Литература

АЛЬМА

Старая пневматика испустила характерный вздох, медленно, порознь, закрыла обе створки задней двери автобуса. Те, кто остался внутри, очевидно, испытали прекращение назойливой дрожи от работающего двигателя – автобус тронулся, причем достаточно резко: даже те пассажиры, которые стоя крепко держались за поручни, колыхнулись вместе со всеми остальными. Автобус был набит людьми до отказа, и за его задним стеклом пассажиры казались жуткой каракатицей, только свет, льющийся с потолка и выходивший наружу, давал различить в массе отдельных людей. Вон, скажем, красивая, молодая девушка оперлась локтями о горизонтальный поручень и смотрит на него. У девушки длинные, крашеные, вроде бы в каштановый цвет волосы, стелющиеся по плечам. На ней серый то ли плащ, то ли пальто – не увидишь отсюда. Шея закрыта более серым, чем само пальто шарфом.

Автобус в последний раз сверкнул табличкой "688" и лицом девушки и укатил прочь по Аминьевскому шоссе.

А с ним остались только ветер и ночь. На улице было где-то около нуля, но едкий мороз проникал спицами под кожу, заставлял слезиться глаза.

Дмитрий оценил ситуацию: только что его выкинули из автобуса за безбилетный проезд. Точнее билет-то был, вот он – выбитые на нем компостером дырочки слегка топорщились краями. Только вот это был билет не от того автобуса. На этом была выбита буква i – да-да! Именно буква i , а контролеру был нужен билет с пятью, неравномерно разбросанными дырочками. Денег на штраф у Дмитрия не было. Да и вообще, все, что он имел на данный момент, это тот самый дырявый билетик, неполную пачку сигарет, да еще, пожалуй, паспорт. Дмитрий поправил очки, еще раз вгляделся в злополучный билетик и выкинул его в урну, но не попал – ветер поймал клочок замысловато разрисованной бумаги и понес куда-то прочь.

Он огляделся: слева от него шоссе оглушало грохотом проносящихся по нему автомобилей. Над разделительным газоном возвышался рекламный щит, с красивой, смуглой девушкой, тонущей в букетах цветов. Подписано – "С 8 марта, дорогие красавицы!"

Все бы хорошо, но восьмое марта уже прошло. Наступили будни.

Справа от него громоздилась трубами гигантская ТЭЦ, снабжающая теплом почти всю Москву. Огромные турбины, потребляющие более 1000 тонн топлива в час, выделяли через три градирни громадные облака пара, которые обычно затягивали горизонт, хотя сегодня из-за высокого давления, пар не поднимался вверх – оседал на землю. И сейчас кажется, что одиноко стоящий вроде бы метрах в трехстах от станции десятиэтажный жилой дом сейчас накроет этим облаком – нет. Исполинские размеры заставляют путаться в дистанциях – железобетонные трубы высотой до трехсот метров. В доме же нет и тридцати. Да и станция, раскинувшаяся на огромном пространстве, явно, минимум, в полутора километров от дома.

Дмитрий представил себе вид из окна в нем: каждый день клубы пара медленно движутся над домом, иногда застилая солнце. Медленно и тихо. Неслышно подбираясь к окну, цепляясь за форточку, обволакивая серую оконную раму.

Вот и сейчас, только ветер беснуется, да гам автомобилей закладывает уши. А пар из огромных труб стелится по земле, как туман.

Окно заволакивает белым дымом, легкий ветерок слегка колеблет грязный от крови бинт, налипший к стеклу….

Он замотал головою, силясь прогнать наваждение. Руки сами как-то потянулись в карман, достали пачку "Winston". Дмитрий ногтем большого пальца открыл ее – внутри болтались две сигареты с фильтром и зажигалка. Он попытался прикурить – "Дрянной крикет!", огонь с зажигалки сносило ветром – закурить не удалось.

Тогда он на секунду поднял руку, чтобы поймать попутку, но быстро передумал – за просто так никто не подвезет, какой бы ни располагающей внешностью не обладал просящий. Да и внешность у Дмитрия была не такая уж и располагающая: черная куртка и джинсы, высокий, хотя и вовсе не гигантский рост, аккуратно причесанные волосы и затененный очками взгляд. Лицо сосредоточенное, губы болезненно как-то сжаты, постоянно наморщенные брови. Все выдавало в нем человека, который знает, что он должен делать и куда идти, и идет к одному ему видимой цели, сосредоточенно, обращая мало внимания на попутные пустяки и додумывая при этом все вещи до самого конца - сколь бы страшным и разрушительным не оказался этот конец. Впрочем, это только догадки. Хотя ни на мгновение Дмитрий не терялся, будто не замечал свалившейся на него неприятности.

А ситуация была, конечно, аховая: даже на автобусе отсюда до дома около часа езды, а садиться в автобус боязно – они сейчас все с кондукторами. Могут и в милицию сдать за безденежье. А что поделать? Последние деньги он потратил на подарок еще восьмого марта. Всего с цветами около трехсот рублей. Следующая подачка, которую почему-то называют зарплатой, будет, если повезет, числа двадцатого – не ранее. Обратиться к кому-то тоже не получится – старые родители остались в Самаре. Друзья тоже не особо богатые, даже совсем не богатые – каждую кроху стерегут.

Голову Дмитрия слегка мутило оттого, что он не ел с прошлого утра – еще в гостях после восьмого марта.

Внезапно его осенило – может податься к Инке, она-то поможет! Но отношения с Иной Дмитрия портить не хотел. Что еще подумает…. Да и не хотел он зависеть от нее.

Остается только собраться, укутаться в поношенную кожаную куртку и двинутся домой пешком. Где-то часов за шесть можно добрести. Он двинулся дальше вдоль шоссе, по маршруту автобуса. Пошел снег, острый, колючий, так и норовит попасть в глаза, ослепить. Кое-где, на всем том расстоянии, что отделяло его от ТЭЦ, торчали редкие, низкие деревца. Снег там уже кое-где подтаял, и теперь нахохлившиеся от холода голуби бродили там и выискивали что-нибудь съестное из того, что накопилось за зиму под снегом.

Дмитрий твердо знал, куда идти – за все те годы, которые он проездил в автобусе по 688 маршруту, он помнил каждый поворот, каждый дом, встречающийся по пути. Где-то через полчаса он дошел до железнодорожного моста, проходящим над шоссе. Прикинув, Дмитрий решил, что до Востряково он доберется гораздо быстрее вдоль железной дороги, нежели чем будет тупо следовать маршруту автобуса – больной большой круг получится. На мост, а оттуда на насыпь, можно было поднятья по старой бетонной лестнице, с потрескавшимися от времени ступенями и ржавыми, покосившимися перилами. Теперь уже под ним проносились автомобили, а рядом покоились на шпалах и гравии бесконечные прямые рельс, теряющиеся, с одной стороны, в Матвеевке, а с другой – в Очакове.

В голове у Дмитрия гудел ветер, а воздух (он и не заметил, как скоро почувствовал это) проникся специфическим запахом гудрона. Когда он двинулся в путь, увидел, как параллельно рельсам шла утоптанная сапогами железнодорожников тропа, с которой еще не сошел лед. Он пошел по ней. Поездов не было. Были только ветер и ночь. И огромная ТЭЦ не покидала его – маячила справа исполинскими трубами, на верхушках которых игриво блестели красные огни. Слева тоже располагались какие-то промышленные сооружения, только в гораздо более ветхом состоянии, нежели ТЭЦ. Спереди маячила чернота, лишь где-то вдалеке разрезаемая фонарями.

Дмитрий шел не спеша, да и при всем желании даже не смог бы ускорить свой шаг – он слишком устал после бурного дня и теперь еле-еле передвигал ноги. Впрочем, почему-то решил чуток прокатится по грязному льду тропинки – просто внезапно взбрело в голову (такое всегда происходит с одинокими прохожими). Но лед был не скользкий – Дмитрий только споткнулся и побрел дальше.

