Литература

«Здоровый дух – в здоровом теле. Еще римляне придумали, а поскольку время – лучшая проверка…» - и Чиньев бодрее зашагал в спортзал.

Он внимательно смотрел на накаченных мужчин, с ревом тянущих металлические бруски с поистершимися цифрами. Настолько сосредоточенно разглядывал игру мышц на спинах, что вызвал подозрения у работников спортзала – те стали перешептываться и стрелять на него глазами. Сначала груды крепкой силовой ткани завораживали его, он воображал, что и у него будет такое же выразительное тело, как он будет красоваться перед зеркалом и уже на него станут смотреть зеваки. Преисполнившись решительности, Чиньев взялся за физическую работу. Но дыхания не хватало, мускулатура ныла, настроение резко испортилось, и оттого заболела голова. Ему было скучно, и лень, и тяжело. «Неужели я буду, как животное, потеть и жать гири…» Еще немного поспорив с собой, он отправился в раздевалку, хмурый, потный и недовольный.

Было первое февраля. Шлепая по грязной дороге домой, Чиньев соображал, к каким еще методам ему обратиться, ведь он потерпел полное фиаско в самосовершенствовании. Всякие порывы мысли непременно заканчивались в последней точке: он нуждался в помощи профессионала. Промозглый воздух ноября проникал сквозь одежду и раздражал нервы, облизывая ноющее тело. Грязь серым фонтаном разлеталась из-под сапога – буроватое зрелище под аккомпанемент хлюпающего в голове сознания. На перекрестке машина промчалась по луже, окатив сердитую бабку; старуха проклинала водителя, махала палкой и требовала справедливости. Пахло прелой, вовремя не убранной листвой. На остановке трамвая Чиньев поднял глаза. Они уперлись в желтый рекламный щит гигантских размеров, на котором было начертано:

СТРЕСС?

ПРОБЛЕМЫ С СЕМЬЕЙ?

ДЕПРЕССИЯ?

МЫ ВАМ ПОМОЖЕМ!

СЛУЖБА ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ПОДДЕРЖКИ

ЗВОНИТЕ: 777-1234

Уже дома Чиньев набрал запомнившийся номер.

- Алло?

- Здравствуйте. Это Служба Психологической Поддержки. Чем я могу Вам помочь?

…

- Приходите во вторник, в шесть часов вечера. Анастасия Дмитриевна будет Вас ждать.

- Спасибо. До свиданья.

- Всего Вам доброго.

Прошло три дня. Чиньев маялся мыслями. Он маялся ими повсюду, но особенно много – в офисе. «Я всю жизнь занимался не тем, чем должен был. Я зарыл свой талант. Я мог бы творить, ловить вдохновение в каждом моменте жизни, быть свободным, довольным и счастливым…». На соседнем столе зазвонил факс.

- Кент! Прими сверку со склада!

Чиньев подошел к аппарату, поднял трубку, нажал кнопку. С кряхтением полезла рулонная бумага, испещренная рядами цифр и наименований. Здесь нехватка, там ошибка, тут невозможно разобрать написанное; надо привести материал в системный порядок, внести поправки в базу данных и, в конечном счете, отрегулировать баланс спроса и предложения. Чиньев тяжело вздохнул.

В уголке монитора высвечено время: 12:30. «Еще целый час до обеда…».

В коридоре нарастал грохот каблуков. Дверь распахнулась, и в комнату вошла их решительная обладательница, невысокая девушка лет 28. Она села за свой стол и начала рыться в аккуратных стопках бумаг. Она быстро просматривала таблицы, взгляд метался со страницы на страницу. Она чуть улыбнулась. Стала стремительно стучать по клавишам и уверенно щелкать мышкой по окнам программ. «Лена-то уж точно занимается своим делом», - засмотрелся на нее Чиньев. Девушка вскочила на ноги и устремилась в кабинет начальника, сжимая в проворных руках пачку бумаг.

- Здравствуйте. Вы записаны на прием?

- Да. В шесть часов.

- Иннокентий Александрович, так? Подождите секундочку.

Секретарша прижала к уху телефонную трубку: «Алло. Передайте Насте – к ней пришли». По лестнице спустилась женщина лет тридцати, совершенно непримечательной внешности. Она открыто улыбнулась Чиньеву, поздоровалась, протянула руку:

- Давайте знакомиться. Я Анастасия Дмитриевна, ваша помощница.

- Иннокентий. Очень приятно.

Он последовал за ней по узкому аккуратному коридору, мимо белых дверей с табличками. В облике психолога все было «золотой серединой»: не красавица, но и не дурна собой; фигура не идеальная, но и не запущенная; волосы русые, глаза серо-голубые; лицо самое обыкновенное, но чем-то запоминающееся.

Она открыла дверь, пропустила Чиньева в небольшой кабинет, предложила снять куртку. За окном серело низкое февральское небо.

- Ну что же, Иннокентий, начнем?

- Конечно.

- Замечательно. Давайте сегодня договоримся о том, как часто мы будем видеться. Для этого расскажите, что привело Вас сюда?

- Проблемы. Серьезные.

- Будьте добры, поподробнее.

Пауза.

- Я недоволен своей жизнью. Мне кажется, что на работе я теряю время зазря. Я зарыл свой талант. Не могу заставить себя вести здоровый образ жизни. Не могу бросить курить. Ничего, по сути, не могу. Попытки исправить ситуацию кончаются ничем…

Впервые за долгие месяцы Чиньев выговорился. С облегченной душой он шел по дорожке, снег приветливо убелял асфальт, а в мозгу зарождались картины следующего вторника.

