Постойте, кто-то, наверное, просто хорошо организовал рекламную кампанию. Вот такой вот получился магический реализм.

Каждый раз, когда молодой автор берется за т. н. магический реализм, у него какие-то фрики слоняются по напоминающей, с его точки зрения, ад реальности, а потом все выстраивается в какую-то стройную конспирологическую, религиозную или иную хрень. Какого Лурье нам каждый раз суют этот разведенный концентрат Мамлеева? Думаете, там есть драйв? Он есть только в рецензиях, но не в самом тексте. Но ворон ворону глаз не выклюет, чего не сделаешь ради хорошего мальчика или, допустим, коллеги по какому-то литобъединению. Тут любой набор штампов и школярских приемов обретет неожиданную «глубину» и «интеллектуальность», тут такой Булгаков попрет, что только тазики подставляй!

О языке этой книги хочу сказать отдельно: он безликий до такой степени, что просто никакой. Сальникова не отличить от Щипина (у которого тоже, кстати, «смелый интеллектуальный бестселлер»). Взгляду просто не за что зацепиться. Петров постоянно встречается в транспорте с фриками, но и фрики какие-то безликие.

«Ни фига она клоун», — невольно подумал Петров и даже мысленно улыбнулся такой безвкусице, но улыбка эта сползла, когда паяц начал свой номер.

— Вы в курсе, что это место для пассажиров с детьми? — спросила женщина, и в интонации ее ничего не предвещало, хотя странно было, что она докопалась до Петрова, когда в салоне была масса свободных мест.

И что? Это могла бы быть отлично сыгранная сцена встречи с безумной бабой, но Сальников выудил из ситуации только унылый бредовый бубнеж. Эта книга заставляет не «задуматься», а закрыть ее поскорее. Когда ничто символизирует ничто никаким языком, из этого не возникает что.

Конечно, можно сослаться на то, что Ван Сент в свое время снимал фильмы, где актеры или просто случайные люди долго бродили и импровизировали. Но это были обаятельные актеры и тщательно отобранные обычные люди, а в итоге вырисовывалась какая-то высокая многоуровневая проблематика. Здесь вырисовываются только сопли и кашель. Да, граждане Этой Страны живут в каком-то дерьме. Спасибо, но мы и так это знаем.

Я не понимаю, по какому принципу критиками отбираются «бестселлеры» и пишутся положительные рецензии, но покупать такую книгу мне точно неохота. На эти деньги лучше сходить в супермаркет за водкой или в аптеку за жаропонижающим. Кстати, не берите в аптеке т. н. «противовирусные» гомеопатические препараты, это плацебо, как и роман Сальникова.

Лучшее средство борьбы с книжным гриппом – это скептическое отношение к восторженным отзывам.

Валентина Назарова: слова, слова, слова…

Чем заняться женщине-сисадмину в Питере? Не каждая программист-тян отважится на рабочем месте втыкать в хентайную мангу (парни обычно так и делают, но девушки по совершенно непонятным причинам лишают себя этого развлечения). Не каждая программист-тян готова к БДСМ-отношениям с коллегами на Хабре. Но можно попить кофе с вкусняшками, помечтать о Британии и написать роман. О другой жизни. О каком-то условном Серже, который вырос в Финляндии и работает в Англии. А потом, а потом с этим Сержем случился триллер. Триллер, Карл! С сисадмином случился триллер. Я скорее поверю, что сисадмин от скуки настолько упоролся играми и сериалами, что его бедные уставшие мозги отъехали в альтернативную реальность, чтобы сражаться с ЗОГ. Это бывает с парнями.

Я пишу рецензию на роман Назаровой. Он читан несколько часов назад, но я уже, хоть убейте, не могу вспомнить, как он назывался.

Едва открыв его, критег подумал: «Черт подери, отличная проза! Не хуже, чем у Паланика! Вот это точно бестселлер!»

Восторг сменился непониманием. Сто страниц подряд авторка летит по касательной. Начинается все как производственный роман о буднях гика. Много пестрых описаний, много бессмысленных деталей, невероятно много слов. Но за этим многословием практически не видно действия. Не видны и характеры героев. Мы знаем, какие сайты они посещают и какую одежду заказывают, во что играют, что смотрят, где едят, по каким улицам ходят, где работают, точнее, перекладывают бумажки и обсуждают шашни в коллективе. Но мы не знаем, чем они могут быть нам симпатичны и чем нас может увлекать такое действие.

В романе убили (ну или как бы убили) какого-то хиккана, с которым ГГ общался в интернете, ни разу не видя вживую, хотя они могли давно встретиться. Еще там, кажется, погибла девушка главного героя (лучше бы и не появлялась, для триллера она вообще не важна). Но в переживания гг по поводу их утраты не особенно веришь. Даже как-то не верится, что у ГГ действительно была девушка: такие персонажи обычно ошиваются где-то во френдзоне и занимаются бромансом друг с другом. Нет тут и напряжения, свойственного классическим детективным романам или триллерам.

Есть мнение, что книга написана от балды. Про язык авторки говорить ничего не буду, достаточно пары цитат: «На смену неформалов пришли богатые хипстеры», «он кивает в сторону завернутого в коричневую бумагу свертка».

Книга въехала в категорию «производственный роман» (не знаю, рад ли Орлов такому соседству) и в категорию «путешествия» вместе с Волсини, Ромой Ситом и берлинской латунью. Но если у Волсини и Сита я верю героям, то тут вижу какого-то очередного хипстера льва, у которого то ли член, то ли вагина. Я не хочу проявлять сексизм и говорить о различиях темперамента мужчин и женщин, но если главный герой – мужчина, у него должны быть хоть какие-то мужские черты характера. Книга напоминает не интеллектуальный детектив и не смелый шпионо-хакерский триллер, а путевые заметки о Западной Европе для сайта туроператора.

ГГ – айтишник. На это всячески намекается, авторка часто поминает всуе Сноудена и бегает на гитхаб. Но я больше поверю, если в тексте появятся реальные куски кода. Если ты кодер, где пруфы? После страницы 150 действие стало таким захватывающим, что критег чуть не уснул в автобусе, против физиологии не попрешь. А там как раз все завертелось – смелые вылазки каких-то цифровых пассионариев, тайные союзы кулхацкеров, прекрасные женщины и т. п. У меня вопрос: это не могло завертеться с первой страницы? Что для автора важнее, качество или объем?

Да, вот как назывался роман: «Письма из горящего дома». То Гептинг цитирует Маяковского, намекая на какое-то там пылающее сердце, то тут, понимаш, горящий дом. Нет, ваше слово не выбрасывается, как голая видеокарта из горящей фермы для майнинга. Ваше слово в платочки рассоплено, как потекший конденсатор. Надо было в два раза короче, в три раза сильнее. При уменьшении площади писанины увеличивается ее давление на восприятие читателя. Начало можно отправить в топку. Если вы хотите писать триллер, не надо долго разгоняться, не надо рассуждать о каких-то мелочах, надо действовать и думать над каждым словом, которое ты помещаешь в текст, но до того нужно подумать, о чем и для чего вообще ты пишешь. «Хемингуэй был немногословным», — говорит Назарова. Но примеру классика почему-то следовать не может.