Пар от градирен ТЭЦ сгущался и поглощал в себя воздух. Даже и не пар это был – дым с запахом гудрона. Едкий, щекочущий нос. Тихонько в мозг вкралось наваждение: будто ранней весной в Санкт-Петербурге шел он по набережной вдоль Невы, мимо каменных сфинксов и колонн. Но, наверное, уровень воды поднялся – лед был на уровне мостовой – лишь бортики удерживали реку от того, чтобы выйти из берегов и затопить город. Мосты были разведены, несмотря на то, что до открытия навигации еще было очень далеко. Как же автомобили тогда могут попадать на ту сторону? – пронеслось в его мозгу, но мозг тут же дал ответ – автомобилей больше не было. Их смыло вчера. Вчера было тепло – лед растаял, и Нева вышла из берегов, таки затопила Северную Столицу. Говорят, то было в восемь вечера – люди возвращались с работы на метро, на автобусах, на личном транспорте. Студенты садились на спинки лавок и распивали пиво, увиливая от занятий. Восемь градусов тепла и палящее солнце радовали тело и глаза, но когда к вечеру пошел страшный ливень, да какой ливень! Стена дождя! - никому уже не было дела до тепла – вода поднялась настолько, что затопила всю прибрежную часть города. Очевидцы рассказывали, как ледяная вода проникала сквозь входы в метро, не кидая жетончика, летела водопадом вниз по эскалатору, сливалась со станции на рельсы и замыкалась о третий рельс – ударом тока были убиты почти сразу около ста тысяч человек, которые тогда ехали в поездах или находились на станциях. Но напор воды не ослабевал – она затопила все туннели…. Кто-то из выживших рассказывал: на станции Московской, (которая еще сделана по типу горизонтального лифта) службы ГО быстро успели закрыть огромные ворота, которые могли бы даже защитить от ядерного излучения, случись, упала бы на город атомная бомба. И вот, пробил сигнал, что к станции подошел поезд метро. Пассажирам сказали отойти от платформы, которая и так была по колено в воде, и открыли двери лифтов. На одно мгновенье, обезумевшие пассажиры, толпившееся на станции, увидели сквозь окна поезда пассажиров прибывшего состава – ни один из них не выжил…. Две старухи, пяля от удушья мутные глаза, смотрели на платформу. Паренек с цветастым портфельчиком уцепился шеей за перекладину поручня и тыкался в воде ногами о потолок. А мертвая девушка, удивленно уставилась на схему метро, шелушащуюся краями на стене. Длинные девичьи волосы намокли и беспорядочно струились в воде. Через секунд пять двери вновь закрылись. Только воды прибавилось. По сообщениям МЧС, всего погибло около миллиона петербуржцев, из них 800 тысяч – находившихся в тот момент в метро.

На следующий день грянул трескучий мороз. Нева успокоилась, вновь вошла в берега. Лед покрыл ее поверхность бриллиантовой коркой. И теперь по ней детвора весело каталась на коньках, будто ничего не случилось.

Дмитрий видел, что улицы были пусты. Даже санитарных машин, которых так много было днем, сейчас не было. Метрах в пятидесяти от него мерцал фонарь, освещающий корявый асфальт. Он вошел в освещенное пятно.

Тут же раздался протяжный вой. Кто-то сильно толкнул его слева, оборвал наваждение – Дмитрий покатился вниз по насыпи – это была "нарская", как всегда набитая битком электричка.

Он растянулся у подножья насыпи – нестерпимо болела нога, явно был также ушиб груди. Дмитрий почувствовал, как по голове что-то медленно течет – он даже не пытался потрогать это. Он знал, что это кровь. Тут Дмитрий ощутил, что не чувствует левой руки – видать, кусок арматурины, торчавший из насыпи, прошелся прямо по нерву, а может и рассек весь бицепс. Только сейчас он ощутил, как из артерии хлынула кровь и окропила ему лицо. Разбитое стекло на очках поцарапало глаз. Тут его хватил удар.

Очнулся Дмитрий оттого, что кто-то лизнул его в щеку. Потом еще и еще. С трудом открыв глаза, он увидел собаку, уставившуюся на него черными, непроницаемыми глазами. Дмитрий привстал, чем испугал дворнягу – та попятилась и побежала прочь, поджав хвост. Он был вновь в Ленинграде. Свинцовые тучи сковали небосклон. Шпиль Петропавловского собора обломился, и его обрубок, вместе со взбухшим куполом, напоминали воспаленную рану, из которой торчала ришта. Так и хочется ее кончик намотать на карандаш и медленно, так чтобы та не порвалась, вынуть из-под кожи.

Он прошел дальше вдоль набережной. Домов вокруг не было – их смыло водой, и теперь они виднелись где-то вдалеке, на горизонте финского залива, словно глюки из какой-то недоделанной компьютерной игры.

Дорогу перед Дмитрием перебежал бандитского вида котяра, плешивый, черного цвета и с выбитым глазом, из глазницы которого сочился белесый гной. В зубах кот нес убитую крысу. Живот у крысы был распорот, и кишки волочились по асфальту. Кот спрыгнул на лед Невы и побежал на ту сторону.

Дети же все еще скользили по льду. Мальчики играли в хоккей и пытались попасть шайбой в кота, но тот был внимателен, в нужный момент подпрыгивал. Впрочем, девочки, изображавшие из себя Ирину Слуцкую, докончили дело – одна из них переехала хвост животному. Кот заорал и тут же умер. Но коньки резали лед, так, что тот разошелся по швам, и незадачливых фигуристок и хоккеистов унесло в Финский залив.

А из головы Дмитрия никак не выходила та мертвая девушка из метро, которая так была похожа на незнакомку, которую он увидел сквозь заднее стекло автобуса. Они обе ему нравились. Возможно, растрепанные волосы чем-то даже шли мертвой девушке. Жалко только, что она была так бледна…

Проснулся он со страшной головной болью. Мозг раскалывался, будто в нем кто-то лупил молотом по наковальне, выбивая равномерные, гулкие удары – то кровь волнами текла по артериям, подгоняемая мышцами сердца. Во рту стоял неприятный, кисловатый привкус от нечищеных зубов, какой обычно бывает после дневного сна.

Дмитрий ничего не помнил со вчерашнего дня. Он еще в кровати сорвал с руки пропитавшийся кровью бинт – под ним розовела свежая кожа. Явно намечается солидный шрам. Потом он с трудом поднялся с дивана, – на ноги будто были понавешены стопудовые гири, схватил левой рукой часы, лежавшие на тумбочке. 12 марта. Без десяти восемь. Ничего не случилось. Только когда Дмитрий подошел к зеркалу, он сшелушил с головы запекшуюся кровавую корку. Надо было бы помыть голову.

За окном было хмурое утро. Ночь кончилась, ветер свободно гулял вокруг да около, задевая край сетки от насекомых, которой была заделана форточка. Пейзаж из окна квартиры, которую уже год снимал Дмитрий, был очень живописным. Прямо под окнами по МКАДу проносились автомобили. Справа виднелось Востряковское кладбище. Слева – та самая ТЭЦ. А прямо – по улице Рябиновой раскинулся скелетами и остовами машин 14-ый автобусный парк. Непроницаемое, серое небо царило над Москвой.

Шатаясь, он подошел к холодильнику, но, открыв его, ничего там не обнаружил, кроме банки с просроченной сметаной и тюбиком с томатной пастой. В шкафу тоже ничего съестного не было. Дмитрий поставил на плиту чайник, пошел в ванну. Когда умылся и вымыл голову (на все это ушло не более десяти минут) - выпил вчерашний, а может и позавчерашний чай. В голове слегка мутило от голода. В животе кто-то ворочал ногами и издавал чудные звуки. Пора было идти на работу.

Куртки своей в шкафу он так и не нашел. Пришлось надеть замызганное серое пальто, которые ему было уже порядком мало – в нем он приехал в Москву из Самары, когда ему еще было без малого восемнадцать лет. С тех пор прошло много времени. Тетушка, у которой он жил первые годы, умерла в 1998 от гриппа. Во внутреннем кармане пальто он обнаружил небольшой сюрприз – вывалившиеся из кошелька пятьдесят рублей. Если особо не тратится и съедать в день по горбушке хлеба, вполне можно дотянуть до аванса. Действительно жалко тетушку – можно было хотя бы прожить вместе с ней на ее пенсию. Может, денег даже хватило бы на то, чтобы завести собаку и иногда, может быть даже раз в неделю позванивать родителям. Жаль тетушку, да тут еще как назло из памяти вылетело ее имя.

Но нельзя же столь долго придаваться бессмысленным воспоминаниям! Дмитрий вышел из квартиры и побежал вниз по лестнице с восьмого этажа (лифт недавно сожгли хулиганы, а ремонтировать его никто не собирался). Открыв железную дверь с сорванным домофоном, он почувствовал, как на его голову упали легкие капли дождя. Пытливый глаз даже мог бы рассмотреть эти капли, летящие в воздухе, а может быть, заметить и крохотные снежинки, но Дмитрий носил очки – ощущал дождь лишь по его прикосновению.

Когда Дмитрий спускался в подземный переход, его чуть не сбило горластое, пестрое цыганское семейство. В носу от них остался запах тухлой рыбы и непонятной гари.

