Литература

Когда нет слов.

44-я сигарета.

- Ладно, пока. Крепись.

- Спасибо дружище, пока.

Сжав в левой руке зажигалку, я вышел на балкон. Череда жадных затяжек продолжилась на 45-ей сигарете. Ровно пять пачек назад она началась. Ровно пять пачек назад она вернулась. Через две пачки будет пятка. Через 45 или 75 пачек она уйдет. Я закурил.

Одиночество заставляет время идти пешком. Чтобы не замечать этого, я считаю время в сигаретах, пачках, затяжках, зажигалках, в желтых пятнах на бычках, в количестве ударов бычков об землю, в рукопожатьях с незнакомыми людьми, в череде звонков без ответа. Иногда я убегаю от времени в воспоминания. Закутываюсь в плед, который подарил мне август за шесть дней до первого сентября. Тепло бегает по телу, изредка останавливаясь в левой части груди, чтобы под толщью желтой кожи раздался удар. Тепло снова расходится по разным частям моего тела. Под этим пледом вечность обнимает меня рукой. Мы лежим с ней вдвоем и греемся в прошлом, ровно шагая по цветным картинкам памяти. Иногда картинки оживают, превращаясь в хрупкий сон. Этот сон и есть моя жизнь. Просыпаясь, я ем, учусь, ем, гуляю с собакой, ем и быстро закутываюсь в плед августа, чтобы вернуться туда, где масляные краски воображения рисуют мне вновь утро за шесть дней до первого сентября. Изо дня в день.

2 пачки назад.

Сели на скамейку. Он засунул руки в карманы куртки. От мороза румянец выбился на поверхность лица. Губы дрожали.

- Что мне делать, а?

Я растерялся. Обычно люди делают тонкую подводку к вопросам такого типа. Для уверенности я закурил.

- Давно куришь?

- Да нет. Две пачки назад начал.

- Это когда?

- Две пачки назад. Не обращай внимания, мне так легче время считать.

- А зачем его считать?

- Не знаю. Наверное, чтобы не опоздать куда-то.

Он отвернулся, покачивая головой.

- Сейчас подойдут…

- Когда закончиться 41-я сигарета.

Мы помолчали.

- Так что ты спрашивал?

- Что делать мне?

- А в чем проблема?

- Она беременна.

- …а ты не надел?

Я высунул голову из капюшона и посмотрел в его сторону.

- Не помню.

- А тест, когда сделали?

- Вчера.

- Повторный нужен, чтоб уж точно.

- Повторный будет потом, а сейчас я папа.

- Поздравляю!

- Пошел ты.

Закончилась 41-я сигарета. Когда желтозадый бычок в 41-й раз ударился об землю, пришли они. Мы встали со скамейки и побрели в сторону городского парка.

Когда я еще не курил.

- Подходи к остановке в девять. Познакомишься с ней.

- Хорошо.

Как всегда я страшно опаздывал. Торопился. Встречные пешеходы предпочитали уступить мне главную дорогу. Когда я подошел к остановке, на экране телефона светилась надпись о новом сообщении. Прочитал. Она интересовалась, как у меня дела. Пока я писал ей, что у меня все неплохо и что я жестоко скучаю по ее волшебной улыбке, в мою сторону направились два хмурых лица завернутых в кожаные куртки.

- Сигареты есть?

- Нет. Не курю.

- А деньги есть?

- Нет.

- А телефон дай посмотреть.

- Нет.

- А чё так? Жалко, что ли?

- Нет.

- Ну, мы тогда сами возьмем посмотреть.

Судьба сводит нас с разными людьми. Иногда эти встречи превращаются в бесчисленное количество выкуренных пачек и ответных улыбок той, чья ладонь на твоем плече. Эти встречи самые главные, это те встречи, что греют меня под пледом. А иногда судьба играется и приводит нас к встрече с хмурыми лицами и больничными койками. Таким встречам никогда не прорваться под плед. Они для этого не созданы.

Напротив меня открылась дверь магазина. Он шел об руку с ней. Они смеялись, жадно проглатывая улыбки друг друга.

- Власыч! Здорово! Ты чё опаздываешь?

Я махнул ему рукой. Холодный ветер стягивал губы. Он подошел, пожал мне руку и похлопал по плечу.

- Пошли быстрей, я замерз.

- Сейчас пойдем.

- Ты ждешь кого-то? Кто она?

- Не она, а они.

Я взглядом показал ему, что рядом со мной стоят два хмурых лица. Он повернул голову в их сторону.

- Ребят проблемы?