В субботний вечер Чиньев устало шагал по ступенькам – лифт так и не починили. У двери он стал рыться в карманах, достал кольцо с ключами. Из квартиры пахнуло застоявшимся теплым воздухом. Вошел, медленно разулся. Помыл руки. Открыл форточку. Пошел рыскать в холодильнике – пожрать бы чего.

Механизм все тот же. Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, налаженная трасса сквозь часы вечера. Машина уже набирала неумолимые обороты, когда раздался звон телефона.

- Привет, Кент! Это я, Серега Исайев. Как жизнь?

- О-о-о, вот это люди! Здравствуй. Я потихоньку, как всегда.

- Вечно ты «потихоньку»! Видать, по-прежнему от жизни спасаешься?

- Ладно я, я – понятное дело. Вот твои как дела?

- Славненько. Но я не болтать позвонил. Ты как сегодня вечером, ничего не планировал?

- Нет, собственно…

- Тогда приезжай ко мне на хату. Вечеринка сегодня. Расслабимся, выпьем, пообщаемся. С курса несколько наших будет, да и просто интересная публика. Ты ведь сейчас что-нибудь пишешь?

- Ну, да…

- Значит, тебе собеседники найдутся. Приезжай.

- Ладно. Я буду.

Чиньев положил трубку, все еще улыбаясь. Он был рад звонку лишь во время разговора, сейчас же его проглотила апатия. Ехать куда-либо совершенно не хотелось; а он сдуру пообещал. Теперь не отвертишься.

Серегина квартира почти не изменилась со студенческих лет. Всякий раз, когда Чиньев бывал здесь, в комнатах стоял непроглядный туман сигаретного дыма. Лучи электрических ламп вычерчивали белесые полосы. Персиковые обои с окнами плакатов ограничивали тесноватую гостиную. В смоге расплывались люди: один, весь в черном, с длинными всклоченными волосами, бряцал на гитаре, ему подпевали девушки, развалившиеся на старом диванчике, за столом разговаривали и спорили. У стенки высились ящики всяческой выпивки, по большей части пива и водки. В потемках туалета паленый аромат косяка смешивался с призрачной вонью нечистот. Сам Серега, с хитрой улыбкой и неизменной сигаретой во рту, встречал гостей и потягивал вино из горлышка. В своей квартире он всячески культивировал дух студенческой беззаботности.

Сели за стол. Выпили по бокалу. Серега начал разговор:

- Недавно крупное дельце провернул, да все без толку, все не то. Надоело на босса работать. Думаю свой бизнес завести.

- Даже так?

- Знаю я все, что положено. Сумму подкоплю, кредит достану, а там уж можно за регистрацию браться.

Беседа разгорелась, но ненадолго. После обсуждения нынешних дел и планов, бывших однокурсников и прочих вопросов – вечных, как консервы, – наступило минутное молчание. Тогда Серега принялся мыть кости современной России, а уж до этого Чиньев был горазд, хоть и не очень разбирался. Выпили уже по две бутылки вина – стало веселее. Зашла речь о литературе:

- А ты, Кент, все пишешь по-прежнему?

- Да как тебе сказать! Вроде как и пишу.

- Ну, что такого, эмм, значительного вышло из-под твоего пера за последние сколько там?

Чиньев напрягся – надо было соврать, а мозги уже поплыли. Он уже начал хмурить брови, когда молодой человек, темно-русый, неопрятно обросший, с широко расставленными пытливыми глазами, перебил его мысль. Нетвердым срывающимся голосом он выдавил Чиньеву:

- Ты – наше все. Наша надежда на воскрешение – в тебе и твоих товарищах. Если ты настоящий писатель, конечно. – Последовал вопросительный взгляд. – Мы – литературная страна. Лучшее из мировой литературы рождается у нас, в России. Наше население, особенно интеллигенция, питается словами и печатными страницами.

- Может, раньше и рождалось, может, раньше и читали. А сейчас, сам знаешь, русская литература валяется бездыханна, – подключился четвертый.

- Вано, признай: вместе с литературой валяется бездыханна вся страна. Вот воскреснет словесность – и застучит сердце нации.

- Так-то оно так, да хорошо ли, что мы одни буквы да водку жрем?

- А что ж плохого? Как известно, «Сначала было слово».

Из коридора донесся звонок. Серега встал из-за стола, отпер дверь. Раздались топот, шум, разноголосица. Вновь прибывшие разошлись по комнате, не обращая внимания на Чиньева и его собеседников. Выпили еще. За стол подсела женщина лет тридцати, полная, крепкая, в шелковой красной блузке с глубоким декольте.

- Приятно встретиться. Вы, должно быть, Иннокентий. Наслышана.

- А вы?

- Я – Люба.

Нельзя сказать, что Люба была тучной. Но килограммов двадцать лишнего жира свисали на ее фигуре, превращаясь в складки на сгибах. Когда она улыбалась, щеки загораживали глаза, округлялся второй подбородок. Ее хотелось назвать обильной. С ее приходом разговор оживился, и Чиньев принимал в нем все больше и больше участия. К тому же, стали больше пить. Люба глушила водку «на ура».

В спорах с его мнением считались, оттого часам к двум ночи Чиньев чувствовал себя окрыленным. Перед ним открылись новые рубежи, он уже видел в себе представителя творческой интеллигенции. Но еще больше его раздразнивало внимание Любы.

