Литература

Родинка на её щеке говорила о высокой гарвардской образованности и спокойном нраве. Она обернулась и выплюнула жвачку на асфальт. Она перекрикивала самого голосистого оперного певца. Ещё у неё были ноги. Потрясающие волосатые кривые ноги, предназначенные не для постельных потягиваний и не для танцев, а для тяжёлой, но продуктивной работы на севере. Так вот она и катилась по жизни, роняя слюни, матюкаясь на солнце и птиц. Я познакомился с ней на сибирских каменоломнях, лютой зимой. Она стояла посреди ареала, окружённого палатками, прыщавая и в бальном платье, читала басом пошленькие стишки нараспев. Этим она развлекала здешний простой люд, и за это солдаты-евнухи подкармливали её сухими пельменями. Стишки она сочиняла на ходу – это был её конёк (горбунок). Так продолжалось уже несколько долгих северных недель, и сердце моё стало потихоньку истекать бензином, сладко ныть от такой запоздалой влюблённости, кидать паховые вибрации, просить кушать. Каждый день после обеда она вот так выходила, гордо, читала сначала свои маленькие пошлости, потом наизусть Коэльо, Ричарда Баха, Луизу Хэй, Сэй Бабу, Кастанеду. Когда уставала, хрипла, падала от изнеможения – ползла в палатку. Один я знаю, что каждый белый день после обеда и чтения своих лингвистических недоразумений она запиралась на три засова в своей крохотной палатке, и там на неё нападали приступы внезапного страха, вдохновения, неуверенности, просветления, невроза, любви к ближним и братьям своим меньшим. Так как в Сибири все собаки и олени передохли ещё в сорок первом году, то приходилось заводить блох. Когда у неё оставалась одна-две свободные от работы минутки – тут-то она и вынимала из-за пазухи своих верных северных товарищей по несчастью. Вы не представляете, что это было. Она устраивала с ними блошиные цирки и манифестации, оргии и религиозные секты, она поджигала их синим пламенем, она целовала их возбуждёнными губами, посылала их в космос и к чёрту, любила их всем своим ржавым сердцем до умопомрачения. Блохи в свободное от работы время проделывали с ней то же самое (см. «Империя наносит ответный удар»).

Но вот время перекура окончено, и она вновь выползает из душной палатки на свежий северный воздух. «Минус сорок! Минус сорок пять!» - трещат обалделые, примёрзшие к трубам термометры. А этой хоть бы хны! Перекинется парой матерных изречений с командиром роты, ущипнёт несколько евнухов за ягодицы, возьмёт шершавыми ладонями тяжёлое кайло и вперёд, на благо процветающей отчизны. Рубит гранит, только пыль стоит. Крушит его, а вокруг такая тишина, что слышно, как скрипят её гипертрофированные бицепсы и трицепсы. Огонь-баба!

Я подошёл к ней робко в конце месяца, краснея и нервно теребя складки одежды от напряжения. Она нехотя прервала свой очередной послеобеденный манифест и повернула свою рыжую лысину ко мне. «ЧО?» - она была беспощадна. Я продолжал теребить одежду и ёрзать на одном снежном месте, оглядываясь по сторонам, боясь сказать ей хоть слово. Мне было безумно тесно в штанах. Я ёрзал и смотрел теперь уже с восхищением в её окоселые от каменоломен глаза. От кончиков пальцев ног до области таза в эти минуты начали бегать электрические мурашки, мышцы ног затекли. Если бы я в детстве читал умные книжки внимательнее, то сейчас бы вспомнил, что такие телодвижения для мальчиков заканчиваются очень мокро. Она смотрела на меня уже с нескрываемым интересом. Видно, такое не каждый день случалось с этой развитой, интеллигентной девицей – перед ней стоял парень, не говорящий ни слова, но в то же время и… и это свершилось! Чёрные мухи перед глазами заволокли землю, дыхание удвоилось. Ноги свело и вся нефть в Ираке в одну секунду стала совсем белой, как этот снег, она неудержимым потоком заструилась из всех вышек одновременно. Экономическому балансу в мире пришёл конец. Почувствовав все происходящие перемены в мире, она, моя прекрасная душегубка, моя космическая вспотевшая фея, моя косолапая принцесса схватила меня в охапку, и мы понеслись по бескрайним просторам севера.

Мы сошли с ума.

Она шептала мне куда угодно, только не в ухо, слова на неведомом языке, я не слышал её и смеялся, как младенец при виде лампочки. Мы кидали друг в друга камнями и кормили заботливо грязным снегом, мы откапывали дохлых собак и оленей и забывались вместе с ними в безумной пляске. Мы бросались очертя голову на дно оврагов, держась за ноги, катались по плоскогорью голыми, простудили себе почки, гонялись с кайло за целыми экспедициями и целовали друг друга в пятки. Она открыла мне тайну третьей планеты, я рассказал ей, чем мужчины занимаются ночами, в часы вьюг и метелей. Мы были счастливы.

Восход солнца следующего дня ознаменовался для шестисот двадцати трёх сонных евнухов появлением двух человеческих фигур на горизонте. Замёрзшие, небритые, злые, мы вышли на знакомую тропу, и, почёсывая волосатые ноги и харкаясь в Сибирь, поплелись к лагерю. Она пела какую-то заунывную песню на туркменском языке. Я шёл молча. В моём усталом полуспящем мозгу Гарвард вступил в войну с Ираком, с целью завладеть его нефтяными запасами. Командир взвода сухо отчитал нас по уставу, доктор с пятнадцатью пластическими операциями на лице прописал ей горячие ванны под его чутким руководством, мне он прописал септефрил и финастерид.

Через час мы уже сидели в лазарете, завёрнутые в тёплые верблюжьи одеяла, с градусниками во рту.

- Лэся Шпакобий – промямлила она замёрзшими губами, протянула мне пятерню и попыталась улыбнуться. Видимо, решила познакомиться. Я поднял руку перед лицом и посмотрел на свои пять пальцев. Пальцы и ладонь были синими от холода. Потом перевёл взгляд на её потрескавшиеся от улыбки губы. Она ожидала ответа. Недолго думая, я положил кисть ей на лицо и слегка толкнул. Взмахнув руками и успев выругаться по-французски, она с размаху плюхнулась в горячую ванну. Я уверенно встал, и, поправив верблюжье одеяло на плечах, направился к выходу из лазарета. Где-то в крошечной прихожей до меня дошёл нарастающий звук. Во дворе мычали коровы. Странно, откуда у нас коровы? Ведь собаки, и даже олени попередохли еще аж в сорок первом году! Я вышел во двор. В правом его крыле расположилось несколько новых палаток. «Ага!» - понял я, - «Очередная экспедиция! Вот где коровы!» Я сплюнул на снег. «Минус пятьдесят!!» - заверещали термометры. Я скинул одеяло. Теперь, в чём мать родила, прибавляя шагу, я шёл навстречу недавно появившимся сооружениям. По пути наступил на градусник, и тот разлетелся на мелкие осколки под моими босыми ногами. «На счастье» - подумал я.