Герой сам заявляет, что ему не удается говорить о своих переживаниях, ему проще о прогнозе погоды. Помилуйте, любой гик вам при случае выложит тонны своих переживаний по любому поводу, от ротавируса, неправильного виски и неправильно пожаренного шашлыка до размера сисек у нарисованных лоли. И этот эмокид из романа, слушающий хим и расмус, не может из себя выдавать переживания?

В первый раз говорю: извините, мне вообще не интересно это читать. Мне безразлично, кто и зачем убил вашего Илая и Риту. Прогнозы погоды можно посмотреть на яндексе, ну или на гисметео. Не обязательно ради них писать целую книгу.

Однако, эта книга мне нравится больше, чем, к примеру, «Петровы в гриппе», потому что тут хоть какое-то разнообразие, связанное с местом действия. Эту книгу можно смело рекомендовать маме, бабушке, подруге с ГСМ. Подруга, конечно, скажет: «А где мессидж? Где мессидж, Карл?» Но мама и бабушка с удовольствием, я думаю, прочитают эту книгу, как познавательный роман из жизни «компьютерщиков».

Ну и, эээ, реальный мир айти очень захватывающий. Можно целыми днями плевать в потолок, медитировать, глядя на серверы, фапать на нарисованных детей и аналоговое порно с трапами, цапаться с приятелями на форуме, втихомолку пить, курить электронный кальян, хомячить пиццу и доширак. Можно с друзьями вспомнить матан или рецепт окономияки, покопаться в «железе», обсудить новые игры, съездить на рыбалку, на шашлыки. Устроить диспут на тему «почему жаба хуже сей». Быть съеденным своим однополым партнером. Трахнуть мертвую Таню. От скуки взломать почту Навального.

Не поймите меня неправильно: у программистов и так много развлечений. Они не скачут, как бешеные белки, по городам и весям. Любой гик хорош без всякого триллера. Зад настоящего гика находится в его кресле. Кресло гика – его твердыня. Сисадмины не рыдают, что их работа – «дно для программиста». Им есть чем развлечься на рабочем месте. Слушающие хим и плацебо герои Назаровой абсолютно не похожи на Ъ-айтишников - часто невзрачных и с виду тихих, но обладающих отличным чувством юмора и сложным характером. Если вы не в курсе, на лурке пишут программисты. Каждый номер «Хакера» - это жемчужина отечественной периодики. Каждый срач на Хабре достоин Шекспира. Русскоязычные имиджборды – это вершины, не доступные нашей раше. Тот, кто хоть раз открывал блог Хелла или смотрел «Теорию большого взрыва», не захочет читать Назарову.

И это. Тням не место в жизни суровых сисадминов. Только броманс, только хардкор. Настоящий гик так и шпилил бы с другом в онлайн-игры до конца романа, они бы обменивались проном, комиксами, мыслями о политике и своими влажными мечтами. Это было бы, возможно, не так «остросюжетно», зато реалистично. А потом они бы встретились, попили пива и еще попили пива. А потом у одного бы случился нервный срыв из-за какой-то ВП, которая носит очки без диоптрий, пьет кофе, фоткается с листвой и любит британский флаг, а другой бы его утешал, говоря, что тни не нужны. Тни – это зло. Нужны только вайфу и правая рука. Правая рука, Карл! А читатель умилялся бы, как крепнет мужская дружба двух сетевых задротов, и вспоминал бы свои золотые дни на дваче.

Я не буду спрашивать, какой глубокий смысл заложен в этой книге. Видимо, такой же, как в онлайн-играх.

Свой дебютный роман «Девушка с плеером» она написала за полгода, с июля по декабрь 2015 года, на одном дыхании. Как говорит она сама: «Я хотела написать книгу, в которой есть все, что я люблю: закрученная интрига, триллер, музыка и все английское». Сейчас автор работает над новым романом.

Как я понимаю, юмора и самоиронии в списке не было. И да, «тот самый сорт кофе» высирают не бурундуки, а циветты. Это была единственная шутка в романе.

З.Ы. Хочется пожелать Валентине Назаровой более ответственно заполнять гиками пустующую нишу отечественной литературы и определиться, наконец, с жанром и основной идеей. Точнее, найти эту идею.

Старобинец, «Посмотрите на него»

Надеюсь, Анна Старобинец не увидит эту рецензию, поскольку она совсем неэтичная. Это написано не для автора, а для читательниц. Чтение рецензии будет таким же неприятным, как и чтение этой книги.

Долго мне не хотелось об этом писать – понятно, чужое горе, автор пережил глубокую депрессию в результате патологической беременности и недавно потерял мужа, я глубоко соболезную этой утрате. Но, возможно, если бы автор не хотел критики, он бы не стал номинироваться на Нацбест.

Скажу сразу: эта книга социально опасна, поскольку в ней утверждается, что плод – это человек, а аборт, следовательно, – это убийство. Эта книга, давя на психику читательниц, может лишить их права сознательного выбора, послужить причиной депрессии, невроза. Считаю своим долгом написать об этом. Ни одна нормальная феминистка не одобрит идеи, которые высказывает Старобинец.

Мне всегда казалось аксиомой, что менталитет русских и немцев различается. Русские более искренне демонстрируют свои чувства: если они сопереживают, то всем сердцем, если нет – они не будут врать, что их это сильно волнует. Немцы сопереживают по инструкции, а то как бы чего не вышло. У них там любят подавать в суд по любому поводу, так что медперсонал обязан вести себя максимально этично по отношению к пациентам. Это не значит, что им действительно близка трагедия каждого пациента, которого они видят первый раз в жизни. Если бы врач любой национальности в полную силу переживал из-за каждого пациента, он сошел бы с ума.

Русским врачам не платят за повышенную этичность. Отечественные медики – это люди, которые работают фактически «за спасибо» (пусть и не всегда хорошо, но жизни спасают, как могут, даже если вместо бригады скорой помощи – водитель и врач). Автор мечтает наказать этих равнодушных/ бесчеловечных мерзавцев за то, что называли ее плод плодом, а не ребенком, не проявляли сочувствия в особо нежной форме и предлагали аборт. Русские медики – дерьмо, заграничные медики, те самые, которые за деньги, – это лучшие медики. Знакомая позиция?

Автор ошибочно полагает, что эта книга вызовет сочувствие, но вызывает она лишь ненависть к журналистам – тем самым, которые про «какой ужас творится в сельских больницах». Да, мы живем в России, где плод, к счастью, все еще считается плодом, несмотря на вопли пролайферов и церковников. И где аборт – это все еще выбор женщины. Любая пролайферская пропаганда, пусть даже в виде книги о самоотверженной борьбе за выживание плода, то есть ребенка, ставит под угрозу тысячи жизней женщин в будущем.

Любой медик знает, что при патологиях, несовместимых с жизнью, прерывание беременности – это наилучший выход. Причем «еще родишь» – это на самом деле хорошо, потому что менее удачливые, чем Старобинец, обычно входят в категорию «уже не родишь» или «умрешь». А то, считает ли беременная этот плод человеком или эмбрионом, медика волновать не должно. Но зачем же говорить о «черствости врачей» и вовлекать в эту историю как можно больше народу? Зачем требовать «исправления системы»? Врачи вовремя выявили проблему и предложили наиболее разумное, с их точки зрения, решение, а устроило ли оно пациентку – это не проблема Минздрава. Люди просто выполняют свою работу, гинеколог не обязан совмещать обязанности психолога, социального работника, правозащитника и священника.