- Я так понял, ты давно знакома с ними, – он кивнул в сторону распивающих.

- Да, Леху и Вано я знаю очень давно. Есть даже ощущение, что знала всегда. Я без них жизни не представляю. Сколько их помню, они неразлучны, куда один, туда другой.

Серега предложил гашиш. Мнение публики разделилось: сидевшие за столом отказались, остальные же рванули за хозяином в соседнюю комнату. Гитарист остался на своем месте, настраивался, что-то подбирал. Угощениям он предпочитал эффективные 40 градусов.

- Будешь поднимать нашу словесность? – спросила Люба Чиньева.

- Ну, все, что в моих силах...

- Уж постарайся. Это же ужас что такое. Прихожу в книжный – а там и купить нечего. Переводы надоели, хочется своего, родного. Раньше классику читала, интересно было, особенно поэзия. Я себя там видела.

- То есть как?

- Ну, так: читаю описание какое-нибудь, а мне все кажется, что оно про меня.

- Позволь, угадаю. Ты себя у Блока видела?

- Да, да! У него больше всего. Откуда ты знаешь?

- А как тут не угадать! Кто еще у нас о прекрасных дамах писал?

- Ну уж, ты мне льстишь.

- Абсолютно серьезно! – отшучивался Чиньев.

Он встал из-за стола, отправился в туалет. Надо было привести в порядок и себя, и свои мысли. Из зеркала выглянул бледный, всклокоченный и пьяновато-медлительный менеджер. Он не мог успокоиться толком, в ушах стоял звон тишины. Под грузом размышлений Чиньев сел на пол; даже не заметил, как вокруг грязно. Все это обсуждение внушило ему надежды – ведь он не так глуп, как казалось. И не слишком отстал от жизни. Или это жизнь совершенно не изменилась? Да какая разница! Факт остается фактом, он может поддерживать интеллектуальную беседу, он интересен, даже оригинален и радикален. Главное: он способен что-то сказать о той реальности, которая его окружает, ему доступны несколько сокровенных истин. Пока он излагал свои представления, в его голове зародились любопытные теорийки. Он нашел в себе идейного человека. Если развить эти размышления, они лягут в основу повести или даже романа. Только бы не забыть.

Чиньеву была интересна эта Люба. Превыше всего она была очень спокойная, даже оцепенелая: говорила оживленно, но вне общения становилась неподвижна и даже смотрела в одну точку. Она легко поддерживала разговор, умело подбрасывала всякие остро социальные темы. Будто одного ее присутствия было достаточно для ожесточенного спора. Вроде бы она и не глупа, но при этом простая, без особых мыслей в голове. Хотя, насчет ума он поторопился – она умела вовремя молчать, не более того. Да, она была необыкновенная, необъяснимая во многом, но, по правде говоря, Чиньева куда больше волновала другая сторона происходящего. Люба напомнила, что он очень давно не обладал женщиной. Унизительно давно. А его даже не тянуло, депрессия превратила его в пассивного импо… ладно, воздерженца. Не то, чтобы Люба вдохновила его на половые подвиги, просто упускать возможность не хотелось, да и она, судя по всему, не прочь… тут встряло благоразумие Чиньева. Эта женщина была явно не тем партнером, о котором вспоминают с гордостью. К тому же, кто ее знает, может, она ничего такого и в мыслях не имеет. Он решил не предпринимать активных действий.

В комнате все было по-прежнему, только вернулись укурившиеся. Патлатый играл Nirvana. Напившись до определенной стадии, он мог играть только Nirvana. В четырнадцать его душа напоминала зелененький нежный росток, гибкий и сочный. Но с небес на это растеньице обрушился золотой идол – Кобэйн. Под весом драгоценного истукана стебель посерел, края листьев пожухли, ткань стала крошиться. Но он рос и рос, оплетая пьедестал и золотые стопы. «Воистину Курт был крут. Смог же обеспечить себе бессмертие в молодых сердцах. А всем остальным, кто не умеет жить за счет чужой крови, как быть? Вот они, основы несправедливости», – высказывался Вано. Впрочем, патлатый правильно поступал – столько выпив, он уже не мог толком настроить гитару, а на расстроенной прилично звучит только Nirvana.

Глоток за глотком Чиньев перебрал. Он уже едва соображал, информация доходила с основательным опозданием. Собутыльники его, в общем-то, не отставали. Он снова вышел освежиться.

Чиньев находился в том удивительном состоянии, когда хочется счастья для всех вокруг, для всей страны. В сортире он снова уселся на пол. Внутренняя улыбка озаряла его лицо. Он мечтал, что навсегда останется в памяти этих людей, особенно Любы. Пришла стопроцентная уверенность, что началась новая разгульная веселая жизнь, в которой не будет места скучной работе, расстройству и неудачам. Пространство преобразится усилиями его и всех окружающих. Мы будем трудиться, раскрывать свои таланты и отдыхать на широкую ногу. Проще говоря, Чиньеву хотелось счастья для страны. И он решил доставить его прямо здесь и сейчас. Опустил пожелтевшую крышку унитаза, оторвал полоску туалетной бумаги, достал ручку из нагрудного кармана и стал чиркать строки. На него нашло озарение, поэтому слова легко и быстро складывались во фразы. Он написал стихотворение и посвятил его Любе.

