Литература

Вечность, свет,

и тонкая шелковая нить

На тихой питерской кухне, окна которой выходили на прекрасные окна такой же кухни напротив, разыгралась обычная питерская ссора:

Еще раз придешь домой бухим, не пущу да же на порог!

Ты, сука! Я рву анус на этой ебучей работе, а ты, блядь, смеешь мне такие вещи говорить? Не пустишь, вышибу дверь, и твои гнилые мозги заодно.

Зарабатывает он! Да ты пропиваешь больше, чем домой приносишь!!

Не неси херню! Ты сама вообще хоть что-то в дом приносишь?

В это время Ренат сидел на своей кровати, покрытой лоскутным одеялом, и играл на скрипке. Он уже давно привык не слышать ссор, что так часто происходили на кухне, за стенами у соседей, в квартирах снизу и сверху. Он привык вообще не обращать внимания ни на какие звуки, кроме звуков, что издавала его скрипка.

Скрипка пела. Ее плач, ее смех, все это, как казалось Ренату, не могло просто так идти из этого деревянного ящика, покрытого лаком. Звуки, когда он проводил по струнам смычком, заставляли его закрыть глаза. Он не играл в такие моменты ни Моцарта, Баха, или кого - то еще, он вообще не играл. Все за него делала скрипка. Музыка, там, за закрытыми веками представлялась Ренату тонкой, красной шелковой нитью. Нить тянулась, иногда утолщаясь, иногда утоньшаясь, сквозь тьму, сквозь непроглядную ночь. Внизу, как и вверху, не было ничего, была в этом мире только пропасть, пустота, и эта безумно тонкая, хрупкая мелодия, эта шелковая нить. Ренат не обращал внимания ни на какие звуки извне, все его мысли по поводу того, как его сегодня избили в школе улетали куда-то в эту пропасть, не было ничего, кроме этой музыки, кроме этой тьмы.

Внезапно, музыка кончилась, тонкая шелковая нить порвалась. Не осталось ничего, кроме тьмы. Рената прервал громкий звук, который напомнил ему звук, который он извлекал из железного подноса, ударив по нему маленьким молотком. Ренат открыл глаза, посмотрел за окно. На карнизе сидели два непонятно откуда взявшихся белых голубя, и, склонив голову, смотрели на него, прижавшего скрипку подбородком, так и не выпустившего смычок из руки.

Второй раздавшийся хлопок заставил руку Рената инстинктивно дернутся, и одна из струн на скрипке порвалась. Она поранила ему подушечку пальца. Капля крови из пальца, как показалось Ренату, в замедленной съемке, упала на пол, оставив на нем маленький красный кружок.

Ренат вышел на кухню. На кухне все было странно мутным, только чуть позже, он почувствовал запах. Он походил на запах серы, когда зажигаешь спичку, но был немного другим. Ренат вскоре вспомнил, что это запах пороха. У отца на стене висело старое охотничье ружье, к которому прилагалась сумка с несколькими десятками патронов. Патроны были еще более старыми, в них был устаревший, дымный порох. Отец Рената, опасаясь, что все это дело как ни будь рванет, решил сжечь этот порох в банке из под кофе на даче. И Ренат понял: дым, что стоял на кухне пеленой тумана, имел запах пороха. По спине Рената пополз холодными мурашками страх. На кухне была хорошая вытяжка, и поэтому дым быстро поредел, позволив ему увидеть то, что произошло. Сначала он увидел кастрюлю, в которой вовсю кипели, развариваясь, пельмени. Потом он увидел странное пятно на стене. Пятно было красным, по площади оно занимало почти половину квадратного метра, немного заползая на дверцу холодильника.

Потом он увидел продолговатый предмет, что подрагивал в углу. Когда Ренат присмотрелся, он понял, что этот предмет на самом деле, его мать. Только вместо глаза зияла дыра, вокруг которой была красная жижа. Отец сидел, прислонившись спиной к стеклянному шкафу, который служил вместилищем для праздничных бокалов и рюмок. В голове отца зияла такая же дыра, как и у матери. Дверца шкафа была разбита, и осколки впивались в мертвую спину. Электрочайник задрожал, и выключился.