- У нас нет. У вас будут.

Я не слушал, что он им говорил. Услышал только что-то вроде «на первый раз прощаю» и «пошли на хуй». Хмурые лица в кожаных куртках развернулись и пошли в другую сторону.

- Развелось баранов. Ну, чё им надо?

- Не знаю.

- Стоишь спокойно, не мешаешь никому…

Он вновь хлопнул меня по плечу. Рукой показал на нее. Она стучала ножками по асфальту. Замерзла.

- Знакомьтесь. Власыч это <…>, <…> это Власыч.

- Приятно познакомиться.

- Взаимно.

Мы пошли пить коньяк на квартиру. Пили часов до трех ночи. Сначала было много неловких пауз, потом разговор протекал свободнее, уходя в сторону любви. Я рассказал свою историю, они мне свою. Истории были теплые и откровенные, но вспомнить в подробностях, о чем шла речь не могу. Коньяк сильно ударил по голове. Я прилег на кровать и накрылся своим пледом.

Через две сигареты после первой.

- Здравствуйте. А Власыча я могу услышать?

- Это я.

- Жди. Сейчас подъедем.

Мы собрались в клуб. Был четверг, выпадавший из недели пивным днем. Посчитав деньги он предложил сходить попить на халяву. Я согласился.

Уже стемнело. Ветер бил в бок. Я немного ежился от холода. Через минут пять они подъехали. Нас довез его друг. Он забежал домой переодеться. Мы остались с другом наедине.

- Ты пойдешь?

- Нет, не могу, занят.

- Понятно.

Разговорились. Сошлись на том, что самые счастливые дни это когда есть она рядом. Мы поняли это вместе - без слов. Друг улыбнулся мне, а я ему.

Он вышел из дома и сел в машину. Мы подъехали к клубу. Попрощались с другом. Друг угостил нас деньгами.

Подошли к кассам и купили билеты. Охранник обыскал нас. Ничего запретного у нас не нашли. Сдали куртки в гардероб. Первые две кружки зашли незаметно.

- Закурим?

- У меня нет.

Он достал деньги и взял пачку. Рядом подсел мужик лет тридцати, вращая в руке розовую зажигалку.

- А что это у тебя на запястье?

- Четки. Церковные.

- Красиво. А это что?

- Бусы.

Мужик еще долго смотрел на него. Теребил его руку. Мужик оказался прожженным гомиком и вдобавок любил «юное мясо». Я сидел в с краю, поэтому мужик ко мне особо не приставал.

- Власыч, забери меня отсюда.

- Пошли вниз пивка попьем.

Мы спустились ко второму бару. Нам налили холодного пива.

- Он мне на ухо страшные вещи шептал.

- Что говорил?

- Домой звал к себе.

- Ты согласился?

- Не смешно.

Через два часа пиво начало лезть в обратную сторону. Мы сидели в чил-ауте.

- В туалет надо. Тошнит.

- O.K.

Он зашел в кабинку, а я закурил. В туалет ворвался уже сильно пьяный гомик. Розовая зажигалка не покидала его рук.

- Угостишь сигаретой.

- Да.

Он закурил. Мы о чем-то смеялись. Гомик показался мне веселым. Из кабинки шли знакомые звуки. Гомик ткнул пальцем в ее сторону.

- Он там, что ли?

- Да.

- Плохо ему. Перепил, наверное.

Все было понятно и без слов. Я почувствовал незнакомые ощущения ниже пояса. Опустил голову вниз. Гомик беззаботно трогал мои яйца с улыбкой пятилетнего ребенка, которому папа только что подарил железную дорогу. Я не гомофоб, просто не люблю, когда незнакомые люди трогают меня за яйца. Я зажал в кулаке зажигалку и ударил гомика. Первый удар пришелся в челюсть, второй в нос. Мужик зажал руками лицо. Багровые реки начали спускаться вниз по одежде. Меня оттащили. Гомик пошел умываться. В туалет вбежал охранник.

- Че такое? Кто дрался?

Добрые люди показали пальцем в мою сторону. Охранник немного покричал на меня. Я объяснил всю ситуацию.

- Заебал уже этот гомик.

Гомика вытащили на улицу и сильно избили. Корчась от боли и весь в крови, гомик пошел к такси. Небольшая обида на общественные стереотипы сквозила в его походке. С другой стороны, незачем трогать чужие яйца без разрешения их владельца.

Он вышел из туалета и вытер губы. Увидев кровь на стене, поинтересовался что было. Я рассказал.

- Гомик! Тебя?