Довольный своей работой, Чиньев вынырнул из туалета. Но возвращаться в комнату пока не хотелось. Было очень жарко и душно, потому он выбрался на лестничную площадку подышать. К его удивлению, там уже стоял Серега. Серега был из тех странных хозяев, которые часто и успешно собирают у себя гостей, но за несколько часов устают от людей, тоскуют и уползают в какой-нибудь глухой угол. И сейчас он хандрил, не сожалея о том, что устроил вечеринку, а скорее ощутив свою отдельность, неизбежность одиночества. Тишина звенела кругом. Закурили. Серега заговорил первым:

- Ну как?

- Да вроде ничего.

- Поболтал с кем-нибудь?

- Ага. Ты сам видел.

- Люба – интересная баба. Что-то в ней есть необыкновенное, древнее, что ли.

- Согласен. – Чиньев помолчал с полминуты. – А откуда у нее на щеках красные пятна? Небось, болезнь легких какая?

- Не-а. Это от пьянства.

- А-а. Ясно.

Чиньев вернулся в квартиру. Навстречу из гостиной вышли, шатаясь, Леха и Вано. В руках несли по бутылке пива.

- Ого, товарищи! А вы градус понижать не боитесь? – спросил освеженный Чиньев.

- Нам понижение ни по чем. Проверяли. Ты где был?

- Ходил проветриться. Вы-то куда ломанулись?

Вано из-под опущенных ресниц взглянул на Леху и похотливо погладил его по заднице.

- А, понятно.

- С нами не хочешь?

- Не-а. Воздержусь.

Парни пожали плечами и удалились в дальнюю дверь. Чиньев вернулся в гостиную. Гашиш расцвел в головах укуренных – на лицах означился сладкий приход. Патлатый лежал на диване с бутылкой водки в руке и вяло разговаривал с молодой девушкой. Люба сидела за столом и потягивала вино. Чиньев подсел, отдал стихотворение с обещанием переписать его на обычную бумагу. Женщина пришла в восторг. Они продолжили пить, а вместе с тем флиртовать. Беседа почти наедине «распалила чувства». Они вышли из гостиной. Чиньев пытался говорить, лишь бы отвлечься от навязчивого желания. Люба пыталась его слушать, но думала она только о соитии. Через три минуты они жадно целовались.

- Поедем ко мне, - прошептал Чиньев.

- Не хочу, ты сильно далеко живешь.

- Тогда к тебе.

- Пойдем лучше в какую-нибудь комнату, – она положила его руки на свою грудь, и он больше не хотел терпеть.

Они распахнули дверь в конце коридора. Помещение было уже занято. Чиньев успел заметить, что к Лехе с Вано присоединился третий. Свободна оказалась кровать в спальне хозяина.

Он проснулся на полу. Ровный свет заливал комнату. Рука Любы лежала поперек его живота. Постепенно в памяти воскресли вчерашние события.

Всех сотрудников конторы собрали в самой большой комнате. Все были рады – рабочий день прервали на целый час, да еще и угощение обещали. Шум разговоров прервал шеф:

- Тише, тише! Замолчите! Вот, так бы сразу. Сегодня мы отмечаем день рождения одного из наших отделений, но не просто одного из, а самого успешного и всеми любимого. Спасибо вам, ребята, без вас нам бы пришлось туго. Правда?

Публика загалдела в согласии. Дальше шеф объявил, что их трудолюбие отметил сам гендиректор, и зачитал с листа приказ о повышении зарплаты. Лене дали особую награду: она стала начальницей отделения. Девушка сияла от счастья, карьерные успехи кружили ей голову. В своей речи она отблагодарила коллег, которые помогли ей достичь этого поста. Все аплодировали. Так бывшая однокурсница Чиньева стала его начальницей.

Во вторник Чиньев снова был у Анастасии Дмитриевны. На этот раз он проходил специальные тесты, чтобы выяснить свое психическое состояние. Задания были глупые. Интересно, какой будет результат проверки на депрессивность, если на вопрос «Ваше будущее представляется Вам радостным, светлым, многообещающим?» ответить «Нет»? Но Чиньев прилагал все усилия, чтобы не замечать этих несуразностей. «Главное – верить!» - убеждал он себя. Он был в восторге от самой идеи: помощник извне был тем самым созданием, которое могло облегчить его и чью угодно жизнь.

Вечером в квартире зазвонил телефон.

- Алло?

- Здравствуйте. Это Иннокентий Александрович? – голос был незнакомый.

- Да.

- Вас беспокоит МВД. Мы обратились к вам за помощью. Знакомы ли вы с Любовью Ивановной Богоносной?

- Да, – подумав, ответил Чиньев.

- Близко?

- Не сказать, чтобы очень… - Чиньев был напуган.

- Понимаете, Иннокентий Алексаныч, сегодня утром госпожу Богоносную нашли мертвой. В кармане ее брюк были обнаружены ее водительские права и листок бумаги. На нем написаны ваше имя и номер телефона. Так мы вас и отыскали.

Чиньев похолодел. Ситуация слишком напоминала детективную историю.

- Боюсь, вам придется навестить наше отделение. Одевайтесь и выходите из подъезда.

- То есть?

- А вы выгляньте в окошко.

У подъезда Чиньев увидел машину милиции. Возле нее стояли двое служащих.

- Будьте добры, поторопитесь.

- Постойте, но кто вы?

В трубке раздались гудки. Чиньев был в растерянности. Мозг лихорадочно соображал. Все же стал одеваться. Выхода не оставалось.

Через десять минут он уже стоял внизу. Его посадили в машину, дверь хлопнула, замок щелкнул.