Ну вот уже он и у остановки. Между домами пролетают черные стаи голубей и ворон. Под ногами хрустят выступившие из-под снега окурки и крышки от пивных бутылок. Кое-где грязными пятнами лежит снег – в те места, наверное, дворники счищали его с тротуара.

Наконец сознание разбудил подъезжающий автобус – Дмитрий забился в его холодное нутро. Предстоял час пути до места работы.

Работал Дмитрий в подозрительной конторе по продаже недвижимости, снимающей офис в забытом богом и правительством НИИ. Если, конечно, офисом можно назвать три маленькие клетушки с низкими потолками – одна для руководства, вторая – для бухгалтерии, и третья – приемная. Дмитрий работал во второй.

Каждый день, исключая выходные, он открывал обычную для всяких НИИ железную, еще советскую дверь с забеленными стеклами и проникал в мрачное фойе, где его иногда встречала вахтерша и, если он приезжал одним из первых, отдавала ключи. Сегодня вахтерши не было – а, может, она просто отлучилась. Ключи получать было без надобности – Дмитрий и так опаздывал на час. Комната №16, в которой он работал, находилась на первом этаже, но чтобы попасть в нее, нужно пройти по замысловатым низким коридорам, концы которых терялись в неоновых сумерках. Местами потолка над головой не было – вместо него проглядывали трубы вентиляции и каркас здания.

И вот комната №16 – за массивной, обитой дерматином опять-таки железной дверью. Поставлена она недавно, и из щелей торчал еще пока не сорванный герметик. За дверью – маленькое помещение, забитое столами, техникой, телефонами и сослуживцами (их было трое). Слева покоился тяжелый сейф, дверь справа вела в приемную, а посередине – окно с деревянной рамой и узким подоконником, на котором еле-еле умещались разнообразные цветы и кактусы. Инка (она тоже работала в этой фирме) постоянно заботилась об этих растениях, и комната благодаря ее усилиям принимала хоть немного, но живой оттенок.

Стол Дмитрия находился слева от окна – в его обязанности входило сортировать кипы бумаг и время от времени складывать в их в сейф. Когда же делать было нечего, он либо любовался Инкой, которая сидела прямо напротив и принимала заказы по телефону, причем тот ласковый, учтивый голос ее всегда раздражал Дмитрия, ибо она с ним разговаривала так очень редко, несмотря на то, что отношения у них были весьма теплыми. Инка давала знать, пускай и не явно, что если у него появится к ней чувство, оно не останется без ответа. Но Дмитрий почему-то никак не решался, и когда его глаза ловили ответный, ласковый взгляд девушки, он быстро переводил свой взор за окно. А там по железной дороге раз в десять минут проходили поезда, сотрясая весь НИИ, и коморку №16 в том числе. Когда же поездов не было, можно было поглядеть на соты гаражей и свалку напротив. Но ничего интересного там тоже не было.

И вот, опоздав на час и пятнадцать минут, Дмитрий отворил дверь под номером шестнадцать, проделав до этого ровно сто пятьдесят шагов от входа в НИИ (он считал). В комнате его встретили сочувствующие взгляды сослуживцев:

- Дим, здравствуй! Чего опоздал-то? Вид у тебя какой-то убитый! – несколько недоуменно спросила его Инка, чуть только он вошел внутрь.

- Не волнуйся! Котенков (глава фирмы и главбух) еще не заявился. – поддержала Дмитрия Людмила Тимофеевна - толстая, старая, лишенная каких бы то ни было комплексов женщина. И тут же, будто и забыв про опоздание – Я тебе работенки немножко подкинула. Разбери, подпиши, где нужно.

- Немножечко, хех! Там тебе работы Люда за полквартала положила! – добавил Валерий – не особо симпатичный мужчина лет тридцати пяти.

- Мне не привыкать! – Дмитрий хотел сыграть веселую мину – не вышло. По взгляду Инки можно было прочитать, что та даже испугалась тому, насколько слабым был его голос.

С трудом Дмитрий пролез на свое место, уселся на жесткое кресло на колесиках, прикинул на взгляд, сколько придется разбирать ту кипу бумаг, которая оказалось у него на столе. "Амба" – промолвил он тихо, что никто и не заметил.

Во время работы Дмитрий все же поглядывал порою украдкой на Инку. Та с весной только расцветала – ей было двадцать лет. Лицо у нее было круглое, с юркими глазами и задорно вздернутым носиком. Стрижка была не длинная, волосы русые – приятная, добрая внешность, вызывающая доверие и даже немного успокаивающая. На девушке был серый свитер, на шее болталась золотая цепочка с крестиком и маленькая жемчужинка. Перстней и браслетов Инка не носила.

Познакомились они год назад, когда пришли работать в эту фирму – Инка училась в МЭИ на заочном. Родители ее были людьми довольно-таки состоятельными (как понял Дмитрий, побывав у нее дома), но все же не хотели, чтобы их дочь гуляла целыми днями. Мысль разумная и понятная – пускай привыкает к трудностям жизни, тем более что устраиваться на работу Инке сказали самой, хотя вполне могли обеспечить ей солидную работу и у себя. Но не важно. Что-то зацепило девушку в Дмитрии, который был старше ее на пять лет, и та начала даже ухаживать за своим избранником, что, право, было несколько не традиционно и странно, но, видать, пришли, наконец, времена, когда мужчины потеряли эксклюзивное право бороться за сердца дам, и борьба стала взаимной. Уж не знаю, к лучшему ли это, но мужчины зачастую не смогли оценить этого, и начали порой говорить об угнетении мужчин женщиной. На самом деле не все конечно, но Дмитрий – точно, хотя и виду старался не подавать: принимал подарки Инки, ходил в ресторан за ее счет, горячо благодарил, когда она его подвозила на машине до дома. Но в душе смириться уж никак не мог, хотя, как я говорил, никогда и не выказывал недовольства.

И сейчас, украдкой поглядывая на девушку, Дмитрий, если вдруг встречал ответный взгляд, мигом прятал глаза в ворох бумаг, и зачем-то до боли сжимал кулаки. В такие моменты ему, порою, жутко хотелось кого-то ударить, только сознание сдерживало его, но сорвать на ком-то злость все-таки хотелось. Когда на радио, которое стояло рядом с ним, донесся кастрированный голос Витаса, он щелкнул тумблером – если раньше радио и так довольно тихо подвывало в комнате, то теперь там воцарилась тишина, нарушаемая стуком клавиш и шорохом бумаги. Дмитрий победно обвел глазами сослуживцев, но те даже и не заметили перемены. Никто, даже толстая Людмила Тимофеевна, не возразил самоволию Дмитрия – в основном именно это его и огорошило.

На круглых часах, что висели над дверью, время шло гораздо быстрее, чем дела в бухгалтерии – приближался обед. Столовая в НИИ не работала, кажется, года с 1992 – шеф зашел дать какой-то наказ, после чего отъехал в кафе. Работы у служащих было больше, а посему и обед – меньше, все, кроме Дмитрия, стали распаковывать бутерброды, комната наполнилась шумом фольги; на столе заплясал электрический чайник. Лишь когда каждый съел уже по одному бутерброду, Инка, наконец, заметила, что Дмитрий не отрывался от дел, и так и продолжал чего-то шебаршиться в бумагах. На вопрос, почему он не ест, Дмитрий соврал, что забыл бутерброды дома, и с радостью впился в предложенный ему бутерброд с сыром. Торопливо скомкав во рту, толком не прожевав, он затолкнул его в горло горячим чаем, а когда поставил чашку на стол, понял, что руки его внезапно потяжелели, вены на висках набухли, живот свернуло. Голову повело куда-то вбок – внезапно все прошло – Дмитрий встрепенулся, помассировал пальцами виски, встряхнулся. Только мозг пока еще мутило, но сознание обострилось, словно в секунды опасности. Дмитрий резко встал с места, так, что чашка, стоявшая на самом краешке стола чуть не упала – сослуживцы вопросительно взглянули на него. Дмитрий брякнул что-то непонятное: " Ну ладно, у меня тут еще дела в конце поридора." После чего двинулся к двери, зачем-то захватив с собою шарф Людмилы Тимофеевны. Когда он вышел из комнаты, его вновь одолел какой-то странный полудрем – еле перебирая ноги, он зашел в неосвещенный коридорный тупик. Вокруг угадывались крашеные стены – наполовину зеленые, наполовину белые. Потолок тоже белый, из какой-то странной плитки, рассыпающейся в руках, будто песчаник. В углах угадывались следами паутины. На месте лампы торчали два проводка, рядом плитки не было. Дмитрий с чудовищным шумом подвинул стоящий рядом стол, пыльный, с выдвинутыми ящиками; после чего взобрался на него, нащупал в дырке трубу, обвязал шарф вокруг нее, с другого конца соорудил удавку. Проверив ее на прочность, просунул голову внутрь, затянул, вздохнул и опрокинул ногами стол. Петля сдавила горло, глаза вылезли из орбит. Стало трудно дышать. Дмитрий не сопротивлялся. Через секунду он уже был в Петрограде.