- Да.

- Приглянулся ты ему.

Он смеялся. Я был рад, что удалось его рассмешить.

- Пойдем выпьем. За дружбу.

Мы пили еще часа два. Веки начали падать вниз, накрывая пледом зрачки. Забрали одежду из гардероба и сели в такси. Водила оказался осетином. Русская речь приобрела яркий национальный оттенок.

- Куда ехать будим?

- В восьмой.

- Чито за восмой?

- Квартал.

- Это гдэ?

- Езжай, покажем.

Я сидел впереди, указывая дорогу правой рукой.

- Направо?

- Да, направо.

От того как трясло машину, я засомневался, есть ли у осетина права.

- Останови у ларька.

- Пятдесят рублей.

- Пошел на хуй, тридцать.

- Слушай, по району пятдесят.

Я положил три червонца на сиденье и вышел из машины. Он уже покупал сигареты. Осетин еще надеялся на полтинник.

- Родной. Ты чэго? Пятдесят по городу, всэ такси.

- Пошел на хуй.

Осетин сплюнул и поехал. Пустая улица молча слушала тюркский мат. Мы курили.

- Было весело.

- Да.

- Жаль <…> не пошла с нами.

- Занята…

Бычки упали на асфальт. Мы спрятали руки в карманы и побрели домой. Через пять тысяч вздохов наступит утро. Через две сигареты после первой будет день, а скоро снова пять тысяч вздохов.

- Пошли?

- Пошли…

После 28 слез.

Я зашел в ванную, левой рукой стряхнул 28 слезу. Закружилась голова. Я вытянул ноги и спиной оперся на стенку ванной. Дышать было тяжело, как будто кто-то стянул шею резиновым жгутом. Я разъединил губы и начал дышать через рот. В глазах помутнело и все вокруг начало расплываться, иногда я видел лишь черный квадрат Малевича. Свет электрических ламп выявлял на стенах игру теней. Я задыхался.

Внутри стало сыро. Легкие превратились в тяжелый комок, который хотел оторваться и упасть вниз. Я хотел накрыться пледом, забраться под него, спрятаться от страшного мира, убежать, но плед куда-то пропал. Нагое тело покрывала влажность, под толщью груди изредка доносились холостые выстрелы сердца. Череду всхлипов нарушили звуки за левым плечом. Кто-то затягивал известную мне песню низким голосом. Глаза закрылись. Звуки приближались, становились более ясными. Левое ухо обдул холодный ветерок. Запах стиранных и полежавших в шкафу простыней наполнил комнату.

По векам пробежали пальцы. Ветер стал сильнее обдувать тело, скрепя февральской вьюгой. Свежий воздух зимнего утра наполнил грудь. Мне стало спокойно и свободно.

- Что за песня?

- А тебе нравится?

- Да.

- Это песня февральской вьюги.

- Точно. Я слушаю ее, когда ложусь спать, накрывшись пуховым одеялом.

- Вспомнил?

- Вспомнил.

- Хорошая песня, люблю ее петь.

- А я слушать.

- Плохой знак говорят эта песня. Я вот люблю под эту песню приходить к кому-нибудь, общаться…

- Странно.

- Чего странного?

- Да я раньше никого не встречал, кто бы эту песню любил.

- Встретишь, если со мной пойдешь.

- Куда?

- Узнаешь.

- Я не хочу.

- А кто хочет? Понимаешь либо ты остаешься здесь, глотать боль таблетками, да так что внутри рвать все будет, либо со мной, тогда тебе будет, скажем так, очень хорошо, очень. Учти, последствия необратимы, выбирай.

- Не знаю…

- Я тороплюсь, хоть вечность штука нудная и бесконечная, но даже в ней распорядок есть.

- Понимаю. А мы еще встретимся?

- Обязательно, только не скоро.

- Я остаюсь. Спой мне на прощанье.

- Хорошо.

Я открыл глаза, голова гудела, как раскаленный чайник, в горле сильно сушило. Надо мной висело довольное лицо брата.

- Ты идиот, ты меня напугал вчера, я чуть не обосрался.

- А что случилось-то?

- Не помнишь? Прихожу, значит, я домой, слышу в ванной стоны какие-то. Захожу. Ты лежишь и напеваешь так гнусно. Я подумал ты обдолбался чем-то или в нирвану в пал. Пульс щупаю – еле слышно. По щекам бью – ноль реакции. Думаю чё делать? Дал тебе Пенталгина и в кровать отнес, как ребенка.

- Спасибо.