Современные женщины, к сожалению, склонны окутывать беременность каким-то романтически-героическим ореолом, но критик всегда считал, что единственная цель беременности – это здоровое потомство, а не гордость собой, умиление годовасиками, ношение слингов, яжемать и пр. В те годы, когда за границей не было роскошных платных клиник, широко использовалась пословица: «Бог дал – Бог взял».

Разумеется, болезнь ребенка вызывает сильную депрессию у любой матери. Но не каждая мать начинает при этом обвинять «систему» и «черствых людей». Мне приходилось видеть множество женщин с патологиями беременности (приходилось мне наблюдать и случай Старобинец, когда применяли тот самый мифепристон), мне приходилось видеть рыдающих женщин сразу после аборта, но эти женщины никого ни в чем не обвиняли. Видимо, привычка обвинять кого-то в чем-то – чисто журналистская. А если главный враг – природа? Люди умирают каждый день, это такой же нормальный процесс, как естественный отбор. Кем бы ни мнил себя человек, он всегда вынужден подчиняться законам природы. Мы не говорим о поразительном мужестве дореволюционных крестьянок или обычных женщин с отделения патологии беременности. Ведь они не писали и не пишут об этом книги, а нет хайпа – нет проблемы. Мы не говорим о мужестве родителей, которые выхаживают детей, допустим, с синдромом кошачьего крика или полностью парализованных. Но я всегда, видя таких детей, думаю: «Зачем вы, героические детолюбцы, обрекли на вечное страдание этого человека?» Самая большая жестокость проистекает от самой большой любви.

Эта книга – о человеке, который считает, что можно на кого-то надавать, кому-то позвонить, где-то потребовать, где-то попросить, кого-то обвинить - и все исправится. Не бывает несчастных случаев, не бывает судьбы, бывает, что ты не позвонил, недодавил, недотребовал, недожаловался. В любой трагедии виновата чья-то «халатность», но ни в коем случае не бездушная природа.

Плохо, когда человек мнит себя центром Вселенной, но еще хуже, когда центром Вселенной себя мнит блоггер, журналист, ведь ему все ОБЯЗАНЫ помогать, сопереживать, а кто не сопереживает, ну, примерно, как я, тот не человек. Кстати, в двух известных мне случаях патологической беременности «черствость» проявляли не врачи, а собственные мужья пациенток, которых неимоверно раздражала возня с нежизнеспособным существом (это не мое выражение, это выражение одного из «счастливых отцов»). Человек – существо социальное, он сочувствует только тогда, когда это не касается его лично и может выставить его в неком героическом свете. Но если чужая беда касается его зоны комфорта – нет, спасибо. Да взять ту же историю с беременной Натальей Сокол – несмотря на сильные морозы, ни один из сочувствующих, в том числе журналистов, не пустил ее к себе, но все обвиняли в черствости друг друга. Никому не нравится, когда у него воруют, но все хотят оказывать помощь людям, особенно если поднялся хайп.

Однако, перейдем к тексту. Первое, что бросается в глаза, – откровенное мимими со своими «барсучатами», зацикленность на себе и ненависть к проклятым «беременюшкам», у которых дети со здоровыми почками. Да-да, автор считает нормой ненавидеть других людей, но требовать от всех любви и уважения к себе… Драка со старухой, которая потребовала надеть бахилы. Потому что героине НАДО, а все остальные – черствые идиоты. Героиню возмущает, что именитый профессор обследует ее перед студентами. Да, для других это обычная практика (и в Германии, кстати, тоже, в том же самом Шарите), но Старобинец утверждает, что у врача «профессиональная деформация», врачу надо было идти в журналисты, они уж точно без «деформаций». Журналист, конечно, понятия не имеет, как обследовать беременных, но у него всегда найдутся тонны сочувствия. Правда, не ко всем и уж точно не к поганым овуляшкам, бомжихам и докторишкам, а только к рукопожатным людям.

Главная вина врачей на данном этапе – в том, что они говорят «вытирайтесь и одевайтесь». Эти проклятые, черствые российские врачи, которые видят пациентку первый раз в жизни и не обязаны устанавливать с ней телепатическую связь в попытке выяснить, как посочувствовать ей и велико ли ее горе. Кстати, от обследования перед студентами можно было и отказаться, это дело добровольное.

Следующий медик оказался слишком занятым, наорал на пациентку, которая требовала сделать повторное УЗИ (а какой смысл делать два УЗИ в один день, кстати?). Правда, потом он как-то помог пациентке, но все равно он сволочь. Потому что он российский врач.

Затем следуют самообвинения, но недолгие. Муж ожидаемо считает, что это не ребенок, а эмбрион. Но Старобинец уверена, что у ребенка уже есть душа. Старобинец не понимает, что вот эти все разговоры о душе, возможно, могут стоить жизни какой-нибудь женщине. Старобинец уверена, что она и ее многочисленные сестры по несчастью думали о своих детях. Скорее, они думали о себе, о своей вине из-за нелепого и опасного убеждения, будто аборт это убийство.

Снова ненависть к беременюшкам, которых врач просит не нервировать. Т. е. беременюшек нервировать можно, нельзя нервировать только беременных журналистов и небыдло. Навязчивая идея социально-интеллектуальной сегрегации проходит через всю книгу.

После обследования у «человечного» врача автор принимает решение бороться за жизнь ребенка. Каково это для новорожденного – жить на диализе и ИВЛ, ей в голову, конечно не приходит. Муж не особенно рад, но не решается спорить. Мать утверждает, что «мужчины после такого сбегают» (и она права). Автор злится, что мужа не пускают в консультацию. Да, мужей туда не пускают, и детей тоже, это непреложное правило, но ей НАДО.

Немецкий рукопожатный врач говорит автору примерно то же самое, что и русские, но предлагает пообщаться с психологом. Вот и вся разница. Немецкий неонатолог тоже не говорит ничего хорошего, но ненависти к нему автор не демонстрирует. Автор как-то вежливее относится к просвещенным европейцам. Российские врачи – сволочи, потому что не предложили консультацию психолога. А вот пошел бы автор к психологу – и родил бы здорового ребенка, наверное. Правда, от заграничного психолога автор отказывается, так что критик уже не знает, что и думать. Потом автор соглашается.

Психолог предлагает почитать книгу о том, как справиться с потерей беременности на поздних сроках. В России наверняка полно таких книг. Нет, оказывается, не полно, и вот такую книгу пишет Старобинец.

Нет, извините, эта книга о том, как вогнать себя и окружающих в депрессию, как обратить собственную проблему в беспредел «системы» и бездушных врачей, как лягнуть церковников и женщин без патологий беременности, как лягнуть даже сентиментальных немцев. Я считаю, гораздо полезнее для потерявших детей на поздних сроках было бы почитать откровения т. н. «матерей-сиделок» - возможно, такое чтение оказало бы отрезвляющий эффект.