Ренат побежал в комнату, упал на кровать, и, свернувшись калачиком, зажал руками голову, в которой мелькали сотни тысяч мыслей, они не давали ему о чем-то подумать, решить; вскоре он понял, что сходит с ума.

Тогда ему было лишь 12 лет, и в его детском сознании смерть не являлась чем-то, что можно увидеть рядом. Это было что-то, что он видел по телевизору, о чем читал в романах. Смерть, конечно, занимала большую часть его размышлений. Он представлял, как спасет прекрасную девушку, вытолкнув ее из-под машины, попав под ее колеса сам. Он представлял, как он будет видеть откуда-то сверху, как эта девушка из параллельного класса, которую, кстати, звали Вера, будет плакать над его гробом, как все будут плакать. Но, вскоре, он, конечно же оживал, обнимал Веру, и они долго гуляли по скверу, что совсем рядом с ее домом.

Но смерть родителей, которая произошла минуту назад никак не могла уложится в его голове, это было слишком невероятно, что бы в это поверить. Ренат закрывал и открывал глаза, стараясь проснутся, и почувствовать запах перегара, что шел, как всегда изо рта склонившегося над ним отца. Но он чувствовал лишь запах пороха.

Он посмотрел на свою скрипку, что лежала на кровати. Струна тонкой полоской железа свисала почти до пола. Что-то заставило взять ее в руки. Он провел по струнам смычком, и тихий голос, что шел откуда угодно, только не из деки, сказал ему: не зажимай так сильно, не так. Воот… вот так… чувствуешь? Вот оно, играй, не останавливайся.. Вот так… медленней, тише… Тихая, почти беззвучная мелодия, которую не слышал никто, кроме скрипки, Рената, и двух белых голубей за окном, полилась по мертвой квартире. За закрытыми глазами Ренат увидел свет. Не было видно никакой нити, был виден только белый свет. Не было видно тел, лежавших на кухне, Ренат не чувствовал боли, оттого, что в порезанный палец врезались струны. Тонкая струйка крови текла по грифу, текла по деке, кровь крупными каплями капала на пол.

***

Пришли люди. Людей было много. Тела родителей вскоре увезли в неизвестном направлении. Выяснилось, что отец застрелил мать из пистолета, что обычно пылился под замком в ящике его стола. Ренат, конечно, много раз вскрывал этот замок и подолгу разглядывал черный, увесистый пистолет. Его холодная тяжесть, то, как рука удобно ложилась на рукоятку, всегда потрясали Рената. Ему всегда хотелось нажать на курок, но его останавливал страх. Отца же не ничто остановило, когда он стрелял себе в лоб, когда он стрелял в голову своей жены. В отделении милиции никто не стал расспрашивать Рената, о чем спорили его родители, он вызывал у всех сильнейшее чувство жалости, такими отрешенными, грустными были его глаза. Казалось, что в них рушатся все стены мира.

А на самом деле, Ренат слышал ту тихую музыку. Он слушал ее, боясь забыть. Для него это было последним, что осталось; Для него эта музыка была похожа на лестницу, по которой он лез в небо, иногда спотыкаясь на ступеньках, иногда перепрыгивая через них, он лез по ней в небо, он видел свет впереди, он знал, что этот свет - добрый, он должен ему помочь. Этот свет должен быть рядом, этот свет должны увидеть все, когда он сыграет им эту мелодию.

Сквозь пыльное стекло автобуса Ренат видел, как, промелькнули старые дома, Нева, еще какая - то река, название которой Ренат не знал. Город не прощался с ним, город не подавал ему никакого знака: не было никаких совпадений, которые так часто любят узревать люди, уезжая из родных мест: не было видно никого, кто махал бы рукой из окна проезжающему автобусу, не было видно птицы, что летела бы рядом с его окном, как бы провожая красный автобус.