Увидел он, как болтаются на виселицах семь повешенных на Сенатской площади. Это семь мародеров – они первые пошли в опустевшие дома, но их поймали, и теперь они висят будто загадочные, сухие плоды на деревьях. Их тихонько колеблет, игривый как кот, холодный ветер. Он сдувает пыль с сапог повешенных и несет ее на памятник Петру Первому. А люди ходят вокруг с пустыми глазами, не замечая никого вокруг. Дальше будут еще казни. Вчера отпевали погибших в Исаакиевском соборе. Он был там, жмурил глаза от святой воды, падавшей на его побелевшее лицо. Сквозь продолговатые окна он видел натуженное, пунцовое небо с распятым Христом. Христос был белый – мертвый и не воскресший.

Никто не удивился, когда люди повставали из гробов и пошли, куда глаза глядят. Женщины были в трауре и не замечали ничего вокруг. Мужчины же ушли устранять последствия катастрофы – дел было не оберешься.

Он пошел на юг, но остановился уже на мосту через Фонтанку. Казанский собор, маячащий за крышами, напомнил ему о чем-то сокровенном, будто давно забытом, и он отправился к Дворцовой набережной. Внезапно его одолела мысль переплыть к Бирже – он нырнул в холодную воду блокадной Невы. Река не выдержала его тела и вновь вышла из берегов. Опять закапала вода в подвалах, кто-то побежал прочь от Невы, но Фонтанка и Невка сломили мосты и сгоняли людей друг к другу. Кто-то залез на фонарные столбы. Кто-то кинулся в воду, в надежде уплыть. Но вода пропиталась нефтью от разобранных в Кронштадте кораблей, стала вязкой и черной, засосала людей в свою ненасытную пасть. А он плыл к финскому заливу, туда, где виднелись на горизонте смытые половодьем дома. Но чем дольше плыл он к ним, тем дальше манили они блеском своих жестяных крыш, в конец он потерял их, зажал нос пальцами и нелепо начал бултыхать ногами и свободной рукой. Однако соленая вода никак не хотела пускать его в свое чрево и выталкивало наружу. Дмитрий превозмог ее – перевернулся и нырнул. Но даже море было выдумано напрочь: проплыв где-то три метра, он, нет, не попал на дно! – вылетел из воды. Дмитрий видел, как отдалялось от него бушующее, серое водяное небо. Внизу же, освещаемые мощными прожекторами, пугали зубьями, конвейерными лентами, движителями и прочими непонятными механизмами внутренности эскалатора. Рядом с ним тоже летели люди – ступеньки разъехались, повисли на тонюсеньких ниточках. Кто-то успел перебраться на соседние лестницы, кому-то не хватило сил. Кто-то не заметил. После происшествия станцию просто закрыли – время искать трупы ни у кого не нашлось. Даже падкая до таких оказий журналистская братия не приехала на смотрины – сразу после наводнения они, а вместе с ними все официальные лица сели на поезд в Финском вокзале и уехали прочь. Больше поездов от Петербурга не было.

Вдруг ему в лицо брызнула холодная вода.

В сознание пробились сначала бессвязные, дребезжащие звуки. Они возникали где-то вдали, но быстро достигали ушей, упругими мячиками ударялись о перепонку, оставляя после себя медленно угасающий след в мозгу. Со временем звуки становились отчетливей: можно было услышать невыносимо громкий шум от передвигаемых столов, стульев; оглушающее бряцанье стаканов. На этом фоне пронзительно раздавались голоса, сперва, еле уловимые, но затем можно было различить тонкие женские взвизги и низкие, тугие басы мужчин.

Когда до сознания Дмитрия уже смогли долетать отдельные фразы, он услышал взволнованный Инкин голос:

- Может "скорую" вызвать!?

Ее перебила Людмила Тимофеевна:

- Вы видели, как он в бутерброд тот вцепился!? Будто не ел уже сто лет. Я видела голодных – я знаю, я знаю!

Дмитрий резко распахнул глаза (благо этому не препятствовали запекшиеся как после сна глаза). Мыслей не было, мозг был абсолютно пуст, словно у новорожденного или у тупого жука, накатывающего навоз на шарик. Дмитрий мог созерцать, слышать и ощущать, но не был в состоянии понимать, что с ним происходит.

Первым, что он увидел, было испуганное, бледное лицо Инки. Крест и жемчужина на цепочке свисали с шеи и чуть-чуть не тыкались в нос Дмитрию. Девушка сначала просто всматривалась в него, потом лицо ее исказилось, рот открылся, и в нем, словно птичка запертая в клетке, о нёбо заметался розовый, шероховатый язычок. Уже через секунду до него дошли звуки: "Очнулся, вроде, - потом уже не так уверенно воскликнула, - Дим, что с тобой?!" Но когда взгляд Дмитрия ответил ей холодной пустотой, та ахнула, схватилась руками за его щеки и начала их трясти, пока он не застонал.

Рабочий день, естественно, пошел наперекосяк. Шефу ничего не рассказали (тем более он уехал во второй половине дня домой). Валера сбегал в магазин-палатку около метро, купил немного корейской лапши, баранок и пирожных. Дмитрия, словно человека только что вернувшегося из пустыни, кормили потихонечку, чтобы организм, столь долго лишенный пищи, вновь смог безболезненно получать из нее жизненную силу.

Естественно, что когда Дмитрий смог прийти в себя, все его сослуживцы узнали о его бедственном положении, несмотря на все попытки Дмитрия не выказывать этого: зарплата была потрачена очень быстро. Тем более что плата за наем квартиры подскочила, и стала забирать львиную долю его зарплаты. Если Людмила Тимофеевна и Валера могли только посочувствовать, то Инка в силу своей добродетели сразу же взялась за дело. Сегодня была пятница, короткий день. Так как начальства не было, уже в четвертом часу она потащила Дмитрия в супермаркет, и теперь они возвращались к метро, где должны были расстаться – Инка должна была поехать домой на поезде, (машина ее была в автосервисе) Дмитрия же ждал автобус. Одна рука его была занята набитым до отказа продуктами пакетом. Инка шла рядом и рассказывала путаные сплетни и прочую милую чушь Дмитрию, который слушал ее, медленно шагая и потупив взгляд в потресканый асфальт. Надо сказать, что в голове его все еще было пустынно, мысли до сих пор не вернулись, и он ровным счетом ничего не понимал из торопливой речи девушки:

- Смотри, Дим, погода-то нынче совсем не весенняя! Точнее, весенняя, но раньше в это время еще снег лежал – не таял. А тут уже дожди вовсю хлещут, да снега еще поискать надо. Вон, сейчас месяцеслов читаю – еще досоветского издания, с ятями и твердыми знаками на конце. Читать трудно с непривычки, зато вот узнала многое. Например, что в это же самое время лет сто назад крестьяне еще только ждали ледоход на реках, да были уверены, что не скоро земля от снега освободится. Согласись, любопытно! А тут еще мне поверье одно, даже нет, сказка понравилась – Инка запнулась, перевела дух – она задыхалась при ходьбе, тем более говорила упоенно, с вдохновением, она была из тех людей, которым нужен лишь зримый слушатель, а слушает он или нет – это было уже не так уж и важно. – Так вот.

В некотором царстве, сказочном государстве, в маленькой, тесной, прокоптившейся избе жил бедный мужик. И была у него жена – рукодельница. Вот она вышила рубашку и послала мужа продавать. Через леса и реку добрался мужик до ярмарки и деньги получил. И вот возвращается он домой по мосту. Вдруг водяной: "Мужик, давай деньги!" Отдал мужик водяному деньги, пришел домой и рассказал жене про свое горе. "Не печалься, милый муж, - говорит жена, - вышью новую рубашку, лучше прежней".

Вышила жена-рукодельница рубашку лучше прежней и послала мужа продавать. Продал мужик рубаху дороже прежнего. Идет через реку, и водяной опять: "Мужик, подавай деньги!" Жаль мужику денег, но делать нечего, отдал водяному, а тот ушел в воду, только вода закружилась и запенилась. Пришел домой мужик и пригорюнился, а жена опять утешает мужа: "Не печалься, муженек, я вышью новую рубашку, лучше и краше первых двух".