Как, в России нет групповой терапии? Ужасно. Лейтмотив этой книги – «россиянкам опять что-то недодали, а вот в Европе все есть». Правда, дети с пороками развития умирают и в Европе, но там они как-то лучше, комфортнее умирают. А главное – там не заставляют надевать бахилы, если вы не в реанимации. Т. е. в проклятой Эрэфии мы нарочно не надеваем бахилы и даже доходим до рукоприкладства с медперсоналом, а в Германии извиняемся, если их не надели, хотя это не обязательно. Анна, а вы знали, что немцы ходят по дому в уличной обуви? В гостях – точно ходят, ну и в клинике тоже. Чистота достигается путем ежедневной уборки и мытья прилегающей территории с мылом. И руки после улицы немцы не всегда моют, это просто разница в менталитете.

Автор наконец-то пьет мифепристон. В этот момент я думаю: «Слава Богу!» Но это еще далеко не конец, будет еще много обвинений бездушной отечественной системы здравоохранения, проклятых религиозников и пр. Возникает вопрос, а в чем тут, собственно, был личный героизм? Разве автор находился при смерти из-за патологии беременности? Разве автор знает, что такое преэклампсия, когда блюешь чем-то черным и теряешь сознание? Разве автор выхаживал больного ребенка? Наоборот, автор постарался обеспечить себе максимальный бытовой и психологический комфорт, автора все буквально носили на руках, не то что обычных российских баб. Все остальное – невроз. Заметим вкратце, с неврозом обычных русских баб никто особо не заморачивается, они просто пьют.

Немцы навязчиво предлагают автору взглянуть на своего мертвого бейби. Русские врачи таким не занимаются, возможно, это и хорошо. Возникает вопрос: а зачем, собственно, автор летал в Германию? Мифепристон можно принять и в РФ, критик даже видел, как его принимали, и стоит он не так уж дорого. Автор летал за более этичным обращением? Ну да. Хотя и эта навязчивая этичность автора не совсем устраивает – как же достали эти немцы с их психологическим сюсюканьем…

Доведя себя до невроза, автор посещает за немалые деньги русского психолога, которого тут же объявляет полной дурой и непрофессионалкой. Все следующие – тоже дуры. Разумеется, дуры все, кроме «трудного пациента». Возможно, чтобы вылечиться, просто не нужно вести себя как журналист? Еще у меня появилось убеждение, что автор предвзято относится к молодым женщинам, априори считая их идиотками. Вот психолог Александр сразу вызывает доверие, потому что он старый мужик. Хотя говорит он те же банальности, что и предыдущие психологи.

Потом автор едет в Грецию, где наконец-то «понимает, что живет», а критик понимает, что РФ – ужасная страна, где успешным, талантливым, уверенным в себе журналисткам все попросту мешают жить. В РФ одни идиоты и идиотки, врачи-вредители, не такие туалеты, бахилы. Короче, сплошной дурдом.

Там дальше про то, как автор все-таки родил сына, а завершается все серией интервью. Оставим содержание книги, перейдем к вопросам собственно литературы. Написано это прекрасно, безупречно. Будь это романом о женщине с патологией беременности, у меня не появилось бы ни единого вопроса к автору. Можно было бы подумать, что авторская позиция все-таки не совпадает с позицией героини. Но вот эти 100 % документализма и вызывают неприятие. Автор что-то пишет о раздвоении на истеричное и наблюдающее «Я». Но наблюдающее «Я» ничем не лучше первого. Субъективизм – везде. Вокруг одни черствые сволочи. Люди, которые пытаются помочь, тоже сволочи. Тогда зачем эти «раздвоения», если объективности все равно нет и не будет? Разве волнует автора трагедия какой-нибудь верующей матрены с форума, которая лежала в шестиместной палате и причитала, что «убила свое дитя», а потом ушла в запой? Да эта матрена – просто дура, недочеловек. Вот автор – человек.

Наказать всех нерукопожатных! Вот та незатейливая идея, которую доносит до нас автор. Не материнская любовь, которая превозмогает все, – нет, забота о личном комфорте, обвинения окружающих. Автора не сильно интересует, что там чувствуют муж, дочь, мать, друзья, другие родственники. Автор – центр собственной Вселенной. Вселенной, которую, честно говоря, не хочется посещать. Никому не рекомендую эту книгу.

Мария Лабыч

Рецензия белки на повесть собаки

Просто отличная книга – актуальная, динамичная, о том, как война калечит психику людей, превращая их в собак. Все лаконично, все на месте, все идеи, какие нужно, автор донес до читателя. Всем бы авторам «остросюжетной» прозы научиться так писать! Лабыч понимает, что такое напряженное действие, она не ударяется в ложные красоты языка, в псевдофилософию, в постмодернистские бредни и в демонстрацию собственного культурного опыта. Это наиболее ценно в ее книге — отсутствие всего лишнего. Как собаке не нужен стыд, так и Лабыч не нужны литературообразные уловки. Она не рассказывает, а показывает, справедливо считая, что читатель не дурак, сам все увидит и осмыслит.

Язык, конечно, местами хромает, как недействующая линия ЛЭП, но это искупается качеством материала.

У меня не было сил и времени читать эту повесть, но они нашлись.

Да, романов и фильмов о диких или одичавших людях, женщинах – много. От «Маугли» до «Нелл». В основном там – о слиянии с природой, о первобытной, животной чистоте сознания. Здесь – об измененном сознании. Если искать прямой аналог – это, конечно, «Птаха», где говорится о ветеранах Вьетнама, пытающихся справиться с ужасом, пережитым на войне.

О беседах с психиатром. В общем, для людей вполне нормально – ассоциировать себя с животными. Старобинец к примеру, ассоциирует себя с барсуком, значительная часть блоггеров – с котиками. Критик, в бытность ребенком, считал себя не собакой, а белкой. Самоидентификация разбилась о тот же вопрос психиатра: «Если ты белочка, то где же хвостик?» Здесь психиатр говорит: «Купирован, значит». Доктор явно дал слабину. Я к тому, что это не какие-то фантазии автора, в этом нет ничего надуманного. Считать себя собакой, белкой или барсуком – совершенно естественно. Да вот, героиня Ионовой тоже хочет быть собакой. В случае с Даной сильный удар по психике делает воображаемую собаку реальной.

Как видим, здесь две сюжетные линии – война и беседы с психиатром – но они оправданы замыслом повести, показать войну как безумие, утрату человеческого облика.

Теперь о суках. Ошибочно полагать, будто кобели более агрессивны или у войны якобы неженское лицо. Именно женские особи наиболее яростно защищают свою территорию и свои интересы. Не хочу проводить аналогии с современными политиками, скажу лишь, что Майдан начался из-за женщины. Так что желание Даны Бойко воевать – вполне нормальное и естественное для любой женщины. Только патриархальные, забывшие о своих инстинктах ради комфорта женщины переводят изначальную естественную агрессию и стремление обороняться в другие сферы деятельности. Вместо выбивания мозга из самца камнем они предпочитают вынос мозга психологический. Теща, жена, метробабка – это мирные аналоги Бойко.

Книга эта, разумеется, феминистская. Шовинистическое мужло присутствует в виде рядового Гайдука, который вопрошает, зачем во взводе баба.

Бойцы попадают под «дружественный огонь». Явление вполне нормальное в Донбассе. Спасая Бойко, гибнет ее командир Ушаков, в этом мужло обвиняет, конечно же, ее. Дане начинает казаться, что она не просто бесполезна, а несет вред. Казалось бы, нужно было просто перестать реагировать на мужло. Героиня в отчаянии из-за того, что ее спасали благодаря представлению о физическом неравенстве мужчин и женщин и нелепому для войны куртуазному мышлению – «дамы вперед». Разумеется, настоящий феминист дал бы ей погибнуть.

