Литература

Сейчас мой выход. Это я точно знаю. Я каждый раз, как приговорённая к смерти, жду своего часа, хоть иногда эта пятиминутная смерть доставляет мне удовольствие. Но это бывает не слишком часто, только когда я слишком уставшая или слишком злая. В этих двух состояниях я недосягаема для унизительных возгласов и пошлых взглядов. Последние аккорды Garbage. Я чувствую дрожь в коленях. Аня делает последнюю крутку на руре: взлетает и, словно бабочка, кружась, садится на шпагат. Жидкие аплодисменты. Они не умеют ценить искусство. Аня великолепна! Это знаю я, но не эти похотливые чудовища. Сейчас официантка с каменным лицом принесёт ей в гримёрку одежду. Она переоденется, подсядет к какому-то столику и будет потягивать консумационное мартини, слушая уговоры пойти в сауну. Теперь это так называется. Я знаю, что она не по этим делам. Она будет терпеть до последнего, отшучиваться, отговариваться, незаметно снимать чужие руки со своего бедра или груди. Ведь надо как-то зарабатывать на жизнь. Но в результате не выдержит, довольно-таки резко скажет: «Извините, я не занимаюсь проституцией». Предложит кого-то из работающих девушек, которые в гримёрке с отвращением говорят: «Боже, как я не хочу это делать», - но всё же пойдут. Ведь надо как-то зарабатывать на жизнь. У некоторых из них даже семьи, дети. Почему у некоторых? У большинства есть, во всяком случае, дети. Знают ли они, от кого? Ведь презервативы имеют свойство время от времени рваться. Я их никогда об этом не спрашивала. Каждый имеет право на свои тайны.

Я ставлю свой диск. Третья песня. Дрожь пробирает всё тело. Я не чувствую себя хозяйкой. Хотя меня убеждали, что это именно так. Я чувствую себя перед гильотиной унижения. Почему я так чувствительна? Год прошёл, а я не научилась толстокожести. Может, потому что я не забываю о том возможном исходе моего следующего отказа лечь в постель с каким-то скользким типом, который будет говорить мне: «Почему я не встретил тебя раньше? Мы были бы отличной парой. А сейчас слишком поздно. У меня завтра свадьба. Но мы можем отлично провести эту ночь». А я буду видеть в его глазах лишь грязную похоть и уверенность в том, что меня можно купить. И когда ему это не удастся, он достанет нож и заставит меня лечь с ним в постель. А потом не знаю что. Может и убить. Ведь они относятся к нам, как к вещам, красивым и дорогим, но вещам. Вот об этом я никогда не забываю. Единственное, что спасает меня, это любовь к танцу, как к таковому.

Первые аккорды заполняют зал эротическим спокойствием. Я выпрямляю спину и слышу хруст позвонков. Несколько глубоких вздохов. Я успокоилась. Теперь я готова к длительному унижению.

Дорогая, подойди к тому мальчику за угловым столиком, - говорит мне крашеная Оля, многозначительно поводя глазами. – Он очень просил.

Хорошо, - роняю я.

Я пытаюсь забыть, где я. Я представляю себя белой бабочкой на солнечной поляне, счастливым беззаботным эльфом, кружащимся под обволакивающую меня своей нежной заботой музыку. Мой белый костюм светится в ультрафиолете. И я забываю обо всём. Я касаюсь руры так, как если бы она была сказочным тропическим цветком с длинным, прямым, гладким стеблем. Я делаю переворот, зависаю на миг и медленно, словно белая гусеница, сползаю на пол. Только теперь я увидела чёрные туфли, постукивающие носком в такт музыке. Реальность. Я здесь не для удовольствия. Даже не для танца. Я – стриптизёрша. Я должна раздеваться, ублажать этих ненавистных чудовищ и выбивать из них деньги. Притом они понимают это так же хорошо, как и я.