Вышила рукодельница третью рубашку, лучше и краше первых двух, расшила ее цветами да узорами, шелками и бисером и послала мужику продавать. Продал мужик на ярмарке рубаху барину важному и взял много денег. Идти надо было через реку, миновать никак нельзя. И только зашел он на мост – видит тина, борода водяного, и вот он из воды вылезает и опять за свое: "Подавай, мужик, деньги!" Не посмел мужик перечить водяному и отдал деньги. Пришел домой и заявил жене: "Не житье нам здесь, водяной обидит. Прощай жена! Пойду за море счастье искать, разживусь – назад ворочусь, иль тебя позову, а не разживусь – не поминай лихом!"

Пришел мужик к морю и видит – корабль готовится к отправке, выпросился он в простые матросы и поплыл за море. Плывут день, второй – ладно, третий – тоже ничего, а на четвертый день, корабль словно наткнулся на что-то, стал, и ни с места, а место глубокое – ни камней, ни мелей, и ветер попутный. "Верно водяной держит" – смекнули корабельщики, и стали думать, как от беды такой избавиться и решили кого-нибудь кинуть в море на выкуп водяному. Кинули жребий. Жребий пал на бедного мужика – матроса. Делать нечего, приготовился мужик к смерти и бух в воду! Только вода закружилась и запенилась. Пошел было ко дну, как чувствует, что кто-то держит его, и вдруг голос услыхал: "Это я, водяной, я корабль держу, хода не даю, но за твои деньги отпущу - пуще нагружу и тебя награжу". И с этими словами выкинул его на палубу и в придачу камень дал. Корабль тут же тронулся с места и поплыл дальше. Наконец пристал он к берегу иноземного царства. Царь той страны потребовал к себе корабельщиков на поклон. Пошли корабельщики к царю во дворец кто с серебром, кто с золотом, кто с мехами и дорогими тканями. У одного мужика лишь ничего не нашлось. Взял он тогда камень водяного – серый и невзрачный, как простой булыжник и пошел к царю на поклон.

Царь заморский, веселый и ласковый с благодарностью принимал дары. Последним подошел бедный мужик и поднес свой серый камешек. Разгневался царь, что такой подарок осмелился поднести ему мужик, бросил камень на пол. И что же? Как слетела скорлупка – так всех и осенило, как солнечным лучом: то был такой редкий алмаз, какой не сыскать по всей земле, ни в одном царстве иль конце – только у русского царя в венце. Царь обрадовался, сменил гнев на милость и говорит мужику: "Будь в моем царстве важным барином!" Но мужик не пожелал царской чести и попросился домой к жене-рукодельнице. Царь его отпустил и дал в награду корабль с разными товарами и подарками.

Обрадовалась жена мужу, когда он поднес ей дары заморские, построили они избу больше прежней, и жили долго и счастливо, и умерли в один день.

Вот так! Скажи прелестно! – воскликнула Инка, явно довольная своим рассказом. Дмитрий же еще больше нахмурился, свел брови и ничего не ответил. Девушка, впрочем, ответа и не ждала.

Метров сто шли молча, но неожиданно Дмитрий сухим голосом произнес:

- А ведь сказка-то херовая…

Девушка вопросительно взглянула на него, помедлив чуть-чуть, спросила:

- Почему?

- И конец у нее не правильный. И ложь все это…

Инка не замедлила парировать:

- Сказка – ложь, да в ней намек.

- И в чем же намек здесь!? – разгоряченно воскликнул Дмитрий.

- Ой, дурачок же ты, Дима! В самом деле! Вечно ты хочешь докопаться до всего, даже до самого потаенного смысла.

- А все-таки? – с гордостью спросил Дмитрий, явно гордый тем, что взял таки инициативу в свои руки.

- Не знаю, Дим. Сама не знаю. Пускай тогда будет эта сказка… паршивой. Ладно, пускай, не принимай близко к сердцу. – тихо произнесла обиженная девушка.

До самого метро шли молча. По сосредоточенному виду Инки ясно было, что она о чем-то напряженно думает. Дмитрий же только обмяк после своего сомнительного "триумфа". Лишь одна смутная идея теплилась в душе, он ее никогда до сих пор не выказывал, даже будучи наедине с собой, но сейчас, когда больше ничего иного на ум не приходило, он, дождавшись паузы в Инкином монологе, тихо, вкрадчиво произнес:

- Ин, я не понимаю… - и запнулся.

- Чего, Дим? – ответила она ему, впрочем, даже не переводя на него взгляд.

- Ну вот зачем… зачем ты все это делаешь?

- Да что такое!? – воскликнула она и рассмеялась. Дмитрия слегка смутил ее смех, но он продолжил:

- Зачем ты за мной… ухаживаешь? Зачем гнетешь меня, в конце-то концов!? – чуть не крикнул Дмитрий, почувствовав внезапный прилив сил. – зачем я тебе нужен, на кой сдался!? Я ведь получаю мало, живу бедно, с голода пухну, можно сказать. А ты, такая красивая, могла бы выйти за красивого преуспевающего ухажера – не за меня, голяка, который старше тебя на пять лет! Я дураком себя чувствую, да я и есть болван! Зачем я тебе!? – воскликнул изо всех сил Дмитрий и встал как вкопанный, уставившись на девушку.

- Ой, Дим, я же люблю тебя! Вот и все. Чего уж тут, - сказала Инка, и ее мягкий, ласковый взгляд подействовал на него – он опять опустил глаза. Инка вернулась на два шага назад и взяла его под руку. Пошли дальше к метро.

Небо, хмурившееся еще с утра, наконец, расщедрилось, и оттуда полетела какая-то изморось вперемешку со снегом, но затем уже пошел настоящий ливень. Ни у кого зонтика не было, поэтому они вынуждены были поспешить. Когда же они встали около двери вестибюля, под козырьком, Инка оглянулась, глядя на свое отражение в стекле, поправила волосы, (впрочем, хорошо уложенные, они и не пострадали после дождя), облизнула губы:

- Ну, все, я побежала. Звони если что. Не забывай меня! Если хочешь, завтра можем в ресторан съездить – я тебя на машине подвезу. Нет, не бойся, на мои деньги! Поешь сегодня. Звони обязательно, а то я до тебя редко когда прозваниваюсь. Ну ладно. Бывай! Я побежала! – Инка улыбнулась и чмокнула Дмитрия в щеку. Встрепенулась от удивления: "опять куришь!", учуяв горьковатый запах. Осуждающе поглядела и вытерла тыльной стороной ладони помаду с Димкиной щеки. После чего, взмахнув сережками, скрылась за дверью. Дмитрий задумчиво посмотрел на ее тонкие, красивые ноги, не ответил, когда девушка, уже перескочив за турникет, махнула ему на прощание рукой. В глубокой задумчивости он двинулся к остановке автобуса. На которой, как он увидел, уже начал скапливаться народ. Не все, конечно, садились именно на 688-ой, но, по крайней мере, большая ее часть. Дмитрий бегло оглядел толпу, бессознательно ища в ней знакомые лица и, кажется, никого в ней не нашел. Но вдруг вздрогнул – что-то все-таки привлекло его в серой людской массе: он увидел девушку, ту самую, которую он приметил вчера в автобусе и в странном полусне. Сегодня она на ней не было ни шарфа, ни вчерашнего пальто – достаточно короткая, кожаная куртка, с белым мехом на рукавах и воротнике. Туфли на коротких каблуках, модные, облегающие черные брюки. Лицо было не таким уж и детским, как то показалось давеча Дмитрию – оно было сосредоточенным, глаза уставились на проезжую часть, выискивая среди проезжающих автомобилей автобус. Дмитрий протиснулся сквозь толпу, встал плечом к плечу рядом с девушкой. Стал искоса присматриваться к ней: та слегка жмурилась от дождя, что не давало разглядеть цвет ее глаз. Нос с небольшой горбинкой, не вздернутый, впрочем, нахально, как у Инки. На вид ей было чуть меньше двадцати, росту была она по плечу Дмитрию. Такие девушки редко когда довольствуются восторженными взглядами мужчин, хотя если приглядеться, в них, конечно же, можно разглядеть некую тайну и загадочность. Но обычно проходят мимо, не замечая, а если и замечая, то только в подсознании. Такие выскакивают замуж при первой возможности, особо не выбирая. Но это уже было не так важно.

К остановке подошел полупустой автобус. Открылись двери и толпа, с явным неудовольствием пропустив небольшое количество выходивших, хлынула внутрь. Дмитрий и девушка пробились одними из первых. Девушка, не медля, поспешила к сиденью, но остановилась в нерешительности – оно было загажено чьими-то подошвами (как, впрочем, и все остальные места), да еще ближе к спинке в углублении дрожала какая-то мутная жидкость. Девушка решила постоять, а какой-то парень не побрезговал – сел. Дмитрий теперь оказался прямо рядом с ней. От нее шел немножечко вязкий аромат духов, чем-то напоминающий ландыш, а еще свежий запах дождя от намокших, спутавшихся волос. Девушка ухватилась за вертикальный поручень и неподвижно смотрела в окно, будто и не замечая стоящего рядом мужчины, взгляд которого стал уж совсем пристальным и дерзким. Дмитрий совсем забыл об Инке – девушка пленила весь его помутненный обмороком разум.