- Это еще не все. У тебя всю ночь жар был, бредил, как будто белая горячка. Все про вьюгу чё-то нес. Псих.

- Понятно. А родители не пришли?

- Нет. Сегодня днем с дачи приедут.

- Спасибо тебе, спас меня.

- Я себя спас! Представляешь, чтобы было, если б ты откинулся. Мне бы мама этого никогда не простила.

- Извини.

Я пролежал в постели почти три недели. Доктор сказал, что у меня было какое-то инфекционное заболевание и если бы не брат, то не сидеть мне здесь сейчас. Опухоль на шее пережимала сосуды и сонную артерию, еще чуть-чуть… Все время, что я провел в постели, я напевал какую-то тягучую песню…

Он позвонил утром и предложил сходить в клуб на пивной день – я согласился.

На первой пятке.

Мы с ним скинулись на траву. Курить пошли к его другу. Собралась компания из четырех человек: он, она, друг и я. Все были опытными в этом деле, я же собирался попробовать.

Выкурили коробок минут за тридцать. Он и друг катались по полу, держа ладони на животе. Меня не крыло, я просто глупым взглядом рассматривал происходящее. Она ушла смотреть телевизор в одну комнату, а мы втроем были на кухне, ожидая приготовления лапши быстрого приготовления. Другу надо было куда-то ехать и кто-то должен был поехать с ним, чтобы закупить немного алкоголя. Мы тянули жребий, но остался я.

Она проводила их до двери и пригласила меня покурить на балкон. Глядя с девятого этажа мы смотрели как они уезжает.

- Пойдем смотреть телевизор.

- Пошли.

Она легла на кровать, а я предпочел сесть на ковер. Переключая каналы, она выбрала какую-то эротику. Именно в этот момент я ощутил в каком нахожусь состоянии.

Плоские девушки с апельсиновой коркой показывали стриптиз. Стриптиз чем-то заинтересовал ее, поэтому она не отрывала взгляд от телевизора. Затянувшееся молчание, меня полностью устраивало, потому что я все равно не знал что сказать, все-таки впервые смотрел с девушкой немецкую порнографию, тем более девушка была не моя. Первым тишину нарушил ее голос.

- Красивая грудь?

- Ага. Очень.

- А бедра.

- Апельсина в них много.

- А у этой?

- Что?

- Грудь, бедра, лицо.

- Мне не нравится.

- А мне нравится.

Минута за минутой, фраза за фразой, стриптиз за стриптизом я осознавал глупость своего положения. Мне очень хотелось спросить, что она хочет, спрашивая о женской груди, бедрах, лицах, может она лесбиянка? Еще более осложняло понимание ситуации, тот факт, что по телеку шла дешевая немецкая порнуха с криками «Ya, ya, дастишь фантастишь» и рассуждать о красоте, было как-то совсем пошло. Я задумался минут на десять, но ясного ответа не нашел. Во время раздумий я пропустил пару вопросов типа: «А у этой грудь нормальная? А у той? А вот у этой такая попа красивая?».

- Ты чего молчишь?

- Думаю?

- О чем?

- Какого хера ты мне такие вопросы задаешь и какого хера я смотрю дешевая немецкое порно с тобой?

- А тебе, что не нравится?

- Нет.

Какой-то флирт проскочил в ее словах. Еще с десяток вопросов опали на меня женским коварством, но не один не получил ответа. Я окончательно ушел в поиск духовного. Путь лежал через полное молчание с окружающим миром. Теперь вопросы задавал я и отвечал только я. Первый шаг по лестнице шизофрении сделан.

- Завтра с утра будет первая сигарета. За ней в бесконечный ряд встанут еще девятнадцать, потом новая пачка из которой пять сигарет уйдут на стрелков, а пятнадцать на личные пяти минутные паузы одиночества. За эти две пачки пройдет неделя, за восемь месяц, за год девяносто шесть пачек, всего тысяча двадцать сигарет и девять тысяч шестьсот минут, которые будут использованы на одиночество, ожидания, воспоминания и мечты под пледом. Через каждые три пачки наступает пятка.

Второй шаг по лестнице шизофрении сделан.

Открыв глаза, я обнаружил, что нахожусь в зале, а из спальни доносились шорохи и вздохи. Квартиру наполнили звуки секса. К этим звукам я не имел никакого отношения. Я разглядывал дырку в стене, иногда засыпая на полсигареты. Немного спустя звуки утихли, остался только скрип кровати и нежный шепот за стеной. Я укрылся пледом.

- Вставай. Пора уходить.

- Сколько время?