«Кацапы» кидают бойцам листовки, уговаривая сдаться и «сохранить свои жизни для родных и близких». Герои, конечно, не сдаются.

Нового командира, Котова, Дана нарекает Котом, сама она – Шавка, это ее детская кличка. Наконец, бойцам удается связаться с командованием, они получают краткую инструкцию: «Иди воюй, блядь, а то твоя баба станет вдовой дезертира».

Бойцы воруют тушенку и водку у местного населения. Котов целует Бойко, та игнорирует его намерения, за что получает от критиков обвинения в «неженственности». Когда тебя использует психиатр, это, конечно, более женственно и почетно. Вообще, по убеждению критика, женственность следует проявлять только в одном месте – у себя дома, со своей семьей. В остальном нужно быть просто человеком, а не собакой.

Дана ранена, ее спасает тоже раненый шовинист Гайдук. После лечения она снова отправляется воевать. Кстати, насчет раненого Котова – броманс у них с главной героиней все-таки был, на отсутствие «любовной линии» грех жаловаться. После того, как Бойко спасает своих, она воюет в одиночку в тылу противника и окончательно становится «собакой».

Конечно, эта повесть не дотягивает по масштабности и художественному уровню до книги «Ночевала тучка золотая», но по антивоенному пафосу и силе изображения превосходит остальные. В ней нет неоправданной сложности, но есть глубина. Читать ее неприятно, но легко. Не обошлось здесь и без «Степного волка» - в третий раз за сезон. Почему-то именно женщины особенно любят Гессе. Повторюсь, это отлично написанная книга, несмотря ни на что.

Яковлева

Кто спрятался, того искать не будем

Кусок Олеши, кусок Вайнеров, кусок Германа. Непременный обывательский быт соседей по квартире. Снова «реконструкция эпохи» по мотивам советской прозы, уже изрядно надоевшая у Кузнецова. Зайцева целиком захватило дело Барановой, а меня – нет. Вот дело Груздевой – пожалуй, да.

Гэпэушник выясняет, пролетарское ли происхождение у работника советской милиции. Ну конечно, ему больше нечем заняться. Зайцева спасает фальшивое признание дворничихи, что его маман была «слаба на передок». Домой Зайцев вернулся запоздно – язык романа временами поражает воображение. Где-то на сороковой странице становится и кюхельбекерно, и тошно от этого развесистого афедрона тридцатых годов. Далее появляется, конечно же, Лёля, ну хорошо, не Верка-модистка. Визит в театр, хорошо знакомый по Вайнерам. Правда, какого черта там забыл Зайцев, не совсем понятно – для действия это не важно, как и его биография, он вообще собирается заниматься работой?

Заснув в театре и заслужив презрение Лели, Зайцев гуляет по набережной и мечтает, как написал бы письмо Зощенко. У меня вопрос: зачем все это? Ладно, не важно.

Зайцева за каким-то чертом арестовали, потом выпустили (привет, Герман), затем нашли группу трупов и живого младенца (привет, Вайнеры). Интересно, появится ли, к примеру, Манька-Облигация, заделанная под продавщицу или официантку? Хотя нет, не интересно. А вот и она, агент-проститутка Савина с подбитым глазом. А вот и красавица-модельер, переделанная в театральную костюмершу.

Товарищ Киров недоволен действиями «вредителей», я тоже. Какой мессидж несет вся эта композиция из трупов советских книг? А черт его знает. Ах, да, картины из трупов - это копии эрмитажных полотен. А вы знаете, в каком количестве книг и сериалов встречались эти картины из трупов? Как вы думаете, должно ли это смелое новаторство вызывать уважение к автору?

Раскрывать интригу я не буду, потому что это, как мне кажется, никому и не нужно. Будь это сериалом, его пришлось бы выключить на второй-третьей минуте.

У меня вопрос: почему англичане, датчане и шведы снимают качественные, интересные, социально значимые, интеллектуальные детективные сериалы, а русские перелицовывают ворованную одежду, как бригада верок-модисток? Почему сценаристы «Инспектора Мартина Бека», «Монстра», «Таггарта» смогли, а наши не смогли? Дело ведь не в финансировании. Возможно, дело в общем убеждении, что пипл этой страны хавает только узнаваемое, и чем более узнаваемой и шаблонной будет писанина, тем больше шансов на успех?

Кратко – об остальных, или Открыл и закрыл

К сожалению, не все книги из списка мне удалось прочесть целиком. Но ознакомиться пришлось почти со всеми – мало ли, пропустишь шедевр (и да, мне встретились достойные образцы современной литературы). Возможно, у меня завышенные требования и я злобный невротик, но я стараюсь не врать прежде всего себе. Если книга не нравится и ее не хочется читать, если приходится ЗАСТАВЛЯТЬ себя читать что-то, это не может быть шедевром. Заставляем ли мы себя читать «Войну и мир», «Ругон-Маккаров» или, к примеру, «Сагу о Форсайтах»? А ведь там объем гораздо больше, чем у любого из участников этого года. (И, кстати, везде «мысль семейная», но это не раздражает.) Понимаю, что автор уровня Л. Н. Толстого, возможно, рождается раз в столетие, и вообще не каждый год появляются шедевры. Но, по-моему, привлечение интереса читателя без помощи критиков – это не какая-то запредельная шаманская способность. Приношу извинения, если нижеследующее задевает чьи-то чувства.

Итак, те авторы, которые не получили от меня полноценные рецензии.

Бабушкин

Отлично написанные рассказы. Их слишком много и они слишком мрачные. Не совсем понятно, это вообще постапокалипсис или жизнь в обычных российских регионах. Нет ощущения личного сопереживания автора – несмотря на мастерское владение малой формой, не понравилось, оставляет гнетущее впечатление.

Вишневецкий

Что-то мне это напоминает... То ли группу "Дореволюционный советчик", то ли детективы Чхартишвили, то ли японский полнометражный мультик "Власть мертвых", где офицеры Карамазовы отважно сражаются с турецкими и британскими зомби. Но это всяко увлекательнее, чем про грипп в троллейбусе. Хорошо читать журнальные варианты, журнал дисциплинирует и заставляет выкидывать длинноты.

Буйда

Вызвал омерзение первой же страницей, где бросается в глаза снисходительный мужской шовинизм автора. Придумывая сынуле имя, маман ставит часть имени мужа первым, а часть своего, «как и полагается жене», вторым. Муж сначала обругал ее, потом расхохотался и сказал "Если Лена и завязывает узел, то развязывать его всегда приходится другим". Дальше про некую Лотту, которая очень красивая и со всеми переспала, но дура и не разбирается в литературе, не то что герой, который умный и разбирается. Где смеяться и где красоты текста, не совсем понятно.

Бочков

Не показалось интересным. Многие блоггеры пишут о Берлине лучше. Любовная история сомнительная.

Букша

Не сомневаюсь, что это прекрасная книга, но для политической сатиры в ней маловато треша, угара и содомии. В «Халовинове» их больше, но профессионализма меньше.

Бычков

Прозрачные намеки на Сэлинджера в самом начале, снисходительный тон автора, попытки изобразить гламур, интеллект и дизайн сразу вызвали отвращение.