Уже пять минут он сидел один в кабинете следователя. Кресло было довольно удобное, но спать его не тянуло – страх щипал душу. Он составил план своей речи, мысленно отрепетировал его. Такое страшное, непонятное преступление, этот внезапный вызов на ночь глядя, теперь это ожидание… да черт с ним со всем, ведь его подозревают в убийстве! И что же говорить? В чем признаться? Сказать все, как было, про ту ночь всю правду? Нет, незачем им такие сведения. И провоцируют они слишком… Нет, ни за что про ту ночь не проболтаться!

Дверь в комнату распахнулась – Чиньев вскочил как ошпаренный. Вошел низенький, лысый человечек в аккуратном костюме, но без галстука. Круглые очки отражали свет ламп, оттого глаз его не было видно.

- Вот и вы! Здравствуйте еще раз.

- Здравствуйте… простите, по телефону вы не представились… - голос Чиньева дрожал, но говорил он по плану.

- Ах, да. Меня зовут Петр Максимыч.

Они обменялись рукопожатием. Следователь предложил закурить. Но и сигареты не успокоили Чиньева. Как выяснилось, Любу нашли мертвой сегодня, около шести часов утра. Труп лежал на дне мусорного контейнера, при нем не было ни сумочки, ни верхней одежды. Смерть наступила в ночь с воскресения на понедельник. Преступник забил женщину молотком, который нашли в том же контейнере, проломил ей череп и для пущей верности перерезал горло загнутым наточенным предметом. Судя по повреждению, он пытался отрезать голову целиком, но так и не сумел. Уже после убийства преступник надругался над телом убитой. С собой он, вероятно, забрал ее деньги и шубу. «Остальные подробности, нам известные, рассказывать вам не стану», - заключил следователь.

- Перейдем непосредственно к вам. Как давно вы знакомы с Любовью Ивановной? – Чиньев оглох от испуга. – Опишите вашу первую встречу. Выпивали? Насколько близкие отношения установились у вас с женщиной? – вопросы сыпались, словно град с небес - Вы переспали? Это странно. Химический состав крови дает другие показания. В выходные она точно занималась сексом. – Лицо Чиньева напоминало каменную глыбу. – Вы хотите сказать, что это происходило не с вами? Почему же у нее остался только ваш номер? А что вы делали в ночь с воскресения на понедельник, с часу до пяти?

- Спал.

- Значит, спали? – Следователь распалялся. – А денежки вам не снились в том сне? Совсем-совсем? Может, вам темный переулок грезился? И каблучки по асфальту, цок-цок?

Чиньев упорно молчал. Сердце колотилось о ребра. Он истекал потом.

- Что-то вы отмалчиваетесь? Ответили бы. Или язык не поворачивается?

Звенящая тишина. Донесся шум из коридора.

- Ширнуться позарез было надо, а денежек ни рубля?

Дверь распахнулась, в комнату ворвался взъерошенный мужчина лет тридцати с виду. За ним вбежали двое ментов, схватили его, затянули руки за спину.

- Следователь! Я сдаваться пришел! Я убийца! Я бабу забил!

Петр Максимыч смотрел на него с яростью – мужик сорвал ему весь допрос.

- Что-что?! – следователь встал, не отрывая глаз от непрошеного гостя.

- Отгони своих псин, тогда все расскажу, - огрызался тот на милиционеров. – Так-то лучше. Я официально признаюсь. Где там твой писарь? Пусть запишет. Значит так: я бабу убил и ограбил. В ***ом тупике, что на востоке города. Месяц назад я приехал из деревни в Москву, на заработки. В первый же вечер решил отметить удачный переезд с новыми друганами, а они меня обворовали. Без рубля оставили. Бомжевал я, по вокзалам спал, захворал очень. Работу никто не давал. Если деньги случались, все пропивал. Тогда решил в деревню вернуться, а за билет заплатить не могу и достать негде. В воскресенье меня менты с вокзалу выгнали, и оказался я ночью в ***ом тупике. Сижу и думаю, что делать-то? Вдруг слышу – какая-то баба на каблуках идет, и все громче, в мою сторону будто. А за два дня до того я нашел молоток и решил оставить при себе. Я спрятался, достал молоток, дождался, пока она не подошла близко, а потом подкрался сзади и ударил по голове. Она ни разу не крикнула, но мне все казалось, что она живая. Я взял ее сумку и снял с нее шубу. Пока раздевал ее, залюбопытствовал… ну, знаете, пухленькая она такая, мягкая, груди у ней большие. Ну и решил чуток позабавиться. Потом придумал спрятать труп на дне контейнера. Пока доставал оттуда мусор, нашел большой загнутый нож вроде серпа. Для верности ей шею перерезал. Тело спрятал и молоток с ножом там же оставил, засыпал все мусором. А теперь каяться пришел.

Чиньев вышел из кабинета довольный, хотя до сих пор взволнованный. У выхода курила молодая девушка; он спросил у нее огонька. Завязалась беседа. Девушка работала патологоанатомом при отделении. Чиньев рассказал ей свою историю. «Если хотите, можете еще раз посмотреть на нее. К тому же, я кое-что хочу у вас спросить», - предложила Света.