Единственное, что запомнилось Ренату, это собака. Собака плыла против течения той реки, названия которой он не знал. Она, наверное, случайно свалилась в воду, а выбраться не могла, из-за того, что берега были бетонные и отвесные. Автобус Рената стоял на светофоре, а собака изо всех сил плыла против течения к небольшой пристани, что была в трехстах метрах. На пристани сидели люди, пили пиво. Кто-то волосатый играл на гитаре, никто из них не видел, как дворняжка, преодолевая себя и быстрое течение, плыла к ним. Было видно, что она выбивается из сил. Течение грязной реки было слишком сильным, а она была слишком слабой. До пристани оставалось всего лишь метров тридцать, когда автобус тронулся, и, как не выкручивал Ренат шею, пытаясь узнать, чем закончилась эта история, ничего у него не вышло. Автобус проехал под мостом и, вскоре, город остался позади. Ренат долго потом думал, что случилось с собакой: она пошла ко дну, когда до спасительной пологой пристани оставалось лишь два метра, она доплыла до нее, но у нее не хватило сил на нее вылезти, а люди ничего не сделали, удивленно разглядывая мокрую собаку, что пытается выползти из реки, цепляясь за гранит двумя передними лапами, они вытащили ее, и кто-то из них взял ее к себе, накормил вкусным мясом со сладкой косточкой, этого Ренат так никогда и не узнал - автобус увез его из холодного северного города, в который ему так и не суждено было вернутся.

Соседка Рената по квартире, толстая, добрая женщина с глазами мертвого лебедя, великодушно согласилась довести Рената до единственных родственников, что у него остались. Он видел свою тетю только один раз, когда та приезжала в Питер, что бы закупится модными шмотками. Он знал, что она живет в далекой деревушке со своей дочерью, но совсем не помнил, как называется эта деревушка, как зовут эту тетю и ее дочь, которую он никогда не видел. Но его не занимало ни то, ни другое: старый, покосившийся на левый бок автобус уносил его все дальше от старого города, дорога петляла в лабиринте лесов, а его мысли метались от увиденного на кухне, до желания прямо здесь, в спящем автобусе достать скрипку (единственное что он взял с собой), и повторить эту тихую, но одновременно оглушительную музыку, которую он сыграл, сидя на краю своей кровати.

Ранним, серым утром они прибыли в пункт своего назначения. Деревня оказалась совсем не деревней, а городом. Все дома, что видел Ренат на окраине, были деревянными. Только в центре появились старые, опшарпанные сталинские дома. Когда автобус подъезжал к городу, Ренат увидел с возвышенности, что его делит пополам мутная река, что на краю города через нее есть бетонный мост, к которому ведет двух полосная асфальтовая дорога. По непонятной Ренату причине, асфальтовая дорога обрывалась, и к городку вела узкая, поросшая густой травой тропинка. Такого бессмысленного сооружения он никогда не видел: было трудно поверить, что, построив мост, у строителей и подрядчиков не хватило денег, чтобы довести ее до города, до которого оставалось лишь полтора километра. Но, его мысли занимали совсем другие вещи. Он чувствовал себя рыбой, которую вытащили из воды, и бросили на берег. Огромный, взрослый мир приоткрыл ему свою дверь, мир показал ему часть своего настоящего лица и это лицо совсем не понравилось Ренату.

Дом, в котором ему предстояло жить, стоял на отшибе, на берегу реки. Он представлял собой обычный деревенский дом, бревенчатый, со старым чердаком, крыльцом и серым, некрашеным забором, что отгораживал владения тети от окружающего мира.

Первое, о чем подумал Ренат, когда ему открыли дверь, так это о том, что, тетя сильно постарела за два года, что он ее не видел. Она была одета в халат и тапки, ее сильно перекрашеные кудрявые волосы торчали как иголки кактуса в разные стороны: видимо, несмотря на то, что ей позвонили и сообщили о том, что случилось, она решила поспать, а не дожидаться Рената. Поэтому ее сонное, помятое лицо показалось ренату старым.

Тетя обняла его, стала причитать, как-то очень по деревенски, что все знает, что ей позвонили, сказали. «Это ужасно, это страшно, бедный мой, несчастный, мой» - причитала она.