Вагнер

Сцена убиения туристки лыжной палкой растянулась настолько, что интерес к тексту пропал. Автор пытается изобразить пресыщенность отечественных яппи, попавших в негламурный и слишком стандартный отель на горнолыжном курорте. Читатель, ты часто придираешься к отелям на горнолыжных курортах или «спасибо, что хватило»? Это ни разу не «Отель у погибшего альпиниста» и на детектив как-то не тянет. Скорее, какая-то американизированная любительщина из серии «они приехали в отель и начались психологические игры».

Варламов

Извините, в этом сезоне слишком много томасов маннов. Очередная попытка паразитировать на Библии.

Волос

Умопомрачительная фантасмагория из жизни каких-то «писателей», сделанная с претензией и еще менее соответствующая реальности, чем шпионские терзания сисадминов Назаровой. Напоминает затянувшийся креатив с удаффкома. Стандартная псевдомодернистская каша, из которой торчат недоваренные диогены, пушкены, монро, замятины и хаксли.

Волсини

Неплохая медитативная книга, те, кто не был в Индии, могут с интересом ее почитать. Действием, однако, радует не сильно. Индию можно без особого ущерба поменять на монастырь либо на Ялань. Если вы поняли, о чем я. Это нравственное и психологическое очищение путем смены обстановки. До идейного уровня Аксенова и Верясовой не дотягивает, зато читать местами интереснее.

Геласимов

Книга хорошая, интересная (наверное). Действие не увлекает, персонажи симпатии не вызывают, это густая мешанина исторических фактов. Замечания с первой же страницы: корсеты носили все женщины окромя крестьянских баб и женщин, вообще не имеющих груди и страдающих болезненной худобой. В некоторые периоды корсет заменялся жестким корсажем. Кринолин не мог застрять в двери, поскольку в описываемое время это был гибкий металлический (либо из китового уса) каркас, а двери в театрах обычно были широкие. До того пышность придавалось благодаря обилию жестких нижних юбок. Зачем фантазировать, что молодая девица вошла в костюме времен наполеоновских войн? Это было бы по меньшей мере неприлично в описываемое время. Автор зациклен на кринолинах. Теперь о гибели «Ингерманланда». Рангоутом кромсало на части пассажиров, как гильотиной? Это что за рангоут такой? Там были стальные тросы, что ли? Какого размера должен быть баркас, чтобы убить при падении несколько десятков человек? Это, простите, не баркас, а годзилла. Не знаю, зачем понадобилось переписывать Станюковича, но приведу на всякий случай отрывок из оригинала, чтобы вы поняли, где лучше.

Между тем пробитый корабль быстро наполнялся водой и накренился так, что нельзя было стоять на ногах. Течение несло его теперь к W. Неимоверная прибыль воды в трюмах не позволяла думать о спасении корабля. Надо было думать о спасении людей среди бушующего моря и ночной темноты. Общим советом командира и офицеров решено было идти в берег и поставить корабль на мель поближе к предполагавшемуся недалеко берегу. Но — увы! — это оказалось неисполнимым: корабль, пробитый ударами, всё более и более наполнялся водой. Тогда решились, чтоб облегчить корабль, срубить фок- и грот-мачты. В то же время, по словам «Летописи», «беспрерывно отливаясь помпами, кадками, ведрами и киверами, производили непрерывную пальбу и жгли фальшфееры; чтобы не относило корабль далее от берега, бросили один за другим все четыре якоря в надежде задержаться ими, буде достанут дна; стали кидать за борт орудия верхнего дека, переносить балласт, ядра из кранцев; подрубали ют, чтобы он служил плотом, однако ж не успели его подрубить; обрубали найтовы на рострах и гребных судах, стаскивая гребные суда на шканцы; выносили наверх люки, трапы и всё что могло удерживаться на воде».

К двум часам ночи вода клокотала в корабле, наполнив его по самую верхнюю палубу, на которую уже вкатывались волны. С этой минуты никто уж не распоряжался. Делать что-нибудь не было возможности. Раздался последний выстрел из пушки на верхней палубе, взывающий о помощи. Все в ужасе столпились наверху, преимущественно посредине, многие садились в баркас и в другие шлюпки, ожидая немедленного погружения корабля и смерти в волнах бушующего Скагеррака.

И смерть всех этих 892 человек, казалось, наступала. Корабль, борта которого были почти в уровень с водой, затрещал; его бросало то вправо, то влево. Он вздрогнул, стал прямо и начал медленно погружаться…

В эту ужасную минуту священник, подняв крест, громким голосом стал читать отходную. Всё замерло в тишине. Люди обнажили головы. И только что окончилась молитва, как, по свидетельству очевидцев, раздалось троекратное прощальное «ура» нескольких сотен людей, заглушив вой ветра и шум моря. Набежавшие волны прокатились по головам и, между прочим, смыли священника, который тотчас же утонул.

Верхняя палуба уже была под водой. Только ют да бушприт (нос) несколько над ней возвышались. Волны свободно теперь перекатывались по кораблю, ломая шлюпки и всё, что попадалось на пути, потрясая обломанный рангоут и смывая людей, не уцепившихся за что-нибудь.

Прошло еще несколько бесконечных секунд. Корабль более не погружался; он оставался в этом полузатопленном положении, сохраняя свою плавучесть, благодаря выброшенным из батарейной палубы орудиям и другим тяжестям и благодаря тому, что в трюме находилось множество пустых бочек.

Надежда на спасение закралась в сердца людей. Всякий старался выбрать возвышенное место, ждать рассвета и, быть может, помощи с берега. Кучи народа толпились на юте и на баке, не бывшими под водой, и облепили ванты (веревочная лестница) и марс не срубленной бизань-мачты. Оставшиеся, в момент погружения корабля, между ютом и баком, на пространстве, где клокотала вода и ходили буруны, спешили пробраться на ют и погибали на этом пути. Одному из десяти удавалась эта опасная переправа. Остальных смывало в море волной, убивало обломками бившегося рангоута или раздавливало. Сорвавшийся с ростров баркас сразу убил несколько десятков людей. И в первые же часы крушения погибло несколько офицеров, женщин с детьми и много матросов. Предсмертные крики ужаса и отчаяния, плач детей, мольбы о помощи раздавленных людей усиливали эту картину страшного бедствия. Происходили душу раздирающие сцены.

Так, по словам одного из участников этого крушения, мичмана Говорова, описание которого частью цитируется в «Летописи», старшая дочь полковника Борисова (бывшего пассажиром на корабле с двумя дочерьми) при переходе на ют, запуталась косой в железной уключине изломанного баркаса, выброшенного с ростров на шканцы. Рангоут бил всех, находившихся подле несчастной Борисовой. Она долго рвалась и кричала, а между тем за нее схватились другие погибавшие. Совершенно избитая, обезображенная, выбившись из сил — она смолкла, но бездушное тело ее еще долго терзалось волнами. Младшая сестра ее, ухватившись за запасные ростры, употребляла все усилия удержаться на них, и уже унтер-офицер Немудрый бросился было к ней на помощь, но поздно: ростры повернулись, и несчастную снесло в море… Капитан-лейтенант Истомин и штаб-лекарь Сакович, перебираясь на ют, были уже на конце переправы, но ударом баркаса Истомина придавило к ютовому бимсу; сплюснутый им, он и не вскрикнул; только с юта видели, как его втащило в водоворот офицерского люка на шканцах. Сакович подвергся той же участи. Кто мог, бросали с юта бившимся в воде концы веревок. Лейтенант Деркачев, унтер-офицер 8-го рабочего экипажа Корнилов и несколько матросов вытаскивали со шканцев некоторых еще живых, других уже исступленных и потерявших рассудок, но более трупы. В числе утонувших, выхваченных матросами, была тетка жены лейтенанта Сверчкова. Супруга его, выброшенная из баркаса на шканцы, долго гребла руками, поддерживаясь на какой-то доске, пока огромным отломком коечных сеток не ударило ее по спине, и, облитая кровью, она погрузилась в общую могилу».