Я подхожу к «чёрным туфлям». Он улыбается, словно победитель, приглашая меня танцевать у него на коленях. Я срываю с себя юбку и отбрасываю её в другой конец зала. Она, как испуганная чайка, подкинутая ветром, уносится в темноту. Я провожу носком туфли по внутренней стороне ноги «чёрных туфлей». Он расставляет ноги, позволяя мне извиваться в этом крошечном пространстве. Я слышу тихое «снимай». Но я не спешу. Моя спешка может стоить мне чаевых. Я поворачиваюсь к нему спиной. Я слегка трусь о его брюки своими обнажёнными ягодицами, чувствуя, как он теряет над собой контроль. Когда я вновь поворачиваюсь к нему лицом, он держит в руке купюру. Я незаметно нащупываю правой рукой застёжку лифчика и, как бы ненароком, теряю его. Он засовывает мне в трусики купюру. Пытается положить руки на грудь. Я отстраняюсь и с разбега запрыгиваю на трубу. Я утешена. Сегодня я не останусь ни с чем.

Вдруг я вспоминаю о мальчике за угловым столиком. Осталось около минуты. Я слишком хорошо знаю эту мелодию, чтоб ошибиться. Минуты более, чем достаточно. Я улыбаюсь чему-то еле-еле светящемуся. Я вижу пустые глаза. Он так глупо скалится. Моментально кладёт руки на бёдра. Он сильный. Надо быть осторожной. Однажды я еле вырвалась из рук такого вот обкуренного папенькиного сыночка. Хорошо, что охрана вовремя подоспела, иначе я не танцевала бы здесь сегодня. Он что-то говорит. Не слышу. Что? Встретиться? Нет. Почему? Нет настроения. Хорошо, я подойду к нему после танца. Но за танец надо платить. Он достает бумажку, торопливо засовывает в трусики. Та выпадает. Я поднимаю. Две гривны. Большего унижения я никогда не испытывала. Ничтожество! Во столько он меня оценивает. Я кладу перед ним эту злополучную бумажку и говорю: «Малыш, оставь их себе на мороженное!» От удивления хватка его рук ослабевает. Я вырываюсь. Делаю кувырок назад. И ударяюсь коленом о край сцены. Я чуть не вскрикиваю от боли. Чувствую, что встать не в моих силах. Но не могу показать своей слабости перед этим ублюдком. Ещё полминуты. Их я танцую на полу, вытягивая ноги. Они у меня очень красивые. Это я точно знаю. На последних аккордах я, превозмогая боль, встаю. Я пытаюсь улыбаться. По ноге, как ядовитая змея, ползёт струйка крови.

Меня доводят до гримёрки. «Чёрные туфли» не пожадничали. Пятьдесят гривен. Для этого заведения совсем неплохо. Я могу хоть сейчас уехать домой. Я травмирована. Всё равно не смогу сделать ещё выход. Меня отпустят.

Сколько сострадания. Как противно. Это сострадание моих коллег похоже на злорадствование. Сегодня они заработают больше обычного. Одна конкурентка (в моём лице) сама убрала себя. Они знают, что ещё неделю смогут наслаждаться моим отсутствием. Но я не буду их слишком сильно радовать, говоря, что ухожу навсегда. Как хочется мне плюнуть в лицо дистрофической Еве, которая высказывает свою теорию о том, чем она будет заниматься, когда найдёт богатого мужа. Интересно, не среди тех ли, с кем она переспит сегодня в свободное от работы время. Официантка принесла мой костюм. И я вижу в её глазах презрение. Даже она считает нас ниже себя, она, которая не разбивает деньги клиентам на чай для стриптизёрш, она, которая говорит, что нам хорошо, мы весь вечер наслаждаемся жизнью: танцуем, попиваем консумационное мартини и поедаем консумационные пирожные, а она, бедняга, всю ночь на ногах. Боже, как я призираю их всех, хотя я не способна на призрение.

Все уходят. Наконец-то я могу отдохнуть от их злорадного сочувствия и глупых речей, выкурить сигарету и выпить сок, принесенный Аней. Она – единственный человек во всём мире, которого я сейчас уважаю. Она отличается от всех тем, что сказочно танцует и никогда ни с кем не спит. К сожалению, это не всегда приносит ей денег.

Когда все они вернутся в гримёрку, меня уже здесь не будет. Я уеду, впрочем, никого не предупредив. И я их больше уже не призираю: ни стриптизёрш, ни официанток, ни «чёрные туфли», ни «пустые глаза». Мне их просто жаль. Потому что некоторые из них даже к старости не дорастут до моего интеллектуального уровня, никогда не научатся говорить на чистом русском языке и никогда не наполнят глаза интеллектом. С глазами, впрочем, сложнее всего.