Тетя Нина совсем не была плохим человеком. Она была обычной, стареющей, но еще не вошедшей в период климакса женщиной. Когда ей сообщили, что ее двоюродную сестру убил муж, после чего сам застрелился, она села на табуретку, что стояла рядом с холодильником. Она была в шоке, как и любой другой человек. «Как?» -спрашивала тетя, «это… ужасно» - говорила она. Когда ее спросили, не будет ли она возражать, если ее племянник какое-то время поживет у нее, она ответила, что конечно нет, не возражает. И сразу же спросила, а что же будет с квартирой в Питере. Этот ее вопрос не подразумевал под собой никаких корыстных интересов, он скорее был рефлексом большинства людей. Например, когда началось извержение вулкана Везувий, многие люди, что жили в Помпее, могли спастись, если бы не пытались спасти свои драгоценности, если бы не хватали чужие. Такие же чувства испытала Нина. Люди привязаны к материальным вещам, как время по теории относительности привязано к материи. Они боятся потерять то, чего у них еще и нет, и больше всего это проявляется у людей бедных и недовольных жизнью. Таких, как Нина.

Обнимая Рената, Нина не думала: «тебе 12, значит, 6 лет я смогу жить, как твой опекун в квартире в Питере. Я буду хорошим опекуном, и пропишусь там так, что ты меня вряд ли оттуда выпишешь, когда тебе исполнится 18. Теперь я уеду из этой вонючей дыры, и не буду каждый день думать о том, что мою жизнь кто-то там, наверху, спустил в унитаз». Нет, таких мыслей не было в голове Нины. Она была человеком порядочным и добрым, таким, как все. Но эти мысли были у нее где-то в спинном мозге, они вгрызлись, как клещи в ее сознание, в ее душу. И поэтому взгляд тети показался Ренату странным, хотя, он не обратил на это особого внимания. Он очень хотел спать. Он не спал уже двое суток, и просто валился с ног.

«Оля, иди сюда!» - крикнула Нина, разжав скорбящие объятия.

Ренат поморщился - он не хотел ни с кем знакомится, он не хотел видеть никаких родственников, которых никогда не видел раньше, ему этого совсем не хотелось. Он хотел упасть на кровать и забыться сном, в котором не было бы никаких сновидений, не было бы ничего, кроме черной, непроглядной тьмы, он не хотел ничего, кроме этого.

Так он думал, пока не скрипнув старой, перекосившейся дверью, не предстала перед ним она.

****

Она… это слово, много позже стало раздражать Рената. Это слово было слишком банальным, слишком грубым, слишком посредственным для нее, для существа, которое он увидел тогда перед собой. Он читал Толкиена, он представлял себе эльфов, но никогда не знал, что они могут существовать в настоящем, а не фантастическом мире. Хотя, мир стал для Рената скорее фантастичен, чем реален, когда она вышла из комнаты в своей белоснежной ночной сорочке, и посмотрела на него своими грустными глазами. Это видение было слишком реальным, что бы не верить в то, что оно пришло из другого мира. Ренат увидел у нее на шее шрам, наверное у нее вырезали бронхи, из-за того, что она болела астмой. Ренат увидел, что на ее чистом лбе есть один маленький прыщик, но это никак не повлияло на нимб, который окружал ее голову. Он оглянулся назад, чтобы посмотреть на реакцию соседки, что стояла в дверях, но ее лицо не выражало ничего. Он посмотрел в ее глаза, и даже забыл на секунду про трупы родителей, что лежали сейчас в морге. Ее глаза были зелеными, но от зрачка к белку расходились светло - карие лучики. Ренат никогда не видел таких глаз. Рената затягивало в них, Ренат не верил в то, что совсем рядом с ним, не так уж далеко от его города, в таком вот старом деревянном доме живет ангел, он не верил в то, что этот ангел дышит с ним одним воздухом, Ренат не верил, что она удостоила его взглядом, все это было просто невероятно, это совершенно не укладывалось в его голове.

«Оля, это… Ренат… Ренат, это твоя сестричка Оля»-Нина выразительно посмотрела на Олю, и сказала ей: «иди, покажи ему комнату».

Ренат не мог отвести своих глаз от глаз ангела. Она подошла к нему, опустилась на колени и провела тыльной стороной ладони по его щеке. Ренату показалось, что по коже прошел электрический заряд. Когда она повела его вглубь дома, показывая его маленькую, пахнущую старым деревом и деревенским домом комнату, он все еще чувствовал на своей щеке прикосновение ее пальцев. Она сказала: «спокойной ночи, братик», и закрыла за собой дверь. Ренат лег в постель и накрылся с головой холодным одеялом. Уснуть он смог только через два часа.