Дальнейшее сравнение с источниками будет, я думаю, тоже не в пользу автора, у которого «смерть ходила вокруг ходуном».

Глуховский

Какие-то очередные Петровы в гриппе – ходят в магазин, ездят на троллейбусе, интереса не вызвали.

Губайловский

Нет, машина не может мыслить просто потому, что не может. «Машины станут способны по-настоящему творить, когда научится мечтать», говорите? Скорее, уважаемые авторы у нас научатся генерировать «постмодернизм», как машины.

Для тридцатилетних мужиков, любящих глубокомысленные посиделки на форумах с беседами о «Паункаре», нейробиологии и искусственном интеллекте, сойдет. Некоторые особо глубокомысленные даже беседуют с ботами, ища в их базе данных какой-то запредельный смысл. Да что там, высокодуховные люди даже уговаривают неисправный принтер начать печатать. Но вообще «околонаучное» не значит «интеллектуальное». Читать такую грандиозную компиляцию «обо всем понемногу» не хочется.

Казаков

Смелые сравнения с Довлатовым/Зощенко из аннотации конфликтуют с пошлым рваньем шелковых платьев, наматыванием бабских волос на руку, гавканьем и «грубым» коитусом в тексте. Вместо Довлатова нам предлагаются коммуникативные взаимодействия мэ и жо под песенки Алены Апиной. Не совсем понятно, чем какой-то антон отличается от витька и они оба – от рассказчика. На протяжении 36 страниц так и не появилось ни одной истории, рассказанной так, чтобы это захотелось читать.

Квадратов

Неплохие рассказы, вот все, что могу сказать. Но и эмоционального отклика не вызывают: слишком много описаний, маловато драматургии, текст не цепляет, одинаковые пессимистические финалы быстро приедаются. У Ким про одинокую старушку было как-то поживее, чем здесь в «Синдроме Линнея».

Колобродов

Отлично написанная книга, но есть мнение, что Путин и Прилепин – очень разные величины. Не стоит превозносить роль писателей руками в историческом процессе. Пересказывать в рецензии содержание и основные идеи, я думаю, не нужно.

Кузнецов

Есть авторы, которые неимоверно раздражают. Например, когда приплетают гибель «Титаника» к какой-то сопливой лав-стори. Или когда эксплуатируют тему Великой Отечественной, чтобы пропихнуть лав-стори про очередную золушку. Скрепы и ляпы в этой книге буквально торчат из-под снега. Начало напоминает американские передачи из серии «как лесоруб выжил, отпилив себе ногу». Какие, извините, брусничные листья зимой? Зачем писать о том, что никогда не видел и знаешь только по чужим книгам? Зачем вообще современным авторам писать художественные тексты про Великую Отечественную и про послевоенную жизнь, если они априори будут хуже, чем тексты авторов воссоздаваемой эпохи? Что за развесистая клюква? Никого, кроме Орловой, например, юная героиня не могла имитировать? В кинотеатрах шли и трофейные фильмы, знаменитых актрис было много. Почему поступившая в «пед» девушка зубрит одного Макаренко? Почему деревенская бабка строит козни городским? Чем вообще интересен этот учитель Дымов? Желания читать дальше о «жизни частного человека, меняющего мир малыми делами» не возникло. Лучше почитать Германа.

Кстати, по мере приближения к современности клюква не становится менее развесистой, меня не покидает впечатление, что все это пишет гражданин США, исходя из отечественной (американской) публицистики и рассказов эмигрантов – все как-то схематично, безжизненно, словно автор этого сам никогда не видел. Хочу особо отметить контраст с его однофамилицей , у которой в тексте прочувствовано каждое слово.

Кунгурцева, Однобибл

Скажите мне, заради Христа, что такое «галанка»? Что такое голландка, мы более-менее знаем. Написано тяжеловесно, не хватает внутреннего ритма. Атмосфера курортного городка передана отлично, зато детективная линия не показалась интересной. Напомнило романы Трублаини, что, в принципе, можно считать комплиментом для крепкой советской прозы. У меня большой опыт написания книг и сценариев в соавторстве, точнее, соавторов было целых три. Главный принцип такой работы - легче и быстрее. Не нужно говорить больше, если есть возможность сказать меньше (собственно, Вероника Кунгурцева самостоятельно пишет намного проще). Текст о приморском городке заслуживает того, чтобы его обкатали, как морскую гальку. А так, в принципе, книга хороша.

Куценко

Слишком долго разгоняется. Когда пишешь детектив, не стоит начинать с посиделок, не несущих особого смысла. Не может быть такого, чтобы при нудном начале что-то лихо завертелось в середине и в конце. Те же претензии, что и к Назаровой.

Малышев

Идея интересная, но 500 страниц… Для тех, кто плохо знаком с историей 20-х гг, выяснять, где там правда, а где там вымысел – сущее мучение. И потом, не всем интересен Махно.

Мелихов

Снова семья и религия. Да сколько ж можно? Скрепоносное упорство номинантов напоминает мне блистательный эпизод из «Дживса и Вустера». Тот самый, где знаменитая певица выходит на сцену сельского клуба с песней «Сыночек», которую до нее уже успели исполнить много раз, изрядно взбесив публику. Едва только певица начинает, в нее летят тухлые яйца и помидоры.

Начало очень душераздирающее, хотя действия, по сути, еще нет. Что за кошмарный поток псевдофилософской мысли? Понимаю, что автор хотел как лучше, хотел порадовать читателя, возвысить его духовно. Примерно как та певица. Даже приплел Антихриста. Но от геенны огненной и от разящих томатов сие не убережет.

Горбунова

А вот здесь мы, пожалуй, побережем гнилые томаты. Автор демонстрирует не только желание философствовать, но и наличие иронии, а также умение облекать свои мысли в удобоваримую форму. Отлично написанная проза о людях с бредовыми идеями (у Щипина, в принципе, о том же, но более тяжеловесно). Но чего-то не хватает… Наверное, любви автора к своим персонажам.

Михайлов

Извините, но мне уже знаком фильм Франсуа Озона «Ситком» (в отечественном прокате – «Крысятник»). С Берроузом, Лири, Кизи, Томпсоном и прочими мы тоже худо-бедно знакомы. Эта глубокомысленная и многозначительная книга не станет для нас откровением вроде «Писем Яхе». Разница между Волсини и Михайловым в том, что у первых герои еще не отъехали в страну сладкой радуги, а здесь эта сладкая радуга прет из каждого абзаца. Если вы понимаете, о чем я.