Где-то в районе приснопамятной ТЭЦ он, наконец, решился: поднес свои губы прямо к ушам девушки, сглотнул и тихо, дабы никто кроме нее не расслышал, спросил: "Девушка, можно вас пригласить на чай?". Та даже не испугалась, не изменила выражения лица, так что по всему телу Дмитрия пробежала дрожь. Но спустя секунды две она покосилась на него, наконец, повернулась лицом, удивленно заморгала и… промолвила: "Конечно". Больше они ни слова не сказали друг другу. Девушка послушно пересела вместе с Дмитрием на другой автобус, доехала до Востряково. Когда уже шли к дому, Дмитрий спросил:

- Тебя как зовут?

- Альма…

- Странное имя. А как полное?

- Альмира.

Ответила она и немножко погодя:

- Сигареткой не угостишь?

- Да, да… - заторопился Дмитрий, полез в карман и достал оттуда пачку, а оттуда две сигареты и зажигалку. Сначала дал прикурить Альме, потом закурил и сам. Его нисколько не смущало, что девушка не спросила его в ответ об имени. Тем не менее, он окружил ее заботой, чуть только они пришли к нему домой на съемную квартиру:

"Да не стой на пороге, заходи – не стесняйся. Отдышись, тяжело подниматься? У нас гады лифт сожгли. Мы еще молодые, можем и так добежать. Помочь куртку снять? Садись, разувайся…"

Дмитрий будто обращался с хрупкой, фарфоровой куклой. Альма, впрочем, и напоминала эту самую куклу, послушную, внешне апатичную. Перед тем как пройти дальше, она вынула из сумочки синий сотовый телефон "Нокиа" и отключила его.

Прошли на кухню, Альма села за стол и стала не без интереса рассматривать скромное убранство Димкиной квартиры. Сам Дмитрий сперва выложил на стол все продукты из пакетов, некоторые убрал в холодильник, быстренько поставил чайник греться, лихорадочно вылил коричневую муть заварки прямо в раковину. За все это время Альма не проронила ни слова, лишь покорно следила за суетой Дмитрия, словно муха, попавшаяся в паутину, и наблюдающая теперь за приближающимся пауком. Тем более она очень выдохлась после подъема на восьмой этаж и теперь часто отдувала со лба мокрые от дождя и пота волосы.

Когда вода, наконец, вскипела, Дмитрий оставил чай завариваться, распаковал печенье и дорогой бельгийский шоколад "Дары моря". Затем процедил через ситечко чай, поставил две чашки на стол и остановился. Глянул на Альму, сердце его екнуло – он сел на корточки у ее стула и положил ладони ей на колени. Она взяла их в свои руки и, наконец, улыбнулась немного скованной, кривоватой улыбкой. Дмитрий заметил это, привстал, отодвинул с щек до сих пор не высохшие после улицы мокрые девичьи волосы и легонько поцеловал ее в губы. Потом еще и еще. Но смутился, слегка даже покраснел (если это было, конечно, возможно при всей его болезненной бледности), после чего предложил пить чай, сам сел напротив девушки, буравя ее взглядом.

- Альма, а скажи, сколько тебе лет?

- Восемнадцать… - ответила девушка и потупила взор.

- Хорошо тебе… мне б сейчас твои годы…

Звякнула ложечка о края фарфоровой кружки. Сахарные кубики всплыли пенкой на поверхности крепкого чая. Чтобы хоть как-то поддержать разговор, Дмитрий стал рассказывать анекдоты и смешные, наполовину выдуманные истории из своей жизни, но неизменно сбивался где-то на середине, перескакивал. Но Альма на это не обращала никакого внимания. Лишь иногда, улавливая что-то незаметное, но лишь ей бросающееся в глаза в Димкиной речи, она перебивала его и окончательно сбивала с панталыку.

Постепенно за вялотекущей беседой прошли целых пять часов. Закончился пока еще слишком короткий весенний день. Заката не было видно – солнце заволокло тучами. Глубокое, низкое небо иногда огрызалось моросящим, липким дождиком, чьи капли оставляли трассирующие следы на окне и медленно высыхали. Чай, заваренный Дмитрием, был очень крепким, под стать чефирю. С ним время летело быстро и незаметно. Дом напротив помаленьку гасил огни. Под конец остались только два-три горящих окна в квартирах заядлых полуношников, да еще одно, в котором мерцал тусклый свет от включенного телевизора. Часы пробили полночь.

И когда уже ладони стали липкими от похотливого пота, они вместе, будто по команде встали из-за стола, задвинули стулья и направились в спальню.

И вот с грохотом разложен старый диван. С антресоли Дмитрий достал еще одну подушку, старую, из куриных перьев, плотную и твердую как камень. Пока Дмитрий торопливо стелил постель, Альма стояла у окна и смотрела на машины, резво проезжающие по МКАДу. Когда же он закончил – подошел к окну и закрыл сначала одну, потом и вторую шторы прямо перед носом у девушки – та поворотила взгляд, вздохнула. Стало темно. Шурша одеждой, они разделись, побросав одежду прямо на пол, после чего, с непривычки натыкаясь в кромешной темноте на стулья, торцы шкафов и серванта, с трудом дошли до кровати. Уже через полчаса Альма повернулась лицом к стенке, закрытой ковром и тут же заснула. Дмитрий ворочался еще некоторое время, но тоже был поборен Морфеем. Электронные часы показывали час ночи.

Сны. До сих пор ученые не могут до конца прояснить вопрос, ни почему они являются, ни что, собственно, мы там видим. Порою, всего за десять минут послеобеденной дремы мы можем просмотреть всю свою жизнь от начала и до конца, проснувшись в холодном поту. А иногда и за семь часов здорового сна не можем уловить ничего внятного – перед глазами будто плывут какие-то расплывчатые, склизкие, как улитка, образы, затягивающие внутрь себя, обжигающие едкой кислотой. Иногда сны запоминаются, иногда нет. Но что запоминать, если ничего внятного в сновидениях не видишь? Именно такой сон и приснился тогда Дмитрию.

Сперва перед глазами сплошной стеной лил дождь. Не было видно ни неба, ни пейзажа, ни даже земли под ногами, будто Дмитрий летел вниз вместе с самим дождем. Влаги не ощущалось, только жгучий, серый холод проникал под одежду и закапывался в вены, оставляя снаружи только маленькие серые точечки, какие обычно бывают у наркоманов. Потом серость тонкими змейками ползла вверх, к сердцу, обвивала его, затягивалась жгутами вокруг аорт и душила. Но сердце не сдавалось – все сильнее билось, качая свежую, буйную, полную кислорода легочную кровь в мозг, а что останется – и далее, вплоть до прикрытых ногтями ног тоненьких капилляров. Когда же жгуты стали совсем тугими, сердце оставило кровь только для мозга, и капилляры не оросились алыми ручейками кровяной росы – они набухли, брызнули мясом из-под поломанных, огрызенных ногтей, и ногти полетели прочь, развалившись на крошечные ворсинки. Но некоторые из них не развалились – Дмитрий взял ноготь от большого пальца, достал гитару и подивился, какой чудный медиатор он смог достать. Мелодия, которую Дмитрий смог сыграть, заполнила все, что еще не было заполнено дождем, всю ту пустоту. И безмолвная доселе пустота наполнилась звуком, вобравшим в себя все самое чудное, что только может слышать человеческое ухо, да еще и в довесок наполнила его урчащими, не слышными для человека ультрабасами, а еще инфразвуком голосов летучих мышей. Но кроме всего этого чудесно звенел ласковый сольфеджо, едва ли заученный наизусть, но правдивый, живой, выдуманный тут же, экспромтом. Но дождь все шел, падал на шестиструнную гитару и промокал ее буковую, полированную деку, отчего та расползлась, раскрошилась от влаги. И закапали нейлоновые струны. Мелодию зажевало, и та вконец замолкла навсегда. И когда дождь совсем забесновался, стал праздновать день рождения своего водяного вождя, Дмитрий плюнул в дождь и растворился в нем своей слюной. Но никто так ничего и не заметил. Шел дождь.