Люба лежала на столе, накрытая простыней. «Видите ли, - рассказывала девушка, - ваша знакомая представляет собой феноменальный случай. Она словно была мертва задолго до убийства. Все ее внутренние органы прогнили, хотя внешние покровы оставались нетронутыми. Вы, общаясь с ней, не замечали никаких странностей в поведении?». Чиньев старался припомнить что-нибудь, но на память приходил только ее спокойный, порой оцепенелый взгляд. Света убрала покрывало с посинелого лица женщины. Голова ее была проломлена; волосы слиплись в крови, сплелись в тугой узловатый клубок, губы чуть раскрыты, щеки забрызганы красным. Глаза же смотрели на мир совсем по-прежнему. Странное желание проснулось в Чиньеве: ему очень хотелось посмотреть на тело Любы, на ее внутренности.

- Вы уверены? Нервы не сдадут? – Света была удивлена просьбе.

Из-под простыни выглянула распахнутая плоть. Кишечник протянул свои изгибы в стороны, сложился в хитросплетенное гнездо, из которого влажно блестел желудок. Его стенки решетили язвы с рваными гнойными краями. Железы источали мускус, их клетки сжались, испустив наружу желтоватую и зеленоватую жижу. Яичники налились кровью. Через широкие каналы они сообщались с перезрелой округлой маткой. В черной печени застоялась густая кровь. Белесая порча проела маленькие дряблые почки, насильно вытянутые наружу. Грудную клетку взломали. Вырвавшись на свободу, прокуренные легкие почернели и скукожились. Мускулистое, упругое сердце лежало неподвижно. Его подтачивала мутно-зеленая раствороженная гниль. Пахло похотью. Кислород осластился частицами смерти. В Чиньеве зашевелилось, заворочалось влечение. Он вышел в туалет.

Его чувства словно окостенели. Каждый шаг отзывался лязгом суставов. «…Я снова видел смерть. Я любил ее в ту ночь, мы любили друг друга так просто, живо. И внешностью она была симпатична…»

Чиньев сидел перед включенным компьютером; взгляд его уходил далеко за пределы комнаты. Он часто выпадал в «аут» после убийства Любы – мысли одолевали. Он слегка идеализировал свои воспоминания. Ему уже казалось, что умерла его возлюбленная. Задумчивость прервал гвалт приветствий.

- Оля! Вот и ты! Наконец-то! Уж и не ждали! Как дела? Ой, какая прелесть! Мальчик или девочка? Как назвали? Отец доволен? Ты такая счастливая!

Оля была сотрудницей фирмы. Около года назад она вышла в декрет, и теперь приехала показать свое чадо товарищам. Все были в восторге от маленького напуганного кулечка, перевязанного голубой лентой. Лена осторожно взяла его у матери и заглянула в огромные серо-фиолетовые глаза. Маленькие пухлые ручки цеплялись за волосы, нежные щечки разрумянились. Младенец улыбнулся беззубым ртом и хихикнул. Лена взмыла на седьмое небо, ее лицо озарилось изнутри. Лучистым взглядом она гладила ребенка.

- Вы только посмотрите! Да Лена гениальная нянька! Только в руки взяла – тут же успокоился!

Обрадованные люди возились с маленьким человечком. Мужчины подбрасывали его в воздух, женщины играли и щекотали. Чиньев не остался в стороне, хотя и не разделял до конца всеобщего восторга.

Вскоре он вышел из кабинета и отправился в курилку. Проходя мимо женского туалета, он услышал тихие всхлипы. Это плакала Лена, свернувшись комочком на старом диване. «Что с тобой? – Чиньев подсел рядом. Он умел сочувствовать людям. – Ну, ну, успокойся. Зачем ты так? Расскажи мне, что случилось?». Лена бросилась ему на шею и зарыдала.

- Кеша, Кеша! Боже милостивый, как я несчастна! Ах, почему, почему? Кеша, милый, я никогда не стану матерью. Я бесплодна.

Вечером позвонил Вано. Чиньев и не помнил, что дал тому свой номер.

- Ты знаешь?.. Люба мертва.

- Я в курсе.

- Я был потрясен этим известием. Вот так, внезапно, какой-то мужик зарезал… Дикий мир! Раньше же такого не было, чтобы из-за денег убивали на улице. У нее их почти и не было. Тебе совсем тяжко, да?

- Да, непросто приходится.

- Мучаешься?

- Я ее полюбил, с первого взгляда. Безумно. И теперь… вот так…

- Я, эхх… я не знаю, как без нее жить. Леха тоже. Мы сильно к ней привыкли… да и немыслима жизнь без нее. Я уже который год в депрессии. И эта смерть… как теперь выбраться из беспросветного мрака? Я потерян… - голос Ивана звучал глухо.

- Я представлял, какое прекрасное нам предстоит будущее. А теперь его нет, и ничего нет. Правда, она была красивая? – Чиньев горевал.

- Да, редкой, необъяснимой красоты женщина.

Настала тяжелая тишина.

- Но жизнь продолжается. И мы должны поспевать за ней. Нельзя тонуть в горе… Люба бы нам не позволила, - Чиньев пытался приободриться.

- Откуда взять силы? Откуда у тебя силы, чтобы такие слова произнести? Я давно потерял всякую мотивацию… мне все либо скучно, либо черно… хоть пей с горя.

- Не стоит. Крепись.

- Ладно, я пойду. Вот уж не ожидал, что ты меня поддерживать будешь… не пропадай.

- Погоди, у меня совет есть. Запиши телефонный номер: 777-1234. Они помогут.

- Навряд ли…

- Поверь моему опыту. Прошу тебя, позвони.