****

Город, в котором оказался Ренат, назывался Пустов. Нет, далеко не было в этих местах пусто, много было раньше в реке рыбы, земля была довольно пригодной для земледелия, по сравнению с другими городами Ленинградской области. Было в лесу много дичи, деревья были высоки и красивы. Почему его назвали именно Пустов, точно не знал никто, но на этот счет ходило много версий и легенд, одна краше другой. Всем хотелось, что бы к основанию их загибающегося городка приложил руку какой ни будь великий правитель. Кто-то говорил, что к его основанию приложил руку Александр Невский, кто-то, что Юрий Долгорукий, но точной даты основания не знал никто, и поэтому кто и когда его основал, было сложно сказать, да и день города никто не отмечал, упоминание о Пустове напрочь отсутствовало в летописях.

На самом деле, Пустов был основан в 1123 году купцом по имени Семен Никифорович Ребякин. Семена Никифоровича непонятно каким макаром занесло в глухой лес, далеко от дома. Скорее всего, он сбился с дороги к Киеву, заблудился со своими слугами в лесу. Лошади ничего не ели несколько дней - была осень, травы никакой не было. Не ели ничего и слуги, только Семен Никифорович был сыт, но очень взволнован: конца края этому лесу не было видно, а еды оставалось лишь на три дня. Надо было учесть, что слуги валились с ног, и поглядывали жадными взглядами на толстые руки Семена, так что нужно было их накормить, и тогда еды останется лишь на два дня.

И вот, в непроглядной ночи, когда они уже собирались остановится на ночлег, среди темных деревьев забрезжил огонек. Быстро пробравшись сквозь заросли, они увидели то, что теперь является центром города Пустов. Вокруг костра танцевали обнаженные язычники, а рядом, на крутом тогда берегу реки стояло две избы. Семен Никифорович увидел двух мужчин и двух женщин, и его лицо расплылось в улыбке, которую невозможно было заметить под густой бородой.

Мужчинам быстро перерезали горло, женщин трахнули. В домах оказалось тепло и сухо, в сарае оказалось много сена для лошадей. Было так же достаточно еды, для того, что бы первый раз за несколько дней нормально поесть. Выпив из припасенной на прибытие в Киев бутылки, Семен Никифорович решил, что, пожалуй, останется здесь. Еще раз трахнув понравившуюся ему девушку, он укрепился в своем решении. Выпив еще, он позвал своих слуг, и, налив им в глиняные кружки сообщил, что решил здесь основать свое селение. «А как же вы назовете его?» - спросили слуги. Семен задумался. В его пьяной голове не появилось ни одного стоящего названия. Он выпил, и, заглянув в бутылку, изрек: Пуста - дальше его вырвало, и окончание этого слова прозвало как что-то напоминающее букву «В»: бвввввееееервыыыыыыыыыычявввввввв

«Пустабвер!» - подхватили слуги.

Слово было странным, но почему-то пришлось по вкусу Семену Никифоровичу. Со временем, название видоизменилось до «Пустов».

И не было никогда пусто в селении, основанном Семеном Никифоровичем. За те сотни лет, что прошло с тех пор, приезжали, кто случайно, кто нет, в богатое селение люди, ловили рыбу, охотились, торговали. И не было здесь ни Татаро - монголов, не было фашистов во время второй мировой, войны не затронули Пустов. Не было никаких неурядиц, деревянный город ни разу не горел. И не было в этом городе великих людей, ни один великий ученый, поэт, художник, инженер, или политический деятель не был родом из Пустова. Так и текло время, и не было в этом городе пусто. Во время СССР в Пустове был основан шарикоподшипниковый завод, что поставлял подшипники для различных видов транспорта, и колхоз. Но, с его распадом колхоз накрылся сразу, а завод начал загибаться, что и продолжал делать в тот момент, когда в этом городе появился Ренат. Люди жили не то что от зарплаты до зарплаты, а скорее от выборов до выборов и от забастовки до забастовки. Только в таких вот случаях им выдавали зарплату. Дорога, которую видел Ренат, должна была подходить к заводу, что бы было легче вывозить подшипники, но пресловутая перестройка настигла ее на самых подступах к нему, и так и не дала до него добраться. Люди в Пустове были просты: они не отличались ничем от людей других таких же городов нашей великой страны. Мужики ходили синие от самогона, бабы ходили красные от злости на мужиков. Дети играли в деревянные игрушки, доставшиеся еще от своих отцов, а когда забивали корову или свинью, они играли их внутренностями (некоторые внутренние органы можно так надуть, что получается шарик). Люди в Пустове не видели будущего. Молодые люди, заканчивая школу, в основном уезжали в Москву или Питер, подальше от той дыры, которую представляла собой их родина. Старики неудержимо старели и умирали, а в месте с ними умирал и город Пустов. Поэтому нельзя так строго относится к чувствам Нины, город Пустов напоминал больше всего маленькое провинциальное кладбище, и вряд ли кому-то хотелось на этом кладбище сгинуть.