- Восемь утра.

- Пошли.

Мы оделись и собрали мусор. Вышли на улицу и побрели по тротуару.

- Как тебе?

- Что?

- Пятка?

- Нормально, только грузит.

- Бывает.

- Ладно, мне направо.

- А мне налево. Пока.

- Пока.

На настроении первой пятки я добрался до дома. Все было хорошо, правда что-то шея опухла и дышалось немного тяжело.

Промежуток после 45-ой сигареты.

После болезни я долго не мог оклематься. Все вокруг казалось не живым, поддельным и пластиковым, как пел Том Йорк. Я ходил по этому пластиковому миру, иногда удаляясь в пространство космоса. Во время своих путешествий я не разговаривал с людьми с их тенями и образами. Сознание попало во временную дырку пространства, падая вниз и не желая коснуться дна. В этом полете не было стен, потолков, волн, штормов, войн, границ всех этих странных понятий ограничивающих пространство. Я утопал в гордом одиночестве, печали и пропитанной тоской свободе. Время исчислялось сигаретами, пачками, пятками; зеркала и часы потеряли свою прежнюю значимость.

Родители испугались и отвели меня к доктору. Я рассказал ему о нем, друге и <…>, как мы познакомились, как пили и курили. Рассказал ему о пледе, что я под ним прячусь и греюсь, плачу и смеюсь. Я рассказал ему, что время можно считать не только в минутах, секундах, часах, днях, месяцах и годах. Ему понравился ход моих мыслей, я ему рассказал о той, что была рядом. Она ему тоже понравилась. После разговора доктор пожал мне руку и пожелал удачи.

Последнее что помню, как вышла заплаканная мама и испуганный отец. Доктор поставил мне диагноз – шизофрения, но сказал, что с этим можно жить, ведь Рассел Кроу в «Играх Разума» жил и даже получил Нобелевскую премию. Для выздоровления мне разрешили писать. Завтра начнется первый курс лечения, а сегодня он вновь приходил ко мне, теперь один, рассказал мне, что он расстался с <…>. Я спросил почему, он ответил, что <…> ему изменила. После измены <…> они встречались еще примерно 7 сигаретных пачек, он даже не подозревал об этом. Грустно, что люди встречаются только для того чтобы расстаться…

Плед в ← ∞ →…

Мой желтый плед, ты вязан мной, цветными нитками расставаний, встреч, потерь и приобретений. Ты накрываешь меня с головой, когда мне плохо, даришь счастливые картинки прошлого, заставляешь мечты оживать и погибать, взлетать и биться об дно.

Ты знаешь обо мне все, наверное, мы с тобой друзья. Помнишь, ты был черно-белым, а потом в одно утро стал похож на весеннюю радугу, кажется, это было утро за шесть дней до сентября, ты цвел у меня прямо на глазах. Тогда мы были с тобой одним целым, яркими вспышками на черном небе, водой резко бьющей из фонтанов, птицами недосягаемого полета. Летели с тобой беззаботно, с облаков рассматривая землю, похожую на детали от конструктора LEGO, напевали все время разные песни, в основном, по-моему ColdPlay «Shiver» или The Verve «bitter sweetest symphony», весело было. А потом как-то неожиданно начали терять высоту, сначала не сильно волновались, думали может просто устали и все пройдет, а затем и совсем не заметили как ушли в штопор и разбились. Упали и остались одни на необитаемой острове Земля, как Том Хэнкс в «Изгое». Ты стал моим Уиллом.

Закутываясь в твою жесткую шерсть, я вдруг подумал, что я не один, ведь наверняка есть еще люди на необитаемом острове Земля у которых тоже есть плед: желтый, красный, зеленый, черный или белый, которые тоже отравились ядом масляных красок любви, которые тоже мечтают, слушая твое ровное дыхание. А может у каждого есть плед? Да наверняка есть. Ведь все мы мечтаем, засыпая в холодном троллейбусе, о большой и чистой, у всех бывает одиночество, все мы умираем. И после смерти мы оставляем плед на дороге к вратам, ожидая заветный пропуск в другой мир и у кого плед ярче и красочней, у кого на пледе нет алых капель крови, впившихся стрел черной измены, размазанных следов детских слез, тот проходит вне очереди, подставляя спину взорам черно-белых людей с серым комком ткани под ногами.

Я бросаю свой желтый плед под ноги и без слов иду по дороге радужных цветов. За вратами поджидает новая жизнь. Плед остается для прошлого ухожу в ∞…

25 декабря 2003 г. Ману.