Петровский

Как говорил Саша Барон Коэн, «Мечта каждого австрийца – построить подвал и вырастить в нем семью». Про Наташу Кампуш мы тоже слыхали. Про абьюзеров и олигархов наслышаны. В общем, актуальная книга об эксплуатации женщин мужлом. Но зачем читать до конца, когда и так все понятно? Мужло будет эксплуатировать, абьюзить, газлайтить, не пущать, а женщина – переживать. Мужло будет объяснять, что тот красивый мир наверху – плохой, ненастоящий. Правда, мужлу это не мешает отдыхать наверху в роскошных интерьерах, путешествовать, встречаться с людьми. Короче, книга сильная, хорошо написана, и про Европу с ее гнилыми ценностями очень обличающе, но мне не понравился этот зашкаливающий гламур, знаменующий как бы закат Европы. Блестящий посыл автора может не дойти до обычной учительницы, медсестры, мерчендайзера или продавца-консультанта. Для читателей из страны, еще не достигшей столь гнилого и безыдейного уровня жизни, такие откровения несколько преждевременны, как и жалобы Яны Вагнер на отсутствие индивидуальности у отелей на горнолыжных курортах.

Есть ведь и скромные немцы и австрийцы, которые пекут пироги из черствого хлеба, экономят воду, живут в обшарпанных домах и получают социал. Не так страшен европейский черт, как его малюют.

Понизовский

Слишком медленно разгоняется. Пересказ биографии персонажа растянулся на несколько страниц, а где действие? Вроде, на 27 странице мелькнул какой-то зачаток «сцены». Нет, унылый пересказ еще не кончился. Дальше – будни провинциального ПНД и история с поджогами, очень захватывающая, примерно как нахождение тел без конечностей у Щипина.

«Я люблю романы с многослойной литературной игрой, с умением крепко держать сюжетные линии и создавать эффект присутствия в самом экзотическом материале. «Принц Инкогнито» именно такой роман», - пишет Елена Шубина.

Да помилуйте, зачем читателю эффект присутствия в психушке? Какая еще литературная игра? Это книга, высосанная из пальца непонятно для чего и для кого. Книга про некого Дживана, которого автор считает «аристократом». И? Симпатию к герою с первой страницы у автора вызвать не получилось.

Я считаю проявлением вопиющего дурновкусия и неуважения к читателю неоправданные переплетения историй про бузину в огороде и дядьку в Киеве (или про подштанники Бога, как у Терпогосова). Сравните вот это с «Житейскими воззрениями кота Мурра», и станет понятно, где настоящая игра. Тема сумасшествия, переплетение сюжетных линий, что еще? Вдохновение, которое было в избытке у Гофмана и отсутствовало у современного автора. Гофмана, кстати, никто не учил в Литинституте, как и Шекспира, и Толстого.

Серебряков

С первой же страницы этого блестящего экспериментального произведения мы узнаем, что героиня думает о скуке. Так почему читателю должно быть весело и интересно?

Далее – какой-то деревенский быт, сельская больница и «клокочущая курица». Героиня временами выдает что-то а ля Крученых. Потом ее изнасиловали. У Триера в «Догвилле» лучше было, закрываем.

Славникова

Не сомневаюсь, что это прекрасно написанная книга, но пересказа и первых страниц мне хватило. 500 страниц – вы издеваетесь? Так, пожалуй, не проникнешься сочувствием к людям с ограниченными возможностями, а возненавидишь все человечество.

«Поредевший волосом», «что-то угадал своей узловатой, туго завязанной мозгой», «простое лицо из трех кирпичей» – по этим смелым выражениям сразу видать маститого автора. Сутулые вешалки пожимают плечами точно как мать – это все невероятно важные для сюжета, для концепции, для выражения авторской идеи описания. Далее начинается производственная драма о возвращении героя в спорт. Появляется какая-то стандартная Лида, у которой лоб как яйцо и которую бьет муж-кавказец, у ГГ с Лидой роман. Противный Женечка, которого не стоило спасать. В общем, для любителей длинных производственных драм. Книга вызывает неоднозначное послевкусие, как будто речь в ней идет не о людях, а о тараканах, и тебя заставили сжевать несколько штук. Чувствуется большая любовь автора к персонажам.

Смирнов

После Славниковой – как глоток свежего воздуха, простите за избитое сравнение. Правда - о Боже! – опять эта грандиозная мешанина из поэтов, исторических фактов и красот архитектуры, ну оставьте вы уже Бродского Бродскому, а Цветаеву – Цветаевой. Мы открываем роман не для того, чтобы читать долгие диалоги с поэтами о поэтах. Было бы нелепо, если бы, допустим, Ахматова много страниц упивалась диалогами о других авторах, и ей бы это казалось невероятно важным и ценным. К сожалению, большинство современных авторов очень странно, извращенно понимают «оригинальность». Тому способствует и груз литературоведческой макулатуры, где исследуется, скажем, каждый трах и обрезок ногтя великого Пушкина. Если есть возможность сказать что-то свое, хороший писатель ее всегда использует. Для кого-то эта книга станет откровением, для кого-то – культурным винегретом, как для меня, например. Мне хватило Шмаракова и Бренера, не нужно умножать скорбь читателя, становясь на путь мадам де Сталь, которая, кстати, рассказывала о культуре Италии более полно и последовательно, не давясь ощущениями, не увлекаясь ложными красотами словес и не припадая никуда в экстазе.

Филимонов

Очередная неуклюжая реконструкция Второй мировой, эротические мечты о белокурых бестиях (кстати, в оригинале это про льва), очередной дядюшка Бунми, который ни разу не Параджанов, общается с тенями забытых предков. У нас в списке уже были Шаргунов, Кузнецов и т. д. Когда все пишут одно и то же, нет смысла читать каждого. Маркес уже был, Павич уже был. А где же Филимонов?

Ташевский

Надежды критика на крепкую, живительную быдлопорнуху разбились об упоминание Цветаевой. Да отцепитесь вы уже от мертвых авторов!

Уткин

Снова что-то «историческое», отдающее Чеховым. Опять две сюжетные линии, когда-то там и в наши дни. Поражает оригинальность авторских замыслов и приемов (см. выше – Понизовский).

Филиппов

Снова - набившая оскомину псевдодеревенская проза а ля рюсс. Выбор тем в этом сезоне крайне бедный, выбор локаций тоже.

Хлобыстин

Отличная, нужная книга о неформальной культуре.

Эдин

Книга ни о чем. Одни ощущения, теплота, краски, прогулки, разговоры и пр. Жизнь московских яппи удивительно лирична, волшебна, берет за душу так, что и не вспомнишь, о чем там было на предыдущей странице. Вот разнополые яппи гуляют по набережной и гундят про кризисы среднего возраста, вот по реке романтично плывет плавсредство. А вот какой-то яппи внезапно подумал про Бога и срочно позвонил приятелю, чтобы поделиться глубокими мыслями. А вот появляется собака. Загадочная собака. А вот выходит сторож. Лиричный сторож.

А вот история про какую-то семью яппи, где дети учились в США, а кто-то даже был дублером Боярского. Гера сидит за компьютером до черных глюков. Глюки спрашивают, скучно ли ему. А потом кокон, в котором жил Гера, напрягся и лопнул. Вы уже поняли, о чем книга?

Как говорил японский режиссер Сюдзи Тераяма, «Бросай читать, иди на улицу!»