И, когда Ренат проснулся на следующий день, Пустов предстал перед ним во всей красе. На оформление документов об опекунстве должно было пройти много времени, а Ренат и не знал ничего об этом, поэтому Пустов он считал своим новым домом. Город показался ему более дружелюбным, чем Петербург: дома были более низкие, небо не так давило на голову. Гуляя по солнечным улочкам, Ренату не верилось, в то, что с ним произошло, с его плеч на секунду спала тяжесть.

****

ОНА сидела в старом кресле перед телевизором, и, положив ноги на табуретку смотрела сериал. ОНА жевала мятную жвачку, ОНА была совсем рядом с Ренатом, ему, что бы прикоснутся к ней, достаточно было протянуть руку. Но, ему казалось, что между ними толстое, пуленепробиваемое стекло. Он сидел за столом, за ее спиной и делал домашнее задание по математике. Точнее, он его не делал, а смотрел на ее золотые локоны, что падали на спину, и опускались почти до пояса. Он знал, что он для нее не больше чем предмет мебели, ну, или, может, просто посторонний человек, он знал, что ей плевать на него, и от этого у Рената разрывалось сердце. Он знал, что она старше его на шесть лет, и что его мечты о том, как они поженятся и будут жить в маленьком домике рядом с прекрасным озером, также несбыточны, как мечты о том, что его родители вдруг оживут.

О любви Ренат не знал ничего, он не знал ничего об отношениях мужчины и женщины, помимо того, что почерпнул из порно фильмов отца, что лежали под замком в ящике стола вместе с пистолетом, и из помятых любовных романов матери.

Ренат никогда не читал их полностью, это было слишком длинно и скучно, обычно он просто открывал их на последней странице и читал про то, как обнаженная Джулия наконец, после долгих страданий падает в жаркие объятия Роберта. Мать Рената читала эти романы, лежа в ванной, отгородившись дверью от всего остального мира. От мира, в котором у нее ничего не удалось. Она отгораживалась этой дверью от своей неудачной жизни, от неудачного брака, от мужа - алкоголика, от сына, который был замкнут в себе, и последний человек, кто был ему близок, это она. Она отгораживалась от всего этого, что бы окунутся с головой в чувства, что пылали на страницах романа черными буквами. Она не мечтала о прекрасном принце, она не ждала, что он вскроет ее темницу своим сверкающим мечом, и они ускачут вдаль на белоснежном коне, она давно поняла, что это просто детские мечты, что в ее жизни такого не будет никогда. Но эти романы были похожи замочную скважину, в которую она подглядывала за настоящей, как ей казалось, жизнью.

Каждый раз, когда проснувшись с утра, и обложив ее матом, заканчивал поглощать свой завтрак, отец уходил на работу, она надевала свой старый халат, старые тапки, спускалась по лестнице на третий этаж. Там жил человек, которого Ренат называл дядей Мишей. Было мало понятно, что гнало мать рената к этому Мише: он был таким же, как и ее муж, единственное, что его выгодно от него отличало, так это то, что он не пил изза больных почек. Может, ее гнало к нему желание доказать самой себе, что она еще не совсем стара, что она привлекательна еще для мужчин. Может, она хотела забыться в этом маленьком, никчемном мирке, где никто ничего не должен был другому, может, ей нравилось ощущение измены, сложно сказать. Ренат, конечно, ничего не знал, о том, кто такой на самом деле дядя Миша. Но его всегда удивляло, почему он, столкнувшись с ним на одной из площадок расспрашивал Рената в подробностях, что происходит в его жизни. И смотрел он всегда при очень странно.