Во вторник Чиньев так торопился на прием к психологу, что пришел на десять минут раньше положенного. Он снова разглядывал кабинет. Стеллажи были заставлены книгами иностранных, большей частью американских авторов. От нечего делать он достал одну и стал читать: «Человеческое мышление невозможно без слов. Наша нервная система устроена таким образом, что сознательная деятельность осуществляется только посредством языка. Поэтому мы можем с уверенностью сказать, что первым признаком человеческого существа является речь. Именно слово привело к появлению человека как вида…» Вошла Анастасия Дмитриевна. Только теперь Чиньева осенило: он не может рассказать ей ни о Любе, ни о следователе, ни о морге. Он и не рассказал.

Поздно вечером он возвращался домой. У остановки толпились замерзающие люди; похоже, трамвай снова сломался. Чиньев все же затесался в середину кучки – пешком до дому идти лень, да и теплее тут было. С противоположной стороны линий остановился трамвай. Пассажиры выходили, другие входили, а Она стояла неподвижно – Люба смотрела на него из-за стекла, держась за поручень. Чиньев заморгал, закрыл глаза и мотнул головой, стряхивая видение.

Люба, бледная, с черными кругами глаз, смотрела на него с улицы. Она бывала в его квартире. Она наполнила собой мир. Кровавый след с ее шеи перебрался на город, на дома, на асфальт, на жителей. Красная нитка перетянула нежную кожу Лены чуть повыше воротника; вот растеклась, закапала белую ткань, багряными бусинами обсыпав рубашку. Два черных глаза смотрели на него из окна напротив, скрывались в недрах телевизора. Люба проезжала мимо в машинах представительского класса и выглядывала из мрачных углов комнаты. За черным стеклом вагона расплывались полосы труб и кабелей; призрачное отражение Чиньева летело поверх них. Ее белая рука в крупных кольцах легла на его живот, но в стекле не отразилась. Люба была вокруг. И ничего не говорила.

Никогда Чиньев не был так трудолюбив. А все оттого, что работа отвлекала от навязчивых мыслей. Еще он старался побольше наблюдать, лишь бы не возвращаться к наболевшему вопросу. И теперь, став внимательнее к людям, заметил: как же бедственна была человеческая жизнь! Проклятья дождем проливались на головы несчастных. Но всех горче была судьба Лены. Лишь теперь Чиньев понял, почему девушка так увлечена работой. Через эдакую жизнь он сам увлекся работой.

Медленно шел он домой. Голову опустил из-за тяжелых размышлений. «Кому же на Руси жить хорошо? Эх, Некрасов, Некрасов… всем несладко приходится. Отчего Лена не может иметь детей? Она бы стала прекрасной матерью, она призвана ей быть! Несправедливо. Несправедливо, что во мне нет сил покончить с надоевшей работой. Несправедливо, что Люба умерла. Этот призрак, в конце концов, за какие прегрешения он преследует меня? Почему он высасывает из меня жизненные соки? Кто дал ему бессмертие за счет моей жизни?!». Он бросил гневный взгляд небесам.

Чиньев полузакрытыми глазами уставился на темный проем двери. Он ничком лежал на кровати, вытянув руки вдоль туловища. В черной пыли мрака очертился белесый силуэт. Люба. В белом балахоне, мягкая, округлая. Не отрывая глаз от Чиньева, она села на край постели. Он резко перевернулся на спину. Она же приблизилась, сковав взглядом его зрение. Бледная влажная рука провела по его животу, уцепилась за белье, стянула с ног. «Что-то ты ничего не пишешь…» - шептала она, массируя яички. Он боялся дышать. В глазах расходились черные круги, а кровь все отливала от головы, горячей волной по шее, груди, вниз. Она тяжело села сверху. Зашевелил рукавами балахон, белым взмахом приземлился на пол. Она была все та же – большие, слегка потрепанные временем груди, складки на спине, широкие бедра, бугристые ноги. Только темно-красный разрез, заштопанный медицинской леской, протянулся крестом: от ямки между ключицами до паха и от правого соска к левому. Она сама управлялась с делом: плавно елозила бедрами, гладила, ласкала, облизывала. Капли пота проступили у нее на лбу, на носу, тело влажно блестело, играли складки. Припухшие губы вытянуты. Груди ритмично перекатывались, потираясь о подушки жира на плечах и руках.