Дмитрий протер глаза. Все еще было темно. Часы показывали пол третьего ночи. Рядом он чувствовал едва слышимое сопение Альмы и тепло ее тела. Он, стараясь не смотреть на нее и тем более не потревожить, спустил ноги на пол, нащупал тапки и, ориентируясь лишь по привычке, подошел к окну и слегка раздвинул шторы, чтобы хотя бы один тоненький лучик осветил спальню. После чего подобрал свою одежду, поплотнее задернул окно и тихо вышел в коридор, аккуратно, медленно поднимая ручку, затворив за собою дверь. После чего оделся, превозмог в себе желание брызнуть себе в лицо холодной водой из-под крана и вышел из квартиры, не закрыв ее на случай, если Альма вдруг проснется и захочет уйти.

Когда Дмитрий вышел из подъезда он был поражен увиденным им зрелищем: с неба валились на землю огромные клубы, будто сжиженного пара. Они были настолько велики и непроницаемыми, что нельзя было разглядеть даже соседний дом. Когда же он сделал шаг из-под козырька, он понял: снег. Слишком долго солнце не могло выглянуть из-за свинцовых туч, из-за чего земля и воздух охладились, и с неба пошел оледеневший ливень. Надо ли говорить, что трудно было этому новому снегу осесть на земле: снежинки опускались в лужи, на асфальт, на мерзлую землю и тут же таяли. Но хлопья снега, будто несминаемая пехотная когорта, падали и падали на грунт. Образовав сначала небольшие островки, а потом и целые материки на дворе. На стволах и ветках берез повисли росомахою огромные снежные шапки. На утро дети выйдут из домов и перед тем как зайти в школу, будут утюжить друг друга снежками, а после занятий будут лепить снеговиков и ставить бастионы, и опять воевать меж собой.

Снег окутывал лицо, сковывал ресницы, залетал в ноздри и рот. Дмитрий шагнул, было, на мостовую, но увидел, как сквозь тонкий слой снежной пороши блистает ледок. Что поделать! Придется теперь медленно идти, всматриваясь в землю, перед тем как сделать шаг. И так, оставляя тут же заметаемые снегом следы, он направился в сторону МКАДа. Пересек Боровское шоссе в направлении Востряковского кладбища. Причем даже не по подземному переходу – машин практически не было, лишь изредка снежную стену разрезали огни фар возвращающихся из ночных клубов молодчиков. Дмитрий не боялся их, уже за кольцевой автодорогой он свернул направо, в сторону Тропаревского лесопарка. Шел спотыкаясь, откашливаясь от снега, не зная куда деть замерзшие руки.

И вот бетонная ограда кладбища в последний раз отразила огни проезжающих мимо машин и скрылась среди деревьев. Дмитрий взглянул на часы: три часа ночи – он вздрогнул, а ведь скоро рассвет! И неуклюже посеменил по заснеженной тропе, ослепляемый фарами несущихся навстречу автомобилей. Где-то, в одном лишь ему известном месте, он свернул в лес и только ускорил бег, ибо теперь снег уже не мешался – не летел в глаза и не хрустел под ногами. Сам он не знал, куда и зачем бежит. Просто что-то взыграло внутри, и захотелось вернуть позабытое детство в Куйбышеве: как он играл с друзьями на Волге, сбежав туда от пристального надзора родителей, или как в детском саду катались с горки и, поднявшись со льда, задыхаясь, бежали назад к лестнице и вновь скатывались. И все это без условных формальностей, надуманных слов и лживых намеков. Правда умерла, а он все бежал по лесу, даже не по тропе, просто по снегу, по весеннему грязному и сплошь усеянному пластиковыми бутылками и прочим мусором. Дмитрий все пытался припомнить, как он с отцом ходил на лыжах по чистому, светлому лесу. А как в августе собирал сливы, растряся предварительно дерево в школьном саду! Он вспомнил, что чувствовал в те секунды пламенный запах свежей травы и каких-то цветов, но в тот же момент выдохся и остановился, прислонившись к старой сосне. Пахло собачьим калом, вышедшим из-под снега и сыростью. Лишь теперь, когда растворился топот ног и тяжелое дыхание, он услышал, как гудел лес. Лес негодовал, что кто-то вторгся в его пределы. Тут же закружилась голова, а вместе с ними и красные стволы сосен. Гул все нарастал в голове и, наконец, ударил трубным гласом – ноги Дмитрия подкосились, и он повалился на землю.

Привиделось ему, будто он сидит поутру на берегу тихого озера Нево и ловит удочкой утонувшие драккары и амфоры. Удочка самодельная, выточенная из ствола липы. Оводы и комары пролетают мимо, будто и не замечая. Игнорируют, черти! Ощущается легкий холодок. Жалко, что скоро озеро и прилегающие реки загонят в каменные берега, поднимут со дна корабли воинственных викингов и вскроют заманчивые амфоры. А затем зальют воском, и через триста лет будут продавать туристам по сто рублей за штуку. Только это уже будет никому не интересно: все напьются соленой воды и будут кусать локти в досаде за сгоревших в воде близких. Придет вода.

Он смотал леску, согнал с руки надоедливого овода и ушел в лес. Больше с ним ничего не случалось.

Дмитрий открыл глаза и тут же зажмурился – с сосны на него вдруг свалилась огромная снежная лавина, но разлетелась в воздухе и лишь опорошила. Дмитрий чертыхнулся, с трудом поднялся на ноги и стряхнул с себя снег, вынул из-за воротника обесцветившийся от времени пакет от чипсов. Чувствовалась слабость и ломота в ногах, тошнило. Покачиваясь, Дмитрий двинулся домой.

Дома было все по-прежнему. Дмитрий снял грязную куртку, отряхнул джинсы. Переобувшись в некогда пушистые тапочки, он прошел в спальню. Там тоже было без изменений: Альма спала, запрокинув голову и слегка приоткрыв рот, с которого куда-то исчезли следы вчерашней глицериновой помады.

Дмитрий никак не мог решить, что же теперь делать – нет, его не мучила никакая вина, просто голова была пуста и, вдобавок, еще жутко болела. Дмитрий опустился на корточки перед Альмой и стал рассматривать ее лицо – во сне такое же безразличное, как и наяву. Кожа у нее была чистой, хоть и немного мышиного цвета - такое частенько бывает у курящих. Краешки глаз залились крохотными комочками гноя. Дмитрию вдруг почудилось, что гной этот потихоньку разбухает и разливается по глазам, цепляет ресницы и стекает по щеке прямо в рот. Но рот у нее закрыт, и вот гной разливается по подбородку, а оттуда по шее – на ключицу и далее на грудь, скрытую одеялом, но ясно очерчивающуюся под ним. Теперь гной закапал и из-под одеяла. Дмитрий попробовал прогнать наваждение, но вдруг ударила форточка, и в комнату ворвался сквозняк, растрепал длинные волосы у спящей девушки, после чего полетел на кухню, пошуровал в мойке и монотонно засвистел в щелях. Дмитрий испуганно вскочил, зачем-то взглянул на время: было полпятого утра. Еще час до рассвета. Затем кинулся к окну – закрыть форточку, отдернул штору и чуть не упал – попятился назад: из форточки красным языком высовывался окровавленный бинт. Он нагло разорвал сетку для насекомых и теперь, вызывающе облизывал раму и пытался дотянуться кончиком до Дмитрия. Но он не растерялся, вскочил и прищемил бинт форточкой – тот комично повис и распался на сотню маленьких червяшек, которые опали на пол и мигом заползли – кто под диван, кто под сервант, кто просто под ковер. Дмитрий перепугался, когда понял, что червячок ползет и по его спине, игриво виляет хвостом и шелестит чешуйками. Он еле удержался от того чтобы взвизгнуть, сдернул с себя майку и увидел, что и волосы у него на груди превратились в красных червяшек, и они, словно пиявки, впились в него и сосут его кровь. Тогда он кинулся к Альме, в надежде разбудить девушку, прежде чем и на нее заползут кровяные червячки. Но он опоздал: один из них выполз из уха Альмы и, будто заметив Дмитрия, быстро шмыгнул в ноздрю. Лицо его взыграло багрянцем, капельки пота выступили на лбу и на шее. Дмитрий схватил подушку, которую давеча достал для Альмы, но все же оставил себе, как более жесткую, и, взяв ее с боков, надавил на лицо девушки. Все сильнее и сильнее, пока два бугорка ее груди не перестали поднимать и опускать одеяло.