Миша не был плохим человеком, не был в общепринятом понятии эгоистом. Он был таким же как все, просто у него не было качества, которое позволяло бы ему оценивать, анализировать свои чувства и поступки со стороны других людей. Когда мать Рената сообщила ему, что беременна от него, он испытал страх. Нет, он не думал: «Черт! Жена меня убьет!», у него не возникло желания сразу сказать: «Делай что хочешь, говори что хочешь, но этот ребенок твой, а не НАШ ребенок», тогда он промолчал. А чувство страха, которое появилось в нем, он отнес к страху перед неизвестным, перед ответственностью. Но это чувство, конечно же, быстро прошло, когда мать Рената сообщила ему, что это, конечно, останется их тайной.

Узнав, что Ренат остался без родителей, а его любовница лежит в морге с дырой в голове, Миша испытал горе. Оно не было вызвано горем из-за того, что он потерял свою любимую женщину, ни о какой любви здесь речь не шла. Не шла речь о том, что бы он подумал: «С кем я буду трахаться?!», нет Миша не допускал таких мыслей. Чувство пустоты, что возникло в нем, он отнес к тому, что его женщина, которую он если не любил, то хотя бы спал, сейчас мертва. А как там было на самом деле, разобраться сложно.

Миша почувствовал, что он должен что-то сделать для Рената, должен, хотя бы из-за того, что он его сын. И, когда Ренат выходил из подъезда с соседкой, что думала о нестиранном белье, прижимая к груди чехол со скрипкой, Миша подошел к нему, и, потрепав по волосам, сунул ему в руку три тысячи рублей. Тогда Ренат посмотрел вслед скрывающемуся в темноте подъезда отцу, которого он так больше никогда не увидел, и подумал: «какой же он хороший, этот дядя Миша…».

И вот, Ренат смотрел на Олю, и не знал, что предпринять. Собственно, он не очень и стремился к этому, ему было достаточно просто смотреть в ее глаза, смотреть на ее руки, что сжимали дешевую сигарету, смотреть на то, как она грустит, на то, как она смеется. Все в мире куда-то пропадало, когда он видел ее. Ренат знал, что у нее кто-то есть. Его звали - Ренат почесал в затылке, вспоминая - ну, этот, как его - нет, он не помнил, да ему и не хотелось помнить, как его зовут. Он не испытывал ревности, его любовь была настолько чиста, что он не думал ни о том, как кто-то прикасается к ее обнаженному телу, он не ставил себя на его место, он любил исключительно ее грустные глаза, а остальное было как бы красивейшей рамой для красивейшей иконы, на которую он молился.

****

Ренат жил в Пустове уже месяц. Если бы не было Ольги, он повесился через неделю. В Питере он всегда был одинок, а здесь, в этом городе, он стал не одинок, он остался один.

Когда он первый раз шел к школе, что представляла собой здание сталинской постройки, он чуть ли не кожей чувствовал, как по нему скользят взгляды курящих перед входом в школу ребят, он чувствовал, как его оценивают, «пробуют на зуб», размышляя, на что он способен.

У некоторых людей в глазах, что сперва кажутся добрыми, если всмотреться повнимательней, можно разглядеть тихий, злобный огонек, который грозит разгореться сильным пожаром, если только на него подуть. К таким людям редко пристают в школе, да и вообще где бы то ни было. У Рената в его светло-серых глазах такого огонька не было. Его глаза были пусты, он шел по улице, и думал лишь о том, как правильней сыграть Моцарта, он думал лишь о том, сколько минут осталось до того, как он вернется домой и увит ЕЕ. Его Олю, когда он увидит ее глаза, и забудет все, что происходило с ним за этот день, да и вообще за всю его короткую жизнь.