Он лежал недвижно, даже не дышал. Рот на бледном лице приоткрыт, руки раскинуты на постели, согнутой спиной прислонился к стене. Из гигантских потемневших глазниц остро блестели зрачки. Они ползали из стороны в сторону, прикованные, завороженные ее взглядом. Она взяла его руки, водила широкими ладонями по плотным складкам на животе, заигрывалась шершавыми пальцами, ласкалась ими. Притянула их к паху, нащупала узел шва, ножом вспорола нити. Аккуратно, потихоньку стала выдергивать путы из отверстий, постанывая от боли, распахивая плоть. Губа Чиньева дрогнула, воздух холодной струйкой затек в легкие. Красное отверстие все ширилось. Он не мог оторвать глаз от кровавой щели. Дернул пальцем, другим. Челюсть сводило, язык обмяк, смоченный слюной. Протянул руки к ее пупку, коснулся сочащейся, блестящей ткани – в голову ударило, в ушах зазвенело. Потянул за нить, распуская шов, приоткрывая створки плоти. Пальцы погрузились в масло жировых клеток, стали скользкими и нежными. Он медленно распутывал медицинскую шнуровку, стежок за стежком. Ей было больно, дыхание обрывалось, стоны вдогонку рывкам. Ножом и ногтями раскрывала разрез под грудью, лаская упругий сосок. Он добрался до шеи и уже стоял перед ней на коленях. Вытянул последний узел. Нить в его руках, как струна, скрутилась серпантином. Он разглядывал ее из-под прикрытых век, приблизил ко рту, провел по ней языком, слизывая пятна запекшейся крови. Не выпуская лески изо рта, поднял мутные глаза на Любу. Рукой дотронулся до красной щели между ключицами, заскользил вниз, пробираясь все глубже. Положил ладонь на округлую, плотную, влажную печень, стал сжимать, ласкать, трепетать пальцами. Женщина вся задрожала, закатила глаза. Под мягким напором она отклонилась назад, оперлась на локти. Чиньев прикоснулся к краям разреза, осторожно стал отворачивать их в сторону. Из-за распахнувшихся покровов поблескивали крепкие внутренности, подточенные гнойными язвами. Грудная клетка скреплена ржавыми скобами, кости вокруг них почернели, крошились. Его пальцы жадно исследовали открывшиеся органы. Он по локоть испачкался в бурых разводах крови. Шумное дыхание ускорялось. Волна вожделения сломила ступор в его сознании. Одной рукой он тискал теплый желудок, другой дрочил. Ногтями вцепился в нижние ребра, заскреб по пористой кости. Люба застонала громче. Желание заполонило его. Он яростно сжал дряблые легкие. Люба закричала. Он резко, грубо тер верхний край шва. Руки требовали физического напряжения, мышцы ныли без борьбы. Он рванул края разреза. Люба взвизгнула и замолкла. Кожа треснула и разошлась на лице, обнажив череп. Круглые, опутанные красной сеткой сосудов белки глаз остановились в своих углублениях. Чиньев вошел в нее. Ногтями он процарапал дыру в ее матке. Он видел, как его член вонзается в туннель влагалища, а потом головка показывается в отверстии. Он вынимал длинные кабели кишок, наматывал их себе на шею, забрасывал на спину…

Чиньев очнулся на разметанной постели. С громким стоном он испустил семя.

Во вторник вечером бледный Чиньев позвонил в дверь квартиры на третьем этаже. На прошлой встрече с Анастасией Дмитриевной они договорились сходиться у нее дома. Заклацал замок, пахнуло теплом человеческого жилища. Психолог мягко, не показывая зубов, улыбнулась и пригласила его внутрь. Разувшись, молодой человек огляделся. На крючках висело несколько курток и плащей, аккуратным рядком стояла обувь. Проход в жилые комнаты завешен плотной розовой шторкой. Налево тянулся коридорчик; туда его позвала Анастасия Дмитриевна. В просторном кабинете стояли книжные стеллажи, музыкальный центр на подоконнике, компьютерный стол в углу, над ним висел портрет Фрейда. Чиньев уселся в кресло у окна, психолог устроилась на диванчике напротив.

- Ну что же, приступим? – спросила она.

- Да.

Чиньев был в смятенных чувствах. Язык словно прилип к нёбу. Анастасия Дмитриевна с первого взгляда разгадала его чувства и молчала в ожидании.

- Я… хочу рассказать вам… об одном происшествии, но совершенно не знаю, с чего начать.

- Понимаю. Если вы смущаетесь, можете отвернуть кресло к окну – будет легче.

За стеклом чернели полоски веток, присыпанные слоем снега. Они расчерчивали серое, скучно блеклое городское небо на треугольники. Чиньев успокоился, собрался с силами и заговорил. Он рассказал все: про вечеринку у Сереги, про ту ночь, про сцену у следователя. Про Лену. Про призрака. Объяснил, как его бесит несправедливость. Ничего не утаил, даже сон о Любе.

- … и, несмотря ни на что, видения до сих пор меня не оставили. В любую минуту, в любом месте я могу встретить ее. – Он закончил свою речь.

Анастасия Дмитриевна задумалась. Чиньев повернул кресло и сел, теперь уже лицом к психологу.

- Вы оказались в очень сложной ситуации, - она прервала молчание, - жаль, что вы поначалу скрыли от меня эту историю. Возможно, вместе мы смогли бы избежать настолько серьезных проблем. Но лучше поздно, чем никогда. Мне кажется, вас тяготит чувство вины, словно все произошло из-за вас. Нужно избавиться от этого ощущения. Вы не можете быть причиной всех несправедливостей на планете. Проанализируйте события, и вы сами убедитесь в этом. Теперь о ваших галлюцинациях и снах. Похоже, где-то в вашем подсознании заложены мечты о нетрадиционном сексе, и стресс, который вы пережили, спровоцировал их проявление. Но с этими видениями мы справимся. Главное, что убийство Любы и бесплодие Лены – объективные стечения обстоятельств, от вас не зависящие. Помните: вы ни в чем не виноваты.

Чиньев бодро шагал по дорожке. Небо все так же серело над его головой. Под ногами брызгала грязная кашица. У остановки Кешу окатила из лужи иномарка, прогнавшая мимо. Он возмущенно проследил за машиной. Но даже такое событие не сильно его расстроило. Ведь было первое марта, и можно было забыть о всем, что случилось в короткий февраль. И начать с чистого листа. Сходить на вечеринку. Найти женщину. Хотелось чего-то свеженького; может, подыскать блондиночку? Или маленькую, совсем девочку, нимфетку? С узкими детскими бедрами, и чтоб волосенки коротко стриженые? Или сменить ориентацию?

Зазвонил мобильный.

- Алло?

- Привет, Кент. Это Вано.

Закончив разговор, Чиньев ухмыльнулся. Теперь он знал, кем заняться в месяц март.