Червяшки переели друг друга и исчезли. А тело девушки осталось лежать на разложенном диване. Дмитрий откинул одеяло, оценил взглядом и схватил под мышки пока еще теплое тело, после чего поднял его и поволок в ванну. С трудом перевалил ее за борта вниз лицом, включил теплую воду и побежал на кухню: достал ножи, несколько мисок, принес их в ванну и положил в раковину, затем закатал ковры в коридоре и заранее открыл дверь в туалет. Потом вспомнил еще что-то: побежал на кухню и достал из белой деревянной аптечки прозрачные, латексовые перчатки, чтобы кровь не забилась под ногти – этими перчатками пользовалась его покойная тетушка, когда красила себе волосы. На всякий случай, он еще одел на себя опять же тетушкин дождевик.

Теперь можно приступать. Дмитрий перевернул труп на спину и взял остро наточенный нож, вонзил его чуть пониже пупка и взрезал живот вплоть до ребер. Лениво заструилась кровь. Дмитрий наугад схватил какие-то внутренности, вынул их, слегка измельчил прямо в ванной и положил в миску, с которой быстро побежал в туалет. Вернувшись, продолжил разделку.

Когда внутренности забивали сток, он, ничуть не чураясь, доставал их и тоже выливал в унитаз. Сказались и некоторые познания в анатомии – Дмитрий ушел из мединститута после четвертого курса. Работал он аккуратно, снимал мясо с костей, обрывал хорошо заточенным ножом нитки нервов. Долго тянул вязкий, длинный кишечник, а когда, наконец, достал – схватил в ладонь и выдавил из него в миску весь кал. Тяжело давались сухожилия – он принес из кладовки кусачки. Кости, окончательно очищенные от плоти он откидывал в большой пластиковый таз. Потрудиться пришлось и с ребрами: мясо не хотело отделяться, приходилось его вымывать. Кое-где пальцы доставали из тела какие-то розовые волокна, Дмитрий улыбнулся – глисты. От воды тело Альмы набухло, побелело. Голова надулась, натужилась, сквозь пунцовые веки начали проглядывать бессмысленные глаза. Дмитрий вырезал их и слил в унитаз. С головой вообще пришлось повозиться: только вырвав позвоночник, он смог добраться ложкой до ее содержимого, мозга, и вычистил его мякоть, словно молоко из кокоса. Жалко было счищать с черепа кожу вместе с прекрасной прической. Но все-таки: даже не засорив унитаза, волосы исчезли где-то в канализации.

Где-то к часу дня Дмитрий, наконец, счистил последние кусочки кожи с кистей рук, содрав предварительно со среднего пальца золотое кольцо. Теперь в тазу блестели около 200 хорошо очищенных костей. Где-то среди них валялся и ничем не примечательный череп, у которого, впрочем, были серьезно повреждены нос и челюсти: Дмитрию пришлось серьезно поработать кусачками, чтобы освободить его от сухожилий. Теперь еще нужно очистить ванну, коридор и туалет, смыть кровь с одежды, лица и щек (Дмитрий не раз случайно вытирал кровавые руки о лоб). Сделав это где-то минут за двадцать, он скинул кости в большой полиэтиленовый пакет, оставшийся после куртки, и заложил его в хозяйственную сумку. Еще раз проверил себя и квартиру: не осталось ли где кровавых пятен? Хорошо ли смывается вода в ванной и в раковине? Не осталось ли где следов брызг на стене. Проверив квартиру, Дмитрий оглядел себя: новая, недавно выстиранная и проглаженная приходившей Инкой рубашка, белые брюки, красивый джемпер. Надо будет еще достать из шкафа и парадное пальто. Дмитрий вернулся в кухню, достал из сушки стеклянный стакан, потянулся за графином – воды не было. Он достал из холодильника купленную супермаркете воду и вдруг в досаде ударил себя по лбу! Быстренько вымыл посуду со вчерашнего чаепития, вернулся в спальню, раздвинул шторы, ухмыльнулся закрытой форточке, в которой не было никакого бинта, затем подошел к грязной после ночи постели, сгреб ее и скинул в таз, только что освободившийся от костей. Вернулся, закинул злополучную подушку, валявшуюся на полу прямо на антресоль. Одежду Альмы он взял охапку, постоял где-то с минуту в раздумии, куда ее деть, решено было заложить все вместе с курткой во вторую сумку. Паспорт, найденный в кармане альминой куртки Дмитрий разорвал, особо большие кусочки и корочку – не поленился, порезал ножницами. В маленькой кожаной сумочке он обнаружил студенческий, косметичку (Дмитрий ее сразу же сунул в карман), сотовый и тетрадь со вставными листами. В сотовом Дмитрий быстро набрал три раза неправильный "pin" и "puk", вынул sim-карту и выкинул в ведро. Листы в тетради тоже были далеко не все исписаны: лишь штук десять – красивым, убористым почерком. Что-то про правоведение. Листы Дмитрий аккуратно сжег в унитазе и опять же таки слил их. Со студенческим пришлось сложнее: его Дмитрий сначала разрезал его на две половинки, потом ножом вырезал внутренне содержимое, порвал и отправил в канализацию. Училась девушка, как и Инка, в каком-то экономическом ВУЗе. Денег у Альмы с собой было немного: всего около пятидесяти рублей купюрами по десятке и чуток мелочи. Он их положил себе в кошелек. Теперь где-то полчаса уйдет теперь, чтобы вымыть постельное белье и еще раз все осмотреть. Перед самым выходом Дмитрий успел все-таки протестировать себя: на вытянутой руке подрежал стакан с водой. Рука была словно каменная. Даже волнения в стакане не наблюдалось. Дмитрий залпом выпил его – за такую манеру его частенько ругала Инка.

Однако сердце все равно гулко билось в нервозном томлении: Дмитрий вышел на улицу – как он и ожидал, дети резвились на площадки, играли в снежки. Несколько человек прошли мимо него: прилично одетый молодой человек, хоть и с двумя большими сумками не вызывал никакого подозрения. От сердца отлегло. Дмитрий направился в сторону станции. Купил билет до пятой зоны, дождался электрички. В это время (а было уже около семи – начинало темнеть), они ходили часто. И теперь, заполненная людьми "апрелевка" вобрала его в свое нутро, не пустив, правда, в салон – пришлось стоять в прокуренном тамбуре. Дмитрий стрельнул сигаретку у очкастого парня с кейсом и затянулся сам.

Старая, давно не ремонтированная электричка неспешно набирала скорость, медленно тормозила. С дверей уже осыпалась зеленая краска, а надпись "не прислоняться" и подавно стерлась за ненадобностью: к такой грязи притронется разве что забитый бомж.

Вышел Дмитрий где-то через остановку, спустился по скошенным, плохо уложенным ступеням вниз, к дороге, двинулся вдоль нее. Минут через десять наткнулся на мелкую речку и бетонный мостик, переброшенный над ее разлившимся по весне лоном. Но было слишком людно: он прошел далече, пересек авто- и железную дорогу, и уже на той стороне, внимательно осмотревшись, раскрыл сумки и вытряхнул из них оба пакета: с костями и бельем. Оба они опустились на дно и не всплыли. Вдогонку он запустил косметичку – она беспомощно ударилась о воду и тоже, булькнув, утонула. Дмитрий положил одну сумку в другую и направился домой.

Через час он уже был там. Тут же улегся спать. Проснулся уже в воскресенье днем, в обед. Сытно пообедал. Собирался уже позвонить Инке, как обнаружил на полу забытую им Альмину гребешку – он оставил этот кусочек пластмассы себе на память. Вроде бы все. Пальцы впились в барабан телефона, быстро набрали заученный номер. Больше с ним ничего не случалось.

- Ин! Привет, это я, Димка!

- Ой, здорово, не узнала! Чего голос такой хриплый?

- Не знаю, я простуженный с утра! Прости, что вчера не звонил! Я деньги ходил получать – родители из Самары прислали две тысячи рублей! Там вроде в НИИ опять дела пошли, зарплату стали платить. Вот я вчера пошел и купил первым делом сотовый себе. Как у тебя, "Нокиа".

- А оператор какой?

- Я только телефон купил. Контракт еще не заключал.

- Ну так что, поедем сегодня? В клуб или ресторан? В какой хочешь!

- Давай, где музыка есть….

- Хорошо, в "Бункер". Ну, когда заехать за тобой?

- Да хоть сейчас! Починили, все?

- Да… На самом деле там даже поломка пустяковая была… Но ладно! Я выезжаю! Ладненько?

- Да, давай, милая!

- Милая? Ты меня раньше так еще ни разу не называл.

- Прости, дорогая! Я понял, что совсем зазнался. Теперь я тебя всегда так буду называть!

- Хи! Смешной ты, Димка! Ладно, целую тебя, миленький мой! Жди! Буду через полчаса. Пока?

- Да, счастливо! Буду ждать! Пока! Я люблю тебя, Инка!!!

март-апрель 2002 г.

Москва