Молодежь в городе Пустов была такой же, как и во многих таких же городах нашей страны. Отсутствие, по сравнению с Питером и Москвой развлечений, безысходность, замкнутый круг из одинаковых, серых дней превращал молодых, беззаботных ребят в злых, не верящих в завтрашний день стариков с детскими лицами. Единственное, чем занимались здесь молодые ребята, так это курили траву, пили паленую водку, трахались на чердаках старых домов, да дрались стенка на стенку, район на район, школа на школу за многочисленными гаражами.

Ренат чувствовал себя в старых классах школы как человек, проживший в таежной глуши всю жизнь чувствует себя, первый раз приехав в Японию. Его звали курить, он сказал, к неимоверному удивлению звавших (в этой школе курили да же первоклашки), что не курит. Две девушки из параллельного класса попросили его что ни будь сыграть, но когда он начал играть Моцарта, они ушли, сказав, что это очень скучно и неинтересно. Оказывается, самой популярной музыкой на тот момент в Пустове была Верка Сердючка.

В общем, в жизнь тихого города Пустова Ренат не вписался. Сначала в школе над ним смеялись за его спиной, потом, поняв, что он ничем не ответит, стали смеяться в открытую. Больше всего в этом преуспевал лидер класса в котором учился Ренат. Лидера звали Артур, и лидером он был лишь потому, что был второгодником, и, соответственно, был сильнее всех. Он не блистал умом, в его бритой голове не было никаких мыслей, кроме как о том, как бы трахнуть девушку машу из параллельного класса. Сложно сказать, что заставляло его издеваться над Ренатом, животный инстинкт, что слабых нужно давить, что им не место в его сильной стае, вожаком которой он являлся. Может, его заставляло это делать желание подняться в глазах своих друзей, а может, ему было скучно.

Эй, скрипач! - говорил он ему в коридоре перед уроком - говорят, твой папаша твоей мамаше мозги вышиб? Отчего, сосала плохо? - Он смотрел на Рената. Его злило, что тот не отвечает на его вопросы, не краснеет, не смущается, а просто смотрит в пол.

Слышь! Ты, Глухой что ли? Я тебя спрашиваю.

Что тебе от меня надо? - спрашивал Ренат, вынырнув на секунду из своего мирка.

Мне надо знать, как сосала твоя мать.

Отстань…

Нет, понимаешь, она наверно плохо сосала, я думаю, раз папаня твой ее пристрелил. У него наверное на нее не вставал. Так ведь? Она наверное была страшна как смерть, Да, скрипач?

Отстань от меня.

Нет, ты ответь, мне интересно.

Весь класс, что стоял рядом с ним, улыбался. Сложно сказать, что дети видели смешного в данном диалоге. Стадное чувство, которое прививают нам с самого детства, в школе, было здесь налицо. Они были со своим вожаком, и в какой то момент, они сливались с ним, их мысли совпадали с его немногочисленными мыслями, и в такие моменты класс представлял собой один большой организм, у которого много ног и рук, но один мозг, что был в голове у Артура.

Скрипач, а сыграй мне из сектора газа что ни будь, давай.

Я не знаю ничего.

Слышь, ты, из сектора ничего не знаешь, ты чё, совсем что ли?

Ренат молчал. Он не был глуп, как всем казалось. То, что он постоянно молчал, то, что он не отвечал на все эти подколы со стороны Артура, как всем казалось из-за своей тупости, было лишь следствием того, что он был совсем другим, чем все вокруг него. Он не был более взрослым. Он не был более умным. Просто он видел то, чего не видели они. Он чувствовал то, что не чувствовали остальные. Он видел, закрывая глаза, свет, что увидел тогда, когда играл на скрипке ту тихую, неповторимую мелодию. Он чувствовал то, что вряд ли мог почувствовать да же намного более взрослый человек, чем он. Он чувствовал, как свет расплывается в нем как теплое молоко с медом, давая ему силы идти в перед, этот свет переполнял его внутри настолько, что ели бы кто ни будь увидел, как он ярок, то решил бы, что Ренат это Иисус Христос. Но это было совсем другое, Ренат знал. Он берег его, он не играл никому ту мелодию. Он старался играть ее как можно реже, боясь, что пропадут те чары, пропадет тот свет, то избавление, которое она ему дарила.

Чем дольше Ренат жил в Пустове, тем большее пустое пространство образовывалось вокруг него.